Силач

14

На рассвете, в четверг, 30 июня 1502 года, корабли Колумба покинули устье реки.

В конце концов, Колумба достиг главной цели: показал жителям Санто-Доминго, на чьих глазах его увозили в Испанию закованным в цепи, что теперь он вновь вернулся с победой, во главе новой эскадры. И сейчас он велел сняться с якоря не из страха перед пушками губернатора — на таком расстоянии их можно было не бояться — а потому, что опыт бывалого моряка велел ему поскорее добраться до безопасного убежища — закрытой бухты в пятнадцати лигах от столицы.

Тем временем в порту полным ходом шла погрузка. По суровому приказу губернатора Овандо с первыми лучами солнца эскадра готовилась выйти в море, а потому боцманы и капитаны уже охрипли, отдавая приказы, пока шлюпки перевозили на корабли остатки груза и последних пассажиров.

Пахло йодом.

Дул подозрительный юго-восточный ветер, совершенно необычный в это время года; принесенный им острый запах моря, казалось, заглушил даже ароматы сельвы и зловоние сточных вод, и у многих пассажиров, поднимавшихся на палубу, возникло тревожное чувство, что они вверяют свою жизнь на милость океана.

А те, что оставались на берегу, немного завидуя отплывающим, которые возвращались обратно к цивилизации, теперь радовались, поскольку их тоже охватило внезапное необъяснимое беспокойство.

Сьенфуэгосу, пришедшему проститься с мастером Хуаном бе ла Косой и Родриго Бастидасом, хватило лишь одного взгляда на море, на розовеющую кромку далеких облаков, на металлический оттенок неба, чтобы заподозрить неладное, а вдохнув запах озона, ощутимо витавший в воздухе, он уже без колебаний заявил друзьям:

— Если бы это мне сейчас предстояло отправиться в плавание, я бы не спешил выходить в море.

Хуан де ла Коса, тоже обративший внимание на признаки близкой бури, которые за долгие годы плавания в карибских водах научился безошибочно распознавать, чуть заметно кивнул.

— Согласен. Если на свете когда-либо выдавался денек, менее подходящий для плавания, то это как раз сегодня.

— Почему же? — спросил хромой Бонифасио. — Море спокойно, ветра нет.

— Так появится.

— Почему вы так уверены?

— Потому что ветер качал мою колыбель, ветер сделал меня тем, что я есть. И если когда-нибудь настанет день, когда я не смогу понять, что за ветер ерошит мои волосы, это будет значить, что я даже не ослеп, а попросту умер, — он резко повернулся на каблуках. — Я поговорю с губернатором.

Но брат Николас де Овандо, человек сугубо сухопутный, знавший о здешних морях лишь понаслышке, не пожелал слушать «тарабарщину, которую несет ставленник адмирала, утверждающий, будто видит призраков, ему мерещится шторм посреди ясного неба».

— Эскадра выйдет в море — с вами или без вас, — заявил он. — Вот мое последнее слово.

— Даже не суйтесь в море, — заявил Сьенфуэгос, едва услышав о разговоре с губернатором. — Я подозреваю, что надвигается тот самый «Ур-а-кан», что пронесся над фортом Рождества незадолго до того, как на нас напали люди Каноабо. Весь мир, казалось, сошел с ума. Ветер с корнем вырывал деревья, а в море ходили волны высотой с гору.

— Этот корабль — все, что у нас есть, — заметил Родриго де Бастидас.

— Значит, у вас не будет и этого, если вы выйдете в море, — отрезал Сьенфуэгос. — Оставайтесь. Черт с ними, с сокровищами, но вы хотя бы спасете свою шкуру.

— К сожалению, в моем случае это невозможно, — вздохнул Бастидас. — Волей или неволей, но я должен быть на корабле, и мне бы не хотелось, чтобы меня подняли на борт закованным в кандалы.

— Тогда спрячьтесь в сельве, вы еще успеете. А завтра будет видно.

— Прятаться по кустам — не мой стиль, — пожал плечами Бастидас. — Если уж Бог повелел мне после всех превратностей судьбы окончить жизнь в океане — значит, так тому и быть, — с этими словами он повернулся к товарищу по плаванию. — А вы как считаете? — спросил он.

— Я считаю , что нужно сказать капитану, чтобы он, выйдя в море, взял курс на остров Саона, где мы сможем укрыться, прежде чем нас настигнет шторм, — задумчиво ответил мастер Хуан де ла Коса. — Если этот «Ур-а-кан» действительно идет с юга, то у нас лишь одна надежда на на спасение: укрыться с северной стороны острова.

Сьенфуэгос расставался с ними с тяжелым сердцем, зная, что, быть может, они больше никогда не увидятся, и канарцу даже показалось, будто он обнимает на прощание двоих смертников, идущих на эшафот.

