Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш

Глава 3. Хан Али

Среди всех источников самое большое количество сыновей Кучума называет, очевидно, Погодинский летописец: «А у царя у Кучюма было всех десеть сынов», из которых по именам перечислены только Али, Алтынай и Ишим[259]. По разным текстам разбросаны сведения о большем числе Кучумовичей первого поколения. Приблизительный список их, с крайне предположительным распределением по старшинству, выглядит так: Али («Алей»), Канай, Алтынай, Ишим (т. е. Иш-Мухаммед), Хаджим (Азим, т. е. Хаджи-Мухаммед), Абу-л-Xайр, Асманак, Хапчубар, Бибадша (т. е. Бий-Падишах), Кедай, Кубей-Мурад, Чувак, Мулла, Шаим (т. е. Шейх-Мухаммед). По известным мне данным получается, что старшим из них был Али, хотя Бузуновский летописец аттестует сю как «сына… царя Кучюма меншего»[260]. Возможно, это оттого что автор данного источника, подобно автору Строгановской летописи[261], принимал Мухаммед-Кула за старшего Кучумовича.

Некоторые из этих царевичей сначала под водительством отца, потом частью самостоятельно, а после его смерти уже по своей инициативе продолжали борьбу против все увеличивающегося присутствия Московского государства в Сибири. Эта борьба сводилась к набегам на русские деревни и изредка крепости, на селения татар, согласившихся состоять в подданстве «белого царя» и платить ему ясак, к их запугиванию и попыткам подбить на мятеж или на откочевку под начало своих исконных татарских правителей-«казаков». До конца XVI в. свою основную опору Кучумовичи, как и их отец, видели в татарах Среднего Прииртышья — Аялынской, Курдакской, Сардакской и других волостей, новообразованного Тарского уезда[262]. Периодически удавалось войти «в соединенье» с племенами восточных башкир и с ногаями. Но мы уже знаем, что в то время Ногайская Орда погружалась в необратимый кризис и оказывать сибирцам существенной поддержки бывшие «хакимы Дешт-и Кипчака» не могли (да и не хотели). С начала XVII в. и в течение первой половины этого столетия наметился довольно тесный альянс отдельных сибирских царевичей с тайшами калмыков, которые в то время активно мигрировали на запад и заселяли степные пространства современного Казахстана, заходя также в Юго-Западную Сибирь и на Южный Урал. Как мы увидим, именно калмыки в конце концов превратились в тыл и базу Кучумовичей в борьбе против «неверных» в Сибири.

Неизвестно, в каких отношениях с отцом находился царевич Али во время похода Ермака. Во всяком случае, С. Ремезов называет его постоянным местопребыванием Абугиновы городки[263]. Несомненно то, что Али после битвы на Чувашском мысу жил раздельно от Кучума, которому Ремезовская летопись отводит совсем другие пункты пристанища. Именно находясь на реке Абуге, царевич узнал об убийстве Ермака его отцом в августе 1585 г. Напомним, что он не присутствовал и при дележе Кучумом Ермаковых доспехов.

Сибирские летописи рассказывают, что после гибели Ермака и исхода казаков из Искера Али занял столицу юрта. Он явился в пустой город с «воинскими людьми» — татарами, сохранившими ему преданность; «Сибирский летописный свод уточняет: «со многими своими воинскими людьми». Однако правление его там оказалось недолгим. Узнав об уходе «неверных», туда двинулся Саид-Ахмед б. Бек-Пулад, «прибрав множество иностранных воинских людей агаренских же языков», и выбил Али из крепости, которую небезосновательно считал «отчиной отца своего Бекбулата»[264]. Под этими иностранцами по отношению к местным гагарам могли в то время подразумеваться узбеки, которые явились с беком из «Бухар» (напоминаю, что там он жил после воцарения в Сибири Кучума), или же, что менее вероятно, ногаи и казахи. Х. Зияев считал, что войско Сейдяка составляли бухарцы, посланные «определенными кругами» Средней Азии в Сибирь в надежде на поддержку этих пришельцев татарской знатью и вокняжение бека в Искере[265]. Сходного мнения придерживался Н.М. Карамзин, отметив, что Саид-Ахмед двинулся «на сего царя-хищника (Кучума. — В.Т.) с шайками узбеков»[266]. Но все-таки явной, официальной военной поддержки его со стороны Бухары не заметно по источникам. Не случайно в летописном сообщении говорится о «прибрании» беком соратников, т. е. самостоятельном наборе или найме, а не об использовании чьего-либо готового организованного войска. Видимо, бухарский хан Абдулла II в то время решил, что вожди сибирцев способны разрешить свои конфликты самостоятельно.

Погодинский летописец гласит, что бек Саид-Ахмед при захвате Искера «царевича Алея взял и прочих Кучюмовых сынов смер[тью] убил и из града изгна»[267]. Это, по-видимому, недостоверное сообщение, так как нет других данных о пребывании Али в плену в конце XVI в. Выше приводилась более распространенная летописная версия об изгнании царевича из столицы.

