Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш

Глава 2. Враги, друзья и соседи. Последний бой Кучума

Следствием утраты власти Кучумом было то, что его естественными главными врагами стали «неверные» русские — казаки Ермака и затем те, кто пришел им на смену, — служилые, стрельцы, жители городов и новооснованных деревень. Не меньшее раздражение и мстительные чувства вызывали у него те татары, что смирились с падением Сибирского юрта, подчинились власти воевод и более мелких начальников, начали платить подати в царскую казну и таким образом превратились в российских подданных.

Как известно, в августе 1585 г. хану удалось заманить Ермака в засаду и расправиться с ним. Видимо, в этой ситуации замерцала призрачная возможность отвоевания юрта. Во всяком случае, татарское предание, переданное Миллером, рассказывает о дележе доспехов мертвого атамана: один панцирь был преподнесен в «мольбище белогорского шайтана» остяков, второй достался мирзе Кайдаулу-Чайдаулу, кафтан — беку Саид-Ахмеду (Сейдяку), сабля с поясом — карачи-беку[131]. То есть в тот момент вокруг Кучума якобы объединились ведущие политические силы: татарские беки во главе с Карачи, тюркская родоплеменная знать в лице Кайдаула, беки-Тайбугиды, предводительствуемые Саид-Ахмедом, и верхушка подданных обских угров.

Однако подобное единодушие представляется фантастическим, и если какое-то подобие альянса и имело место, то лишь на протяжении очень короткого времени. В самом деле: до этого карачи-бек, по Ремезову, откочевал прочь от Кучума, а Саид-Ахмед, кажется, еще не появился в поле зрения сибирцев из своей бухарской эмиграции.

В действительности никакой пользы для политической борьбы убийство Ермака татарам не принесло. Оставшиеся без атамана казаки оставили Искер. Однако вскоре с запада стало прибывать подкрепление. Русские гарнизоны все умножались и усиливались. Правительство приняло решение учредить в Сибири особый административный центр, которому подчинялись бы местные органы власти. Сначала таким центром хотели сделать отвоеванную у татар Тюмень, но затем резиденцией верховных сибирских воевод стал основанный в 1587 г. Тобольск. Тобольский наместник возглавил разряд — крупный округ, состоявший из нескольких воеводств.

Судя по молчанию источников, некоторое время после расправы над казачьим атаманом Ку чум не проявлял военной активности. Он обретался в своих южных кочевьях[132], в течение пяти лет не напоминая о себе новым властителям Сибири. Очевидно, его усилия были направлены на организацию быта и управления оставшимися верными ему степными улусами в условиях кочевого «казачества». Но в июне (по Миллеру) или в июле (по Ремезову) 1590 г. конница хана двинулась к Тобольску — Тобол-Туре, как звали его татары. Сам город не пострадал — по летописной трактовке, из-за охватившего хана «трепета и ужаса» перед противником, но были разорены «немногия веси агарянския» в пригородах[133]. Г.Ф. Миллер считал, что целью набега была военная добыча, а не война с русскими. Но думается, что для грабежа хан мог бы избрать менее рискованный маршрут, который не грозил столкновением с войсками главного сибирского наместника. Другим мотивом могло быть устрашение татар — ясачных плательщиков и возмездие им за переход на сторону завоевателей. Именно на татарское население Курдакской и Салымской волостей обрушился Кучум после отхода от Тобольска. Там он обогатился трофеями и нагнал страху показатель!ними казнями.

Иногда в литературе встречается утверждение, будто Кучуму удалось вернуть себе Искер после исхода оттуда оставшихся Ермаковых казаков[134]. Однако ситуация представляется таким образом, что Кучум лишь лелеял намерение напасть — то ли на свою бывшую столицу, то ли на Тобольск, но ограничился разорением окрестностей последнего[135]. Искер же был на некоторое время занят его сыном Али, о чем речь впереди. Один лишь список Спасского Строгановской летописи содержит версию, примиряющую противоречивые сведения о том, кто овладел Искером: «…царевич Алий, Кучюмов сын… пришед с своими людми во град; по сем и отец его царь Кучюм прииде ту во град свой столный, радовашеся»[136]. Из других известных мне источников только турецкий автор конца XVI в. Сейфи Челеби сообщает, что после двухлетней осады «город Тура» был отбит ханом у «неверных», но впоследствии вновь утрачен[137]. Однако для хрониста в далеких османских владениях простительна путаница в деталях: кто и при каких обстоятельствах отобрал у завоевателей неведомую для него «Туру» на краю земли.

Через год после этих событий отряд, посланный тобольским воеводой, разыскал в степи становище Кучума на озере Чиликуль и наголову разгромил его, о чем упоминалось в предыдущей главе.

Хан удалился на восток, в Барабу, и оттуда угрожал набегами — прежде всего татарским селениям. Для обороны их от нападений, а также для упорядочения ясачного сбора с местных двоеданцев летом 1594 г. на левом берегу Иртыша была основана крепость Тара. По официальным документам екатерининских времен, намерение состояло в том, чтобы «до конца низложить прежде бывшее владение хана Кучума, который непременно нападал и разорял, убивая всех тех татар, которые, отступя от него, Российскому скипетру отдалися…»[138]. До появления новой крепости русские власти фактически были вынуждены признавать правление Кучума в прииртышских волостях. В наказе первому тарскому воеводе А.В. Елецкому вменялось в обязанность «береженье накрепко от Кучюма царя держати. А которые ево волости по Иртишу про(меж) Тоболского и меж нового города (Тары. — В.Т.), (и в те) бы волости он, царь, однолично не вступался…» Однако вместе с тем предписывалось убеждать «царя», чтобы «ныне он жил вверх нового города, в которых городкех пригоже», — лишь бы «ему не приходить тех волостей, которые за новым городом будут к Тобольскому городу»[139] (т. е. расположенных к северу от Тары, в сторону Тобольска).

Население нового города пополнялось не только служилыми, приехавшими «из Руси», но и татарами, которые по разным причинам перебирались в Тару на жительство. Правительство опасалось происков Кучумовой агентуры, поэтому тарской администрации предписывалось следить за тем, чтобы «нововыезжих татар на Таре было немного, чтоб у них не было какова дурнаво (так. — В.Т.) умышленья или какова оману, чтоб они, свестясь с Кучюмом царем, какова дурна над юродом не зделали». Во избежание «дурна» таких новоселов надлежало отправлять подальше от соседства с царственными «казаками» — в Тюмень и Тобольск, где размещать на жительство в поселениях-юртах вместе с юртовскими служилыми татарами[140]. К этим требованиям в конце XVI в. добавилось еще и недопущение осмотра азиатскими торговцами городских укреплений в сибирских городах[141], поскольку существовала вероятность их шпионажа в пользу Кучума и Кучумовичей.

Узнав о намерении поставить Тару в центре Аялынской волости, некогда всецело пребывавшей в ханской власти, Кучум решил если не воспрепятствовать строительству, то хотя бы обессмыслить его — а именно увести прочь от будущей крепости татар-налогоплательщиков. Как уже рассказывалось в главе 1, по его приказу царевич Али переселил на юг 150 аялынцев и 50 жителей Малогородской волости, поселив их в новопостроенном Черном городке (очевидно, на Иртыше, выше впадения Оми). Вместе с аялынцами туда перебрались их начальники — два бека и два есаула. Весной (?) 1596 г. тарский воевода Ф.Б. Елецкий направил к Черному городку отряд из 276 человек во главе с Б. Доможировым. Городок был сожжен, сидевшие в осаде татары частью разбежались, частью были пленены[142]. Замысел этой военной кампании состоял вовсе не в разрушении наспех построенной крепостцы, а в возвращении бежавших татар в ясачный платеж.

