Синдбад-Наме

Как говорят те, кто ведет счет событиям, и авторы исторических книг, жил в давно прошедшие дни в *Хиндустане один падишах, по имени Курдис. Высокие достоинства его души придали красоту благородному поприщу правления страной, прославленную царскую мантию расшил он ценными деяниями. Справедливость служила чудесным убором его царствованию, ученость в его время достигла совершенства. Его власть была беспредельна, подданные повиновались беспрекословно, царствование его было долгим, а царство — обширным. К стране его не было пути завистливому тирану и злоумышленнику; злокозненный враг не смел обратить взоры свои на его государство. Он всегда был послушен голосу справедливости и покорен разуму, часто слушал он рассказы и повествования об ушедших из этого мира, об их делах и подвигах. Слава о его благочестии и молва о покорности ему придворных и слуг дошли до всех царей того времени. Слова друзей и красноречие приближенных распространили среди всех людей славу о благополучной жизни его подданных и процветании страны.

От самого младенчества — венца жизни и новолуния века — до утра седины — провозвестника прощания с этим миром — он ступал только по пути благосклонности к подданным, стараясь облегчить участь слабых мира сего. Он не сделал ни одного шага по тропе корысти и прегрешения в жажде богатства; его внимание целиком было посвящено делам подданных; он привел в цветущее состояние и земли и воды своей страны предельным правосудием и безграничной справедливостью. Счастливую судьбу его объясняли удачным расположением звезд в орбите *3ухаля, а цари других стран писали комментарии о благородных свойствах его натуры на полях книг об управлении государством и следовали его примеру в стремлении к различным знаниям и наукам. Они восхваляли его в таких словах:

Он водил дружбу с выдающимися учеными и совершенными *надимами, проводил время в кругу мудрецов этого мира, самых ученых мужей среди потомков Адама. Он отрекся от страстей и вожделений, отказался от всего недозволенного и запретного, расходовал свое время только на добрые деяния, посвятив себя исключительно благим делам. Он был глубоко убежден, что мирские блага, являясь обманом, фальшью и вымыслом, по природе своей непостоянны. Прозорливый разум нашептывал ему стихи:

Сопоставляя ясные доводы и убедительные доказательства, он пришел к заключению, что тяготы и трудности у подданных страны следует устранить так, чтобы бог остался доволен, ибо последствия несправедливости пагубны и влекут за собой тяжкие муки:

Глашатай дневных и ночных поступков кричал ему: «Тот, кто, занимаясь делами государственными, будет предаваться веселью и забавам, у кого не достает справедливости и разума, кто лишен благородства и учености, уподобится земледельцу, который, засеяв поле, по беспечности не напоит водой посевы, тем самым обрекая труды свои и семена на погибель. Пожалев воду арыка, он уронит свою честь, самую основу своего благоденствия он отдаст на волю превратностей судьбы, и уста судьбы скажут ему:

Если же глава государства упустит из рук бразды правления царством и делами его, во хмелю невежества забудет о благодарности богу, то царство его от пьянства и разгула начнет приходить в упадок. И тогда он вспомнит выражение: «Как часто, подчинившись голосу страсти на один час, мы платим за него долгими днями скорби», а враги начнут строить коварные планы против его государства— даже слабые противники только и ждут злой минуты — вельможи пренебрегут ради собственной корысти религией и верностью царю и ввергнут подданных в бедствия. Страна тогда разорится, подданные разбегутся, и настанет междуцарствие, распространятся нужда и нищета. А правитель такой страны будет похож на того мужа, который покрывает крышу глиной, вырытой из-под фундамента дома, чтобы дом рухнул как можно скорее. Ведь говорят же: «Царь, который наполняет свою казну имуществом подданных, подобен тому, кто мажет крышу своего дома глиной, взятой из-под его фундамента».

Судьба же произнесет такой *бейт:

Падишах Курдис поступал по справедливости и правосудию и содержал подданных под сенью шатра благосклонности, защищая их от невзгод и напастей своим неослабным вниманием, так что в его владениях и краях сокол уживался с куропаткой, а волк стремился к миру с овцой:

Чашу учености, наполненную в погребке благосклонности, нужно преподносить ученым; освежающий напиток из мастерской справедливости нужно дарить из числа подданных вольноотпущенникам. Когда государь, наследуя царство, получает казну, то ее следует употребить на созидательную деятельность, отказавшись от тщеславия. На царских же приемах пусть приглашенные провозглашают: «Да благословит бог! Да продлится твоя жизнь!» Когда же ковер владычества на царском полу будет свернут, когда весенние дни юности сменятся зимними, которые принесет зима старости, когда имущество перейдет к наследнику, то свеча жизни начнет меркнуть, а светильник надежд будет погашен вихрем смерти. И тогда судьба произнесет *бейты:

Каждый день с самого раннего утра до захода солнца, от исчезновения темноты до наступления вечера царь сидел в приемной для жалобщиков и решал государственные дела. Когда же зрачки дня окрашивались *сурьмой мрака и звезды начинали полировать зерцала вышнего мира, он уединялся с частью своих приближенных в отдаленном покое и говорил: «Пока не настало утро расставания и звезды юности не закатились на западе седины, не будем терять времени в ночь свидания. Ведь тот, кто в момент расставания не помнит о сладости единения, не ведает о сближении и отдалении и не тревожится о свидании и разлуке»:

Однако, поскольку в яйце царства не было зародыша, падишах все время проводил в думах и размышлениях, непрестанно повторяя: «Древо владычества лишено главной ветви, а у основы величия нет вершины. Если десница смерти свернет ковер надежд, то рухнут четыре опоры, на которых зиждется царство».

И вот однажды, когда сидел он, охваченный этими мыслями, к царскому престолу явилась для услуг одна из невольниц его гарема. Прозорливость и проницательность ее считались совершенными, она была украшена благородством вкуса и искусностью. Она заметила на челе падишаха следы задумчивости и недовольства, но не сочла возможным спросить, ибо сдерживали ее благородный нрав и понимание обязанностей слуги: ведь расспрашивать о помыслах и секретах царей не приличествует умным людям. Но поскольку шах продолжал пребывать в задумчивости, а грусть его становилась все приметней, она начала осторожно расспрашивать и осведомилась о причине перемены настроения падишаха:

— Да будет жизнь шаха по милости творца столь же продолжительна, как вечность. Слава богу, мир процветает благодаря справедливости шаха, а народ облагодетельствован его милостью. Страна благоустроена справедливостью и правосудием шаха, а подданные не ведают забот и печалей. Друзья стремятся к тебе, зато враги стараются обходить стороной это царство. Павлин благоденствия красуется в саду благополучия, *Симург владычества грациозно расхаживает в саду счастья. Во всех концах, во всех краях мира гремит слава о справедливости шаха, на суше и на море, во всей вселенной говорят о его благородстве:

— Падишах — да будет он всегда склонен к добру — расстроен, пребывая в гареме этого *Ирема, удручен в кущах этих садов. На августейшем челе, что является страницей счастья и заглавным листом величия, видны следы расстройства и печали. Какова же причина этого расстройства, в чем источник печали? Если шах доверяет своей рабыне, пусть соизволит рассказать, чтобы я могла повиноваться и служить ему по мере возможности и своих способностей и стереть с зеркала великодушных помыслов пыль забот и гнетущих мыслей.