Ремезовская летопись называет соратников Саид-Ахмеда его «домашными воями»[268]. Из Есиповской летописи известно, что в Сейдяковой свите под Тобольском находился сибирский карачи-бек («Карача»), окончательно порвавший с Кучумом и его семьей[269]. Полагаю, что высший сановник разгромленного ханства присоединился к беку в сопровождении какого-то числа татарских воинов. Поэтому более вероятно, что отряд Саид-Ахмеда состоял из пятисот разноплеменных дружинников (цифра из той же летописи).

Обстоятельства жизни Али в 1590-х годах почти неизвестны. Выше рассказывалось о переводе им в 1595 г., по отцовскому приказу, татар-аялынцев и малогородцев в новопостроенный Черный городок. Возможно, приблизительно в тех же местах — южнее Тары, на нижней Оми и в Западной Барабе, находились тогда его личные кочевья.

В последнем сражении Кучума на Оби в 1598 г. Али находился рядом с отцом, но избежал плена: «Алей царевич с бою утек»[270], и его дороги с отцом разошлись. После этого разгрома он действовал уже вполне самостоятельно, независимо от беспомощного, полуслепого хана. Около старшего царевича держались некоторые его младшие братья, признавая теперь его главенство. И именно на него обращались усилия московской дипломатии, которая стремилась завершить затянувшийся конфликт. В апреле 1600 г. в Тобольск явился посланец от Кучумовичей с объявлением намерения царевичей подчиниться русским. Вскоре к воеводе прибыл один из них — Кубей-Мурад. Целью этого долгожданного для русских властей визита было узнать, каковы условия подданства и как «неверные» встречают смирившихся мятежников. Тобольские наместники не осмелились налаживать отношения с царевичами своими силами и отослали Кубей-Мурада в Москву. Фактическим пленением парламентера они напугали и «ожесточили» (как сказано в воеводской отписке) его родичей[271]. Их переговоры с Тобольском на этом прекратились.

В первые годы XVII в. источники фиксируют кочевую ставку Али сначала в верховьях Ишима, затем он переместился восточнее, «близко к Сибири к Тоболскому городу», или в семи днях пути от Тюмени; впоследствии он жил на левобережье Тобола (на территории современной Курганской области). Расположение его чаще обозначается озерами: пять боровых озер, озеро Чарлак, озеро Чигирлы, озеро Емесбулак-Емесбалак «за Тоболом», Щучье озеро[272]. Жители сопредельных районов зачастую не имели представления, в какой местности находится в данный момент Али, и настороженно выспрашивали у проезжих купцов, «где ныне кочует Кучумов сын Алей царевич с братьею»[273].

9 декабря 1600 г. тюменские воеводы направили к Али местного авторитетного татарина, хафиза Менглибая, с государевым «жалованным словом», т. е. с прощением провинностей и предложением служить царю. На случай, если Али не захочет служить сам, надлежало уговаривать его отправить в Тюмень брата, царевича Каная, а если не пожелает его отпускать, то другого брата — Хаджима. Однако через десять дней Менглибай вернулся ни с чем, не сумев отыскать в степях станы Кучумовичей.

Более успешно действовал уфимский воевода М.А. Нагой. Посланные им в сентябре 1600 г. дети боярские и служилые татары разыскали-таки сибирских принцев с поручением звать их «на государево имя»[274]. Для этого нужно было ехать в Уфу, на что Али не согласился, но послал брата Ишима. Знатного визитера Михаил Нагой, «поив и кормив и государево царское жалованье ему платье и его людем дав», препроводил в столицу (вместе с Кубей-Мурадом, которого через Уфу везли туда же из Тобольска)[275]. Московская приказная бюрократия запечатлела приезд Ишима в своих реестрах, о чем свидетельствует опись архива Посольского приказа 1626 г., в которой значится несохранившийся «столп сибирской 110-го году (1601/02. — В.Т.) о сибирском царевиче Ишиме з братьею и з сестрами»[276]. Детали его пребывания в столице неизвестны.

Вскоре Ишим был отпущен восвояси и воссоединился с братьями, оставшимися в Сибири. Вернувшись, он завязал тесные отношения с новыми соседями сибиряков — калмыками. В 1619/20 г. Ишим женился на одной из шести дочерей предводителя ойратского племени торгутов, тайши Хо-Урлюка[277]. Став «калмыцким зятем», он обрел мощную поддержку со стороны новой родни. Вместе с тем и для его тестя это был выгодный брак. Как верно заметил М. Ходарковский, позиции влиятельного Хо-Урлюка после выдачи дочери за Ишима еще более укрепились[278]. Ведь предводители торгутов, к которым принадлежал этот тайша, считались не самыми высокородными среди ойратской знати. Только князья хошутов возводили себя к «золотому роду» борджигин, т. е. сородичам Чингис-хана, а именно к потомкам его младшего брата Хасара[279]. Породнение с чингисидскими династами повышало знатность и аристократический статус торгутского лидера[280].

Активная деятельность Али пришлась на Смутное время в России. Смута некоторым образом отразилась и на тогдашних крайних восточных пределах Московского царства. Опыт собственной государственности позволял татарам и уграм Западной Сибири критически оценивать свой новый статус подданных «белого царя». Зачисление многочисленных представителей этих народов в сословие служилых еще более политизировало их сознание.

