Силуэты

КОММУНИСТЫ И ГЕРЦЕН

Коммунисты соединяют в себе адептов самого точного и объективного научно-исторического направления и самых горячих, энтузиастических практиков-революционеров.

По одну сторону от них стоит революционер-романтик со всеми своими пламенными фразами и экстатическими позами, совершенно неспособный считаться при борьбе ли, при оценке ли фактов прошлого с объективными условиями, человек, всецело охваченный своей часто возвышенной эмоцией; по другую сторону — чистокровный историк, беспристрастный, как дьяк, в приказах поседелый.

И, однако, никогда пламенные рыцари непосредственной страсти не проявляли такой вулканической энергии, такого беззаветного самоотвержения, такого боевого духа, какие проявила и какими победила Российская Коммунистическая партия.

И, с другой стороны, никогда ни одна историческая школа, ни одно направление социально-критической мысли не приступало к оценке прошлого и настоящего с таким холодным, натуралистическим^{80} подходом, как ортодоксальный марксизм.

Потому-то коммунист точнее оценивает великую фигуру Герцена и крепче ее любит, чем те, что кажутся более к ней близкими.

Коммунист не создаст себе иллюзий, не подкрасит Герцена анахронически, чтобы в нем найти себе псевдосоюзника, он не преклонит колени и не заменит исследование акафистом. Зато он и не упрекнет Герцена в отсутствии таких чувств и взглядов, каких он исторически иметь не мог. Для марксиста Герцен человек своего времени, передовой и великий, но все же дитя своей эпохи, и сквозь эту эпоху он рассматривает героя.

А вместе с тем пламенное сердце Герцена, его интенсивная жизненность, его непомерная отзывчивость, сила его негодования против тюрьмы феодализма и пошлятины буржуазного уклада, яд его сарказмов, нежность и гордая вера в будущее обездоленных, пророческая обращенность лица его к великому завтра — все это рисует в Герцене для коммуниста великого старшего брата.

Постойте, но ведь Герцен был своего рода революционный славянофил? ведь он не понял чреватости ненавистного, сухого, желтого капитала? ведь он мечтательно ждал спасения от отсталого мужицкого уклада?

Конечно. Даже для самой передовой русской мысли в то время не пришло еще время не только учуять марш приближающихся пролетарских батальонов, но и понять, что спасение России и Запада пойдет теми же путями. Зато какая духовная мощь сказалась в этом великолепном презрении Герцена к либеральному прогрессу; зато если он отворачивается от Запада, то от брезгливости к наступавшему там «демократическому» обману; если он с мучительной надеждой всматривается в туманную русскую даль — это от величия мессианических ожиданий. Он писал: «Россия никогда не сделает революции с целью отделаться от царя Николая и заменить его царями-судьями, царями-представителями, царями-полицейскими. Мы, может быть, требуем слишком многого… но мы не отчаиваемся».

И еще: ведь Герцен великий индивидуалист, в нем так силен аристократ, что он начисто отвергал что-либо над личностью и саркастически отзывался о подчинении человека неопределенному будущему и расплывчатой идее человечества. А коммунизм — ведь это самый чистый коллективизм, и пафос его в том, что личность готова зачеркнуть себя ради победы передового класса человеческого рода.

Уверяю вас, однако, что сильное самосознание, блещущее здоровьем стремление Герцена к счастью, преобладание у него идеи права человека над идеей долга во сто раз ближе коллективисту-пролетарию, чем полумистическая жертвенность миртовцев, присущая кающейся интеллигенции. Коммунизм мажорен, весел! Он плотский, он языческий, как Герцен! И если он строит для будущего и, увлекаясь разрушением и созиданием, не жалеет сынов своих, бестрепетно сгорающих в пожаре революции, то уверяю вас — не вследствие сознания долга и не в виде скрытого самоубийства, а от самой полноты сил, жажды счастья и гордой невозможности склонить шею перед тем, что сознание проснувшихся масс осуждает.

Так отразились взаимоотношения великих общественных сил в психике коммуниста. И сквозь всю разницу времени он чует и любит богатыря духа Герцена. Будто чудом великан этот видел коммунистическую революцию сквозь пелену десятилетий. Как же он не современник и не брат нам, если ему принадлежит пророчество: «Вся Европа будет втянута в общий разгром: пределы стран изменятся, народы соединятся группами, национальности будут сломлены и оскорблены. Города, взятые приступом, ограбленные, обеднеют, образование падет, фабрики остановятся и в деревнях будет пусто. А победители будут драться за добычу… И тут — на краю гибели и бедствия — начнется другая война, гражданская расправа неимущих с имущими».

Она началась. Она предотвратит гибель, она откроет двери еще неслыханным достижениям, и те, кто начал ее, в день пятидесятилетия твоей смерти чтят тебя, навеки живой пророк!