Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш

Глава 5. Набеги, мятежи, переговоры

После захвата уфимцами Аблая и Тауке в 1635 г. Девлет-Гирей был полон решимости любой ценой вернуть пленников. Он то нападал на южноуральские волости (особенно активно в первой половине 1640-х годов), то вступал с воеводами в переговоры. Воинство его состояло в основном из «государевых изменников» — тюменских и тарских тагар[419], выехавших из-под власти воевод. С калмыками он по-прежнему находился в союзе, но иногда держался особняком от них (хотя какое-то количество калмыков проживало в его улусе — в источниках упоминаются «царевичевы калмыцкие люди»). В 1635 г. джунгарский правитель Батур-хунтайджи писал в Москву, что «царевич кочует от меня далече на своей земле»[420]. Эта «своя земля» в 1640–1650-х годах обычно находилась в степях по берегам Ишима и Тургая; в 1643 г. было известно, что Девлет-Гирей пребывал «на старых кочевьях в Итыковых горах… от Тары до того урочища конем ехать 10 дней»[421]. Под началом царевича постоянно пребывало от ста до двухсот человек[422]. Рядом с ним постоянно держались родичи — сыновья Аблая Хансюер и Ачилей (Чучелей) и сын Ишима Абугай.

Хотя представители Девлет-Гирея и прибывали в русские города в составе калмыцких посольств, но требовали для себя отдельного от них постоя, а при переговорах всячески обличали тайшей, обвиняя их в неискреннем миролюбии, клевете на царевича, который на самом-то деле только и стремится-де «царьскому величеству служити и прямити»[423]. Впрочем, никакой разрыв с калмыками был для Девлет-Гирея невозможен, и в источниках появляются упоминания о его близком соседстве или иногда совместном кочевании то с одним, то с другим тайшой.

Русские современники не видели в степных становищах царевичей самостоятельного политического образования (юрта) и воспринимали их как часть калмыцких владений. Аблай и Тауке были пленены «в калмыцких улусах»; уфимский воевода посылал к Девлет-Гирею гонцов «в калмыцкие улусы», и те возвращались в Уфу «ис Калмыков»; послов Девлет-Гирея в Москве в 1639 г. представляли как калмыцких послов.

Возможно, в определенные моменты он действительно склонялся к мысли смириться с верховенством «неверных» и даже перейти в российское подданство. Но разнообразные обстоятельства всякий раз препятствовали этому. Так, в 1648 г. один из ойратских аристократов предложил царевичу присоединиться к набегу на русские города. Тот отказался, сославшись на перспективу замирения с московским государем. В ответ тайша пригрозил забрать его в поход силой[424]. Другой тайша, Даян-Омбо, держал Девлет-Гирея при себе «за холопа место»[425]. Так что особенного почтения к нему калмыцкие предводители не испытывали. Несмотря на царственное происхождение Кучумовичей, тайши все менее считались с ними и с их интересами.

Существенным стимулом для сближения Девлет-Гирея с русскими являлась забота о судьбе плененных братьев. В 1639 г., в условиях своей очередной размолвки с калмыками (которые к тому же тогда погрязли в междоусобных распрях), царевич прислал в Москву посольство с объявлением о намерении перейти «под царскую руку» и с пожеланием, чтобы «государь… велел ему кочевать, где он, государь, пожалует, велит ему кочевать». Таким образом, царевич выражал готовность признан» за Михаилом Федоровичем прерогативу верховного кочевого сюзерена, который по вековой традиции имел полномочия определять маршруты сезонных передвижений подданных. Свои прошлые набеги он объяснял своей бедностью и молодым буйством. В то же время послам Капланде и Ишею (последний был направлен калмыцкой женой Аблая, «княгиней» Чагандар^_~Цаган-Дар) было поручено разведать, в каких условиях содержатся Аблай и Тауке[426]. Царю предназначались дары — гнедой конь калмыцкой породы и бухарские ковры.

Во время переговоров в Посольском приказе в феврале 1639 г. татарские визитеры изложили дьякам намерение Девлет-Гирея признать верховенство над собой государя и просили дозволения съездить в Белоозеро и Каргополь, чтобы повидаться с пленными царевичами[427]. Правительство признало такие встречи целесообразными. Они состоялись под пристальными взглядами русских сопровождающих, которые ловили каждое слово послов и их заточённых собеседников. Посланцы из степей уверяли Аблая и Тауке в мирных замыслах Девлет-Гирея и в готовности Чагандар отправиться к мужу в Россию вместе с детьми, как только опа наверняка убедится в том, что он жив. Царевичи, в свою очередь, всячески одобряли такие намерения своих родственников и уверяли в милостивом отношении государя к сибирцам в случае их примирения с русскими. Жаловаться на свою участь узники не решились, разве что Аблай передал через послов осторожную просьбу, «чтоб государь пожаловал, велел мне быть где в ызбе, а не в тюрме», дабы «можно мне выйти куды погулять».

В качестве доказательства состоявшейся встречи Аблай передал послам изображение родовой тамги (типичный позднеджучидский тарак — «гребень»), нарисованной им на бумаге, а Тауке — прядь своих волос и тоже нарисовал тамгу. Впоследствии Аблаев рисунок и «коса волосов» Тауке были переданы русскими посланниками Девлет-Гирею и Чагандар. Листок с тамгой, начерченной Тауке, остался в архиве Посольского приказа[428], отчего историки получили возможность видеть один из вариантов «герба» клана Кучумовичей — да еще и в виде «автографа».

По возвращении в Москву Капланда и Ишей 24 мая удостоились аудиенции у Михаила Федоровича. Прием прошел вполне торжественно для дипломатов подобного третьестепенного ранга — с возложением монаршей десницы на их головы, оделением их богатой одеждой, угощением медом и провизией («в стола место корм» — вместо пира, полагавшегося представителям более титулованных особ). При отъезде из столицы послам была вручена царская грамота для Девлет-Гирея. В ней излагалось предложение шертовать на Коране в том, чтобы «быти в нашем царском повеленье навеки неотступну». В ответ царь обещал адресата «держати в нашем царском милостивом жалованье и в призренье и ото всех недругов… во обороне и в защищенье во всем». Кроме того, в грамоте содержался совет отпустить на Русь жену Аблая с детьми.