Судя по отрывочным сведениям, у них складывалось довольно неоднозначное представление о своем положении в составе России. С одной стороны, они уже идентифицировали себя как россиян, обязанных подчиняться царю. В 1600 г. в ответ на обвинения в разграблении башкирских селений тюменские служилые татары отвечали так, как и надлежало, чтобы отмести подозрения: «А нам… как сделать, что башкирцов воевать: все… мы люди государевы»[281]. С другой стороны, в этих местах пристально следили за политическим состоянием державы и оценивали свои перспективы в соответствии с изменениями в этом состоянии. Мятежные антироссийские настроения проявились в Зауралье во время Смуты начала XVII в. И именно здесь, на территории бывшего Сибирского юрта, на протяжении десятилетий тлела идея альтернативного подданства Кучумовичам, возрождения самостоятельного государства, «как было при царе Кучуме, пока в России нет царя»[282]. Однако я не располагаю сведениями, чтобы утверждать, подобно А. Каппелеру, будто «татары бывшего Сибирского ханства в период "Смутного времени" в начале XVII в. подняли ряд крупных восстаний сепаратистского характера, в которых участвовали также ханты и другие этносы Западной Сибири»[283]. Как раз в начале XVII в. массовых движений в тех краях не было.

В некоторых текстах XVII в. Али титулуется ханом-царем. Это звание уверенно приписывается ему в татарской исторической традиции. В анонимной хронике «Дафтар-и Чингиз-наме» (конец XVII в.) перечисляются «Кючюм Хан, его сын Али Хан, его сын Арслан Хан (это уже касимовский царь. — В.Т.)…»[284] Шихабуддин Марджани об этом касимовце Арслане писал: «Его отец Али, его предки Кучум, Муртазаали, Абак, Махмуд, Хаджимухаммед были сибирскими ханами»[285]. При этом другие Кучумовы потомки в данной традиции не фигурируют, т. е. не считаются постелями ханского титула.

Русские источники не столь единодушны в обозначении ранга старшего Кучумовича. В грамотах сибирских воевод 1603–1607 гг. он обозначается как царевич[286]. Но это могло быть следствием щепетильности адресантов, которые в своих донесениях на государево имя не осмеливались называть царем нищего, бесприютного «казака». (Через полтора столетия этот высокомерно-имперский подход откровенно сформулировал Г.Ф. Миллер: «Было слишком большой честью для татарских народов называть их ханов царями, а их сыновей царевичами; однако же это было в обычае»[287].) В то же время русские тюменцы-участники сражений с Али в своих челобитных на высочайшее имя уверенно пишут о походах «на Алея царя», происходивших после разгрома Кучума на Оби[288]. Да и в цитированной выше описи архива Посольского приказа упоминается «челобитная с пометою сибирсково царя Алея Кучюмова внука Занейбека царевича», т. е. Джанибека, внука Али, без указания года[289]. Впрочем, это могло быть простым повторением текста обращения Джанибека-Занейбека, а не действительным показателем обладания Али «царским» званием.

О признании его «кучумлянами» своим ханом прямо говорится в грамоте уфимского воеводы М.А. Нагого тюменскому воеводе Л.А. Щербатову, написанной не рапсе 9 марта 1601 г. и передающей вести из степи: «А брат де их большой Алей царевич, Кучумов сын, а они де называют его царем»[290]. Очевидно, это была первая информация о новом статусе Али. Г.Ф. Миллер связывал эту перемену в его положении с кончиной отца[291]. Представляется, что это наиболее вероятная датировка «воцарения» Али (хотя в литературе встречаются и другие мнения[292]).

Неясность положения Али усугублялась раздорами между Кучумовичами по вопросу о наследовании трона. Отголоски этих споров донесли документы первых годов XVII в. В 1603 г. тюменский воевода А.Д. Приимков-Ростовский извещал туринского голову о том, что «двор де Алеев, лутчие люди, Алея царем не хотят звать, потому что мати его роду невеликого, а хотят де назвать царем Каная»[293]. Канай б. Кучум действительно был сыном некоей знатной бегим, проживавшей в то время в Сауране[294]. Происхождение же матери Али, «царицы Чепшан», неизвестно. Однако составленная в 1599 г. функционерами Посольского приказа роспись жалованья Кучумовой родне, плененной в битве на Оби, наглядно демонстрирует ее непервостепенный статус. Перечень ханских жен в этой росписи начинается с «большей» хатун Султаным и заканчивается именно Чепшан — восьмой по счету[295]. В.В. Вельяминов-Зернов считал, что в роспись вкралась ошибка: не могла мать старшего ханского сына быть восьмой по рангу[296]. Но если гарем ранжировался по знатности его насельниц, то неродовитая мать Али вполне могла оказаться на последнем месте.

