Силач

11

Санто-Доминго изменился.

Они заметили это с первого взгляда, даже не обменявшись ни с кем ни словом. Число жителей не просто возросло, но вновь прибывшие изо всех сил старались позабыть, что буквально еще неделю назад это вонючее местечко было ни чем иным, как жалким шахтерским поселком.

На месте крытых соломой хижин поднимались дома из дерева и камня; появились мощеные улицы, на углах висели фонари. Появились даже настоящие магазины, где можно было приобрести все, что угодно: от простого гвоздя до шелковых плащей с богатой вышивкой.

Тридцать два огромных корабля, причалив к острову, опустошили свои трюмы, и полусотне торговцев нужно было где-то разместить товары; множеству семей, прибывшим на остров, нужна была крыша над головой; двум десяткам новых священников требовались храмы; а доброй тысяче искателей приключений, мечтавших завоевать новые империи, как и несметному количеству проституток, нужны были хотя бы кровати, где они могли бы отсыпаться после долгого плавания или обслуживать щедрых клиентов.

Золотая лихорадка, казалось, уступила место лихорадке строительной, и многие старожилы, прибывшие сюда со второй экспедицией Колумба, просто не верили своим глазам.

Хотя, по правде говоря, таких «пионеров» осталось едва ли с полдюжины — тех, кому удалось выжить, не став жертвами лихорадки, ядовитых змей или свирепых дикарей, кто не погиб в братоубийственных стычках и счастливо избежал виселицы в годы правления вице-короля и его преемника, Франсиско де Бобадильи, или просто не уехал домой, пресытившись до тошноты всеми этими безобразиями.

Мастер Хуан де ла Коса как раз и был одним из тех немногих, кто мог похвалиться, что присутствовал при закладке первого камня ныне уже не существующей Изабеллы. Когда Сьенфуэгос и Бонифасио Кабрера обнаружили его сидящим у дверей таверны «Четыре Ветра», откуда он наблюдал за работой строителей, картограф торжествующе указал в сторону каменщиков, с улыбкой заметив:

— Ну, что вы на это скажете? Галисийцы и каталонцы работают в одной упряжке, кто бы мог подумать! И если уж дошло до такого — значит, это точно выгодно. Теперь уж они никуда отсюда не двинутся.

— А вы ожидали, что они куда-то двинутся?

— Не знаю. Честно говоря, у меня создалось впечатление, что для них это — просто приключение, из-за которого все посходили с ума; но глядя, как они работают, я склоняюсь к мысли, что это уже не приключение, а кое-что посерьезнее. Дом, который они строят, настолько добротен, что простоит добрую тысячу лет.

— И вам это не нравится?

— Мне не нравится, когда у меня крадут мечту.

— Ну, в этом у вас уже имеется печальный опыт, — сочувственно вздохнул Сьенфуэгос. — Кстати, как обстоят дела с Бастидасом и вашим золотом?

— Как нам и говорили, Родриго заставил Бобадилью вернуть наши сундуки с золотом, но теперь оно принадлежит королю с королевой, и только они могут решать, как им распорядиться.

— Теперь вы вернетесь в Испанию? — спросил Сьенфуэгос.

— Да, вернусь, когда флотилия отправится назад. Хотя мне бы не хотелось возвращаться домой в компании бывшего губернатора и шайки его воров.

— Хотел бы я увидеть за решеткой! — вздохнул канарец. — Честно говоря, хотя бы по этой причине следовало выпустить заключенных: чтобы освободить камеры для этих мерзавцев.

— Чтобы упечь за решетку всех этих негодяев, потребовалось бы десять таких крепостей, — посетовал моряк. — Думаю, по этой самой причине Овандо и предпочел отправить их в Севилью: пусть их судят монархи.

— Неплохая идея, — согласился хромой Кабрера, с аппетитом уминая вкуснейшую чечевицу, принесенную Хусто Камехо. — Слишком уж много ненависти скопилось на таком пятачке, а теперь сюда приехало столько новых людей, чтобы начать жизнь сначала.

— Говорят, будто бы донья Изабелла простила Колумба и позволила ему снарядить новую экспедицию в поисках северо-западного пути в Сипанго — при том условии, что ноги его не будет в Санто-Доминго.

— Но это же невозможно! — воскликнул Сьенфуэгос. — Кто сможет помешать ему войти в город, который он сам построил и где был вице-королем?

— Ну, положим, построил город не он, а его брат, — напомнил моряк. — Но сейчас это не имеет значения. Санто-Доминго — наш единственный оплот по эту сторону океана, и он всем, даже самим своим существованием обязан адмиралу, но, откровенно говоря, должен признать, что их величествам и впрямь лучше держать его отсюда подальше. У этого старого волка слишком склочный характер, и везде, где бы он ни появился, непременно возникают проблемы.