Послы отбыли из Москвы и не без приключений (в Коломне их поколотили пьяные ямщики) в июле добрались до Уфы. Государеву грамоту в татарские кочевья («в калмыцкие улусы», как выражались русские) было поручено доставить уфимским служилым людям — Федору Тарбееву и толмачу Василию Киржацкому, которые сопровождали Капланду и Ишея в их многомесячном путешествии до Москвы и обратно.

К тому времени политическая ситуация в степях к югу от Башкирии существенно изменилась. Отношения Девлет-Гирея с тайшами вновь наладились. Один из них, некий Буян, явился с тремястами воинов в стан царевича в его отсутствие как раз в то время, когда туда прибыли уфимцы. Калмыки ограбили их, связали и принялись водить по степи с явно зловещими намерениями. Русских визитеров едва спасла от гибели жена Девлет-Гирея, а вскоре и он сам вернулся домой. 14 августа 1639 г. переговоры все-таки состоялись — с вручением адресатам тамги в исполнении Аблая и косы Тауке.

Оказалось, что от прежних примирительных настроений у Кучумова внука нс осталось и следа. Во время встречи с Тарбеевым и Киржацким он «учинился государю кабы непослушен — против царского имяни не встал и государеву грамоту принял и говорил сидя и не шертовал». От перехода в русское подданство и вообще от какого-либо признания верховенства московского монарха над собой Девлет-Гирей теперь отказывался, заявив, что «он у государя в холопстве быть не хочет, а хочет быть в миру и ссылатися послы». Таким образом, он видел себя правителем (чуть ли не равновеликим Михаилу Романову), который имеет основания рассчитывать на мирное соседство и дипломатические отношения с Россией. Девлет-Гирей соглашался отпустить Чагандар с гремя сыновьями к Аблаю, но при условии, что русские освободят Тауке и позволят ему вернуться на родину. Если же младший браг останется в плену, то он не только выпустит «княгиню» одну, без детей, но и станет нападать на сибирские города и башкирские волости. Более того, он пригрозил, что готов осадить Уфу: «учнет стоять под Уфимским городом 3 годы, и велит де ему государь Тевку царевича отдать и поневоли»[429].

Москва на это не пошла, и переговоры прекратились. Надзор («береженье») за пленными царевичами в Белоозере и Каргополе был усилен. Впоследствии, как уже говорилось, Аблай был перевезен в Москву, где и умер в 1649 г. — уже будучи с 1645 г. крещеным князем Василием Ишимовичем[430]. Об этом Девлет-Гирей узнал от московского посла, специально приехавшего в его стан[431]. Этого посла царевич принял довольно сурово и содержал впроголодь. Смерть Аблая^_~Василия, по резонному мнению А.В. Белякова, послужила толчком к агрессивности его родичей, оставшихся в Сибири[432].

От набегов Девлет-Гирея в основном страдали Тюменский и Уфимский уезды. По заведенному ранее порядку походы совершались в период, когда можно было поживиться не только награбленным имуществом, но и урожаем с полей, а также собранным ясаком[433]. Поэтому Кучумовичи (Девлет-Гирей с двоюродным братом Абугаем и племянником Кучуком б. Аблаем) седлали коней «в то время, как русские люди учнут сена косить и жать хлеб», «на сноп и по заморозу, и в ясашное время, как государев ясак збирают». От таких нападений страдали и промысловые угодья сибиряков[434]. Как правило, рейды происходили вместе с калмыцкими отрядами и часто по инициативе тай шей. Хотя иногда и сами царевичи загорались идеей отправиться в набег и звали калмыцких предводителей присоединиться. Такие объединенные силы, случалось, насчитывали до трех тысяч человек[435], но обычно отряды состояли из нескольких десятков или сотен воинов.

Интересна мотивация набегов, изложенная в 1654 г. двумя татарками-полонянками, бежавшими от Девлет-Гирея. По их словам, улусные люди собираются взяться за оружие в случае, если «от русских людей станут к ним приходить… и они… хотят русских людей воевать», т. е. в качестве самообороны и в наказание русским за нападение. Но объектом набега Девлет-Гирея эти татарки называли не только русские города и деревни: «…а похваляютца… идти под Тару и на Тарские волости войною и на зверовьях ясашных людей грабить хотят»[436]. Следовательно, им двигала на самом деле не столько жажда отмщения за походы, сколько интерес к военной добыче.

Между царевичами и тайшами порой возникали разногласия по поводу целесообразности набегов. То одна, то другая сторона пыталась наладить контакты с русскими властями и потому старалась помешать партнерам испортить эти отношения. Выше приводился факт несогласия Девлет-Гирея с агрессивными действиями калмыков. А в 1653 г. уже калмыцкая аристократка, вдова хошутского тайши Туру Байху Гуши, с которым царевич состоял в родстве, обещала через своего посла в Тобольске для усмирения воинственного Кучумовича «поймать и держать ево у себя в крепких местех»[437]. Правда, внезапная смерть помешала ей исполнить задуманное.

Самым дерзким и возмутительным в глазах российской администрации был разгром Девлет-Гиреем и Кучуком Далматовского Успенского монастыря[438] в сентябре 1651 г. Татары и калмыки убили трех старцев и семнадцать служек, двадцать человек угнали в плен, забрали весь скот, а монастырские здания сожгли[439]. Этот монастырь, основанный в 1644 г., стоял на берегу Исети в довольно безлюдном тогда месте, в 160 верстах от Исетского острога[440], в трех верстах от устья Течи — южного притока Исети, а от Тюмени как ближайшего крупного населенного пункта — «скорым ходом в пяти днищах».

Последнее упоминание о Девлет-Гирее связано, очевидно, с походом тоболяков 1661 г. во главе с казачьим головой Б. Марковым, когда в бою на притоке Иртыша Железенке он едва не угодил в плен. Умер царевич приблизительно в начале 1660-х годов[441]. На смену ему во главе Кучумова клана заступил Кучук б. Аблай.