Косвенным указанием на время перехода ханского ранга к преемнику Ку чума могут служить соответствующие изменения в царском титуле московского государя[297]. Как известно, указание на правление сибирскими землями появилось в нем задолго до побед над Кучумом. «Всея Сибирские земли повелитель», «обладатель… великия реки Оби» фигурируют в перечислении подвластных территорий с середины 1550-х годов — очевидно, в результате переговоров с посольством сибирского бека Ядгара о ясачном обложении юрта в пользу Москвы. Эти компоненты присутствуют и в титуле царя Федора Ивановича, при котором Кучуму было нанесено окончательное поражение.

Сменивший Федора на российском престоле Борис Годунов извещал сибирских управленцев о своей коронации в 1598 г. как о принятии власти «на великом государьстве Владимирском и Московском и Наугороцком и на царьстве Казанском и на Астороханском и на всех государьствах Российскаго царьства»[298]. Как видим, Сибирского царства здесь еще нет, хотя оно, возможно, пока «скрыто» в финальной формуле «всех государьствах». Затем статус Сибири стал наглядно меняться: она стала «царством» и переместилась из конца титула в почетную начальную часть. Впервые это отмечено в статейном списке посольства А.И. Власьева 1599–1600 гг. в Священную Римскую империю. Кстати, то же посольство разместило во владениях императора Рудольфа II заказ на новый царский венец — шапку Сибирскую, которая была доставлена в Москву в 1604 г.[299]. Впрочем, титульная новация приживалась постепенно. В марте 1601 г. Годунов писал польскому королю Сигизмунду III с прежней интитуляцией «всее Сибирские земли и Северные страны повелитель»; из царств там поименованы снова только Казанское и Астраханское[300]. Но в мае 1604 г. в Грузию и в сентябре того же года в Речь Посполиту повезли послания от Бориса Федоровича вновь как от «цара Казаньского, цара Азстараханьского, цара Сибирского»[301].

Примечательно, что татарский хронист Кадыр Али-бек в своем сочинении 1602 г. называет «падишаха Бориса Федоровича-хана» обладателем престола Казани, престола Хаджи-Тархана (Астрахани) и престола Туры (апахт-и Тура), т. е. Сибирского юрта[302]. То есть царь предстает как правитель трех татарских «царств» — именно в той их последовательности, которая утвердилась в титуле.

Полагаю, что причиной радикального изменения в титулатуре послужило известие о смерти «царя» Кучума, отчего его ханство лишилось легитимного татарского монарха. Сходное суждение высказал еще Н.М. Карамзин: «Истребление Кучюма… как бы запечатлело для нас господство над полунощною Азиею»[303]. Учитывая титулатуру в статейном списке Власьева 1599–1600 г., представляется, что наиболее вероятна датировка кончины хана не 1601 г. (предпочитаемый большинством исследователей), а 1599 г.

Выше говорилось, что в исторической памяти татар последним сибирским ханом остался Али б. Кучум. Однако в синхронной узбекской (хивинской) традиции — в унисон русской трактовке — ханская власть в Сибирском юрте закончилась все-таки на Кучуме. Это следует из утверждения Абу-л-Гази о том, что с этим ханом пресеклась сибирская ветвь династии Шибана, сына Джучи[304]. Хивинский хронист наверняка знал о борьбе Кучумовичей, но уже не видел в них полноценных, законных династов. Видимо, такой же трактовки придерживались и русские современники событий начала XVII в.

В крестоцеловальной записи восходившего на московский трон Василия Шуйского и в его перемирной грамоте с Сигизмундом III снова, как и до Годунова, значилось «всея Сибирские земли и Северные страны повелитель»[305]. Очевидно, обстоятельства Смуты в Московском государстве не способствовали стабильности в доскональном определении нюансов царского звания. Это опять выразилось в вариативности обозначения сибирских владений.

С окончанием Смутного времени Сибирское царство прочно вошло в титул. Михаил Федорович в 1613 г. извещал, в частности, персидского шаха Аббаса I о своем воцарении «на великих государствах на Владимерском и на Московском, и Новгородцком и на царствах Казанском и Астараханском, и на Сибирском, и на всех преславных государствах Российского царствия»[306]. Триада татарских царств обрела наконец устойчивую форму, просуществовавшую до петровской эпохи: «Владимерский, Московский, Ноугородцкий, царь Казанский, царь Астороханский, царь Сибирский, государь Псковский…» и т. д.[307]. Причем в некоторых случаях Сибири в составе России приписывался несколько повышенный статус. Когда в 1628 г. в Тобольске сгорела съезжая изба вместе со всеми бумагами и печатью, тобольский воевода сообщал царю Михаилу о срочном изготовлении новой печати — копии старой, так как только она вызывает доверие у ясачных. «А на печати, государь, было написано: печать царства и великого государства Сибирсково города Тоболска, а в середках вырезано два соболя, а меж ими стрела»[308]. То есть Сибирь официально считалась еще и «великим государством», чего, кажется, не замечается в то время за Казанью и Астраханью.