Услышав эти прекрасные речи и убедившись в благородстве помыслов рабыни, которая и раньше оказывала ему услуги и пользовалась у него полным доверием, падишах сказал:

— Причина моих помыслов и удрученного состояния порождена не страхом перед врагами государства и не зависит от повиновения князей страны, ибо твердыня моего царства — это справедливость. А ведь основы каждого государства и фундамент любой страны покоятся на справедливости и правосудии. От зависти друзей и от козней врагов эти основы защищены благочестием, от вражеского вторжения и от нападений противника они прикрыты навесом безопасности:

— Но знай, что у судьбы нет серьезного без смешного, нет назначения без смещения. Она вслед за радостью приносит несчастье, вслед за счастьем погружает в горе, и человек неизбежно когда-нибудь вкусит чашу смерти и снесет удар меча, прекращающего жизнь.

— Как бы там ни было, а придется однажды услышать призыв смерти и волей-неволей расстаться с царством, ибо нет весны без осени и свидания без расставания. А у меня нет наследника, который занял бы мой трон, защитил бы царский сан от посягательств врагов, уберег бы его от козней недругов и коварства противников. Подданные моей державы за время моего правления привыкли к процветанию страны, благополучию, покою и безопасности, обычными стали для них благосклонность и покровительство. Их отцы и деды вкушали пищу хорошего обращения, их сыновья и дочери были вскормлены в колыбели моего царства молоком великодушия. Если их покорит падишах-тиран и на них подует ветер гнева, как они будут коротать свои дни под зноем событий и в жаре тирании и гнета? Как они смогут поддерживать огонь светильников благополучия в длинные зимние темные ночи, когда навеки закатится солнце моего царствования?

Выслушала рабыня его речь, на глаза ее навернулись слезы сочувствия, она тяжело вздохнула и промолвила:

— Да не настанет никогда тот день, когда невеста державы лишится украшений справедливости шаха, когда спадут с нее одежды шахского благородства и великодушия. Будем надеяться, что по милости творца нам, рабам, достанется в удел долговечность царствования шаха. Да не случится так, чтобы нам пришлось услышать каркание ворона, предвещающего расставание. Если же падишах мечтает о достойном наследнике и мужественном сыне, то это желание исполнится благодаря чистоте помыслов, искренности обета и упованию на чертог всевеликодушного и всемилостивейшего. И поскольку желание и цели твои — покой бедных, благополучие подданных, благосостояние людей и их благоденствие, то исполнение твоей молитвы не будет делом удивительным, так как сказано самим Аллахом: «Молитесь мне, и я отвечу вам».

Услышав ее слова, шах послал дары отшельникам и аскетам, дал много обетов и стал молиться дольше, чем предписано религией. Когда же *царь странников скрылся, словно *Симург, за горой *Каф горизонта и звезды рассыпались жемчугом на *первом небе, падишах, уединившись в благословенном и священном месте, совершил положенные молитвы и коленопреклонения. Он униженно и смиренно шептал свою просьбу, подавал в вышний дворец свое прошение со словами: «О великодушный! Упавшие в пропасть скорби и блуждающие в долине грехов ищут помощи и покровительства у твоего великодушия. Скрытые мысли и тайны открыты тебе. Твоему великодушию подобает удовлетворить мою просьбу».

Когда же на востоке забрезжил рассвет и показались знамена солнца, а стяги *Тира и *Нахид исчезли, шах уединился с рабыней. И веление судьбы пришло в соответствие с чистотой намерений, от соединения родителей смешались жидкости, и скакун семени выскочил на путь милосердия. Прошел срок беременности, настала пора колыбели и пеленок. Из раковины милосердия появилась царственная жемчужина — Юсуф своего времени по красоте, Мессия в колыбели по совершенству. Ребенок был развит, его тельце было стройным, черты его личика отличались благородством, а на лбу лежала печать величия души. Разум человеческий видел в нем черты, присущие лишь владыкам, а рассудок замечал в нем блеск великодушия и величия и будто говорил:

Когда этот плод вышел из цветка бытия, благословенный зародыш из белка милосердия вышел на поле, шах во исполнение своего обета и для полноты радости роздал несметные богатства и щедрые дары. Затем он повелел мудрецам-звездочётам составить гороскоп рождения царевича, определив местонахождение звезд зенита, положение небесных сфер, точное движение планет и планеты, владычествовавшие над созвездиями, а также «тройные» и «шестерные» сочетания планет, их соединения и противостояния, выявить пути убеждения и совершенства и, наконец, точно указать знаменательные даты — годы и месяцы — в предстоящей жизни царевича.

Звездочеты и мудрецы изучили события годов и месяцев и сообщили шаху:

— Будь доволен и живи вечно! Этот ребенок будет честью рода своего и славной памятью об ушедших царях этой династии. Он воскресит их величие славными деяниями и достойными свойствами своей души, будет почивать на подушках страны и постели государства так долго, как *Фаридуй и *Джамшид, будет управлять державой и превзойдет всех царей земли знаниями, мудростью, щедростью, великодушием, нравственными достоинствами и добродетелями. Когда сыну твоему исполнится столько-то лет, его жизнь подвергнется опасности, но по милости бога и усердию государя эта опасность минует его, эта неприятность будет преодолена и ему будут сопутствовать счастье, победы и успехи. Ни одна пылинка не осядет на страницы его совершенства, и не будет он знать ничего дурного.

И вот приставили к *шахзаде честную, благородную, чистую помыслами няню, чтобы она вскормила и взлелеяла его. Мальчик стал расти, и когда ему исполнилось двенадцать лет, падишах отдал сына учителю, чтобы тот выучил его обычаям царей. Но за десять лет шахзаде не научился ничему и ничего не уразумел. Шах в большом огорчении вызвал к себе мудрецов и обратился к ним за советом:

— Цари обязаны знать искусство правления и политики, должны обладать знаниями и справедливостью, здравым рассудком и трезвым умом, умением ладить с сановниками, способностью отгонять врагов государства, сокрушать недругов страны, наказывать завистников, поощрять праведных, унижать врагов, преодолевать трудности и разрешать затруднения. Они обязаны постигать законы управления страной, руководствуясь обычаями величия, религиозными установлениями, благосклонностью к друзьям и умением наказывать проступки слуг. Ведь бразды правления можно удержать только благодаря совершенству ума и умелому управлению, благодаря накоплению советов и свершению благих дел.

— Пусть каждый из мудрецов приложит свои усилия в этом важном деле и окажет мне этим важную услугу, — продолжал шах, — пусть он проявит сочувствие и научит будущего государя тонкостям наук и мудрости и тем самым осчастливит и облагодетельствует его знанием справедливости и благородства, так чтобы при посредстве этой мудрости и этих знаний шахзаде стал достойным царского трона, ибо как бы белый сокол ни был способен от природы, на его ноги не наденут золотых колокольчиков и не посадят его на десницу царя, пока он не испытает тягот обучения и не пройдет школы дрессировки. Также и золото и серебро, когда их извлекают из рудника, бывают смешаны с породой.