Однако, вскоре «Гукия» — каравелла, на борт которой поднялся Хуан де ла Коса, отделилась от вереницы кораблей и решительно направилась на юго-восток. Увидев это, канарец облегченно вздохнул и хлопнул по плечу Бонифасио Кабреру:

— Если они успеют добраться до Саоны, то такой моряк, как мастер Хуан, сможет спасти корабль. Но я отдал бы десять лет своей жизни, лишь бы не оказаться в море в такой день... — он покачал головой и криво улыбнулся. — А впрочем, в такой день и на суше я не хотел бы оказаться.

Хромой хотел было что-то ответить, но передумал, увидев, что к причалу направляется бывший губернатор Франсиско де Бобадилья в окружении полудюжины солдат, больше похожих на конвоиров, чем на почетный эскорт.

Он двигался, подобно лунатику; казалось, он даже не слышит возмущенных криков толпы, собравшейся на берегу. Пожалуй, даже не чувствовал боли от града летящих в него камней — взгляд его был прикован к высокому горделивому кораблю, на который ему предстояло взойти. Он шел, словно пьяный, шатаясь на ходу, как будто стремился к желанной цели, но никак не мог ее достичь.

Самое печальное в загадочной истории губернатора дона Франсиско де Бобадильи, что будучи по натуре честным человеком, он не смог устоять перед соблазнами и в итоге потерял всё.

Он день за днем шел к погибели, накапливая богатства, возможно потому, что очень скоро понял — полученный пост слишком высок для него, и нашел единственный способ сравниться с окружающими его великими людьми, накопить как можно больше золота и жемчуга.

Наказание, которому мог его подвергнуть преемник Овандо, или то, которое наверняка ожидает его в Испании со стороны монархов, ничто по сравнению с тем, что он чувствовал, понимая, как высоко вознес его каприз судьбы, какую значительную роль он мог бы сыграть в истории, и лишь собственная глупость толкнула его в пропасть бесчестия и стыда.

Кого он мог винить в собственных бесчисленных ошибках?

Кого мог винить, кроме себя самого, в алчности человека, растерявшего остатки разума?

Одиночество, помогающее найти истинный путь человеку умному, для людей более простых превращается в плохого советчика. А несмотря на многочисленных подхалимов, дон Франсиско де Бобадилья всегда был одинок и даже с вершины видел не слишком далеко, высокий пост только увеличил унаследованную от предков близорукость.

Большая власть делает великанами даже самых ничтожных карликов, однако история тысячу раз показывала, что если мелкому человеку выпадают большие возможности, это крайне редко способствует развитию его добродетелей, зато самые отвратительные пороки расцветают пышным цветом.

Быть может, даже поднимаясь на борт корабля, который, возможно, доставил бы его прямо к подножию виселицы, бывший губернатор пытался понять, когда совершил первую в той череде ошибок, что привела к столь печальным последствиям.

Он понимал, что бесполезно плакать и каяться; возможно, даже хотел поклониться горожанам и попросить прощения у этого презренного отребья, но остаток гордости заставил его подняться на корабль с высоко поднятой головой, всем своим видом показывая, что он ни минуты не сомневается в правоте собственных поступков.

Вслед за ним на борт поднялся недоброй памяти Франсиско Рольдан — мятежник из мятежников, обреченный на вечную неудовлетворенность, поскольку чувствовать себя счастливым он мог бы, лишь создав собственное утопическое королевство; первый из тех тысяч диктаторов, что стали поистине чумой нового континента. И вот теперь он шел, закованный в цепи, как и гордый Гуарионекс, последний вождь, пытавшийся противостоять попыткам захватчиков разрушить красоту этого благословенного места, красивейшего уголка земного рая на протяжении многих столетий.

И тут всё смешалось.

На кораблях стали отдавать швартовы, но хотя большинство капитанов были новичками в этих водах и ничего не слышали о приближающемся разрушительном урагане, чутье и опыт подсказывали им — надвигается что-то недоброе.

Внезапно с надрывным плачем завыл ветер, синее море, горизонт затянули темно-багряные тучи, синее море сделалось серо-стальным, и по нему заскакали мириады сердитых волн с пенными гребнями.

Бакланы и чайки полетели искать убежища в глубине острова, собаки выли, кошки шипели, выгнув спины и вздыбив шерсть, лесные попугаи подняли гвалт, видимо, обсуждая, как спастись от надвигающейся катастрофы.

Губернатором Николасом де Овандо, наблюдавшим с балкона алькасара, как уходит в море блистательная флотилия, вверенная ему монархами, овладело дурное предчувствие — возможно, предсказание ненавистного вице-короля начинает сбываться, ведь даже упрямый губернатор, человек сугубо сухопутный, не мог не заметить, как стремительно меняется капризная природа неизведанного мира; возможно, он и сам был близок к тому, чтобы приказать кораблям вернуться и искать убежища вверх по течению реки.