В контактах русских властей с Кучумом обнаруживаются эпизодические поиски компромисса. В литературе высказывается мнение о решении Москвы оставить его правителем Сибири, но уже в качестве наместника, признающего сюзеренитет русского царя — как он признавал в начале своего ханствования[143]. Однако правительство постоянно воспринимало Кучума (во всяком случае, официально) как изменника, «государева непослушника». Подобный взгляд на правителя, насильственно лишенного казаками трона, объяснялся своеобразной трактовкой истории русско-сибирских отношений. Как известно, договоренности о признании верховенства московского государя сибирцами были достигнуты в ходе переговоров посольств искерского бека Ядгара с Иваном IV во второй половине 1550-х годов. Выплата ясака, выдача царем ярлыка и назначение в Сибирь московского наместника-даруги означали вхождение Сибирского юрта в сферу властвования русского государя (едва ли тогда можно было говорить о непосредственном подданстве). С тех пор Москва воспринимала юрт как достояние — «вотчину» царя, и разрыв отношений с ней Кучума интерпретировался как нарушение законного порядка, узурпация «вотчинных» прав московского правителя[144]. (Об аналогичных правах Кучума как внука хана Ибака, свергнутого Тайбугидами в конце XV в., в русской столице предпочитали не вспоминать.)

Вот как это выглядело в наказах русским послам в Крым в 1592 и 1593 гг.: «…Сибирское царство искони вечная вотчина государя нашего и сажали цари на то государство Сибирское государи наши… Да Кучум царь сибирской позабогател и над собою государя нашего искони вечново государя не похотел…»; Кучум-де «государя нашего дараг (даруг. — В.Т.), которые езживали дани збирать на Сибирской земле… побил и даней государю нашему по прежнему давать не похотел»[145]. Соответственно, и власть Кучума трактовалась как дарованная ему московским покровителем. Это иллюстрируется также посольским наказом — на сей раз в 1585 г., в преддверии переговоров со шведами: «…а последней сибирской Кучюм царь посаженик был на Сибири из рук государя нашего… Ивана Васильевича… и поворовал…»[146]. Причем русская сторона в конце XVI в. убеждала зарубежных партнеров, будто сибирский правитель исправно платил «дани» Ивану Грозному, а «изменил» уже его преемнику, который якобы и послал Ермака за Урал для наказания «изменника»[147]. Как мы увидим ниже, в историографии распространена точка зрения об аналогичном «посажении» Кучума бухарским ханом Абдуллой II.

Кучум безуспешно просил царя Федора выслать к нему полоненного Мухаммед-Кула, сносился с воеводой Тары по частным вопросам (одновременно угрожая разорением)[148]. Полагаю, что не стоит принимать на веру заявления правительства о желании оставить за свергнутым «царем» верхний Иртыш. В наказе А.В. Елецкому, направлявшемуся на воеводство в Тару (1593–1594 гг.), ясно предстает намерение усыплять бдительность воинственного «казака» — «оплашивать, покаместа [го]род (Тара. — В.Т.) укрепится»; уверять того, будто «государь Кучюма царя хочет держать под своею царскою рукою» и готов отпустить к нему из Москвы его сына Абу-л-Xайра, взятого в плен в 1591 г., — но при условии, что Кучум пришлет в столицу другого сына. Одновременно следовало при посредничестве тобольских служилых татар переманивать знатных соратников Кучума, жалуя их сукном и хлебом. После того как Тара будет надежно укреплена, надлежало удалить по Кучуму с его детьми всеми силами и «извоевати их накрепко»[149]. Замысел состоял в том, чтобы максимально ослабить противника и отогнать от границ сибирских уездов.

Трудно представить, чтобы в далеком и пока малоуправляемом воеводстве — поставщике ценнейшей пушнины Москва реально допустила бы правление «царя»-Чингисида, равного по рангу русскому государю и затаившего обиду и злобу на «неверных», отнявших у него престол.

Посредниками в переговорах между ними пытались в разное время выступать ногайские мирзы (см. ниже) и беглый крымский царевич Мурад-Гирей, который в 1580-х годах обосновался в Московском государстве[150]. Однако все эти дипломатические потуги оказывались безрезультатными. Для царя Федора и его фактического соправителя Бориса Годунова приемлемыми были бы или сдача хана на милость государя, или его полный и окончательный разгром. Оба эти варианта предстояло теперь разрабатывать наместникам новой крепости Тара в южных степях.

После поражения под Искером Кучум лелеял надежду на солидарность окрестных тюркских владетелей в своей борьбе за реванш. Ближайшим и в то время довольно сильным соседом Сибирского юрта была Ногайская Орда. Бегство хана в степь русские порой воспринимали как уход «в поле к Нагайской орде»[151]. На протяжении 1580–1590-х годов то и дело поступали сведения о его намерении отъехать «в Нагаи»[152]. На самом же деле вплоть до последних лег XVI в. хан располагал ресурсами и пока недоступными для русских владениями, достаточными для автономного существования. Контакты с ногайскими правителями выражались главным образом в его посольских миссиях к ним с «великими поминками» и просьбами о военной помощи[153] — всегда безуспешными. Ногайские бии и мирзы не желали ввязываться в военные авантюры сибирцев и портить отношения с могущественной Москвой. Верховный бий Урус, похоже, искренне отрицал свою причастность к Кучумовым набегам[154]. В них могли участвовать разве что мелкие улусные предводители ногаев, позарившиеся на военную добычу.

Тесные связи между двумя юртами были давно налажены. Естественным рубежом, разграничивающим их, служил, очевидно, Иртыш в среднем течении: в документах конца XVI в. упоминается «ногайская сторона» этой реки, т.с. левый, западный берег[155]. В период ханствования Кучума стычки на сибирско-ногайской границе возникали только по недоразумению и быстро гасились. По меньшей мере четверо высокородных ногайских мирз женились на дочерях Кучума, а сам он взял за себя ногайскую «княжну». Некоторые мирзы переселились в Сибирский юрт[156]. В Лихачевской редакции Есиповской летописи говорится, что при подготовке отражения Ермака Кучум приказал собирать ополчения всех племен, «иже все под его властию, быша же у него в то время и нагайцов множество людей много»[157]. Через ногайские степи пролегал безопасный для сибирских паломников путь хаджа в Мекку; в 1581 г., как говорилось выше, туда проследовала мать Кучума. В основе такого тесного сотрудничества лежало не только отсутствие взаимных политических претензий, но и коалиционное партнерство. Кучум, бухарский хан Абдулла II и ногайские бии Дин-Ахмед, затем Урус объединили усилия в борьбе против казахского хана Хакк-Назара. Вплоть до гибели последнего в 1580 г. коалиция была прочной и действенной.