Ответные удары из Тары, Тюмени и Уфы заставляли Кучумовичей держаться ближе к тайшам. В документах рубежа 1650–1660-х годов снова отмечается их совместное или соседское кочевание — чаще всего по Иртышу, вместе с сыном торгутского Хо-Урлюка, Лоузаном, и хошутским Кундуленом. Причем тайши заботились о безопасности сибирских династов. В 1660 г. посланники хошутского тайши Аблая «забрали» всех царевичей из становищ Лоузана и перевезли далеко на юг, во владения Аблая, чтобы сделать их недосягаемыми для возмездия русских за набеги[442]. В целом бесспорное численное, да и военное превосходство калмыков заставляло Кучумовых «внучат» держаться в русле их политики — в том числе зачастую и по отношению к России. Они были вынуждены освобождать часть полоняников, когда этого требовали (не от них, а от торгутских тайшей!) грозные правители Джунгарии, заинтересованные в мирном сосуществовании в регионе с Московским государством, а также в том, чтобы не отпугивать барабинских двоеданцев, которые платили подати джунгарам[443]. Отметим, что верховный правитель ойратов джунгарский Батур-хунтайджи за все время своего правления в Джунгарском ханстве (1635–1653) ни разу не выступил враждебно против России и отклонял предложения тайшей и Кучумовичей о совместных действиях против русских.

Современники, окрестные наблюдатели продолжали воспринимать Кучумовичей как часть калмыцкой этнополитической общности. Так, отъезд башкирских и татарских семей из улусов Абугая в 1661/62 г. трактовался тобольскими воеводами как откочевка «ис Калмык от Бугая царевича»[444]. Дополнительный стимул для «симбиоза» калмыцкой знати и Кучумовичей заключался в сравнительно регулярном добывании последними трофеев в набегах. Царевичи делились добычей со своими покровителями, в том числе главным — Хо-Урлюком («царевичи сподобляют Урлюковых людей коими и запасы»[445]), чем помогали им пережить нередкие ситуации голода и оскудения.

В начале 1660-х годов на Южном Урале и в Западной Сибири нарастало антироссийское движение «иноземцев». К тому времени административная и (главным образом) ясачная политика властей вызвала возмущение и стойкое убеждение в несправедливости московского правления. Определенную роль в этих событиях довелось сыграть и Кучумовичам. Анонимный немецкий автор «Описания путешествия в Сибирь и далее в различные местности страны» 1666 г. писал, в частности, о настроениях башкир: «Эти люди показали себя враждебными по отношению к русским, так как Сибирь принадлежала [некогда] предкам… царевича; прежде этих людей он всегда употреблял для своей службы… В настоящее время они враждуют с русскими, и это продолжается уже с давних пор»[446]. В XVII в. самым заметным этапом протестного движения в этом регионе стало башкирское восстание 1662–1664 гг.

Во второй половине XVII в. стал меняться прежний режим «вольной службы», который установился в отношениях между властями и башкирами за предыдущий столетний период[447]. На башкирских пастбищах и охотничьих угодьях появлялись русские деревни, власти увеличивали нормы налогообложения… Стойкая память о добровольном присоединении и царских пожалованиях приводила башкир к убеждению в одностороннем нарушении правительством своих давних обязательств. Полулегендарные жалованные грамоты Ивана Грозного не только содержали собственно перечень жалований и льгот, но и подразумевали незыблемость их в будущем. А если эти документы давались царем (или от его имени), то сам царь в глазах его «иноземных» подданных и выступал гарантом их соблюдения государственными властями.

Напряжение и недовольство в среде коренного населения Южного Урала накапливалось. Огромное возмущение вызвала организованная правительством кампания по изъятию у башкир и возвращению на родину калмыцких полоняников. Протест башкир против этой меры официально был объявлен причиной их последующего мятежа. Будучи заинтересованными в привлечении калмыцкой конницы к военным действиям против Крыма, Москва санкционировала захват калмыками части башкирских вотчинных земель.

Нарушения установившихся порядков вместе со злоупотреблениями местной русской администрации породили массовый протест башкир и их восстание в 1660-х годах. Одним из наиболее массовых лозунгов был отказ от подданства царю. Из канонов кочевого общества, к каковому принадлежало тогда большинство башкир, вытекало условие: если правитель нс обеспечивает своим подданным условий, гарантированных им самим или его предками, то они вправе сменить сюзерена. Смена правителя в традиционном кочевом обществе предполагала прежде всего откочевку на новые земли. Так иногда и происходило в истории Южного Урала, когда и знатные, и рядовые жители края переселялись к калмыкам, казахам или под власть Кучумовичей (были даже планы ухода в Крым и Джунгарию), хотя чаще дело не шло дальше намерений[448].

В принципе была теоретическая возможность отказаться от российского подданства и перейти под сюзеренитет какого-нибудь другого монарха, не снимаясь с места. Предложения принять башкир под свою власть получали османские султаны и калмыцкие тайши, крымские и казахские ханы, «казачествующие» царевичи-Кучумовичи. В подобных ситуациях действовал целый комплекс факторов: и намерение сплотить народ вокруг внеклановой фигуры нового монарха (тем более если он окажется Чингисидом, т. е. обладателем древних и общепризнанных прав на царствование); и средство поддержки массового движения (восстания); и надежда получить помощь извне (от крымцев и османов); и желание повиноваться государю-единоверцу.

Как уже отмечалось выше, самыми долговременными соратниками Кучумовичей в борьбе против русских среди башкир были представители объединения табын. Кроме указанных выше причин в оппозицию новой власти их толкали начавшиеся перемещения населения на Южном Урале, а именно миграция на табынские земли башкир из других племен — салъютов, катаев и др.[449]. Улусы Кучумовичей служили местом откочевки недовольных. Н.В. Устюгов подозревал здесь далеко идущую интригу Кучумовичей — внедрение своей разветвленной агентуры в среду пока еще лояльного населения для последующего мятежа[450]. Переселялись прежде всего те башкиры, земли которых располагались ближе к Девлет-Гирею и прочим царевичам. Воеводы старались воспрепятствовать оттоку ясачных плательщиков, снаряжали экспедиции для их возвращения в родные края. Так, в 1661 г. тобольские казаки разгромили стаи Девлет-Гирея на речке Железенке, после чего 300 башкир и татар, отъехавших в разное время, были водворены в места прежнего проживания. А годом позже разразился открытый мятеж.