И пока их не расплавят в тигле и не отделят от них породу пламенем, они не очистятся и не будут годны на браслеты невест и венцы шахов.

Мудрецы и везиры восславили шаха. Они одобрили и похвалили его рассуждения и ответили:

Побег, выросший на лугу царства, воспитанный в саду падишаха, распространит при легком дуновении свое благоухание по всему свету, когда обильные дожди из туч знаний смоют пыль беспамятства и забвения с листьев его деревьев и цветов.

Из тысячи мудрецов выбрали семерых и поручили им заняться этим делом. Три дня и три ночи просидели семь мудрецов, гадали и думали, и составляли гороскоп шахзаде. Каждый из них выказывал свое предположение, но никто не разрешил загадки, и пришли они к такому заключению: «Если царевич за десять лет не уразумел в науках ничего, если его природа не впитала поучения и наставления, хотя юный возраст и благоприятствовал этому, если его натура не приобщилась к изучению наук и постижению их, если она не поддалась воздействию, то теперь уж он и вовсе не сможет воспринять учения. Ибо, если железо пролежит некоторое время на мокрой земле, то оно покроется ржавчиной, а если пролежит еще дольше, то целиком заржавеет, и тогда уже ни огонь, ни шлифовка не помогут ему. Точно так же, если побег, выросший кривым, попытаться выпрямить долгими усилиями, то он сломается, и потраченные на него труды пропадут даром».

Синдбад же — один из этих семи мудрецов — сказал:

— В гороскопе этого мальчика значилось несчастье. Но теперь оно уже исчезает. Я возьму его к себе и обучу всем наукам, ибо человеческая сообразительность способна поймать летящую птицу, извлечь рыбу из глубин морей и приручить диких зверей.

— Синдбад, — сказали мудрецы, — превосходит всех нас своими знаниями. Среди нас нет более ученого, чем он, ибо все его время поглощено приобретением знаний и изучением наук. Каждую выдрессированную птицу он возвышает до *Симурга и павлина, каждую красавицу, которую он наряжает своим разумом и облагораживает своим характером, он возносит до солнца и луны. В его душе — вдыхание Мессии, действие его взгляда подобно эликсиру.

— Хоть я и мудрец, и ученый, — отвечал Синдбад, — но все же я не обольщусь вашими речами и не поддамся лести, как это случилось с той обезьяной, которая угодила в силок из-за речей лисы.

— Расскажи нам об этом, — попросили мудрецы.

Рассказ об обезьяне, лисе и рыбе

Синдбад начал:

— Рассказывают, увидела как-то лиса, что на дороге лежит рыба, и задумалась: «Ведь здесь нет поблизости ни моря, ни реки, ни лавки рыбака или охотника, — как же здесь могла очутиться рыба? Она здесь лежит неспроста, не без умысла».

И она не стала трогать рыбу, а пошла дальше. Шла она, шла и встретилась с обезьяной. Лиса поздоровалась, оказала обезьяне должное почтение и сказала:

— Все животные — и травоядные и хищные — отправили меня к тебе с поручением. Они говорят: «До сих пор царем зверей был лев. Но он стал притеснять нас и проливать невинную кровь, и мы хотим низложить льва и вручить бразды правления тебе. Если ты согласна и хочешь принять на себя эту почетную обязанность, то приходи к нам».

Мечта о царстве вскружила обезьяне голову, и она, не медля, отправилась с лисой. Когда они приблизились к тому месту, где лежала рыба, лиса остановилась, воздела молитвенно лапы к небу и воскликнула:

— О владыка! Ты даруешь мозгу разум и глупость, посылаешь сердцу знание и невежество. Сказано ведь всевышним богом: *«Даруют мудрость тому, кто ее желает, а тот, кто приобрел разум, уже приобрел много благ». Если воистину выбор пал на обезьяну, то яви нам свое знамение, какого ни один осчастливленный еще не видел!

Не успели они пройти и несколько шагов, как увидели ту самую рыбу.

— Бог велик, и *Джафар — его халиф! — воскликнула лиса. — Вот указание на то, что моя молитва услышана. Вот это знамение и чудо! Ты достойна этого блага!

Обезьяна приняла эту хитрость за чистую монету, важно подошла к рыбе и протянула лапу. Тут вдруг затянулись петли силка, крепко запутались и связали ноги обезьяны. Рыба же выпала из ловушки. Тогда лиса подошла ближе и стала уплетать рыбу.

— Что ты ешь и что это держит меня? — спросила обезьяна.

— Цари неразлучны с оковами и темницами, — ответила лиса, — а подданные неизбежно нуждаются в глотке и куске.

Выслушав притчу, мудрецы опять стали хвалить Синдбада:

— Синдбад во всех областях безусловно превосходит других, он раньше других начал изучать основы каждой науки, углубляться в их разветвления. Красота его духа всегда украшена локоном и родинкой учености и мудрости, а в цветнике его речей не растут шипы и ложь.

— Я не скажу, — промолвил Синдбад, — что я ученее вас, и не скажу, что невежественнее. Но скажу так, как сказал верблюд волку и лисе.

— Что это за история? — спросили мудрецы. — Расскажи нам.

Рассказ о волне, лисе и верблюде

— Рассказывают, — начал Синдбад, — что в давние-давние времена подружились в пути верблюд, волк и лиса и отправились вместе странствовать. А из припасов была у них всего-навсего одна баранья почка. Шли они так, пока не устали от долгого пути. Зной и жажда становились все сильней, да и голод начал одолевать их.

И вот остановились они на берегу реки и заспорили из-за этой почки. Каждый всеми правдами и неправдами доказывал свои преимущества в правах на нее. Наконец, порешили, что почка достанется тому, кто старше.

— Меня мать родила, — начал волк, — за семь дней до сотворения мира всевышним богом.

— Это правда, — вмешалась лиса, — я была там в эту ночь, держала светильник и помогала твоей матери.

Услышал верблюд такие речи волка и лисы, вытянул шею, схватил почку и сожрал ее со словами:

— Тот, кто увидит меня, сразу поймет, что и я не вчера родился, что я намного старше вас, повидал на свете побольше вашего и больше вас перетаскал тяжестей.

Все мудрецы порешили на том, что ключ той загадки— в руках у Синдбада, и уведомили об этом шаха. Тот приказал привести Синдбада.

Синдбад был принят с почестями и удостоен милостивой беседы.

— Этот ребенок, — сказал шах, — жемчужина страны, средоточие ценностей царства, источник радости и основа веселия для меня. На продолжении всей моей жизни — это единственный плод в моем саду. Ты должен воспитать в нем высокие нравственные качества, научить его достойным поступкам, правилам политики и законам управления, обычаям царей и тонкостям религиозных установлений, так чтобы он стал образованным и приобрел опыт. После величия и мудрости великодушного и всемилостивейшего бога я всецело полагаюсь на твое умение и способности. Когда же плоды твоего обучения скажутся на состоянии и поступках царевича, тебе будет уплачено по обычаю великодушных.

И вот Синдбад стал заниматься с шахзаде. Он растолковывал ему все тонкости, извилины и трудности наук, приводил доводы и доказательства и доводил их до его царственного слуха. Но поскольку шахзаде был еще очень юн, то эти жемчужины и редкости пропускал он мимо ушей, и сердце его не лежало к изучению наук, не склонен он был изнурять себя, повторяя их.