Наиболее близкие отношения у сибирского правителя сложились с мирзой и будущим бием Ногайской Орды Ураз-Мухаммедом б. Дин-Ахмедом, которому он дал в жены свою дочь Карамыш и ссудил пять тысяч алтын[158]. Именно этот мирза в 1587 г. выступил ходатаем за Кучума перед царем Федором Ивановичем — бил челом, чтобы тот «Кочуму царю Сибирь велел назад отдати, а на него что будет ясаку положишь, и он даст». Ногайский вельможа пытался также уговорить царя выдать ему ценного пленника Мухаммед-Кула[159]. Эта инициатива наверняка исходила от Кучума, который со своей стороны тоже безуспешно пытался вытребовать своего племянника из рук врагов.

Еще одна важная посредническая функция Ногайской Орды заключалась в том, что через ее территорию шли на север торговые караваны из узбекских ханств. Правительство и сибирские воеводы настороженно следили за контактами пришлых коммерсантов с сибирцами. Выше упоминалось, что власти опасались шпионажа в пользу Кучума. Всем был памятен трагический конец Ермака, которого заманили в татарскую засаду именно бухарские купцы (или некто сказавшийся посланцем от них), воззвав о помощи против Кучума, который будто бы не пропускает их к Искеру[160]. Кроме того, власти не желали, чтобы Кучум получал товары, продовольствие и лошадей и тем самым имел возможность продлевать свое беспокойное «казачество». В 1597 г. наместнику Тары было приказано запретить бухарцам торговать с изгнанным ханом, а против нарушителей посылать военные отряды[161]. Столь же враждебно русская администрация относилась и к сибирско-ногайским торговым связям. Ограничения в товарообмене делали непростую жизнь скитальцев-«кучумлян» еще более тяжелой. В 1597 г. (?) некий сибирский Байссит-мирза прислал в Москву грамоту, умоляя царя разрешить бухарским и ногайским купцам свободно торговать в Сибири, поскольку без них «мы все скудны»[162]. Впоследствии торговые караваны уже могли беспрепятственно перемещаться по сибирским уездам.

При давних, тесных и многообразных связях Ногайской Орды с Сибирским ханством было бы логичным ожидать участие некоторых мангытских аристократов в партизанской эпопее Кучума. Особенно это стало заметным в 1590-х годах, когда во главе Орды встал давний партнер Кучума Ураз-Мухаммед[163]. «Вокняжение» зятя давало хану призрачную надежду на военный союз против России. «А с нагаи есмя в соединенье, — писал он воеводам в 1597 г. (?), — и толко с обеих сторон станем, и княжая (воеводская. — В.Т.) казна шатнетца»[164], т. е. угрожал набегами и грабежами. Примерно с 1593 г. в воеводских отписках и царских наказах начинает фигурировать ногайский мирза с «нагайскими людьми», которые живут где-то «вверх по Иртышу» и представляют угрозу из-за возможности соединения с Кучумом. Причем упоминаются волости, которыми владеют Кучум и этот мирза[165] — неясно, совместно или порознь.

Постепенно в документах проясняется имя ногая — Али («Алей»). Его иногда путают с тезкой — сыном Кучума. На самом деле это был сын бия Ураз-Мухаммеда, в недалеком прошлом первым занимавшего новую должность ногайского тайбуги — удельного правителя над переселенцами из Сибири. В юго-западных районах бывшего Сибирского юрта и северо-восточных районах Ногайской Орды имелось некоторое пустынное пространство, которое Али смог занять вместе со своими улусниками, очевидно пользуясь расположением и разрешением «казачествующего» монарха. В 1598/99 г. верхотурским воеводам было велено выяснить, «где ныне Алей мурза с нагаи кочуют на котором месте, и сколко с мим наганских людей, и что его умышленье, и нет ли у него з бухарским ссылки, и не чаят ли от нево к сибирским х которым городом и на волости приходу… (т. е. набега. — В.Т.)»[166]. Возможно, в призрачном «послеермаковском» ханстве Кучума этот мирза занимал высшую аристократическую и военную должность беклербека.

В 1593/94 г. в его пользу поступал ясак с некоторых татарских волостей и селений, которые формально должны были относиться к новообразованному Тарскому уезду: Мерзлый городок, Кирпики, Тураш, Мал огородцы[167]. Через год владения Али в Юго-Западной Сибири расширились. В царском наказе тарскому воеводе Ф.Б. Елецкому цитируется отписка его предшественника на воеводстве, А.В. Елецкого, о том, что из Тары был послан отряд «воевати волостей: волость Чангулу, волость Лугуи, волость Любу, волость Келему, волость Тураш, волость Барабу, волость Кирпики. А те волости нам не служат и ясаку не давали… а были волости за Алеем мурзою нагайским»[168]. Все это — местности южнее Тары, по правому берегу Иртыша и далее на восток, в Обско-Иртышском междуречье. Охват «юрисдикции» Али таков, что создается впечатление, будто он контролировал большую часть Кучумова «казачьего ханства».

В сибирских кочевьях обретался и другой высокородный мангыт — внук бия Юсуфа Чин. Находясь в жесткой оппозиции к бию Исмаилу — убийце Юсуфа, потомки последнего стремились обрести приют в соседних государствах. Отец и дядя Чина, Эль и Ибрагим, с 1564 г. жили в Московском государстве[169]. Чин же очутился в Сибири. Очевидно, какое-то время он находился «в соединенье» с Кучумом. Вышеупомянутый крымский царевич Мурад-Гирей в качестве одного из возможных доказательств стремления Кучума к примирению с русскими называл выдачу последним в заложники Чина, который живет у него[170]. Очевидно, убедившись в безнадежности борьбы за восстановление Сибирского ханства, мирза решил присоединиться к отцу, Элю. Решающим фактором здесь мог быть успешный поход тарских ратников в степные волости и их объясачивание в марте 1595 г. Летом 1595 г. Чин со своими стадами и улусными людьми (и в сопровождении, кстати, матери царевича Мухаммед-Кула) подошел к Таре. Тамошний воевода переправил прибывших ногаев и татар в Тобольск. В Москву была направлена челобитная Чина с просьбой разрешить ему поселиться в поволжском городке Романове — традиционном пункте размещения выходцев из Ногайской Орды. Царь повелел препроводить Чина в Романов к его отцу Элю, а скот его продать и вырученные деньги прислать в Посольский приказ[171]. Посольские дьяки сочинили грамоту к Кучуму, где ставили хана в известность о том, что «наше царское величество пожаловали Чин мурзе городы и волостьми и денгами, и ныне он нам служит»[172]. «Города и волости» — это скорее всего доля в Романовском уделе, хотя до смерти отца Чин нс выделялся имущественно из общих владений семьи.

Знатные ногаи окружали хана вплоть до окончательного разгрома в 1598 г. Его многолюдное семейство, оказавшееся тогда в русском плену, включало и двух его жен: «царицу» Хандазу — дочь бия Дин-Ахмеда и «царицу» Данай — дочь бия Уруса; при гареме находился и четырехлетний мирза Джан-Мухаммед («Зиен-Магмет») и его сестра Лалтатай — правнуки бия Исмаила[173]. Сыновья Кучума Али и Канай также женились на ногайских «княжнах» — дочерях соответственно Дин-Ахмеда и Уруса.