Башкирское восстание 1660-х годов потрясло восточные провинции Московского государства. В его ходе башкиры Ногайской дороги, по наблюдению Н.В. Устюгова, ориентировались в основном на калмыцких тайшей, а башкиры Сибирской дороги и особенно зауральских районов— на Кучумовых внуков[451]. А.П. Чулошников считал Кучука и его дядю Абугая б. Ишима одним из двух организующих центров башкирского движения (вторым центром являлись торгутские тайши Дайчин и Аюка[452]). Конница татар и калмыков многократно вторгалась на территорию волостей Уфимского уезда, пользуясь поддержкой местного башкирского населения. Временами восстание действительно напоминало организованную кампанию с единым командованием. Роль такого командования — если не организующую, то символическую— играл Кучук. Скорее всего именно о нем говорили башкиры и татары, разгромившие в августе 1662 г. Мурзинскую слободу: «Поднялся на Русь наш царь»[453].

Османский путешественник Эвлия Челеби, описывая ситуацию середины XVII в., отметил, что среди народа хешдек живут два царевича из Дадиани. Современный турецкий исследователь А. Инан отождествил таинственных хешдеков с иштяками, как называли башкир их южные соседи — ногаи и казахи, а насчет царевичей предположил, что один из них — Девлет-Гирей, а второй — некий калмыцкий принц, перешедший в ислам[454]. Это довольно зыбкая интерпретация. Хешдеки в данном источнике отнюдь не могут однозначно трактоваться как башкиры. Дадиани у Эвлии Челеби — это Мегрелия (Мегрелистан), а у других османских авторов — еще и грузинские земли в целом (Гурджистан). Однако если все-таки согласиться с трактовками Инана, то в паре с Девлет-Гиреем можно предположить не неведомого ойратского аристократа, почему-то сменившего веру, а скорее царевича Кучука.

Для продвижения конницы было удобно использовать «Старую Казанскую дорогу» — наезженный исстари путь из Сибири по направлению к Кунгуру[455]. В 1662 г. выдержал четырехдневную осаду стоявший на этой дороге Китайский острог — административный центр одноименной волости, были разорены селения в бассейне Исети. Тогда же и в последующие годы вновь подверглись неоднократному разорению окрестности Далматовского монастыря, а по некоторым сведениям, и сам монастырь[456].

Осенью 1662 г. посланный из Тобольска отряд полковника Д.И. Полуэктова разбил противника у озера Иртяш[457]. Однако Кучук и восставшие башкиры, возглавляемые Арсланбеком (Урасланбеком) Баккиным, зимой 1662/63 г. отказались выполнить приказ тобольского воеводы И.А. Хилкова сложить оружие. В конце июня 1663 г. в окрестностях Киргинской слободы они одолели в сражении Полуэктова и откочевали в дальние степи. В марте 1664 г. полковник, излечившийся от трех полученных в том бою ранений, напал на мятежных башкир у озера Чахчи в верховьях Миасса. Баккин погиб. Кочевавшие в верховьях Уя (в Каратабынской волости) Кучумовичи, узнав об этом, ушли к Яику[458] и в очередной раз стали недосягаемыми для русских отрядов.

Уфимский воевода А.М. Волконский, со своей стороны, тоже старался утихомирить восставших. Осенью 1663 г., с наступлением холодов, воинственный пыл башкир Ногайской дороги угас и они стали склоняться к мысли принести повинную. Сначала переговоры их вожака, Иш-Мухаммеда Девлетбаева, с князем Волконским шли вяло, так как повстанцы одновременно ожидали прибытия к ним Кучука, чтобы вместе организовать поход на Уфу. Но тот не явился в назначенный срок, и это ускорило успешное завершение переговоров[459]. В Ногайской дороге наступило относительное затишье.

Но восстание на этом не закончилось. Летом 1664 г. небольшие отряды, объединявшие башкир, вогулов и сибирских татар царевича Хасана (Асана) б. Аблая, разорили села и слободы, взяли Невьянский Богоявленский монастырь на восточном склоне Среднего Урала, на реке Нейве[460]. Узнав о выступлении против них команды Полуэктова, все они отступили на юг, за Исеть. И.Г. Акманов предполагает, что в то время произошел разрыв между башкирами и Хасаном, который покинул Башкирию[461]. Может быть, это тоже послужило причиной снижения боевого настроя повстанцев. В октябре 1664 г. в крае наступило относительное спокойствие, а в начале следующего года новый тобольский воевода А.А. Голицын провел успешные переговоры с башкирами о прекращении мятежа.

Хотя обычно считается, что в 1664 г. массовые выступления в основном завершились, бунтарские настроения в среде башкир сохранялись еще некоторое время[462]. Во-первых, это выражалось в участии башкир в набегах. В конце 1660-х годов ясачные плательщики Южной Сибири страдали «от много воинского разоренья, от калмыцких… и от царевичевых воинских людей, и от башкирцов, что Кучюк царевич приходил под Тарской город и ясашных людей многих на зверовых промыслах побил и пограбил и в полон поймал»[463]. Да и Есиповская летопись отмечает, что тобольские ратные люди «бились с ызменники башкирцы и с калмыки и с царевичем сибирским с товарыщи по 1667 год»[464]. Во-вторых, некоторые башкирские роды выплачивали «ясак конми» калмыкам, в частности хошутскому тайше Аблаю в 1667 г.[465], признавая тем самым его, а не царя Алексея Михайловича, своим верховным правителем.

Из далеких северных остяцких пределов тоже доносились сведения о намерении татарских принцев поднять сибирские народы против «белого царя» и вернуть себе власть над Сибирским юртом. Летом 1663 г. в Тобольске ожидали набега некоего царевича во главе татаро-калмыцко-башкирской рати. К тому времени стало известно, что «зачалась… у них та шатость и измена во всех городах Тобольского разряду и Томского разряду ж в прошлом 169-м году [1660/61], и от царевича (Девлет-Гирея. — В.Т.) от Кучюмова та ссылка о той измене с ними была в том же в прошлом 169-м году. А положили де они на том все и ссылались на том во все городы, что в нынешнем во 171-м году [1662/63] летом придти подо все сибирские городы и городы взять, а служилых людей побить». Сам царевич должен был взять Тобольск. «А тоболские… татары и башкирцы с ними (Девлет-Гиреем и калмыками. — В.Т.) о том договорились, что бы[ть] в Тоболску ему, Де влет Кирею», «договорились на том, что быть де царевичу Кучюмову в Тобольску и владать ему всею Сибирью, и ясак де платить со всех городов сибирских тому царевичу Кучюмову»[466].