Таким образом, несмотря на притязания старшего Кучумовича на ханское звание, московское правительство не желало видеть в нем законного правителя Сибирского юрта и, соответственно, признавать за ним монархический статус, которым некогда обладал Кучум. В свое время Иван IV превратился в «царя Казанского» при жизни последнего хана Казани Ядгар-Мухаммеда. Но он проиграл Москве войну, попал в плен, находился в государевой свите, был обращен в христианство и, хотя продолжал титуловаться царем, своим смирением как бы оправдывал переход своего ханства под власть победителя. Последний астраханский хан Дервиш-Ал и при приближении русского войска, бросив свой город, «побежал в Азов, а оттоле к Меки (Мекке. — В.Т.)»[309]. В случае же с непокорным Кучумом российским правителям пришлось дожидаться его смерти, дабы официально заявить о своем праве на его юрт.

Впрочем, возможно и иное видение данной ситуации. По мнению А.В. Белякова, в России «за Али признали титул сибирского царя, по-видимому, с целью нс допустить провозглашения в Сибири нового хана из числа других потомков Кучума»[310]. Но все же, думается, объявление московского государя царем Сибирским не нуждалось в искусственном дублировании ото го звания татарским династом. Другое дело, что русское правительство сохранило за Али номинальный ханский ранг, уже приобретенный им в Сибири до плена. Однако в гаком случае существование сибирского хана являлось в глазах гагар неоспоримым и не нуждалось в московском признании.

Итак, наиболее достоверной датой обретения Али ханского титула можно считать 1601 r.[311]

«Подданными» Али являлись в 1601 г. около 300 человек гагар. Тогда же вместе с ним кочевало некоторое количество башкир из зауральских племен сынрянцев и бикатинцев («мякотинцев»)[312]. Затем число этих татар увеличилось на сотню, к ним присоединились 400 башкир-табынцев, 300 ногаев, и в 1603 г. под его началом находилось уже до 1100 человек.[313] Возможно, первоначальные 300 человек были, как считает В.Д. Пузанов, «элитными группами татар, жившими в районе Искера, а затем ушедшими с Кучумом в степь»[314], хотя в источниках мне не встречались указания ни на элитный статус этих сподвижников царевича, ни на их искерское происхождение.

В первые годы XVII в. на сибирских границах Московского государства все более ощущалось соседство калмыков. Их кочевья вплотную приблизились к районам, на которые распространялась власть тобольских, тюменских, тарских и уфимских воевод. По подсчетам М.М. Батмаева, к российским рубежам в то время прикочевало около 60 тысяч кибиток, или 240 000 чел.[315] Кучумовичи увидели в этих новых пришельцах потенциальных союзников, способных помочь конницей в набегах и предоставлением убежища в случае военных неудач. Правда, для тайшей связи с высокородными «казаками» стояли далеко не на первом месте. Теснимые с востока халха-монголами и единокровными ойратскими племенами, потерпев поражение в войне с казахами, они более всего желали обрести пространство для кочевания главным образом за счет ослабленной и раздробленной Ногайской Орды. К сибирским пределам придвинулась многочисленная группировка владетельных князей, возглавлявшаяся дербетским тайшой Далай-Батыром и торгутским Дзорикту[316]. В 1604 г. брат последнего Хо-Урлюк отделился от них и самостоятельно кочевал со своим сыном Кирсаном в верховьях Иртыша.

В это время начинаются переговоры тайшей с русскими властями в Сибири о дозволении им кочевать в степях Тарского уезда. От 1607 г. имеются данные также об активных связях сибирских принцев с калмыками: «Кучюмовы дети Алей царевич з братьею ссылаютца послы и сватаютца с колмаками и дары меж себя посылают многие, и тем чают вперед у них меж собя одиначества и свойства ближнева»[317]. Возможно, походы тюменцев в 1607 г. против Кучумовичей на реку Ишим (см. ниже) были вызваны в том числе опасением русских властей перед наметившимся татарско-ойратским союзом.

Впрочем, подошедшие к российским границам торгуты и дербеты в то время были настроены в целом лояльно к русским властям края. Более всего их интересовала возможность кочевать на землях, подведомственных тамошним воеводам, — вдали от враждебных восточных монголов и казахов. Об этом свидетельствует детально описанная в историографии эпопея с взаимными визитами послов и гонцов в Москву и в ставки тайшей в 1606–1608 гг. Однако в дальнейшем, одержав несколько побед над названными противниками, предводители сибирской группировки ойратов значительно охладели к сотрудничеству с русскими — хотя и продолжали кочевать в районах, оговоренных в прежних соглашениях с Москвой, и даже пытались организовать в свою пользу ясачный сбор с местного населения.

Здесь нужно отметить один принципиальный момент. По верному замечанию М.М. Батмаева, период 1600–1630-х годов «был скорее не временем поселения» калмыков в регионе Иртыша, Ишима и Тобола, а «более всего временем интенсивных передвижений, пережидания неблагоприятных обстоятельств, без ясного и очевидного намерения поселиться в пределах России»[318]. То есть в истории этой части ойратского этнополитического сообщества происходил процесс, иногда называемый историками у кочевых народов «обретением родины». Как известно, калмыки в конце концов «обрели родину» далеко от описываемого региона — в степях между Волгой и Кавказом. По наблюдениям В.И. Колесника, в первой половине XVII в. присутствие ойратов «отмечалось на пространстве от оз. Кукунор до Волги в широтном направлении и от рек Тобола и Оми до Аму-Дарьи в меридиональном, что соответственно составляет более 6000 и более 2000 км»[319]. Таким образом, их кочевья огромным «языком» протянулись через весь Восточный Дешт-и Кипчак, где до того безраздельно господствовали ногаи[320].