Так прошло некоторое время, но в сокровищнице груди шахзаде не прибавилось сведений. А Синдбад жертвовал ради него терпением и прилежанием знания, что хранил он в своем мозгу.

Он проводил дни и ночи в надежде, ожидая, что придет, наконец, благоприятная минута, и беспрестанно повторял: «Быть может, бог проявит впоследствии что-нибудь».

Доложили об этом шаху. Тоска охватила его благословенные помыслы, и он подумал: «Полировщик своим старанием и усердием за несколько дней превращает темное железо в зеркало. Он доводит его до такой гладкости, что оно отражает добрые качества, подтверждая слова: *он изваял вас, и ему понравились ваши формы», и становится пробным камнем человеческих достоинств, так что при его посредстве можно читать славные *айаты владыки и видеть, как овладевают божественным промыслом. А ведь элементы, из которых состоит тело моего сына, не тверже железа и не темнее его. Должны же оставить на них след искусство обучения и терпение, с которым переносит все это мудрец».

Потом он прочитал про себя такие стихи:

И задумался шах над этим, так что следы дум проступили на его челе. Везиры и приближенные стали доискиваться причины этой задумчивости, опросили:

— Почему изменилось настроение повелителя?

Он ответил:

— Да, радостное состояние — это *Анка, покинувшая родину, красный фосфор и желтый изумруд. Каждый человек грустит и печалится по мере своих забот:

И шах продолжал:

— Знайте же, что гнетут меня заботы о моем сыне и огорчен я из-за него. До сих пор я надеялся, что в саду его природы из семени знаний вырастет побег разума, что на лугу его сердца взойдет прелестная зелень, что он прославится в науках. Но Синдбад, оказывается, бил молотом по холодному железу и рисовал на поверхности воды. Ведь правду говорят:

— Если крикнуть в горах, то раздается эхо, если вырыть на песчаном холме колодец, то появится в нем вода. А ведь польза обучения и воспитания должна была быть не меньше этого.

Потом он велел привести Синдбада и обратился к нему с такими словами:

— Когда объездчику поручают необъезженную лошадь, то он укрощает ее своим искусством, обучает ее, приучает слушаться повода, стремени, и она повинуется его воле. И пропадает ее необузданность, которая является признаком дикости, и оставляет она свои звериные повадки — безудержное ржание и резвость свою. И все это — за короткий промежуток времени. Так почему же натура шахзаде, который происходит из сада благородных и возвышенных, за столь продолжительное время, при столь усердном обучении и стремлении его самого не воспринимает науки и знания? Почему не приносит плоды побег, являющийся украшением веры и державы, красой сада царства и народа? Может быть, при воспитании этого дорогого создания ты допустил какую-нибудь оплошность?

Выслушав это, Синдбад встал, попросил у шаха и присутствующих разрешения высказаться и промолвил:

— Пусть вельможи и сановники царя живут под его сенью, и пусть ширится его величие! Если будет позволено, то я выскажу свои извинения.

— Говори! — приказали ему.

— Да не скроется от благородного внимания вельмож — звезд неба просвещенности, базилик сада справедливости, — начал Синдбад, — что этот восхвалитель великой державы обладает глубокими познаниями в отраслях наук и ветвях мудрости, правильно понимает жизненные явления, что он провел все свое время, обучаясь и обучая, получая наставления и наставляя сам. Если и есть здесь промахи, то это не по моей вине. Я принял все меры и проявил все терпение, которое только можно вообразить. Но без поддержки неба и помощи господа, одной лишь человеческой хитростью не достигнешь желанного счастья, все приемы воспитания не могут заменить лучей судьбы, желаемое не снимет покрывала с лица своего бытия. «Не каждый, кто ищет и старается, находит, не каждый, кто уходит, возвращается».

— Когда я думаю о смысле происходящего, — продолжал Синдбад, — то дело шахзаде напоминает мне историю слона, его погонщика и падишаха Кашмира.

— Что это за история? Расскажи нам, — попросили присутствующие.

Рассказ о кашмирском шахе и погонщике слона

— В давние времена, в прошлые века, — начал Синдбад, — в Кашмире — указателе *обитаемой четверти вселенной и заглавном листе центра обитаемой земли — царствовал один падишах. Он прославился своей справедливостью и правосудием, был известен своим беспристрастием и правдивостью, а также величием помыслов, всегда достигал он своей цели, всегда выплачивал воинам жалованье, а военное снаряжение в его царстве славилось своим совершенством. У него было несметное число боевых слонов. В походах паланкин его ставили на спину слона, и поэтому каждый обычный день старший погонщик проводил перед ним слонов.

И вот однажды охотники изловили дикого слона, быстрого в беге, но с тяжелой поступью, стремительного, ревущего, как гром, мечущий молнии. Он казался горой *Бисутун, опирающейся на четыре колонны, или же тучей, которая вместе с метеором низвергается с зенита на землю. Кто бы ни увидел его на просторе, сказал бы:

По движениям — ветер, по быстроте — огонь, подобен горе и облаку подобен, быстрый, как метеор, со стальными копытами, с булатными бивнями, с натурой тигра, сердцем льва, грозный, как туча, как горная лавина, стремительный, как молния, страшный, как пламя, он словно поток низвергался с горы и словно языки пламени поднимался вверх:

Увидел падишах его стать, и понравился ему слон безмерно. И приказал шах главному погонщику выдрессировать его, обучить останавливаться на полном ходу, скакать галопом и бежать рысью, нападать и отступать, чтобы стал он пригодным и для сражений, и для царских шествий.

Погонщик повиновался и в течение трех лет обучал и дрессировал слона, как велел шах. Когда же окончился срок обучения, падишах велел привести слона пред свои очи, чтобы самому прокатиться на нем и проверить результаты обучения.

Как только шах взобрался на слона, тот прыгнул, словно лев, и вихрем понесся в степь. Он носился по горам и долам, как дикий зверь, как кабан, он летел, как буран, как порывистый ветер по пустыням и степям. Он бежал так от восхода до заката солнца, а шах на нем, пораженный и испуганный, был подобен птенцу птицы *Анка на вершине горы, пене на гребнях морских волн. Как ни пытался он остановить слона, это намерение не попало в круг исполнения, не совпало с центром возможности, и из-за непрерывной скачки и безостановочного бега животного шаху не было возможности сойти. И так продолжалось до самого вечера, когда слону захотелось есть и он просто изнемог от голода. Он двинулся по проторенной дорожке к своему загону, жилищу, с которым он свыкся. Войдя туда, слон успокоился.

Шах сошел со слона и, придя в ярость и гнев, приказал бросить погонщика под ноги животному, чтобы слон растоптал его.

Погонщик увидел, что шах в гневе и намерен его наказать, понял, что в нем бушует пламя и кипит все его нутро, и подумал: «У моря нет соседа, а у царя нет друга».