О том же было записано в 1662 г. в пыточных речах остяцкого князя Ермака Мамрукова и сю соплеменника, допрошенных березовским воеводой: «…ссылались де с вами тобольские татара и вести вам приносили от царевича Кучюмова внука Девлет Киреева, что ему притти под Тоболеск войною с кол маки и с татары и Тоболеск взять и быть в Тобольску тому царевичю Девлет Кирееву, а вам… сбирать было ясак с Тобольска к нему, царевичю… И иные многие остяки на вас говорили, что в ту измену призывали вы остяков и самоядь»[467].

По мнению Е.В. Вершинина, проводниками бунтарских настроений среди народов Обского Севера в пользу Кучумовичей выступали татары и бухарцы[468]. Это подтверждается сведениями из приказной сводки воеводских отписок, в которой приводится выписка из донесения тобольского воеводы И.А. Хилкова от 17 сентября 1663 г. По словам некоего служилого татарина, допрошенного в местной съезжей избе, «будет под Тоболеск войною царевич Кучюмов внук с калмыки и с татары и з башкирцы. И тоболские татарове и бухарцы меж себя договорились, чтоб тому царевичю быть в Тоболску и ясак платить со всех сибирских городов»[469]. Здесь мы имеем редкое свидетельство интриг узбекских политиков в российской Сибири, в то время как после смерти Кучума их участие в тамошних делах было практически не заметно.

При этом выходцы из Средней Азии присутствовали в ставках царевичей, и им доверялись посольские поручения (возможно, по причине грамотности и привычке к дальним путешествиям). Так, послом Девлет-Гирея в Москву в 1639 г. был сын бухарского «торгового человека» Канлаида, а послом Кучука в Тобольск в 1668 г. — «бухаретин» Мурзаказы Кончаков.

Активная коммерция на маршрутах, наезженных за предыдущие столетия, теоретически позволяла бухарцам играть роль посредников в контактах между различными регионами, в том числе теми, что были населены тюркскими пародами, присоединенными к Московскому государству. Основой таких контактов служили своего рода среднеазиатские диаспоры в восточных регионах страны. Существовали связи, в частности, между тобольскими и казанскими бухарцами. Такие связи, кстати, вызывали раздражение у властей, которые стремились ограничить подобные отношения[470]. Сказывалось опасение разведывания и передачи за рубеж нежелательной информации о положении в провинциях Московского государства, их ресурсах и оборонном потенциале. При этом для среднеазиатских купцов гораздо более прибыльным было не раздувание бунтов на восточных окраинах Московии, а налаживание торговых связей с русскими. Ведь снабжение сибирских «украин» из-за Урала было недостаточным, а в первые десятилетия после Смуты и нерегулярным. Сибирские власти были заинтересованы, чтобы рынки пополнялись продуктами и ремесленными изделиями, привезенными иноземными караванами. Для бухарцев в крае установили льготный пошлинный режим, и, судя по исследованию О.Н. Вилкова, в период 1639–1674 гг. бухарские торговцы приезжали в Тобольск не только ежегодно, но и по нескольку раз в год.

Однако едва ли Кучумовичам оказалась бы под силу поистине геостратегическая задача поднять против русских всю «иноземческую» Сибирь. Более вероятным я считаю совпадение недовольства объясаченных аборигенов и жаждавших мести царевичей.

В антироссийском движении 1660-х годов во главе с Кучумовичами фиксируется участие представителей и некоторых других народов. Тобольские гагары не только участвовали в подавлении бунтов и отражении набегов, по и агитировали за присоединение к восстанию[471]. В улусе царевича Абугая б. Ишима вместе с «изменниками башкирами» обосновались в 1661/62 г. черемисы, а предводителем башкиро-калмыцкого нападения на уральские слободы в 1664 г. каким-то образом оказался «верхотурской ясашной вагулич (манси. — В.Т.) Бекочка Белчии с сыном»[472]. Телеуты же, активно сотрудничавшие с Кучумовичами в 1620–1630-х годах, во второй половине XVII в. не приняли никакого участия в выступлениях коренных сибиряков.

В целом тактика и цели набегов Кучука не изменились по сравнению с временами его старших родичей первой половины столетия. Цитировавшийся выше немецкий аноним отмечал в 1666 г., что не называемый им по имени царевич (Zarewitz) нападает на российские владения «каждый год примерно во время жатвы… уводит он много людей и скота, сколько только может». Здесь же отмечается, что «он имеет при себе немного людей, именно башкиров», которых «иногда ему удается перетянуть на свою сторону»[473]. В самом деле, в русских документах среди соратников Кучука в набегах после окончания восстаний 1660-х годов называются башкиры: в 1667 г. в Тарский уезд вторгся «Кучюк царевич со своими с воровскими с воинскими людми з башкирцы», в Туринском уезде опасались его прихода «с калмытцкими людми и с изменники с башкирцы войною»[474]. Как и раньше, «ворами» и «изменниками» были в основном башкиры племени табын.

Тем башкирским предводителям, которые соглашались видеть в Кучуке своего правителя (или которых он призывал к этому), Кучук выдавал ярлыки — в частности, с установлением порядка взаимоотношений башкир с калмыцкими визитерами, требующими продовольствия. При этом он обращался к адресатам ярлыков как их государь: ман су[л]тан сазим — «мое султанское слово»[475]. Повелительный оборот созим^_~созюм («слово мое») с золотоордынских времен присутствовал в ярлыках государей, их наследников и иногда старших ханш, выдаваемых вассалам и подданным[476]. Видимо, в случае с распоряжениями Кучука мы наблюдаем очень поздний пережиток джучидской канцелярской и инвеститурной практики.

Башкирские повстанцы Ногайской и Осинской дорог в то время существенно пополнили ран» царевича. Кроме того, уфимские ясачные башкиры-кипчаки кочевали между Яиком и Уфой в двух днях от Кучука[477]. Но основной военной опорой последнего по-прежнему оставались калмыки, особенно после его неудач в сражениях с русскими войсками. У тайшей Кучук «просил людей идти войною на государевы города и слободы»[478]; одного из главных ойратских аристократов, торгутского Дайчина (сына Хо-Урлюка), он в упомянутом выше ярлыке называл своим отцом (атам), в пользу которого башкирам надлежало выделять провиант. на дочери дербетского Малая он был женат. Русские власти понимали степень влияния тайшей на Кучука и именно к ним обращались с просьбами «умять» его от беспрестанных набегов. Тайши же то вновь заявляли, что не имеют с ним общих дел и отказывались разделить ответственность за эти нападения (Кучук «не нашево… улусу. А я… никакой силы ему не прибавлю. Он, Кучюк, от нас збежал и тепере от нас далеко живет»), то посылали к царевичу приказы «с угрозою» прекратить воевать и освободить полоняников[479] — и иногда это действовало на него!