В 1603 г. улус Али получил пополнение и подкрепление в лице трехсот (по другим сведениям, пятисот или семисот) ногасв во главе с алтыульским мирзой Урусом. Выходцы из распадавшейся Ногайской Орды разместились но берегам рек Абуга, а затем Уй, неподалеку от кочевий старшего Кучумовича. Он вместе с Урусом тут же принялся строить планы совместных нападений на сибирские ясачные волости[321]. Правда, эти намерения не осуществились из-за слухов о возможном возвращении из Москвы в Сибирь части Кучумова семейства во главе с царевичем Хапсюером б. Али[322], попавшим в плен в 1598 г.

Беспокойное соседство Кучумовичей постоянно держало в напряжении русское население степного пограничья. Прихода Али на ясачные волости или под Тару ждали ежегодно. Неизвестно было, куда он ударит в следующий раз. Как справедливо отмечает Е.В. Вершинин, «рефреном жизни западносибирского фронтира слышатся слова тюменских воевод, которые на вопрос своего туринского коллеги, ожидать ли набега Алея, ответили так: "И то, господине, кому мочно ведать, чаять ли Алеева приходу или не чаять. Как, господине, без опасу жить, всегда надобе береженье"»[323]. При этом соседство воинственных кочевников создавало среди русских новоселов края чрезмерную настороженность. Люди верили любым слухам, пугались всяких сведений о надвигающемся набеге. Хотя, по наблюдениям В.В. Пестерева, подобные сведения («вести») подтверждались лишь в половине случаев[324].

Поскольку переговоры о переходе царевича в подданство не дали результата, тюменский воевода М.М. Годунов решил устранить проблему военной силой. В марте и июне 1607 г. посланные им казаки разгромили станы Кучумовичей на Ишиме. Во время первого похода в плен попала мать Али, во время второго — его сестра и жена с двумя сыновьями, а также две жены Хаджима с дочерьми. Их доставили в Тюмень и оттуда вывезли в Москву (длинным кружным путем, через Вологду и Новгород, так как южные дороги были заняты поляками)[325]. В среде сибирских служилых людей эти походы по праву считались крупной военной удачей, и их участники, а спустя десятилетия и дети участников в челобитных указывали на кампанию 1607 г. как на доказательство своей потомственной верной службы государю[326]. В общем-то они имели основание гордиться этими походами, поскольку после них Али исчезает из активной политики.

После сокрушительного разгрома Али отправился «в Наган»[327]; его братья выбрали другие маршруты откочевки. Мангытская знать в то время раскололась на враждующие непримиримые группировки. Авторитет главы Орды, бия Иштерека, признавали далеко не все ногайские предводители. Али довелось на себе испытать накал этого напряжения. Он решил ехать к Иштереку, а брат и противник последнего, Яштерек, как раз для того, чтобы не допустить сибирца до бия, ограбил его. В итоге Али приютился у Урмаметевых — сыновей бия Ураз-Мухаммеда, а именно у своего тезки, который некогда был соратником Кучума. Теперь Али б. Ураз-Мухаммед, вернувшийся из Сибири на родину, смирно жил в своем кочевье[328]. Урмаметевы в то время принадлежали к лагерю противников Иштерека; с ними были «единомышленны» многочисленные и воинственные мирзы Байтерековы — шурья (родственники одной из жен) Али б. Кучума.

В апреле 1608 г. астраханские воеводы доносили в Посольский приказ, что «Алей Кучюмов сын Сибирской… пропал без вести в ту пору, как астороханские люди их (ногаев Иштерека. — В.Т.) погромили, а четырех де сынов Алей отпустил в Юргечь… (т. е. в Хивинское ханство. — В.Т.)»[329]. Под погромом ногаев подразумевалось, очевидно, успешное нападение юртовских татар на улусы Иштерека, когда тот в феврале 1608 г. прикочевал к Астрахани для признания Лжедмитрия II законным царем[330].

Приблизительно в то время Али угодил-таки в руки русских властей. В фонде Сибирского приказа сохранились челобитные 1667/68 г., написанные тобольскими рейтарами — сыновьями участников пленения царевича[331]. Из этих документов выясняется, что тоболяки отправились в поход под началом упоминавшегося выше головы Черкаса Александрова. Разыскав в степи Кучумова сына, они захватили его самого и трех его жен, а «ево улус побили». Челобитчики сообщают о ранении их отцов «на том бою», из чего следует, что татары оказали сопротивление нападавшим.

Никаким репрессиям Али не подвергался. Все же он являлся высокородным аристократом-Чингисидом, и признание этого выразилось в испомещении его в Ростовском уезде. Вместе с братом Алтынаем он жил в Ярославле. В одних документах он значится как сибирский царевич, в других — как сибирский царь[332]. В 1641/42 г. Али переехал в Касимов, где и умер в октябре 1649 г.[333] Касимовским царем в 1614–1626 гг. был его сын Арслан, после которого началось более чем полувековое, хотя и с течением времени все более номинальное, правление внука — Саид-Бурхана б. Арслана (Василия Араслановича).