— Это будет прямо-таки сокрушительный удар по его самолюбию, — заявил канарец. — А я, видит Бог, в жизни не встречал более самолюбивого человека.

— Подумать только: запретить ему появляться на его же собственном острове! — повторил хромой, не веря своим ушам. — В своем собственном королевстве, черт побери! Вы знаете, было время, когда он утверждал, что собирается стать королем Гаити и даже короноваться?

— Все это бред! — запротестовал мастер Хуан де ла Коса. — Такой же бред, как те байки, что он якобы собирался продать остров генуэзцам. Уж я-то его хорошо знаю: как-никак, мы совершили вместе два первых плавания. И могу сказать, что он действительно отличный моряк, хотя, конечно, изрядный скряга и нос задирает сверх всякой меры, но я уверен, что он никогда не пошел бы на измену.

— А как отреагировал Овандо, когда обнаружил пустую крепость? — немного погодя спросил канарец.

— Насколько я понял, по этому поводу он не сказал ни слова. Хотя ему вряд ли понравилось, что над ним стали потешаться на всех углах еще до того, как он ступил на остров. Вот только боюсь, он этого так не оставит, а потому мне бы хотелось убраться отсюда подальше, прежде чем он разузнает, что именно я состряпал тот злополучный поддельный приказ.

— Ну, об этом знаем только мы трое, и я готов побиться об заклад на собственную жизнь, что никто из нас даже словечка не проронит.

— Я тоже так думаю, — с улыбкой ответил моряк. — И все же советую соблюдать осторожность. И прежде всего, донье Мариане как можно скорее следует покинуть Эспаньоолу.

— А вы знаете какой-нибудь остров, где мы могли бы основать колонию? — спросил Бонифасио Кабрера.

Человек, избороздивший вместе с Колумбом все неизведанное доселе Карибское море, глубоко задумался и в конце концов ответил:

— К югу от Кубы есть аж с десяток прекраснейших островов, их называют Сад королевы. Хотя Маргарита тоже поначалу была чудесным местом, пока ловцы жемчуга не превратили ее в огромный бордель.

— А Боринкен?

— Всем бы он хорош, да только слишком уж близко там острова каннибалов. Им ничего не стоит добраться до острова на больших пирогах.

— Не люблю каннибалов, — заявил Сьенфуэгос. — Просто волосы встают дыбом при одной мысли, что эти твари могут оказаться поблизости. Лучше поищем к югу от Кубы. Вы поплывете с нами?

Человек, начертивший первую в мире карту нового континента, покачал головой.

— Будь я на двадцать лет моложе, я бы согласился, — ответил он. — Нашел бы себе молодую жену, сильную и храбрую, и начал бы новую жизнь, взяв самое лучшее из того, что я впитал в Сантонье ребенком, и самое лучше из того, что узнал здесь, уже стариком. Но увы, для меня уже слишком поздно, и в глубине души я давно понял, что хотел бы остаться здесь, став свидетелем всех здешних чудес.

— Вы и в самом деле считаете это чудесами? — спросил хромой. — Вы считаете, что стоило пересечь океан, чтобы найти подобные места?

— Думаю, да, — честно признался тот после некоторых колебаний. — Скоро будет десять лет, как мы отплыли из порта Палос в неизвестность, которая превзошла самые смелые мои ожидания, — он выдернул волосок из ноздри, словно этот вульгарный жест мог помочь ему найти нужные слова, и добавил тем же мечтательным тоном: — Я только что закончил чертить первую карту новых берегов. Так вот, я считаю, что это целый континент, перекрывающий путь на запад, и должен признать, что открытие континента — грандиозное событие, какое случается лишь один раз в истории. Да, — заключил он, — теперь, спустя десять лет, я пришел к выводу, что мы свидетели и участники поистине невероятных событий.

— А какую роль во всем этом играет Колумб?

— Самую лучшую — и при этом самую скверную, — убежденно ответил картограф. — Да это и неудивительно, поскольку он — самый великий, и в то же время самый подлый человек на свете. А быть может, все дело в том, что у великих людей и подлость кажется огромной. Например, жадность обычного человека — это всего лишь жадность, но жадность великого человека становится отвратительнейшим из пороков.

— Так вы действительно считаете, что он станет ключевой фигурой в истории? — спросил козопас и, прежде чем тот успел ответить, продолжил: — В таком случае, вы сами тоже останетесь в истории — как первый картограф Нового Света.

— Кто будет помнить спустя века мои чертежи, к тому же наверняка пестрящие ошибками? — вздохнул де ла Коса. — Плавание под командованием такого взбалмошного капитана, как Колумб, собьет с толку любого картографа, поскольку он то и дело менял курс в поисках очередных путей к Сипанго, а моя работа требует неторопливого и методичного подхода.

— Как думаете, велик ли этот континент? — спросил Бонифасио Кабрера.