Неизвестный немецкий автор был в общем прав, когда в 1666 г. утверждал, будто Zarewilz «ни под каким видом не хочет вступить в подданство русскому царю», что «он никогда не отдастся добровольно»[480]. Однако череда военных поражений, угасание башкирского движения и забота о судьбе родственников, увезенных в Московию (особенно Хансюера б. Аблая), заставляли Кучука время от времени завязывать отношения с «неверными». Исследователь «завоевания Башкирии Россией» А. Доннелли, чрезмерно упрощая дипломатическую историю рассматриваемого региона 1660-х годов, утверждал, будто для российской администрации «вести переговоры с Кучумовичами, враждебно настроенными против русских, не было смысла, а с калмыками при искусном обращении можно было и договориться»[481]. На самом деле эпизодические переговоры все же происходили. На них порой объявлялось о намерениях царевичей о смирении и покорности государю. Но дальше пустых деклараций дело не продвигалось.

Целый цикл таких переговоров Кучука с сибирскими наместниками состоялся в 1668 г. Об этих контактах сохранился комплекс документов в фонде Сибирского приказа РГАДА, включающий несколько отписок тобольских воевод, расспросные речи Кондратия Ядровского (иногда назван Кедровским и Кедровцевым), посланного из Тобольска для переговоров к Кучуку, а также два послания Кучука в татарском оригинале, одно из которых, обращенное к царю Алексею Михайловичу, — с русским переводом (содержание другого, адресованного тобольскому воеводе, по-русски просто пересказано)[482].

2 августа 1668 г. в Тару прибыли послы дербетского тайши Малая, сопровождаемые послом от его зятя Кучука. Представитель последнего подал местному воеводе Ф.Н. Мещерскому «лист» от царевича. Этот документ без перевода был спешно переправлен в столицу края, к управленцу более высокого ранга — тобольскому разрядному воеводе П.И. Годунову. Местные служилые татары изложили содержание послания по-русски. Вот что выясняется из этой грамоты.

Еще в конце 1664 г. Кучук отправил двух своих послов в Тюмень и одного — в Тобольск (по сведениям из других отписок, все три посла приехали в Тобольск). По прибытии в эти города они были задержаны. В этом заключалась-де причина постоянных военных действий царевича. Приехавший в Тару в составе калмыцкой делегации посол был уже четвертым. Тюменцы никаких бумаг насчет посольства четырехлетней давности у себя не обнаружили. В тобольской же воеводской канцелярии — съезжей избе были «сысканы» соответствующие документы. Оказалось, что в разгар башкирского мятежа в Тобольск действительно приезжал от Кучука вместе с башкирскими послами некий «бухаретин Мурзаказыйко Кончаков». Эти послы якобы просили прощения за «измену» и передавали от своих патронов обещание впредь «быть башкирцам под вашею, великих государи, самодержавною высокою рукою по прежнему в вечном холопстве и ясак платить вам… по прежнему»; что касается Кучука, то он прекратит нападения на «ваши, великих государей, городы и на слободы». О ходе и исходе переговоров в отписке ничего не говорится, но сказано, что вскоре набеги возобновились[483], и Мурзаказый Кончаков был заточен в темницу, где и продолжал пребывать на момент приезда в Тару послов от Малай-тайши и Кучука.

Москва приказала освободить Кончакова и отпустить из Тобольска восвояси. Вместе с ним воевода отправил в степь сына боярского К. Ядровского с наказом передать Кучуку обязательные условия для мирных контактов с русскими — прекращение набегов и освобождение полона, захваченного в Тарском уезде в прошлые годы. Царевич должен подтвердить согласие с этими условиями соответствующей шертью и клятвой на Коране и еще присылкой в Тобольск заложников-аманатов. Встреченных но пути калмыков Кондратий должен был отговаривать от помощи Кучуку, а башкир — убеждать возвращаться без опаски в родные мест, оставленные ими во время восстания.

Путь Ядровского от Тобольска занял тридцать дней. Кочевой стан царевича расположился тогда в урочище Му(и?)чак, где-то на верхнем Ишиме[484]. Тобольский омиссар был принят торжественно и дружелюбно. Во время оглашения приветствия от царского имени Кучук с братьями «приподнялись на колени и на государьской милости били челом», а сукно, присланное в дар от воеводы, «велели принять лутчему своему человеку с честью». Затем Ядровский огласил условия шерти. Кучук отвечал, что не может дать аманатов «и в подданстве быть нелзе», потому что «отец их аманатов не давывал»; полон он согласен отпустить «па розмену», т. е. на равное количество пленных татар (и калмыков?). Что касается заключения шертного соглашения, то царевичи желают, чтобы сперва их послы съездили в Москву и посмотрели, в каком состоянии там находится их родич Хансюер б. Аблай. Таким образом, дипломатическая задача оказалась Ядровским не выполнена. Однако его шестидневное пребывание в улусе Кучумовичей нельзя считать безрезультатным. Кучумовичи пожелали продолжить контакты и вместе с тоболяком отправили очередное посольство из трех человек. Во главе его был поставлен недавно освобожденный из заточения и только что вернувшийся домой Мурзаказый Кончаков. 29 ноября 1668 г. Ядровский и эти послы приехали в Тобольск.

На аудиенции у воеводы в съезжей избе они объявили о миролюбии Кучука и просили помочь им добраться до Москвы, чтобы проведать Хансюера. Если тот хорошо обустроен и напишет об этом братьям в Сибирь, то те будут готовы-де «бить челом в подданство». Просьба подкреплялась демонстрацией подношения для царя — трех драгоценных бухарских ковров (местные посадские знатоки оценили их в полтора рубля каждый). Татарским посланцам было сказано, что без соответствующего распоряжения из столицы они не могут ехать дальше Тобольска и нужно ждать государева указа на сей счет. Ковры же до поры до времени спрягали в местную казну. Насколько мне известно, в Посольском приказе ис возникло желания видеть в Москве представителей Кучука, и Кончаков так и не смог побывать у Хансюера.