Теперь обратимся к судьбе братьев Али, разделявших с ним «казачество». В период, предшествовавший окончательному разгрому Кучума в 1598 г., старшие царевичи отделились и отдалились от отца. Сеиду Тул-Мухаммеду, посланному после битвы разыскивать его, хан сказал, что более всего горюет о своем «промышленнике» Асманаке, угодившем в плен при сражении на Оби[334]. Некоторые надежды он возлагал и на Капая, которого планировал послать в Бухару за помощью или с просьбой о предоставлении убежища. Возможно, из желания в очередной раз склонить хана, оказавшегося в безнадежном положении, к покорности московские власти в 1600/01 г. отпустили к нему из плена другого сына — Кубей- (или: Берди-) Мурада[335]. Однако никаких вестей о дальнейшем развитии событий в источниках не сохранилось. Очевидно, царевич уже не застал отца в живых, а может быть, и не смог его разыскать в бескрайнем Деште.

Прежних тесных связей сибирцев с узбекскими ханствами после 1598 г. уже не заменю, хотя постоянно курсировали «бухарские» и «тезицкие» торговые караваны. Али, пережив ряд поражений, отправил четырех своих сыновей в Хиву. Однако его братья не расценивали Мавераннахр и Хорезм в качестве пристанища после того, как были разбиты тюменцами на реке Ишиме в 1607 г. Видимо, сказывались как разочарование в тамошних правителях, которые не оказали поддержку Кучуму в решающий момент противостояния с Ермаком, так и подозрительность царевичей по отношению к среднеазиатским политикам. Такое отношение проявилось в эпизоде с приездом очередной группы купцов в 1601 г., передавших Канаю просьбу от его матери, которая жила в Сауране. Некогда она была отправлена туда мужем «за старость». Ханша предлагала сыну переселиться в Сауран, обещая наделить его княжеским званием в ханстве сидящего «на Бухарской земле Бака царя, Абле царю бухарскому брата». Канай наотрез отказался, заявив, что будто бы именно бухарцы были виновниками смерти Кучума— «заманив в Колмаки Оманом, убили», да еще и устроили у себя резню ногайских мирз[336]. В известных мне источниках нет данных, чтобы определить, на каких основаниях он выдвигал эти обвинения.

Источники застают Кучумовичей в 1599–1600 гг. довольно далеко от места этих драматических событий — в башкирских землях, т. е. на противоположном краю Сибирского юрта. Осознавая свое бессилие в прямом вооруженном противостоянии с русскими, они отошли на безопасное расстояние, оставив старого отца наедине с воеводами. Из расспросных речей одного местного жителя известно, что в то время четыре царевича жили где-то в яицких и миасских верховьях и между реками Ишимом и Убаганом у табынцев и сынрянцев, которых насчитывалось около 250 («с полтретьяста») человек; другой допрошенный рассказал, что на Белом озере в Уфимском уезде стоят двое царевичей, и с ними 100 человек (татар?)[337]. Четыре царевича — это Али, Канай, Хаджим и Кубей-Мурад. Последний, как было сказано выше, был отряжен братьями в Тобольск для переговоров и оттуда отослан воеводами в Москву вместе с Ишимом б. Кучумом.

Окрестные воеводы неоднократно пытались завязать контакты с «казаками»-Чингисидами. Самым крупным успехом считалось бы переманивание в подданство и на государеву службу нового сибирского хана Али. На случай, если он не согласится, предполагалось уговорить его отправить ко двору одного из братьев. Первым по значимости после него русские считали Капая, вторым — Хаджима. Эти двое Кучумовых отпрысков не ладили с Али. Осенью 1600 г. они жили отдельно от него в местности, расположенной в 18 «днищах» на юго-восток от Уфы. Братья обдумывали русские предложения, не советуясь со своим старейшиной. Настроившегося было ехать в Уфу или в Тобольск Хаджима Канай не отпустил, так как хотел дождаться государева указа о размерах жалованья, а не дождавшись, решил послать к тобольским наместникам Кубей-Мурада, о чем уже говорилось выше. Гонцов, направленных уфимским воеводой к Али, младшие царевичи не пропустили, но обещали, что по весне сами явятся в Уфу. К примирению с русскими властями подталкивало их и миролюбивое послание Ишима б. Кучума, присланное с гонцом из Уфы[338]. Но примирения в итоге так и не получилось.

Этому препятствовали несколько факторов. В отношениях с «неверными» «казачествующие» Кучумовичи держались с предельной осторожностью. Резонно ощущая численный и военный перевес противника, они готовы были обсуждать условия почетной капитуляции. Однако их шаги в этом направлении были крайне нерешительными и непоследовательными. Здесь играли роль и память об утраченном ханстве, и антирусский настрой их «подданных» татар и башкир, и опасения быть обманутыми, угодить в ловушки, расставленные русской дипломатией. Налаживание связей было осложнено неожиданной задержкой и фактическим пленением в Уфе и Тобольске Ишима и Кубей-Мурада[339]. В глазах их братьев это выглядело как проявление лицемерия и коварства русской стороны.