Нерешительность, проявленная в им в эти минуты, оставила несмываемое клеймо на всей его дальнейшей жизни.

Признать ошибки перед Колумбом, Терреросом, де ла Косой было для него много тяжелее, чем принять последствия своего упрямства; а потому, несмотря на то, что с берега за ним наблюдала не одна пара полных тревоги глаз, ожидая приказа остаться в гавани, такого простого и при этом невозможного, учитывая это самое упрямство, губительный и чисто испанский порок, не позволивший ему склонить голову и признать ошибки. Он молча наблюдал, как последний из великолепных кораблей поднимает паруса, чтобы выйти в море.

Собравшиеся на берегу горожане молча стояли, охваченные тревожными предчувствиями.

Никто больше не махал платками, провожая корабли; даже негодующие возгласы и свист в спину бывшего губернатора уступили место гнетущей тишине. Казалось, даже самые равнодушные зрители уже поняли, что вот-вот станут свидетелями нелепой трагедии, которую так легко можно было избежать.

Сотни людей бросились прямо в объятия смерти, хотя она предупреждала о своем приближении множеством признаков, который распознал бы даже полный идиот, и те туземцы, что еще не ушли в горы искать убежища в пещерах в глубине острова, теперь ошеломленно взирали на безумцев и самоубийц, осмелившихся бросить вызов самому «Духу Зла», уже оповестившему грозным ревом о своем приближении.

Дон Франсиско де Бобадилья смотрел с кормы «Флагмана», как тает вдали город, когда палуба задрожала под его ногами, словно живое существо в ожидании катастрофы, а такелаж загудел, но он упорно не желал верить в скорую и нелепую гибель.

Как могло случиться, что никто не решился возразить против откровенно губительного приказа?

Как могло случиться, что ни один из двадцати восьми капитанов — бесспорно, мастеров своего дела, даже не попытался спасти команду лишь потому, что не посмел ослушаться губернатора, власть которого кончалась на берегу?

Ведь все могло сложиться совершенно иначе, если бы хотя бы один из них — хотя бы один! — вспомнил, что нет лучшего моряка, чем тот, кто не боится ослушаться вздорного приказа; тогда, быть может, и остальные последовали бы его примеру. Но та же проклятая гордость, а быть может, простое неверие в то, что высокое начальство может ошибаться, заставили их промолчать, когда им отдали бредовый приказ.

Огромные волны обрушились на берег, захлестывая вершины высоких пальм. Все вокруг, казалось, завертелось в жутком хороводе. Огромные тучи, прежде чуть красноватые, а теперь темно-багровые, наползали с юга, в сумасшедшей гонке обгоняя друг друга, словно тоже пытались спастись от беспощадного чудища, что нагоняло их с фатальной неотвратимостью.

Но они были только первыми предвестниками смерти, превратив яркий полдень в мрачные сумерки, а море — в стену плотной воды, двигающуюся с такой скоростью, будто она и вызывала ветер.

Остававшиеся на берегу внезапно поняли, что сейчас нужно не оплакивать печальную судьбу тех, кто ушел в море, а спасать собственную жизнь, которой угрожало неизвестное атмосферное явление прямо-таки невероятных масштабов.

Корабли понесло дальше к востоку, а горожане бросились прятаться в домах, где тяжелые потолки обрушивались им прямо на головы.

Женщина в широких юбках в ужасе закричала, когда посреди улицы рухнула половица недостроенного дома, сорванная ветром. Щепки так и брызнули во все стороны.

Приближался ураган — самый первый из всех тех, от которых город будет многократно страдать на протяжении всей истории своего существования, имея несчастье оказаться на самом пересечении грозных тропических циклонов. Ураган готовился заявить, что ему недостаточно жизней тех, кто имел неосторожность выйти в море; нет, его кровожадность простиралось много дальше, и ни один горожанин, укрывшийся в самом дальнем углу, не мог чувствовать себя в безопасности.

Капитан «Санта-Марты» наконец понял, что надвигается беда, и первым отдал приказ вернуться.

Матросы бросились убирать паруса, рулевой повернул штурвал, но ветер переломил толстые реи, как сухие прутики, и потерявший управление корабль перевернулся кверху килем и тут же потонул, даже не пытаясь больше сопротивляться.

Сорок семь членов экипажа и четырнадцать пассажиров лишились жизни на глазах потрясенных горожан, не успевших покинуть пляж.

Брат Николас де Овандо поспешил запереться у себя в спальне.

За «Санта-Мартой» вскоре последовала тяжелая неуклюжая каррака, и еще пятьдесят шесть жизней пополнили печальный список погибших.