Несмотря на очевидную безуспешность этой многомесячной дипломатической кампании, собрание материалов о ней помимо полноты сохранившихся документов ценно еще и тем, что оно содержит послание Кучука царю Алексею. Документы подобного рода единичны, до сих пор были известны лишь русские переводы нескольких грамот Кучума Ивану IV и Федору Ивановичу.

Ничего похожею на намерение перейти в подданство царю в этой грамоте нет. Содержащееся в ней предложение обмениваться послами являлось шагом к установлению мирного соседства, но никак не подчинения и «холопства». Заметим, что в татарском оригинале грамоты царевич предлагает Алексею Михайловичу считаться старшим братом (ага), оставляя за собой статус младшего (ини). Это неприемлемое для православного Тишайшего царя предложение переводчики (а скорее «редакторы» из воеводской канцелярии) превратили в указание на то, что два правителя обладают соответственно великим государством и малым улусом.

Обращает на себя внимание обозначение ранга Кучука в интитуляции грамоты: «Кучюк Баатырь царь», что соответствует тюркскому Кучук Бахадур-хан. В абсолютном большинстве источников 1650—1660-х годов он предстает как царевич (resp. султан). Да и послы его, прибывшие в Тобольск с К. Ядровским, торжественно заявили, что «велел деи бити челом вам, великим государем, Кучюк царевич»[485]. Сам он в цитированном выше ярлыке, выданном башкирам около 1664 г., рекомендуется как «я, султан» (ман султан). Русские послы в 1669 г. просили хошутского Очирту Цэцэн-хана, «чтоб он царевича Кучюка-Салтана унял и Тарской город воевать заказал»[486]. То есть приписывание Кучуку статуса царевича-султана не являлось результатом игнорирования русскими его монархических амбиций. Ведь до конца 1660-х годов так же его называли калмыки, и сам он так себя титуловал. Но, как видим, в 1669 г. он представляется как хан. Да и хошутский тайша Цаган, оправдывая невозможность влиять на Кучумовича, заявил в 1668 г.: «Кучук-хан не нашево де улусу»[487], т. е. якобы неподвластен и неподконтролен.

Характерно, что Кучук, не упоминая своих предшественников, ханов (?) Али и Ишима, ссылается только на события времен своего прадеда Кучума (хазрат Кучум Мухаммад Бахадур хан заманындан). И его, Кучука, перстневая каплевидная печать бадами мухр, скрепляющая оригинал грамоты (и подобающая лишь особам ханских кровей), содержит надпись Кучук султан [ибн] Кучум хан, в которой также пропущены имена отца и деда адресанта. При этом ханский титул у Кучука на печати, как видим, отсутствует. Это может свидетельствовать о его недавнем «воцарении» (в случае, если оно действительно имело место), когда нс было времени на заказ и изготовление новой печати в условиях спешной организации посольства.

Очевидным стимулом для принятия Кучуком ханского венца могла послужить временная консолидация вокруг него всех мятежников и недовольных российским правлением на востоке Московского государства. Очевидно, татаро-башкиро-калмыцкое окружение царевича в то время составило довольно сплоченный коллектив соратников, которые провозгласили своего вождя ханом. О численности этих соратников в то время (1667–1669 гг.) имеются сведения из различных документов, отложившихся в Посольском приказе. Называются цифры всадников-участников набегов: в одном случае четыреста человек, в другом — «в зборе человек с тысячю»; пятьдесят семей его подданных-башкир и тридцать семей калмыков. Ядровский докладывал, что в улусе у царевичей, возглавляемых Кучуком, «боевого люду и с подросками и с ызменники башкирцы сот с пять»[488]. Как можно понять из воеводской переписки, численность и состав сподвижников Кучука не были постоянными. Но около него все время находилось некоторое число разноплеменных сторонников.

Братья Кучука — сыновья Аблая Чучелей и Хансюер, как и их дядя Абугай б. Ишим, малозаметны на страницах документов. Известно, что обычно они держались все вместе и делили между собой полон, добытый в набегах. В первой половине 1660-х годов Хансюер с семьей был взят в плен служилыми уфимцами[489]. Изредка упоминаются в качестве предводителей набегов Азан б. Девлет-Гирей и некий Гирей, чье происхождение неясно. Кучук же исчезает из поля зрения современников. Последнее упоминание о нем в известных мне документах относится к 1675 г., когда зауральские башкиры опасались его внезапного нападения[490]. В целом в 1670-х годах деятельность Кучумова потомства становится все менее заметной, о нем уже почти не вспоминают в источниках того времени.

Похоже, что провал всех мечтаний о реставрации Сибирского юрта и тщетные попытки противостояния все усиливающимся русским в Сибири и на Южном Урале привели к тому, что у царевичей опустились руки. Единственную и вынужденную опору они видели в ойратских политических объединениях. Но внимание и интересы традиционных партнеров Кучумовичей — торгутских и части хошутских тайшей[491] вес более обращались в западном направлении. Громя остатки Ногайской Орды, их отряды уходили в глубокие разведывательные рейды за Эмбу и Яик (есть данные об участии в таких походах и Кучумовичей[492]). В течение 1630–1650-х годов основная масса калмыков постепенно переместилась из сибирских пределов и с территории современного Казахстана на Волгу. Там образовалось вассальное Калмыцкое ханство, подчиненное Московскому государству. Откочевал на юго-запад во главе пятидесяти тысяч кибиток и давний партнер Кучумовичей Хо-Урлюк с сыновьями. Уход калмыков, кстати, наглядно отразился на сужении ассортимента их товаров на сибирских рынках: с 20 наименований в 1639/40 г. до 4 наименований в 1670/71 г.[493]. С тех пор уже незаметна ориентация царевичей на какой-то определенный лагерь ойратской знати. В источниках отображены их связи с тайшами из разных племен и группировок.