И вот уж увидел он себя связанным по рукам и ногам, потерял всякую надежду на жизнь и проговорил:

— Да будет дозволено мне сказать несколько слов, — быть может, вода благоразумия шаха погасит пламя его гнева, а взывающий к благородству доведет до его слуха слова: *«Блаженны подавляющие свой гнев и прощающие людей». После этого он стал молить и заклинать:

Он распростерся лицом в прахе унижения и сказал:

— Если шах не придает значения услугам и давней преданности своего раба, если он не прощает ради детей, которые осиротеют, и жен, которые овдовеют, то все же недостойно его справедливости без причины так наказать раба и окрасить кровью, пролитой кинжалом, волосы, поседевшие за годы продолжительной службы. Ведь беспристрастность и правосудие шаха сегодня служат примером для всех царей мира, из его славного дивана они получают грамоту на нелицеприятие и правосудие, к писцу его великодушия они обращаются за разъяснением и с просьбой о пожаловании уделов по справедливости.

— А разве может быть больший проступок? — спросил шах. — Ведь я приказал обучить и выдрессировать этого слона. А он по прошествии трех лет остался таким же диким и необузданным.

— Да будет известно высокочтимому вниманию, что ваш нижайший раб при дрессировке и обучении не был нерадив, а учил слона всем правилам, ходьбе и остановкам. Если падишах прикажет снять путы с рук и ног раба, то сможет воочию убедиться в правдивости этих слов: я наглядными примерами покажу, что воля и веление шаха были исполнены.

Когда шах выслушал эти слова, пламя его гнева поубавилось, и он приказал снять оковы и путы с рук и ног слуги. Погонщик тут же взобрался на слона и попросил принести охапку сена и кусок раскаленного железа. Как только принесли все это, слон, который очень проголодался, протянул хобот к сену, но тут погонщик крикнул: «Не бери сено, на — железо!» Слон хотел было схватить железо, но погонщик снова закричал: «Не бери, наступи на него ногой!» Слон только собрался наступить ногой на раскаленное железо, как погонщик приказал: «Не наступай, а поклонись шаху». И слон отвесил шаху поклон.

После всего этого погонщик поцеловал землю перед шахом и заговорил:

— Да продлится жизнь падишаха в совершенстве его достоинств, в вечном могуществе! Я смог научить этого слона тому, на что способны его шея, его передние и задние ноги, его хобот. Но я не смог обучить его тому, что зависит от его сердца и его натуры, ибо это недоступно мне, и я не властен над этим. И, быть может, в том, что слон упрямо не повиновался поводьям падишаха, была воля небес. А человеческий разум неспособен понять сокровенные тайны судьбы и невидимые действия рока. Явление, которое нисходит из высшего мира в низший, не может быть преодолено какой-либо тварью: *«Когда Аллах захочет причинить зло какому-либо народу, оно неизбежно».

Услышав доводы погонщика, шах простил его.

— Я — нижайший раб шаха, взлелеянный его милостями и поминающий его в молитвах, — продолжал Синдбад. — До сегодняшнего дня и мое мирское счастье, и счастье моей веры покоились под сенью милостей и благодеяний шаха. Под покровительством его сострадания, под защитой милосердия я раскрывал сокровенные тайны и преодолевал трудности. Когда лучезарные помыслы падишаха доверили этому нижайшему рабу честь обучения своего дорогого сына, то я приложил все старания и усилия, какие только были возможны. Однако десница отрицания возложила на его чело тайну из тайн, вверенных роком и спрятанных судьбой, и зачеркнула его очки в игре в кости. А ведь ни одно создание не может состязаться с волей небес ни в верховой езде, ни в игре в *чоуган на майдане. Теперь же счастливое сочетание звезд отражено в гороскопе шахзаде; я до последнего времени пристально смотрел и ждал удобного случая, ждал этого часа. Я сопоставил астрономические таблицы, изучил и проверил время наступления счастливого момента, я долго ждал достижения этой цели, и теперь по воле рока и благодаря счастливому сочетанию звезд и милости творца я берусь в течение шести месяцев обучить шахзаде всем обычаям царей и этикету владык, внушить ему высокие нравственные качества и похвальные свойства характера, посвятить его в тонкости наук и изящных манер, тайны астрологии и глубины астрономии, познакомить его с редкостями медицины и дать ему кое-какие познания в искусстве изготовления лекарств, а также научить его многому другому. Если же я не уложусь в этот срок, то тогда буду достоин всяческих наказаний и кар.

Везиры и *надимы были поражены этими словами.

— О мудрец! — сказали они. — Ты притязаешь слишком на многое. А ведь мудрые сказали: «Каждое неисполненное обещание — это безводное облако, ненаточенная сабля и бесплодное дерево». То, чего не случилось за двенадцать лет, может ли произойти за шесть месяцев?

Тут один из везиров сказал:

— В четырех случаях не следует высказывать ни одобрения, ни осуждения о деле, пока оно не закончится. Во-первых, о кушании, пока оно не переварится в желудке. Во-вторых, о беременной женщине, пока она не разрешится. В-третьих, о храбреце, пока он не покинет ратного поля. В-четвертых, о земледельце, пока он не соберет урожая.

Другой везир продолжал:

— Никакая наука не постигается без помощи таких орудий и инструментов, как непорочность натуры, совершенство сообразительности, сила памяти и любознательности. Но и эти качества останутся под спудом без помощи божией и поддержки неба. Обычаи и законы человеческие таковы, что если в начале роста, в самом детстве, в расцвете юных сил, когда ум и рассудок очень восприимчивы и не перегружены, когда дарование и способности в расцвете, — если в это время человек ничего не постигает в науках, то не постигнет и впоследствии в течение долгой жизни.

— У Синдбада, — начал третий, — глубокие познания в науках, он обогащен ценным грузом искусств. Но мудрецы предохраняют и защищают сад слов, луг речей и цветник мыслей от сора и мусора кривды, оберегают красоту правдивости слов, которая является природным свойством человека, от мерзости лжи и позора фальши. Всем людям страны известно, какая внимательность, какая неусыпность стараний свойственны Синдбаду. Но действия людей зависят от времени. Если ты не посадишь и не подрежешь побег в нужную пору, в месяц *фарвардин, то и земля не будет растить его с материнской любовью, а вода, сколько бы он ни вбирал ее, не явит ему благ молока, и в месяце *урдибихишт он не покроется зеленым райским нарядом.

От этих подобающих случаю речей и искренних слов шах вновь обрел покой, его волнение улеглось, и он сказал:

— Как говорится, «прошлое не поминают». Теперь тебе надлежит справиться с этой задачей и оградить правдивые слова от превращения в неверную ложь, ибо великие мужи сказали: «Неисполняющий обещания подобен *иве: у нее зелень, свежесть и красота, но приносит она лишь цветы, а не плоды».

Синдбад поклонился и повел речь:

— Если одно за другим будут следовать благосклонное внимание, великодушные милости и благодеяния падишаха, если они не прекратятся и будут постоянны, то исполнятся все цели, и осуществятся все желания. Ведь ученые мужи сказали: «Мудрец не должен останавливаться в городе, в котором нет пяти вещей: во-первых, справедливого государя и строгого и властного правителя; во-вторых, проточных вод и тучных земель; в-третьих, ученых, обладающих практическими знаниями и наделенных умеренностью; в-четвертых, искусных и сострадательных лекарей; в-пятых, щедрых благотворителей». Благодарение Аллаху, что все это есть в нашей стране благодаря величию и счастью нашего справедливого падишаха. А шах подобен пламени: чем ближе к нему, тем больше опасности сгореть, но чем дальше от него, тем меньше милостей и благ.