— Не знаю, — честно признался тот. — И возможно, мы так и умрем, никогда этого не узнав, а быть может, даже наши дети так этого и не узнают. Все эти годы мы видели лишь прибрежную зону — весьма небольшую, однако никто, кроме Сьенфуэгоса, не проникал вглубь страны дальше чем на тридцать лиг, — с этими словами он повернулся к канарцу. — Там и в самом деле есть такие высокие горы, о которых вы рассказывали?

— Да, конечно. Эти горы намного выше, чем Тейде. Они видны издалека нескончаемой чередой покрытых снегами вершин.

— А вы можете себе представить, какой высоты должны быть горы, чтобы в этих широтах их вершины были покрыты снегами? А какими должны быть реки, порожденные огромными массами льда? — он покачал головой, как будто сам не верил своим словам. — И куда они могут течь, эти реки? И какой протяженности они должны быть, сколько земель должны орошать? Страшно даже подумать!

— Один туземец с Маракайбо уверял меня, что почти год путешествовал к берегам «большой реки, что рождает моря» — так вот, он клялся, что река эта так широка, что с одного ее берега не видно другого, — заметил Сьенфуэгос. — Есть ли в Европе подобные реки?

— В Европе? — только и спросил пораженный моряк. — Да там о подобном даже не слыхивали! Хотя перед самым отъездом сюда некий Висенте Янес Пинсон уверял меня, что во время его плавания в Индию шторм унес их корабль далеко на юг, и вскоре они наткнулись на целое море пресной воды, которое оказалось устьем огромной реки, но они даже не видели берега.

— Такая огромная река, что опресняет море до самого горизонта? — недоверчиво произнес хромой. — Но это же невозможно! Такой реки просто не может быть!

— Вот и я ему так же сказал, — ответил картограф. — Но он по-прежнему уверял, что говорит чистую правду.

— А что если мы оказались у берегов континента, намного большего, чем Европа?

— Возможно, — согласился капитан. — Однако ученый, коим я смею себя считать, не должен делать подобных заявлений, не собрав достаточного данных и описаний, а тех, какими я располагаю на сегодняшний день, явно недостаточно, — покачал он головой. — Даже если верить Сьенфуэгосу и Пинсону.

— И как же он будет называться? — спросил хромой. — Получается, у нас теперь уже не три, а четыре континента, и у него должно быть имя. Европа, Азия, Африка... Как будет называться четвертый?

— Любопытный вопрос, — согласился картограф. — Только не думайте, что он не приходил мне в голову, когда я чертил свою «карту мира». Порой меня и впрямь одолевало искушение дать ему имя: ведь, в конце концов, я первым нанес на карту контуры этого материка. Но, с одной стороны, мне не хотелось называть его «землей Колумба» — ведь эта земля принадлежит не Колумбу, а всей Испании; а с другой стороны, я пришел к выводу, что не мое право — давать ему имя; это право принадлежит королю и королеве, только они вправе решать.

— А почему не Новая Испания?

— Потому что если этот континент действительно столь велик, как мы предполагаем, то боюсь, что к тому времени, когда мы его освоим, великое дитя затмит свою мать, а потому это выглядит несправедливым.

— Любой другой человек, не столь щепетильный, как вы, без колебаний назвал бы его своим собственным именем, — заметил Сьенфуэгос.

— Моим именем? — расхохотался де ла Коса. — Как вы себе это представляете? «Земля де ла Косы» — почти Козы?

Перестав, наконец, смеяться, он покачал головой.

— Пожалуй, это и впрямь было бы забавно, вот только нет у меня такого права.

— Но ведь именно вы и дон Алонсо де Охеда первыми открыли новый континент, — напомнил Бонифасио Кабрера. — До того все считали, что открытые Колумбом земли — всего лишь несколько островов у границ Сипанго. Я хорошо это помню.

— Разумеется, — признал моряк. — Более того, я и сам прекрасно помню, сколько людей, включая адмирала, клеймили нас безумцами и проходимцами, но я по-прежнему отказываюсь бороться за эту славу, пусть даже заслуженную.

— Несмотря на то, что человек, именем которого вы хотите назвать континент, упрямо твердит, что этого континента не существует?

— Он много чего твердит. Но я не для того прожил честную трудовую жизнь, чтобы остаться в истории похитителем чужой славы. И если уж мне суждено остаться в памяти людей, то пусть они помнят мои пусть маленькие, но честные заслуги, чем большие, но краденые.

— А вы нисколько не изменились, — заметил канарец. — Вы навсегда останетесь для меня первым учителем, и я всегда буду этим гордиться.

— А никто и не меняется: каждый остается таким, каким родился, — просто ответил тот. — На самом деле поступки человека мало зависят от того, где именно он родился и в какую эпоху. Для нашей совести не имеет значения, что думают о нас другие, для нее важно лишь то, что думаешь о себе ты сам.