И хотя давние контакты прервались не сразу (в 1678 г. некий «салтан Кучюма хана внук» разбил лагерь в верховьях Ишима вместе со своим тестем — калмыцким тайшой[494]), у царевичей-«казаков» остались связи с той ветвью ойратов, которая оказалась теперь ближайшей к ним, — с джунгарами (чоросами). Но эти отношения порой оказывались далеко не простыми. Так, по неизвестным обстоятельствам царевич Дюдюбак б. Абугай оказался в джунгарском плену. Осенью 1678 г. тобольский воевода П.В. Меньшой Шереметев сообщил своему верхотурскому коллеге И.Ф. Пушкину со слов местных татар (которые передавали, в свою очередь, вести от калмыков и бухарцев), будто правитель Джунгарии, хунтайджи Галдан Бошокту-хан, отпустил Кучумовича из плена в кочевья тайши Малая. Но это не было простым дарованием свободы: Дюдюбаку надлежало «быть надо всеми дурбецкими тайшами владетелем и во всем им, тайшам, царевичю быть послушным…». Эта своеобразная инвеститура сопровождалась указанием на место жительства освобожденного: «И кочевать ему на старинных ево кочевьях по Ишиму реке, где кочевали дед и отец ево». Кроме того, хунтайджи якобы приказал облеченному полномочиями Дюдюбаку (и, очевидно, отныне подчиненным ему ойратам-дербетам) начать военные действия против башкир[495].

Эти новости стали известны в Москве. Первому же прибывшему туда джунгарскому посольству на переговорах в Посольском приказе был задан вопрос, правда ли, что Дюдюбак выпущен на волю Галдан-Бошокту-ханом и поставлен главой над дербетами с кочевьями по Ишиму. Посланец хунтайджи отвечал, что, насколько ему известно, действительно, «Бугая де царевичя сын Дюдюбака у Галдана-тайши в полону есть». Хотя и могли произойти изменения за те тринадцать месяцев, что посольство провело в пути, но «однако ж он (посол. — В.Т.) того не част, чтоб того Дюдюку Галдан, из неволи слободя, владельцем учинил»[496]. Мне эго тоже представляется маловероятным. Да и поставленная перед царевичем задача нападать на башкир— российских подданных в тех обстоятельствах сомнительна, так как Галдан Бошокту избегал любых осложнений в отношениях с Московским государством. Однако в межойратских политических распрях и интригах фигура «природного» династа-Чингисида могла быть привлекательной для хунтайджи, который не желал терять своего влияния на отколовшиеся и растекшиеся по огромным пространствам группировки ойратов.

Тем не менее Дюдюбаку довелось отметиться в бурных событиях последней четверти XVII в. на Южном Урале. К этому времени, а именно к перипетиям башкирского восстания 1681–1684 гг., относятся, насколько мне известно, последние достоверные вести о появлении представителей Кучумова клана в военно-политической жизни. В августе 1683 г. к южноуральскому озеру Чебаркуль подошла конница калмыков под командованием упоминавшегося выше царевича Хасана б. Аблая[497]. Неясно, был ли это грабительский набег, ответный поход в отместку за неоднократные нападения башкир на калмыцкие кочевья или акция помощи повстанцам от могущественного торгутского тайши и будущего калмыцкого хана[498] Аюки, но башкиры, бросив свои жилища, укрылись в лесах и горах. Их восстание в Зауралье на этом и закончилось.

Дюдюбак же, характеризуемый в воеводской отписке как калмыцкий царевич, определенно действовал тогда в союзе с Аюкой. В апреле того же, 1683 г. он во главе сорока тысяч калмыков зимовал у озера Чертанлы, договорившись с тайшой о том, что «им нынешнею весною на государевы городы и на уезды итти вместе». Такая масса парода под его предводительством свидетельствовала о предоставлении ему командных (и управленческих?) полномочий со стороны Аюки. Предполагалось, что весенний удар калмыцкой конницы придется «на Уфинской и сибирских юродов на уезды»[499]. Однако набег не состоялся. В то время Аюку более всего беспокоили конфликты с донскими и яицкими казаками. Да и раздражать лишний раз русские власти тайша не хотел. В 1684 г. он дал шертную присягу царю «на вечное и верное подданство… на договорных статьях»[500]. Более о Дюдюбаке известий нет.

С тех пор Кучумовичи практически исчезают со страниц документов. Мы не видим их ни в сибирских и уральских степях, ни в ставках калмыцких тайшей. Лишь эпизодически появляются смутные упоминания о них.

Например, в 1696 г. тобольский казак В. Кобяков докладывал в Посольском приказе о своем пребывании в Туркестане. Среди прочего он рассказал, что, находясь среди казахов, слышал, будто «есть Уфинского уезду башкирцы в каракалпаках, которые изменили с Кучюк царевичем». Эти башкиры-де выполняют функцию проводников («вожей») при казахских и каракалпакских набегах, участвуют в разорении русских слобод, забирают жителей в плен и продают в Бухару и Хиву[501]. Из данного известия трудно понять, во-первых, какой это Кучук — сын Аблая б. Ишима или какой-то казахский султан; во-вторых, был ли этот Кучук жив в то время или уже умер и шла ли речь о башкирах, которые некогда, после восстания 1680-х годов, ушли с Южного Урала вместе с ним и теперь промышляли набегами вместе с туркестанскими тюрками.

А в ходе очередного башкирского восстания, в 1708 г., объявился претендент на ханствование над мятежниками — некий Мурад б. Кучук б. Ибак-Чувак б. Девлет-Гирей б. Бахты-Гирей б. Ибак-Гирей б.? [пропуск в генеалогии] б. Кучум[502]. Он был привезен в Башкирию одним из предводителей движения, Алдаром Исекеевым, из «чюжей орды» — Каракалпакии. Искаженная генеалогия и исковерканные имена «предков» позволяют подозревать в нем самозванца. По словам Мурада, его отец Кучук за тридцать лет до того погиб в войне с калмыками Аюки. Может быть, этот персонаж и Кучук из рассказа казака Кобякова — одно и то же лицо? Самозваный хан посетил Бахчисарай и Стамбул, где вел безуспешные переговоры о переходе башкир в крымское подданство. При возвращении из Турции он осмелился напасть на Терский городок, при осаде которого был ранен и пленен русскими. Мурада доставили в Казань и казнили[503].

И тогда, и в последующих восстаниях башкиры уже не воспринимали потомков Кучума как сколько-нибудь значительную политическую силу. Просьбы о поддержке в борьбе против русских и даже о переходе в подданство получали от башкир теперь правители Крыма, калмыков, джунгар, казахов. В них, а не в сошедших с исторической арены татарских царевичах-«казаках» недовольные российским правлением подданные пытались найти альтернативу «белому царю».