За недостатком сведений сложно судить, каким образом и на каких легитимных основаниях ногайская диаспора заняла столь заметное место на развалинах Сибирского юрта. Причем есть сведения и о переселениях к Кучуму рядовых ногаев (в 1598 г. — 100 человек «с лошедми»[174]). Самозахват ими кочевий маловероятен, так как Кучум, как мы видели, находился с ногаями «в соединенье». Некоторый намек на ответ, возможно, содержится в часто цитируемой грамоте царя Федора Кучуму 1597 г.: «А которые нагайские улусы Тайбугин юрт, которые кочевали вместе с тобою, от тебя отстали — на которых людей тебе была болшая надежа»[175]. Возможно, в распоряжение ногайских переселенцев были предоставлены земли, составлявшие родовые земли бекского клана Тайбугидов, которых Кучум и его родичи некогда свергли в борьбе за власть над Сибирью. В пользу новоселов-ногаев с этих волостей поступал и ясак.

На основе анализа «Тайбугинской легенды» (о родоначальнике Тайбуге и его потомках) исследователи предполагают, что этот родовой домен располагался в районе устья реки Ишим[176]. Однако после постройки Тары данная местность оказалась в тылу русских владений и стала труднодоступной для Кучума. Поэтому если там какое-то время и расселялись ногаи, то они были вынуждены «отстать» от хана — скорее всего уйти обратно в свои южные степи.

Такая интерпретация гем более вероятна, что в Ногайской Орде с середины 1580-х годов появился, как уже говорилось, показательный титул тайбуги, и первым его постелем стал знакомый нам Ураз-Мухаммед. Анализ ситуации показывает, что ногайский тайбуга управлял выходцами из Сибирского юрта, переселившимися в Орду через несколько лет после победоносного похода Ермака[177]. Они обрели новое пристанище где-то в верховьях Тобола и Ишима.

Сам Кучум тоже иногда удалялся в ногайские кочевья. Это породило недовольство мирзы Аулии (внука бия Шейх-Мамая), на землях которого расположился хан[178], и вызвало соответствующее назидание к последнему от правителя Бухары (см. ниже).

Выше приводились фольклорные воспоминания сибирских татар о ситуации после разгрома Кучума Ермаком, когда тот вознамерился удалиться в Среднюю Азию. В итоге компанию ему составили-де только ее уроженцы — сарты[179]. Конечно, это искаженное отражение событий. Как мы видели, среди подданных, соратников и союзников Кучума периода «казачества» оказались представители самых разных этнических групп. Однако связи его со Средней Азией действительно были тесными и активными.

Время его ханствования и скитаний пришлось на период правления в Бухаре могущественного хана Абдуллы II. Он появился на политической арене в середине XVI в. В то время в узбекских ханствах и уделах династии Шейбанидов постоянно происходили междоусобицы. Крупные города завоевывались разными ханами и царевичами, переходили из рук в руки. На протяжении второй половины XVI в. постепенно все больше стала доминировать Бухара. В 1557 г. ее занял Абдулла. В 1561 г. он провозгласил ханом своего отца Искандера и до его смерти (1583 г.) управлял государством от его имени. Затем он сам сел на бухарский престол, на котором оставался до 1598 г.

Контакты между Бухарским ханством и Сибирским юртом были давними и многообразными. Прежде всего это объяснялось помощью узбекского правителя Кучуму, равно как и ранее — его отцу и брату при воцарении в Искере и победе над Тайбугидами. На Сибирский юрт («Туру») распространялась духовная власть могущественного клана бухарских суфийских шейхов Джуйбари[180]. Обширная историография сложилась вокруг проблемы мусульманского миссионерства бухарцев в Сибири.

В литературе высказывалось мнение, будто Кучум был подвассален Абдулле II и даже был его ставленником, а Сибирский юрт представлял собой чуть ли не северную провинцию большого государства Шейбанидов, возглавлявшегося бухарским ханом[181], «отдаленной северной переселенческой "колонией" среднеазиатского исторического ареала»[182]. Это сложный вопрос, требующий дополнительного анализа, который не входит в задачу настоящей книги. Но замечу, что в татарской исторической традиции хану Абдулле приписывалось владычество над «всем Туркестаном, Ферганой, Мавераннахром, Хорезмом, Хорасаном, Балхом, Гератом, Найсабуром (Нишапуром. — В.Т.), Мешхедом»[183]. Как видим, Сибирь в этом перечне не значилась.

Известны два послания Абдуллы к Кучуму[184]. В одном из них владыка Бухары обратился с увещеванием по поводу напряжения в отношениях сибирцев с ногаями: «Слышали есмя, что вы взяли землю Авлия мирзину (Аулии б. Ака б. Шейх-Мамая. — В.Т.)… А годное было то, чтоб вам, помиряся, да у кафырей ("неверных", т. е. русских. — В.Т.) землю свою поимати. А тол ко по тому не станете делать, и кафыри вас осилеют и обезчествуют. А толко нас похотети себе братственно имети, и вы б с ним (Аулией. — В.Т.) помиряся, и землю ему отдал, и потом бы так не делати»[185]. Очевидно, этот призыв возымел действие, так как позднее неизвестно о каких-либо территориальных претензиях ногаев к Кучуму.

В другом письме Абдулла извещал о благополучном прибытии к нему Кучумова посольства: «Посол ваш, пришед, счастливые наши очи видеть сподобился и твое здоровье и тихое пребыванье нам ведомо». Далее хан объяснял свое неучастие в вооруженной борьбе сибирцев: «А что еси просил у нас рати, и мы в те поры были в войне, для того и не послали есмя»[186]. Интересно, что Кучум, видимо, не слишком сетовал на свое пребывание во враждебном окружении, если его посол преподнес жизнь хана как «тихое пребыванье». Тем не менее противостоять «неверным» у него уже явно не оставалось сил, и он просил подкрепления. Об этих замыслах было известно в Москве. Царь Федор Иванович со ссылкой на вестовые грамоты из Сибири извещал тарского воеводу в августе 1596 г. о том, что «Кучюм царь з бухарцы… ссылаетца и умышляет вместе и хотят на наши сибирские городы приходите»[187]. С такой же просьбой о военной помощи Кучум послал к Абдулле одного из своих сыновей в 1598 г.[188].

Абдулла ни разу не пошел навстречу этим прошениям. В цитированной выше грамоте он ссылается на свою занятость некоей войной. По мнению некоторых историков (которое я разделяю), речь идет о завоевании Хорезма[189]. К середине 1590-х годов Абдулла одолел ургенчского хана. В январе 1595 г. казахский посол говорил своему земляку в Москве, что прибыл с целью обратить внимание московского правительства на восточные дела, дабы «государь… на бухарсково царя не оплашивался, а ногаем бы не верил. Бухарской царь ныне юргенсково Азима царя (Хаджима, т. е. Хаджи-Мухаммеда. — В.Т.) со юрта согнал, Юргенчь взял под себя. А ныне, с ногаи соединясь, хочет поставить в Сарайчике город. Как в Сарайчике город поставит, толды будет и [над] Астороханыо промышлять»[190]. Следующим шагом его продвижения в Дешт-и Кипчак должно было стать установление контроля над степями Центрального и Северного Казахстана, и согласие с ногаями позволило бы охватить этот регион полукольцом для последующего завоевания. В этих планах не находилось места для выделения войска Кучуму в его борьбе за реванш.