Индейские хижины и лачуги с грохотом рушились одна за другой.

Паника охватила все живое.

Чудовищный ветер с корнем выворотил гигантскую старую сейбу и потащил ее по площади Оружия, словно жалкий кустик.

Северная башня грозной крепости в один миг перестала существовать, будто откушенная невидимым драконом; тело стоявшего на ней часового позже нашли в полулиге от обезглавленной крепости.

Гигантская волна расколола на двое «Непокорного», а следующая похоронила под собой пятьдесят три моряка. Тяжелые церковные колокола звонили сами по себе, отпевая панихиду по по погибшим.

Лиловые облака почернели.

Набившимся в подвал Алькасара мужчинам, женщинам и детям оставалось лишь горько рыдать и затыкать уши, чтобы не слышать чудовищного рева смерти.

Огромные волны хлынули на берег, и их пена захлестнула вершины прибрежных пальм.

Еще два корабля, потерявших управление, камнем пошли на дно.

«Сан-Патрисио», поднятого гигантской пятнадцатиметровой волной, унесло вглубь острова и выбросило посреди полуразрушенной деревни. Тринадцати морякам удалось спастись.

«Доброй вести» повезло меньше.

Бывшего губернатора Франсиско де Бобадилья, уже уверенного, что ему удалось спасти жизнь, честь и богатство, очень скоро постигла та же участь: вместе со всеми своими сундуками он камнем пошел на дно, успев лишь в очередной раз подивиться нелепым превратностям судьбы.

Почти все пассажиры отчаянно молились.

Кое-кто изрыгал проклятия.

Брат Николас де Овандо изо всех сил старался убедить себя, что он не отвечает за капризы разыгравшейся стихии, а потому нет ни малейшей его вины в гибели флотилии и в том, что сто пятьдесят тысяч золотых кастильяно и множество человеческих жизней канули в пучину.

В эти минуты он поневоле пришел к выводу, что хорошему правителю недостаточно быть честным, справедливым и решительным. Необходимо еще и Божье благоволение, и теперь стало ясно, что Бог от него отвернулся.

«Гукия», попавшая в руки мудрого и опытного мастера Хуана де ла Косы, успела достичь берегов острова Саона, прежде чем «Дух зла» развернулся во всю силу.

Остальные корабли с изорванными в клочья парусами, бесполезными штурвалами и мертвым экипажем оказались лишь игрушками в руках этого монстра.

Никто уже не в силах был думать о чем-либо другом кроме спасения собственной жизни.

Между тем с небес густой теплой завесой обрушился ливень, сквозь который невозможно было разглядеть даже стен ближайших домов. Вода затопила палубы и хлынула в трюмы уцелевших кораблей.

Ручьи превратились в реки, а реки — в целые моря, бешено несущиеся и сметающие все на своем пути.

Огромные волны выбрасывали на берег человеческие тела, а бурлящие воды реки уносили трупы в море. В устье Осамы извергающиеся в море водопады пресной воды сталкивались с громадными морскими волнами, и в этой яростной битве не могло быть ни победителей, ни побежденных.

Это был настоящий хаос.

«Флагман» погружался в воду медленно, словно сама судьба решила сыграть злую шутку с доном Франсиско де Бобадильей и добавить страданий, заставив смотреть, как полные несметных сокровищ сундуки один за другим скрываются под водой.

Франсиско Рольдан ухватился за обломок мачты в отчаянной надежде, что течение вынесет его к берегу.

Гуарионекс, прикованный к стене в трюме, возблагодарил смерть, покаравшую наконец его врагов и освободившую его самого от унизительных страданий. Его постигла та же участь, что и другого легендарного вождя — свирепого Каноабо, тоже канувшего в морскую пучину несколько лет назад по дороге в изгнание.

Сьенфуэгос и Бонифасио Кабрера спрятались в глубине шахты, понимая, что ничего не могут поделать против разбушевавшейся стихии.

Хуан де ла Коса благополучно укрыл каравеллу с подветренной стороны острова Саона.

Остальные корабли пошли на дно, увлекая за собой девятьсот двадцать четыре жизни и несметные сокровища, добытые в Новом Свете.

От гордого Санто-Доминго мало что осталось.

Затем город оказался в центре урагана, и ветер стих, чем тут же воспользовались акулы, набросившись на немногих уцелевших; среди их жертв оказался и Франсиско Рольдан, из последних сил пытающийся добраться до берега.

Ветер стих, и этот обманчивый покой заставил многих покинуть укрытия, чтобы в ужасе увидеть руины домов.

Брат Николас де Овандо лишь на минуту показался на балконе и вновь скрылся в спальне.

Брат Бернардино де Сигуэнса бросился причащать умирающих.

В скором времени ветер снова завыл и продолжал бушевать до самой ночи.