Чувствуя такие настроения среди Кучумовичей, правительство пыталось убедить их в безосновательности опасений. Во-первых, задержанные царевичи как в воеводских резиденциях, так и в Москве содержались в почете и пс знали недостатка в пропитании; во-вторых, царь Борис Годунов в 1603 г. решил несколько разрядить обстановку, отпустив на родину из Москвы Ханчубара б. Кучума и нескольких насельниц ханского гарема, плененных в 1598 г. Это действительно на время снизило агрессивность царевичей (они стали дожидаться прибытия брата), но существенного перелома ситуации в то время не произошло.

Положение в клане Кучума тюменский воевода охарактеризовал так (со слов казака-разведчика): «в царевичах шатость великая»[340]. «Шатость» выражалась в том, что, с одной стороны, трудный процесс согласования условий перехода царевичей на государеву службу (фактически их сдачи) продолжался. В ходе одного из «раундов» таких вялотекущих переговоров явился в Тюмень и в июле 1608 г. был переправлен в Москву Алтынай б. Кучум[341]. Но, с другой стороны, вскоре возобновились набеги, в которых теперь принимал участие вернувшийся Ханчубар. В мае 1607 г. он вместе с Хаджимом и Ишимом напал на селения ясачных татар Тюменского уезда, а Канай вместе с неким «Пен мурзой ногайским» и 200 всадниками — на тобольские волости[342]. Таким образом, многоходовая комбинация по выманиванию сибирских принцев из степи терпела крах.

Ответный удар по ним не заставил себя ждать. Мы уже рассказывали, что тюменцы в 1607 г. нанесли жестокое поражение Кучумовичам, после чего Али уехал в Ногайскую Орду. Хаджим же решил поселиться в Казахском ханстве («Казачьей Орде»), а Ишим перебрался под защиту своего тестя, калмыцкого тайши Хо-Урлюка, который кочевал в трех днях пути от Тары. Тарский воевода С.И. Гагарин сообщал царю, что царевич отправился туда «для людей», т. е. за подкреплением, с намерением ближайшей осенью или весной напасть «на сибирские городы, на Тару и на Тюмень и на волости»[343]. Гагарин явно сгущал краски: у Ишима не было сил, а у Хо-Урлюка и его сына Кирсана — желания разворачивать столь масштабную военную кампанию, грозившую сокрушительным отпором со стороны сибирских городских гарнизонов.

С.В. Бахрушин увидел в этой ситуации отражение давних интриг среднеазиатского купечества, интересы которого ом считал существенным фактором, влиявшим на политические судьбы Сибирского юрта[344]. Очевидно, действие этого фактора в какой-то мере справедливо учитывать для дорусской эпохи и отчасти для времени «казачества» Кучума. Но в 1600-х годах и позднее практически не заметно, на мой взгляд, чтобы Бухара и тем более Хива[345] каким-то образом воздействовали на его сыновей. Слишком малозначительными становились теперь в глазах узбекских политиков и торговцев сибирско-татарские царевичи, чтобы делать на них ставку в условиях встречного движения двух могучих геополитических сил — России и калмыков.

Важным следствием победы над Али б. Кучумом и его пленения представляется смирение восточных башкир, прежде всего табынцев, перед превосходящей силой Москвы. Очевидно, после поражения царевича жители Сибирской дороги разочаровались в перспективах сопротивления русскому наступлению. Из разновременных материалов предстает неоднозначный характер их вхождения в состав Московского государства. Одна часть зауральских башкир подчинилась добровольно и получила от властей подтверждение прав на владение вотчинными землями — подобно западным племенам. Другая часть была усмирена и отторгнута от Кучумовичей силой оружия, что выразилось в гораздо больших, по сравнению с другими башкирскими объединениями, размерах ясачного обложения, исчислявшегося здесь поголовно, в отличие от Уфимского уезда. К тому же в ясачный сбор у зауральских башкир официально были включены воеводские поминки. Среди всех племен только табынцам вменялось в обязанность выдавать воеводам заложников-аманатов[346]. Главное же отличие от западных башкир заключалось в том, что некоторые зауральские роды и племена не получили от правительства вотчинных прав на свои земли. Поэтому здесь правительство смогло беспрепятственно развернуть строительство крепостей и острогов, нс оглядываясь на давние соглашения местных элит с правительством об исключительном владении и пользовании угодьями коренным населением.

Однако вынужденная и, как оказалось впоследствии, временная покорность зауральских башкир не означала, что после пленения Али «в стане Кучумовичей башкир не осталось»[347]. Как мы увидим в дальнейшем, у сибирских царевичей все же имелись башкирские соратники, хотя и не в массовом, «общеплеменном» масштабе. К сохранившей им верность части табынцев присоединились (возможно, иногда по принуждению) представители других родовых групп башкир: кипчаки, кудейцы, айлинцы и др., а также влившиеся в их этническую среду отдельные группы сибирских татар (аяла-табын) и даже казахов (кыргыз-табын)[348]. Все они вошли в состав разноплеменной рати наследников Кучума.