При этом обязательный в дипломатии обмен дорогими подарками между государями соблюдался. Из Бухары на север были посланы драгоценные ткани (атлас и бархат — очевидно, китайского происхождения[191]), луки и тулумбас. Последним термином обозначались как большой военный барабан, в который били колотушкой, так и церемониальные литавры — атрибут придворного антуража. Терявшему зрение Кучуму отправили «юкконский» с нужными лекарствами (зельями). Для себя Абдулла просил у Кучума кречетов, соболиные и лисьи меха[192]. За исключением «зельев», все это представляло собой церемониальный атрибут посольских визитов, который у русских носил название поминки, а у тюрков — бёлек.

Насколько можно судить по имеющимся материалам, посольские связи были довольно редкими. Но этого нельзя сказать о торговых отношениях. Купеческие караваны постоянно курсировали между среднеазиатскими ханствами и Юго-Западной Сибирью. Особенно заметную роль в товарообмене играл Сауран — крепость на бухарско-казахской границе[193]. Уроженкой этого города была одна из Кучумовых жен.

В документах конца XVI в. нередки сведения о визитах среднеазиатских коммерсантов в Сибирь (их всех русские обобщенно называли бухарцами). Они двигались двумя или тремя наезженными и освоенными маршрутами[194]. По прибытии в северные районы нынешнего Казахстана случалось, что половина караванщиков направлялась в русские города, а половина в ставку Кучума[195]. Пожалуй, лишь коммерческая выгода побуждала бухарские власти поддерживать связи со свергнутым ханом. Его постоянное невезение, проигрываемые одно за другим сражения, довольно редкие быстротечные набеги, которые не способны были поколебать русское господство в регионе, — все это привело к разочарованию в монархе-неудачнике. Абдулла II уже явно тяготился его прошениями. Преемники же Абдуллы и вовсе не желали вмешиваться в противостояние сибирцев и русских. Не случайно среди татар возникла версия о причастности бухарцев к убийству Кучума, которую в 1601 г. высказал его сын Капай и подхватили некоторые историки[196] — на мой взгляд, необоснованно.

На характер отношений Кучума с узбекскими партнерами влияла и двусмысленная политика среднеазиатских правителей по отношению к Тайбугидам — сибирскому бекскому роду, некогда оттесненному от власти Кучумом и его родичами. Сын одного из тайбугидских беков-соправителей Бек-Пулада, Саид-Ахмед (Сейдяк), после утраты власти был увезен «в Бухары в мале возрасте», причем «сохранен бысть и изведен был тайно»[197]. Там он вырос, не утратив своего знатного ранга. Почти сразу после бегства Кучума из Искера, в начале весны 1583 г., пришло известие о том, что на него двинулся «Бухарские земли князь Сейдяк Бекбулатов» с намерением «отмстити кровь отца своего Бекбулата» (по Есиповской летописи) или «кровь отца своего Бекбулата и кровь дяди своего Гедегера»^_~Ядгара (по Погодинскому летописцу)[198]. Однако если вспомнить дележ Кучумом доспехов, снятых с убитого Ермака (Саид-Ахмеду достался кафтан — см. выше; если только то не был другой бек, тезка Бек-Пуладова сына), то кампания Тайбугида не выглядит целенаправленным походом для отмщения убийцам отца. Возможно, после гибели казачьего предводителя Саид-Ахмед признал верховенство Кучума, который теперь избавился от главного врага. Однако этот миг солидарности оказался мимолетным, да и сама история с раздачей лат и кафтана выглядит легендарной. Достоверно известно, что пришлому беку в 1586 г. удалось занять Искер.

Летом 1588 г. после нескольких удачных рейдов по притобольским владениям бывшего Сибирского юрта, с приписываемым ему замыслом захватить город («да не будут в нашу землю селитися рустии людие»[199]), Саид-Ахмед угодил в плен[200]. Узнав об этом, его соратники оставили Искер, и с тех пор «царствующий град Сибирь» (как он обозначен в Румянцевском летописце) окончательно запустел и разрушился[201]. Вместе с плененными тогда же казахским царевичем Ураз-Мухаммедом и карачи-беком (Кадыр-Али джалаиром?) Саид-Ахмед был доставлен в столицу. Он пользовался в Московском государстве подобающим своему рангу почетом и характеризовался официальными лицами как «сибирской началной Сейтяк князь»[202], уже через три года вместе с Ураз-Мухаммедом и племянником Кучума Мухаммед-Кулом участвовал в походе русской рати против шведов[203]. В этом он разделил судьбу и карьеру многих выезжих татарских аристократов, в том числе и Кучумовичей.

С Казахским ханством «кучумляне», видимо, почти не общались. В известных мне средневековых текстах казахи («Казачья Орда») появляются считанное количество раз. То карачи-бек заманивает соратников Ермака в ловушку якобы для подмоги от наступающих казахов, то Кучуму приписывают бегство от Ермака «в Казачью орду на прежное свое селение»[204]. В ставке тайбугидского бека Саид-Ахмеда нашел пристанище упомянутый выше Ураз-Мухаммед — будущий царь Касимовский[205]. В целом отношения между двумя юртами всегда были напряженными, и Ку чум никогда не видел в казахах союзников. К тому же от них под его начало перешло этносоциальное объединение-«племя» чатов (см. ниже), что не могло не вызвать недовольство казахских правителей. Не случайно московскому послу, направлявшемуся к правителю Казахского ханства Таваккулу в 1595 г., было велено передать пожелание казахам, чтобы они «стояли… на бухарского и на Кучюма-царя». В посланиях к Таваккулу и его сыновьям царь Федор предлагал воевать своих «непослушников» бухарского хана и Кучума, а последнего желательно еще и взять в плен («Кучума царя, изымав, к нашего царьского величества порогу прислать»[206]).

Все это, впрочем, не помешало тем же казахам в исторической поэме «Дастем-нома» приписать себе участие в борьбе с русскими пришельцами:

В конце XVI в. в степях Юго-Западной Сибири начинает ощущаться присутствие калмыков (западных монголов-ойратов)[208]. Это были пока первые сигналы широкой миграции, которая развернется в следующем столетии. Связи Кучума с пришельцами из Монголии оказывались, судя по всему, редкими и эпизодическими, в отличие от позднейшего всеохватного сотрудничества с ними его сыновей и внуков. К тому же эти связи омрачались воспоминаниями о прежних стычках периода независимого ханства: в описаниях похода Ермака по Иртышу в августе 1584 г. упоминается «городок Куллары, и той опасной краиной Кучюмовской от калмык, и во всем верх Иртыша крепче его нет»[209]. Правда, воеводские отписки иногда сообщают о пребывании хана «в собранье со всеми людми и с колмаки» (говорилось о численности последних — в одном случае 30, в другом 300 человек)[210], что не исключало конфликтов между сибирцами и калмыками.

В то время нехватка пастбищных территорий, междоусобные распри, неудачи в противостоянии с соседями вынуждали ойратов искать новые земли для поселения и кочевания. До второй половины XVI в. они стремились развернуть экспансию из Западной Монголии в направлении Восточного Туркестана и узбекских ханств для установления контроля над торговыми путями и подчинения земледельческих областей. Одновременно они вели тяжелые войны с восточными монголами (халха) — за контроль над всей Монголией и с казахами — за пастбища. Неоднократные поражения в этих конфликтах вызвали, в частности, изменение в направлении миграций. Вытесненные из Монголии предводители торгутов и дербетов во главе своих соплеменников двинулись севернее, в обход казахских владений — и столкнулись с Ногайской Ордой и Сибирским ханством. Первая до конца XVI в. успешно отбивала их поползновения проникнуть в глубь Дешт-и Кипчака, второе пыталось обезопасить свои рубежи. В той ситуации Кучум и возвел крепость Кулары на Иртыше. Ермаку не удалось взять этот городок после пятидневной осады[211]. Следовательно, он являл собой мощное фортификационное сооружение, надежно охранявшее путь по реке.