После этих слов Синдбад вышел и приказал построить дом ровный и прямой, как куб, а стены его покрыть алебастром и раковинами. На одной из внутренних граней куба он нарисовал изображения знаков зодиака, неподвижных звезд и планет, начертил знаки градусов, минут, секунд, утроения, учетверения и упятерения звезд, изображения апогея и перигея, зенита и надира, счастливого соединения и сочетания звезд, треугольного, четырехугольного и шестиугольного положения звезд.

На другой грани описал разновидности мирских отношений, деление на группы людей с достойными свойствами души: благовоспитанных, образованных и богобоязненных.

На третьей грани он перечислил виды недугов, названия лекарств, их свойства и пользу, приносимую ими, разновидности болезней, группы темпераментов и тому подобное.

На четвертой грани он описал разновидности тонов и виды звуков, понижение звука, промежутки между двумя звуками, движение их, удаление и приближение, характеры струн, соединения тонов и метров.

Еще на одной грани начертил он геометрические фигуры: треугольник, четырехугольник, многоугольник, окружность, дугу, кривую и прямую линии.

И, наконец, еще на одной изложил правила управления и порядок наказания, законы справедливости и обычаи беспристрастности.

В течение шести месяцев он велел шахзаде прилежно изучать все это. Шахзаде преодолел много трудностей, проявил прилежание и претерпел все тяготы учения. Его зрение воспринимало фигуры и формы, а слух ловил все тонкости наук и изюминки мудростей, так что по прошествии указанного срока он запомнил и закрепил все выгоды и преимущества, диковинки и чудеса, редкости и тонкости, украшения и жемчужины наук.

Когда окончилось определенное на то время и настал назначенный срок, Синдбад сказал шахзаде:

— Завтра я отведу тебя к отцу. Там ты покажешь ему приобретенные тобой знания, продемонстрируешь то, что ты запомнил, и тем самым докажешь и подтвердишь свое право на царскую власть и управление государством.

Затем Синдбад направил по этому случаю астролябию на солнце и долго изучал градусы гороскопа. Гороскоп шахзаде предсказывал несчастие и опасность в течение следующих семи дней. Синдбад удивился и произнес:

— Я предвижу, — добавил Синдбад, обращаясь к шахзаде, — удивительные происшествия и странные события. Если в течение этих семи дней ты скажешь кому-либо хоть одно слово, то это повлечет за собой твою гибель. Если я поведу тебя к его величеству, то ты подвергнешься опасности. А если не поведу, то меня постигнет кара падишаха. Найти выход из этого положения очень трудно, отвратить судьбу невозможно. Ведь говорят же мудрецы: «Берегись царей! Они считают великим грехом увиливание от ответа и считают пустячным делом рубить шею». Это относится в особенности к такому царю, который

И он продолжал:

— Я полагаю, что для меня было бы самым разумным скрыться на всю эту неделю. А когда пройдут эти несчастные дни, я объявлюсь по воле звезд и благословенного гороскопа. И тогда я докажу свою правоту и добьюсь оправдания. Когда завтра тебя поведут к его величеству на прием, наложи на уста печать молчания, не отпускай поводья каракового коня речи и расслабь стремя молчания. На расспросы не отвечай ни единым словом!

В ту же ночь Синдбад скрылся.

На другой день, когда на просторах неба, словно хвост *волка-сирхана и букеты базилики, появились следы лучей царя звезд, шахзаде отправился во дворец. Но сколько ни приставали к нему с расспросами везиры и надимы, в ответ они не услышали ни слова.

— Может, он стыдится этого собрания, — решили падишах и приближенные, — и потому не начинает речь при нас. Его надо отвести во внутренние покои, — быть может, он заговорит с обитательницами гарема.

А в гареме у шаха была невольница с земными помыслами. Она уже давно была влюблена в юношу, но, не сумев одолеть его непорочность, пребывала удрученной в долине разлуки. И теперь она обрадовалась свиданию с ним. В долгие зимние ночи одиночества, положив книгу любовной тоски на полку разлуки, лелея образ его красоты в сновидениях, она молилась о свидании с ним и произносила:

Любовь, ухватившая ее за полу, схватила и за ворот благоразумия и говорила повелителю страсти: «Если вообще суждено свидание и соединение, то как раз теперь настала пора вытащить из ступни эту колючку и приготовить зелье против этого недуга». С этими мыслями она отправилась к шаху и сказала:

— Если возвышенный разум шаха — источника красоты и начала совершенства — сочтет нужным, то отправит он шахзаде в мою комнату, ибо, когда эта единственная в своем роде жемчужина осиротела после смерти матери, его няней стала я. Я взлелеяла его с материнской любовью, и, быть может, он заговорит со мной и откроет мне тайну своего сердца и свои сокровенные помыслы.

И шах приказал отвести его в покои той невольницы, надеясь, что она подберет ключ к этому замку. Невольница взяла шахзаде за руку, отправилась с ним в уединенный покой и повела беседу. Она заговорила о радостях жизни, о единении и продолжила речь:

— Прошло уже много времени, как твои мускусные арканы связали мое сердце путами гнета и оковами насилия, на приманку твоей красоты попалось мое сердце. И вот сегодня, когда наконец смилостивилась жестокая судьба и счастье открыло эту красу, подай мне руку дружбы. Я вручу тебе эту державу и страну, венец и царскую власть, а слуг и придворных впрягу в ярмо повиновения тебе, если ты дашь мне клятвы и заверения, обещание и слово, что не ранишь и не оцарапаешь лицо дружбы когтями вероломства.

— А как ты приступишь к такому серьезному плану и как осуществишь его? — спросил шахзаде. — Как начать такое рискованное дело? Удастся ли тебе решить столь трудную задачу? Как разрешаться все эти трудности? Как втиснуть в пределы возможностей это невозможное?

— Я незаметно отравлю шаха, — ответила невольница, — и возложу на твою голову царский венец.