Угро-, тюрко- и кетоязычные племена, расселявшиеся по периметру бывшего Сибирского царства, не проявили солидарности с Кучумом в его борьбе с «неверными» русскими. А некоторые даже вступили в конфликт с ханом. Карачи-бек во главе отряда из «многих своих татар», остяков и вогулов напал на его становище. Озлобленный Кучум начал «остяцкия и вогулския улусы громити; они же видящее се, яко иже бысть им царь и владыка обратися в люта волка, и собрашася на него и начаша его гоняти»[212]. Заметим, что былое подданство (буквальное, т. е. выплата дани) остяков Кучуму[213] не отразилось заметно на их взаимоотношениях после 1582 г. Изгнанного хана остяцкие князья не поддержали и в его сопротивлении практически не участвовали.

Несколько иначе обстояло дело с вогулами (манси). Хотя некоторые вогульские князья явились с ясаком в занятую казаками сибирскую столицу в числе первых. Вогульское Пелымское княжество представляло собой заме гну ю военную силу накануне и во время похода Ермака. Летописи сообщают о набеге в 1581 г. некоего пелымского князя с семью сотнями «воев» на Пермскую землю. Тогда пелымский предводитель «подозва с собою… мурз и уланов Сибирския ж земли со множеством вой» и, кроме того, множество вогулов, остяков, вотяков и башкир[214]. В Есиповской летописи сообщается о воззвании к Кучуму пелымского князя (тоже не названного по имени, но, видимо, того же самого), который подвергся нападению Ермака, после чего хан объявил о сборе всех своих войск для противостояния пришельцам из-за Урала[215]. Известно, что в битве на Чувашском мысу приняли участие и вогулы.

В таких отношениях трудно усмотреть прямую зависимость пелымцев от Искера и тем более подданство. Для статуса угорских лидеров по отношению к Кучуму в русских текстах применено понятие «подручники»[216], что точнее всего, кажется, объяснить как союзники, младшие по иерархическому рангу. В 1593 г. против Пелымского княжества именно как союзника Кучума и в ходе кампании борьбы с ним был послан экспедиционный корпус, сформированный в северорусских уездах и Приуралье[217]. Княжество было разгромлено и в отличие от нескольких соседних угорских владений лишилось даже видимости какой-либо автономии.

Как видим, отдаленные провинции ханства сразу же после решающего военного поражения хана отпали от него и вернулись к самостоятельному существованию — в тех условиях фактически к выбору между подчинением русским и подготовке к борьбе с ними. Своеобразная структура юрта с татарским ядром и разноэтничной периферией отражена в емкой фразе Сибирского летописного свода о том, что «взято бисть Сибирское царство с прилежащими к нему ордами»[218]. Правда, отдаленные «прилежащие орды» еще предстояло приводить к покорности.

В поисках поддержки взор монарха-«казака» обратился на селькупское княжество на Средней Оби, к северу от Барабы, — так называемую Пегую Орду во главе с князем Воней. Тот сопротивлялся попыткам русских объясачить его соплеменников и заключил соглашение с Кучумом, который прикочевал к Пегой Орде в 1596 г. Два правителя договорились будущей весной (1597 г.) ударить по Сургуту — новому русскому городу на Оби. Местные воеводы, узнав об этих переговорах, разгромили селькупов, а в центре владений Вони демонстративно заложили новую крепость — Нарымский острог[219]. Так из попытки татарско-селькупского альянса ничего не получилось.

Южнее, вдоль левого берега Оби, в лесах и болотах по реке Чик располагались кочевья чатов-чагатов («чатских татар», «мысовых татар»). Это были сравнительно недавние насельники тех мест. Ранее, в XVI в., они жили западнее — в верховьях Оми и переместились к Оби после крушения Сибирского юрта[220]. Не преуспев в альянсе с селькупами, Кучум решил обосноваться в чатских кочевьях, планируя привлечь к своей борьбе местных жителей («надеетца… Кучюм царь на чатских людей, а в Чатах… людей которые на конь садятца человек с 1000-ю»[221]). Ранее чаты считали себя подданными казахских ханов, но на новых землях поначалу решили принять сторону Кучума. «Наперед сево служивали есмя Урус царевым детем, а после сложились с Кучюмом царем», — так рассказывали об этом повороте в судьбе своего народа чатские мирзы в послании к одному из сибирских воевод в 1597 г.[222].

Данный замысел Кучума тоже не воплотился в жизнь, поскольку военная сила служилых людей положила конец его многолетнему «казачеству». Однако недолгий период проживания хана среди чатов отложился в их исторической памяти. В 1721 г. немецкий естествоиспытатель на российской службе Д. Мессершмидт во время своей сибирской экспедиции так помял рассказы чатов об их прошлом, что те происходят от Кучума[223]. Г. Миллер приводит рассказы чатов Томского уезда о том, что прежде они были подданными Кучума, с которым жили на Иртыше. Но когда хан был изгнан русскими, они бежали на реку Томь[224].

Легендарные воспоминания чатов находятся в одном ряду с подобными преданиями еще более восточной группы сибирских тюрков — чулымцев, живших в бассейне Чулыма, левого притока Оби (современная Томская область), а также качинцев на нижнем Абакане (Красноярский край). Предки чулымцев жили-де в старину по Тоболу и Ишиму под властью своего царя Кучума; после изгнания его русскими они ушли к Томи, Чулыму и его притоку Кие. Качинцы же, тоже бывший народ Кучума, пришли с Тобола, где были покорены Ермаком, который преследовал хана[225]. И.-Г. Георги из информации, почерпнутой из его сибирских путешествий 1770-х годов и из литературы о сибирской истории, вынес впечатление, будто после поражения Кучума «большая половина татар сей страны рассеялась и оставила Сибирь в запустении»[226]. Все эти фольклорные свидетельства отразили ситуацию относительно массового оттока коренного населения (в том числе части тоболо-иртышских татар[227]) из разгромленного Сибирского ханства. Народ уходил в дальние края, не желая ни подчиняться новым властителям края, ни поддерживать старых.

Пребывание Кучума в степях, примыкающих в Тарскому уезду, превратилось в постоянную головную боль для правительства и воевод. Изредка предпринимались попытки наладить контакты с венценосным скитальцем. Порой инициатором таких связей выступал он сам. От конца XVI в. сохранились очень фрагментарные источники по этому поводу. В распоряжении историков имеются послания царя Федора к хану 1597 г., Кучума к тарским воеводам как посредникам в общении с царем и Абу-л-Xайра б. Кучума к отцу — все в русских переводах[228]. Два последних документа не содержат указаний на время написания, но обычно их датируют тем же, 1597 г. Краткие выдержки из этой переписки неоднократно цитировались выше.