— Недостойно великих духом и благородных мужей, — ответил шахзаде, — зариться на гарем отца и жаждать женщин, у которых есть брачное ложе. Ни один разумный человек не станет навлекать на себя кару и упреки людей ради удовлетворения страсти и вожделения, не преступит границ дозволенного, не наступит ногой вероломства на главу воздержанности и веры, не уронит достоинства, хранимые обычаями, благородством, религией и благочестием, не станет пренебрегать истиной ради преходящего и мнимого. Если я вымолвлю хоть одно слово в течение этих семи дней, то погибну. Поэтому конь речей моих не может скакать на ристалище. Когда же пройдут эти зловещие и злосчастные дни, то тебя постигнет кара за вероломство, возмездие за предательство, наказание за то, что ты запятнала красоту добродетели шипом измены:

Невольница подумала: «У меня вырвались необдуманные слова, я взялась за дело, не взвесив всего предварительно. Не зная о его тайных помыслах, не ведая о сокровенных мыслях, я наговорила столько глупостей и всякого вздора, противных разуму и противоречащих рассудку! Я выложила все свои намерения, которые могут погубить меня, лишить меня счастья. Ведь правду говорят:

«Свою честь, которую я берегла под покрывалом целомудрия и в одеяниях добродетели, я выставила на позорище, сделав ее мишенью для стрел возмездия дротиков мучения, загрязнила и осквернила ее мерзостью и скверной измены ради вожделения. И если все это дойдет до высокого слуха шаха, то уважение ко мне обернется презрением, почет — позором, а доверие, которым пользовались моя преданность, совершенство в любви, набожность и религиозность, исчезнет, — и все по вине страсти и вожделения, тем более что я замыслила нечто против шаха. А ведь мудрецы сказали: «Три силы не знают пощады: море, огонь и царь». Действительно, беспощадны три: море, которое приходит в волнение, разбушевавшееся пламя и падишах, которым овладел гнев. От пламени и моря можно укрыться, уйти, а от гнева падишаха невозможно уберечься. *Муавия как-то сказал: «Мы — судьба: тот, кого возвысим, возвысится; тот, кого унизим, будет униженным». Действительно, падишахи — это след судьбы и тень величия творца. Те, кого они возвышают, возвышается; тот, кого они унижают, терпит унижение.

«Мудрецы в подобных случаях считали необходимым предостеречь себя. Но уж если получается так, что возникшая опасность превосходит силы мудрого человека, его мощь и терпение, то тогда мудрец, используя свой проницательный ум и здравый рассудок, старается устранить нависшую угрозу путем тонких хитростей и ловких проделок и ставит себя под стену укрытия и покровительство благополучия. При этом говорят покушавшемуся на них недругу и врагу:

«До того как шахзаде натравит на меня сердце падишаха и не дожидаясь, пока тот начнет мстить и принимать меры предосторожности, я, пока не прошли эти семь дней, уроню честь юноши в прах унижения и презрения, придумаю диковинные козни и редкостные хитрости и низвергну его с высоты в грязь. До того как он докажет мою измену, я обвиню его самого в измене и вероломстве и этим спасу себя от ужаса его слов и страха перед грядущим:

И тут невольница быстро разорвала на себе платье, растрепала волосы, исцарапала ногтями лицо и, крича: «На помощь, мусульмане!» — кинулась к шаху, притворившись пораженной в сердце. Она прибежала к месту, предназначенному для жалобщиков, и стала там, проливая слезы скорби и моля о помощи смиренным и покорным голосом:

— О державный царь! О счастливый падишах! — говорила она. — Благодаря тебе павлин справедливости красуется в саду благородства, а *Анка насилия почивает в жилище небытия. Разве подобает, чтобы в годы справедливости и дни твоего правосудия произошло такое насилие? Не дай бог, чтобы твоя благородная душа, источник щедрости и благ, совершила поступок, хоть чем-то достойный осуждения, ибо счастливых царей ни за что не порицают более, чем за совершение подобных поступков. Ведь по мудрому изречению: «Царь — тень Аллаха на земле, к нему да обратятся униженные», — правитель — это счастливая звезда; целуя прах его трона, преклоняются пред ним подданные. Такой правитель всегда с усердием покровительствует рабам великого владыки — да будет мощь его увеличиваться беспрестанно! — всегда обращается с ними хорошо. Такие правители очищают души подданных от ржавчины горя и скорби, и мусульмане благодаря этому пребывают в колыбели покоя и безопасности. А поступки, противоречащие этому, достойны сожаления.

— В чем же заключается насилие? — спросил шах. — Кто совершил грех?

— Когда я повела шахзаде в свои покои, — начала невольница, — я ласково, по-матерински спросила: «О плод падишахского древа! О жемчужина шаханшахской раковины! В чем разгадка твоего молчания? Почему не поет красноречиво попугай твоих речей? Почему соловей твоего языка не рассыпает трели в цветнике слов?». Но получилось похоже на то, как говорят: *«Тысячу раз промолчал, а раз сказал ложь». И он ответил мне: «Причина моего молчания — в неизлечимом недуге и бесконечной разлуке с тобой. Рука любви наложила на мои уста замок молчания и печать безмолвия, ибо «любовь — это то, что запрещает слова и речи». Но вот сегодня шах по счастливой случайности отправил меня в твои покои, а ведь сказано: «Счастье — это счастливая случайность». Да будет тебе известно, что любовь к тебе пронизала все мое существо, пламя страсти к тебе проникло мне в душу и сердце.

«От самой колыбели до сегодняшнего дня я таил в сердце чувство к тебе. Дни и ночи я читаю книгу любви к тебе, запоминаю наизусть стихи и главы священного писания о тебе. Моя душа пленена страстью к тебе, мое сердце клянется в верности тебе. Муки разлуки с тобой велики, радости свидания с тобой неисчислимы:

«О, если бы я знал, что твое жестокое сердце благосклонно допустить меня к единению с тобой, если б я был уверен, что можно достичь *Каабытвоей красоты, то я поверг бы отца во прах мечом или убрал бы его со своего пути ядом и взялся бы десницей страсти за тороки твоего счастья:

— Когда я поняла безудержность этих стремлений, когда услышала этот недозволенный бред, — продолжала невольница, — я решила, что нечистая сила овладела им, что душевная болезнь закралась в него и меланхолия возобладала над его натурой. Ведь ни один благоразумный и благородный человек ни своим разумом, ни характером не приемлет таких недостойных речей и поступков, не сочтет совместимыми ни с положениями *шариата, ни с человечностью, не станет попирать стопой насилия совесть и порядочность, не допустит подобного разврата в гареме падишаха, не навлечет ради удовлетворения похоти и вожделения подобного обвинения на свою честь. Такой человек не станет читать и тем более не начертает сам в своем сердце *сур о захвате власти, *аятов о низложении царя, не возжелает падения государства и гибели падишаха— тени божественного милосердия, украшения благоденствия, средоточия величия, источника облегчения участи всех народов земли, основы процветания четверти всей обитаемой части вселенной, падишаха, совершенное благородство и всеохватывающая справедливость которого начертаны в священном писании воображения и мысли.

Затем невольница, подражая *3улейхе, воскликнула:

— Тот, кто хотел погубить тебя, заслуживает только темницы или же вечных мук!

Услышав эти речи и выслушав ее жалобы, шах пришел в замешательство и удивился. Гневные думы отразились на его благословенном челе. Невольница же, задумав раздуть пламя смуты, умножить волны потока несчастия, наточить меч гнева шаха, продолжала:

— Если бы не мои крики и вопли, упреки и укоры, если бы не власть и величие падишаха, а также страх перед его карой, то он стал бы осквернять мой целомудренный подол и незапятнанное платье, богобоязненную душу и чистое тело, покрытые покрывалом добродетели и порядочности, своей грязью, мерзостью и гнусностью. Меня, самую добродетельную женщину нашего времени, *Марьям этих дней и *Рабиу нашего века, он намеревался раздеть, снять с меня покрывало чести и прикрытие наготы, чтобы достигнуть своей гнусной цели. Я уповаю на справедливость правосудного шаха, я верю, что мои законные обвинения против этого бесстыдника будут учтены, что шах проучит этого наглеца и мерзавца и примерно накажет его за вероломство так, чтобы это послужило хорошим уроком для других бесчестных людей:

Нух сказал о своем сыне Канаане: «О господи, мой сын происходит от меня». Гнев величия и слава могущества падишаха взывали: «О Нух! Поистине он не происходит от тебя. Шип надо вырывать, змею — убивать. Шариат и разум дозволяют отрезать или сжечь для исцеления какую-либо часть человеческого тела, как бы она ни была необходима, если поражена она заразной болезнью (например, оспой, чумой, проказой) или укушена змеей и страдает от боли, чтобы тем самым сохранить другие части тела. Сын для меня равноценен частице тела. Но эта часть поражена заразной болезнью, и ее следует отсечь, коли ради удовлетворения своей похоти он готов погубить мое царство и державу. Ведь сказано:

И он дал знак палачу увести и казнить юношу.

А у падишаха было семь достойных везиров. Все они отличались совершенством мудрости, были всегда готовы подать шаху совет, пеклись о царстве и творили справедливость. На небе державы шаха эти семеро были словно *семь планет. Ось державы и царства держалась крепко и твердо благодаря их верному уму и здравому рассудку, сообразительности и благоразумию.

По благоприятному стечению обстоятельств, благодаря счастливой звезде шахзаде, они как раз присутствовали на приеме у падишаха. Услышав произнесенные речи, все семь везиров собрались в углу зала, чтобы посовещаться.

— Необходимо, — решили они, — поразмыслить обо всем этом.

А старший везир сказал:

— Падишах не должен верить словам глупой женщины, иначе он погубит сына, на челе и лице которого проступают и сверкают черты благородства, свет сообразительности и разумности. Когда же притупится острота гнева и остынет ярость, шах сам будет раскаиваться и сожалеть о своем решении. Но тогда сожаления и вздохи не помогут и не облегчат положения. А позор этот непременно вызовет толки о слабоумии и безволии падишаха, и нас также обвинят в слабоумии и глупости. К тому же, когда падишах раскается в принятом решении и осуществленном наказании, когда он откажется от него, то свой грех и торопливость свою свалит на нас, обвинит нас за свой поступок и накажет.

При этом везир привел пословицу:

Шакал съел виноград — лиса была побита!

— И вот еще что, — продолжал он, — если царский трон лишится шахзаде, у державы не станет достойного наследника, который украсил бы ее. И враг нападет на наше государство, решив уничтожить и погубить нас и разорить жителей нашей страны. Если мы не поразмыслим как следует над всем этим, если не раскинем здравым умом, то вина за все это ляжет на нас.

Но другие везиры перебили его:

— Раз падишах подписал решение, не посоветовавшись и не поговорив с нами, раз он не расспросил нас, то как могут тогда лечь на нас последствия, беды и тяготы за это решение?

— Если вы не последуете моему плану, — отвечал старший везир, — и оставите без внимания мои слова, то вас постигнет то же, что обезьян, которые не послушались своего вожака и потом раскаялись.

— Как это случилось? Расскажи нам, — попросили везиры.

Рассказ о женщине, баране, слонах и обезьянах

Везир начал:

— Рассказывают, что в горах близ города *Хамадана обитало множество обезьян. Был у них и вожак, которого звали Рузбех, опытный, повидавший свет, испытавший и холод, и жару, и добро, и зло. Он жил, согласуй свои поступки с умом и рассудком, и считал себя обязанным печься о своих подданных.

Сидел вожак однажды на вершине горы на камне и разглядывал город. И вдруг увидел он вдалеке, что баран играет рогами с какой-то женщиной. Рузбех подозвал к себе других обезьян и сказал им:

— Странные вещи вижу я!

Те взглянули — правда, на улице баран играет рогами с женщиной.

— Это баран, — заключили они, — играет с женщиной.

— Это неспроста, добром это не кончится, — сказал Рузбех. — Нас из-за этого постигнет несчастье. Надо бы нам забрать своих жен и детей и перекочевать подальше от этой горы.

— Если баран играет с женщиной, — перебили его обезьяны, — что же может случиться? И какой вред нам от этого?

— Я — ваш повелитель и царь, — ответил Рузбех, — и вы должны любить и уважать меня. Я исполнил свой долг, и вам же лучше будет, если вы послушаете меня. Я же, как сказал, так и сделаю: покину эти места.

Он тут же собрал своих жен и детей и перекочевал с той горы в другое место. Обезьяны же, не послушав его увещеваний, сказали:

— Он стар и дряхл.

Но они не знали, что

Они выбрали другого вожака и передали ему бразды правления и право повелевать и запрещать.

Так прошло несколько дней. И вот однажды баран, играя, задел женщину рогом. Ей стало больно, и она ударила животное камнем по голове. Удар оказался сильным, и баран упал на землю без сознания. Придя в себя, он затаил злобу. И однажды, увидев хозяйку около стены, напал на нее, прижав ее рогами так, что она оказалась припертой к стене. В руке у женщины была горящая головня, и она ткнула ею барана. Шерсть на нем загорелась; преследуемый страхом, он вбежал в стойло слонов и стал прижиматься к вязанкам тростника, чтобы загасить огонь. Но тут загорелся тростник, а потом и все стойло. Часть слонов сгорела, оставшиеся в живых получили ожоги.

Донесли об этом падишаху. Тот очень огорчился, вызвал старшего погонщика и спросил:

— Что делать со слонами?

— Со сгоревшими теперь уж ничего не поделаешь, а обгоревших и обожженных надо мазать обезьяньим жиром, пока они не поправятся, — ответил тот.

И падишах приказал воинам поубивать стрелами и камнями всех обезьян на той горе и вытопить жир, чтобы мазать им слонов.

Воины отряд за отрядом покинули город, поднялись на гору и пустили в ход камни и стрелы. Обезьяны пришли в отчаяние и закричали:

— Скажите, почему вы убиваете нас? Мы уже несколько лет обитаем на этой горе и не обидели ни одного живого существа, не сделали ничего такого, за что могли бы подвергнуться чьему-либо нападению.

Люди рассказали им всю историю о баране, женщине, огне и слонах и объяснили, в чем дело.

— Мы достойны худшей участи, — сказали обезьяны, — так как мы не послушали своего старого вожака!

Тут везиры спросили:

— Что же должны мы теперь предпринять? Как следует нам встретить это событие?

— Надо ежедневно одному из нас, — ответил старший везир, — приходить к падишаху и рассказывать ему какую-нибудь историю о коварстве и хитростях женщин. И, быть может, великая опасность и большое несчастье исчезнут, желчь события уляжется благодаря сладкому напитку мудрости, наказание будет отсрочено и ограничится лишь тюремным заключением, злосчастные дни сменятся счастливыми временами, снизойдут милости господа и благословение неба, и сын шаха спасется от гибели:

Когда семь везиров решили изыскать пути для спасения шахзаде, то один из них — *Луна разумом и *Тир рассудком — сказал палачу:

— Отложи казнь шахзаде, пока я не схожу к шаху и не представлю пред зеркалом его разумения наш совет, дабы узнать, что он повелит и прикажет.