Федор Иванович в грамоте заявлял о своих наследственных правах на Сибирский юрт, вытекающих из факта выплаты дани Кучумом и его предшественниками Ивану IV, и обвинял хана в отступлении от этого законного порядка и нападениях на российские владения. Именно «за такия… грубости и неправды» юрт был у него отобран силой. Царь объявлял, что нс посылает большую рать для окончательной расправы над Кучумом, гак как, во-первых, ожидает от него челобитья и раскаяния в своих «винах и неправдах»; во-вторых, «тому четвертый год», т. е. около 1593 г., хан, оказывается (вновь пожалеем об утраченных дипломатических документах!), присылал своего представителя Мухаммеда с грамотой, в которой просил вернуть ему юрт, отпустить к нему племянника Мухаммед-Кула и изъявлял готовность быть под «царскою высокою рукою».

Мухаммед-Кула, давно обжившегося на Руси, Федор не захотел отправлять в Сибирь, но пообещал (то ли устно послу, то ли в ответной грамоте) «тебя… устроити на Сибирской земле царем» — заметим: не в Сибирском царстве, которое теперь принадлежало московскому государю! Далее излагалась ситуация с оттоком Ку чумовых подданных в разные страны (это должно было продемонстрировать адресату информированность правительства о сибирско-татарских делах), указывалось на прочную власть царя в поволжских татарских ханствах — Казани и Астрахани. В заключение вновь формулировалась угрожающая возможность послать на Кучума «рать с вогненным боем» и повторялось предложение стать «на Сибирской земле царем», зависимым от Москвы. Хану предлагался выбор места жительства — «здеся, в нашем государстве московском, при наших царских очех» или же «на прежнем своем юрте, в Сибири».

Б.Р. Рахимзянов полагает, что «к 1590-м гг. Сибирь более не являлась юртом Кучума, но скорее была московским владением. К этому моменту Москва приобрела как реальную силу, так и титульную возможность (? — В.Т.) "сделать его ханом в его бывшем юрте"». Царь Федор «уже мыслил Сибирь как свою». Эту трактовку событий казанский историк подкрепляет рядом аргументов: царское послание как «повеление», призыв к «службе» государю, предложение Кучуму ханствовать в пределах Сибири как российской территории[229]. Все это в целом резонные рассуждения. Однако, как будет показано ниже, официальное включение бывшего Сибирского юрта в состав подвластных царю земель произошло, вероятно, несколько позднее и отразилось в царском титуле.

Очевидно, одновременно с царским посланием сочинил свое письмо Абу-л-Xайр. С возвращавшимся домой сибирским посольством Мухаммеда 1593 г. (?) он уже направлял отцу грамоту с предложением, чтобы тот явился к государю сам или прислал в Москву одного из царевичей. Но ни того, ни другого хан не сделал. Теперь Абу-л-Xайр повторяет предложение «быти при его царском величестве» и, будучи удостоенным государева жалованья, жить на Руси или в Сибири. В дополнение к царскому посланию и ссылаясь на могущественного дьяка А.Я. Щелкалова — тогдашнего российского «канцлера», Абу-л-Xайр прельщал отца перспективой получить от самодержца города, волости и денежное жалованье «по твоему достоинству», подобно другим подданным царям и царевичам.

Письмо Кучума воеводам обнаруживает, с одной стороны, нежелание становиться московским подданным[230], с другой — готовность наладить мирные отношения («ныне попытаемся мириться — любо будет на конце лучше!»). Оно начинается с сомнения, имеют ли воеводы царскую санкцию на переговоры с ханом. И у них, и у «белого царя» хан просит «иртишского берегу», т. е. дозволения беспрепятственно проживать и кочевать в прииртышских степях. Затем следует «челобитье» о посылке Кучуму вьюка с лекарствами для больных глаз, который был конфискован русскими у направлявшегося к нему бухарского посольства. Хан упоминает о своих послах — неизвестном из других источников Сююндюке, побывавшем в Москве («белого царя очи видел»), и Бахтыуразе — том, который привез в Тару цитируемую грамоту. Перед завершающим заявлением о своем стремлении к миру он дает понять, что располагает силами для продолжения конфликта, если не удастся договориться: «А с ногаи есмя в соединеньи, и только с обеих сторон станем, и княжая казна шатнетца», т. е. возможны набеги на государевы владения с двух сторон, сибирцев и ногаев.

Не случайно П.И. Небольсин метко назвал этот документ смесью молений и угроз[231]. Анализ состояния Ногайской Орды на исходе XVI в.[232] показывает, что «соединенье» с ней, пожалуй, не смогло бы дать хану никаких преимуществ. В то время мангытская знать разделилась на враждующие группировки, возглавлявшиеся сыновьями покойных биев Дин-Ахмеда и Уруса. Эти группировки изготовились к схватке за власть. Надвигалась кровавая смута, которая началась в 1598 г. со страшной сечи на реке Сакмаре. В том бою полегло множество воинов с обеих сторон и сложил голову ногайский бий Ураз-Мухаммед — зять и давний союзник Кучума, в прошлом первый обладатель наместнического пнула тайбуги, привнесенного в Ногайскую Орду из Сибири. Это событие в историческом сознании окрестных тюркских пародов отложилось как глобальная катастрофа, начало исчезновения погаси с исторической арены — см. дастан «Ормамбет-бий», распространенный у ногайцев, казахов, каракалпаков и др.: «Когда умер Ормамбет-бий… Были разорены десять санов ногаев…». У поволжских татар эта фраза об Ормамбет-бие (Ураз-Мухаммеде) стала нарицательной для обозначения древнего общенародного бедствия и даже превратилась в пословицу[233]. Через год при неизвестных обстоятельствах погиб брат и преемник Ураз-Мухаммеда, бий Дин-Мухаммед. В Орде наступил период безвластия.

Русские власти были прекрасно осведомлены о начавшемся хаосе и кризисе среди ногаев. Именно этот исторический момент они решили использовать для окончательной расправы над Кучумом. Опасность нападения «кучумлян» на русские и татарские селения, угроза пленения ими тех, кто покидал пределы крепостных заслонов, все более подводила к военному и окончательному решению застарелой проблемы хана-«казака».

В конце июля или в начале августа 1598 г. младший воевода Тары Андрей Воейков во главе отряда из 700 русских служилых и 300 татар отправился в степь на поиски Кучума.

С.Ремезов и вслед за ним Г.Миллер приписывают командование кампанией другому воеводе — В.В. Кольцову-Масальскому. Причем в Ремезовской летописи сражение датировано 9 мая. По Миллеру же, в этот день отряд только выступил из Тары, а бой произошел 20 августа. Столь длительный временной промежуток Миллер объяснял отдаленностью Кучумового кочевья от Тары[234]. Встреча противников действительно произошла 20 августа. Однако Воейков в своей отписке на государево имя сообщает, что от Тары до Кучума его рать шла 16 дней; в наказе послу в Персию в сентябре 1600 г. говорится об этом пути в «двадцать деп резвым ходом»[235]. Так что на самом деле тарцам вовсе не потребовалось больше трех месяцев рыскать по степи.

Маршрут похода приблизительно восстановлен Г.Е. Катанаевым[236]: от города Тары вверх по Иртышу до реки Тары, затем вверх по ее левому берегу через реки Таитас, Ичу и Омь к Убинскому озеру и озеру Иткуль (не доходя до «Чат» — обского притока Чик), далее степью на юго-восток через верховья рек Карасук и Чик на реку Ирмень — левый приток Оби. Решающее сражение состоялось на берегу Оби, в окрестностях Ирменьского бора, напротив впадения справа в Обь речек Ельцовки и Атамаики, в кочевом стойбище Кучума («на станах», как гласит летопись[237]).

Обстоятельства битвы изложены в отписке Воейкова от 4 сентября 1598 г. Бой длился с рассвета до полудня. Хан был разбит и бежал. Погибли четыре царевича (в том числе Кучумов брат Илиден), шесть беков, десять мирз, пять агалыков, сто пятьдесят рядовых бойцов. Около сотни разгромленных «кучумлян» попытались спастись, преодолев Обь вплавь, но гарцы перебили их с берега выстрелами из пищалей и луков. Пятьдесят пленных воевода приказал казнить. Еще стольких же бежавших в степь настигла и перебила погоня, «не допущая до Чат». Кроме того, в руках победителей оказались пять сыновей Кучума, двое сыновей царевича Али б. Кучума и ханский гарем[238]. В памяти русских сибиряков это событие осталось как «Кучумов побей», «Кучумово побоище»[239] (сразу вспоминается «Мамаево побоище» — Куликовская битва 1380 г.).

Триста «мурз и мурзичей» (по Ремезову) ханской свиты явились в Тобольск, покорились, обязались платить ясак и вскоре составили костяк контингента тобольских служилых татар[240].

Кучума безуспешно искали на речных островах и в лесах за Обью. Уцелевшего придворного сеида Тул-Мухаммеда Воейков привел к шерти (присяге) и отправил к чатам и калмыкам на поиски исчезнувшего хана, дабы уговорить того смириться перед государем. Сеид явился в Тару только 5 октября и рассказал, что его поиски увенчались успехом. Оказалось, что еще во время сражения, «в кою пору дети его и люди бились», Кучум на судне отплыл вниз по Оби и пристал в двух «днищах» от места фатального боя в сопровождении около трех десятков татар и трех царевичей. На предложение сеида явиться к русским и повиниться перед царем он ответил решительным отказом, демонстрируя свой непримиримый нрав и нежелание предстать перед царем в качестве поверженного врага: «Не поехал деи я к государю… своею волею, в кою деи пору я был совсем цел, а за саблею деи мне к государю ехать не почто, а нынеча деи я стал глух и слеп и безо всего живота…». Он сообщил, что собирается отправиться к ногаям, а одного из своих сыновей намерен послать в Бухару. Дождавшись ухода тарцев с Оби, Кучум со своими спутниками и сеидом Тул-Мухаммедом вернулся на место боя и в течение двух дней занимался захоронением павших. При этом его гонец съездил к чатам с просьбой предоставить лошадей и одежду. Один из чатских мирз, Кожбахтый (Ходжа-Бахты), прислал ему шубу и одного (!) коня, а сам подъехал к правому берегу Оби в надежде переговорить с ханом. Однако тот, на всякий случай «поблюдясь Кожбахтыя», отошел на юг[241]. Оставленный всеми союзниками, Кучум предпочел в этот раз не связываться с ненадежными чатами.

О дальнейшем его пути русские источники рассказывают в общем единодушно: хан двинулся в «Колмацкую землю». Там его спутники угнали конский табун и скот, но калмыки настигли похитителей, отняли у них добычу и убили нескольких татар[242]. (Как мы видели, у чатов Кучуму не удалось выпросить достаточного количества лошадей, необходимых для дальних походов.) С. Ремезов уточняет путь передвижения — «в Каинскую землю к вершинам Иртышу реки на озеро Зайсан-Нор», а калмыки настигли его «на Нор-Ишиме у озера Кургальчина»[243]. То есть Кучум пересек Барабинскую степь и направился вдоль Иртыша к его верхнему течению, к озеру Зайсан, а затем отошел на запад — в верховья Ишима и Нуры. Г.Е. Катанаев сомневался в столь далеком перемещении разгромленных татар, считая, что, натолкнувшись в верховьях Ишима на калмыцкие кочевья, они угнали табун и попытались скрыться в глухих степях верхнего Приишимья[244]. Эти метания растерянных «кучумлян» менее всего напоминают какую-то организованную кампанию. Неубедительной выглядит версия царевича Капая б. Кучума о том, что отца заманили «в Колмаки» бухарцы с намерением его убить[245]. Впрочем, в той сумятице, когда следы Кучума затерялись в степях, истинного виновника его смерти было сложно определить.

Дальнейшее местопребывание хана источники связывают с Ногайской Ордой. Скорее всего, ото были восточные ее провинции — кочевья Алтыулов, т.с. подданных семьи Шейх-Мамая[246]. Средневековые авторы единодушны в описании враждебности, с которой ногаи встретили сибирцев. Мотивы вражды приводятся разные. Ремезовская летопись приписывает ногаям жажду мести Кучуму за притеснения ногаев, осуществленные когда-то его отцом Муртазой, и неприемлемостью опасного сосуществования с пришельцем: «Ведомой ты и славной вор, Муртазелеев сын, и отец твой нам много зла соделал, и ты, хотя и нищ, то же и нам учиниш, что протчие твои люди от тебя же убиты напрасно и озлоблены»[247]. Есиповская летопись объясняет разлад боязнью ногаев перед русскими. Причем в разных редакциях данного памятника имеются любопытные расхождения. В основной редакции враждебная реакция ногаев на появление Кучума представлена как результат их страха перед нападением русских: «Яко русские вой уведают, яко ты зде пребываеши, да и нам такожде сотворят, яко ж и тебе»[248]. Забелинская же редакция отобразила опасение возможного уподобления Кучума Ермаку, боязнь перед бесчинствами хана и его свиты в ногайских владениях: «Ты зде, царю, хош да и нам тако ж, как Ермак з дружиною своею, сотворити, яко ж тебе»[249]. Впрочем, при этих разночтениях сама история появления Кучума в Ногайской Орде, вероятно, содержит признаки бродячего фольклорного сюжета о бегстве и гибели поверженного правителя. Правда, в большинстве текстов нет сведений о каких-то стычках и насильственной смерти хана[250]. Преклонный возраст, болезни и стресс от крушения всех надежд и перспектив уже сами по себе несли опасность для жизни.

Есть и иные версии места смерти хана помимо Ногайской Орды — упомянутое выше обвинение Канаем бухарцев в убийстве его отца «в Колмаках»; приписывание этого убийства вогулам[251]; смерть настигла-де Кучума «в Каракалпацкой земле»[252] или среди башкир[253]. Долгое время ходили слухи, будто он погиб в битве 20 августа 1598 г. или утонул в Оби при бегстве[254]. Мнения о разных местах смерти Кучума подогревались народной молвой о его могиле, которую «обнаруживали» на Алтае[255] и в окрестностях Тобольска[256]. Очевидно, сразу после смерти этого исторического деятеля его облик стал обрастать легендарными подробностями и внедряться в фольклор сибирских народов.

Хотя и принято считать 1598 г. временем окончательного разгрома Кучума и «годом окончательного утверждения русских в Сибири»[257], хан, очевидно, жил после этого еще около года. Он практически незаметен на страницах документов рубежа ХVІ–XVІІ вв. Но с 1601 г. некоторые источники называют «царем»_^~ханом его сына Али, что дает некоторое основание историкам приблизительно датировать смерть Кучума этим или скорее двумя предыдущими годами[258]. Место покойного хана заняло его воинственное потомство. В Западной Сибири, Башкирии и на севере казахских степей началась эпоха Кучумовичей.