Система Ада

ГЛАВА 1

Авантюра была совершенно безумной. Но она задумывалась в России в девяностые годы двадцатого века. И страна, и время тоже были вполне безумными. На смену неповоротливым маразматикам, которых Миша Шмидт и его друзья по причине тогдашнего младенчества плохо помнили, пришли расторопные мошенники. Страшнее прочих был министр обороны. Он считал себя великим полководцем, мечтал о победах и вследствие этого вполне логично гнал полки в бой.

Четверо парней и одна девушка договорились встретиться на Павелецком вокзале в половине первого ночи. Это было самым оптимальным вариантом. Потому что первая электричка отправлялась в четыре с чем-то утра, на конечной станции они как раз поспевали к литерному поезду на Венев. На станции Метростроевская они выходили и уже часам к девяти-десяти могли быть у цели. А там уж как получится.

Первым у расписания пригородных поездов появился Миша Шмидт. От своих немецких, а возможно и еврейских, предков он не унаследовал ни аккуратности, ни особенной сметливости. Ему исполнилось девятнадцать лет. Этим летом он не поступил в театральное училище. Этой осенью у него не наблюдалось никаких уважительных причин для неявки на призывной пункт, где призывника Шмидта ждали через неделю. Но являться туда ему совершенно не хотелось. Хватало и ежедневной сводки новостей, а уж вид одноногого прапорщика, вернувшегося из Чечни, соседа из квартиры напротив, до паники, до истерики давал повод ненавидеть закон о всеобщей воинской обязанности.

Парень с удовольствием скинул с плеч чудовищной величины рюкзак. Чего там только не было. Еда, в основном в концентратах и сублиматах, теплая одежда, фонари и батарейки к ним, свечи… Рядом поставил десятилитровую канистру с бензином для примуса.

Потирая и распрямляя натруженную рюкзаком спину, Михаил закурил и огляделся по сторонам. Ночной вокзал гудел своей обычной жизнью, но чуть приглушенно, уважая насыщенную любовью и преступлениями московскую ночь. Бомжи расползались по своим норам. Один, правда, вероятно слишком пьяный, притулился поближе к дверям, откуда тянуло теплом метро, и нестерпимо вонял. Милиционеры, прошедшие мимо, за человека его не приняли.

По радио объявили отправление астраханского поезда. Друзья по авантюре не спешили.

— Без двадцати час появился Василий Рябченко. Именно он являлся инициатором этой игры. Опасной, надо заметить, игры. С той стороны ставка была сделана — повестки в армию. С их стороны был ход — ставку не принимать.

Василий бросил на землю рюкзак побольше шмидтовского. Да он и сам был поздоровее Шмидта, имел редкую рыжую бороденку и исходил туристом немало километров. Там, куда они собрались, он был уже дважды.

— Жив-здоров? — приятели обменялись рукопожатием. — Я второй, что ли?

— Ну, дык, командир.

— Наше дело правое?

— Я бы сказал — левое.

— Да, — усмехнулся Вася, пощипывая бородку, — скорее левое.

Через пару минут, бренча привязанным к рюкзаку котелком, появился третий участник, Равиль Кашафутдинов. Он еще со школы был самым лучшим другом Рябченко и тоже туристом. Походник, сагитированный Василием, без труда согласился стать и уходником.

Дабы обмануть судьбу, Равиль, единственный из класса, минувшим летом подавал документы в военное училище. Сдал экзамены и забрал документы. Поступил в Пищевой, но был изгнан. И получил повестку.

И лишь когда почти пробил час, появились последние авантюристы — парень с девушкой. Он был красавец, заведомый бабник и компьютерщик. Кроме того, играл на гитаре, которую прихватил с собой. Следом за ним шагала со скромным рюкзачком его верная Катя Зотова. Она полюбила Сашу еще в восьмом классе и ежемесячно, в периоды плохого настроения, клялась себе, что завтра же бросит этого юбочника, выйдет замуж за хорошего человека и начнет новую жизнь. А потом почему-то снова звонила, часами занимая телефон у себя в больнице на ночном дежурстве, выслушивала его объяснения и снова прощала. И теперь была готова на самую опасную глупость в жизни.

Итак, их оказалось пятеро. Несостоявшийся артист, неудачник Михаил Шмидт, отчисленный за прогулы из Геолого-разведочного Василий Рябченко, бывший студент Пищевого Равиль Кашафутдинов, студент-вечерник Элмаша Александр Савельев. Все они, позапрошлогодние выпускники школы, одноклассники, скоро, буквально через неделю, должны были получить одно звание и правовой статус солдаты. Студентке медицинского училища, подрабатывавшей по ночам в больнице, Кате Зотовой это не грозило. А просто хотелось быть рядом с ребятами, с ее любимым бабником. Всех пятерых весьма привлекали жизнь и удовольствия, дарящиеся юностью, и очень не привлекала голодная, злая и опасная армейская служба.

Дома всем сообщили, что уезжают в Сибирь в геологическую партию военно-стратегического значения, и более-менее убедили домашних. Сами же собирались отсидеться не где-нибудь, а под землей — в пещерах. В Тульской области. Через пару недель Катя должна была наведаться в Москву, разузнать, что к чему, ну а дальше…

Глупо, конечно, но не глупее, чем желание остаться в живых.

Они подошли к платному залу ожидания. Октябрьская ночь не располагала к тому, чтобы время до отправления электрички проводить на улице.

— Слушай, а там, в пещере, мы точно не дадим дуба от холода? — спросил Шмидт.

— Эх, старик, — выглянул из-под тяжеленного рюкзака Василий, — здесь скорее дуба дадим. Вот доберемся, и сам увидишь: в пещере идеальный климат. Всегда плюс десять. А если поглубже, то и повыше.

Савельев пытался убедить дежурного по залу, что им всем можно бесплатно, что они едут недалеко, все — бедные студенты из одной многодетной семьи инвалидов войны и труда.

— Ты мне мозги не компостируй, турист, — ответил неожиданно высоким голосом здоровенный дежурный, рыжий, толстый, в военном камуфляже с красной повязкой. — Давай по три штуки в кассу вон ту и проходите.

— Да мы бедные.

— Ну иди работай на благо России, чем без толку по лесам шляться.

Сам рыжий бугай приносил благо России тем, что стоял и не пускал.

В зале ожидания нашелся пустой уголок со скамейкой. Там они и расположились.

— Ой, сколько нам еще куковать. — Катя потянулась и зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Три часа с лишним? Может, перекусим чего-нибудь?

— Из того, что с собой, — ничего, — хмуро заявил командир Василий. Экономить надо.

— Эко-но-мить, — окая, передразнила его Катя. — Вась, ты как этот домовенок из мультфильма. В хозяйстве убыток.

— Женщина глупая, ты не понимаешь, что нам предстоит…

— Ну тогда купим в ларьке. Я не поужинала.

— Деньги тоже экономить надо. В поселок будем выходить за продуктами. А уже на этот зал дурацкий потратились.

— Вась, какой-то ты слишком серьезный, — усмехнулся Миша. Но усмехнулся невесело. Ни одна мысль о будущем сейчас не доставляла радости.

Наступила тягучая пауза. Пока устраивались на ожидание, никто никому не смотрел в глаза. Кто-то принялся перешнуровывать ботинки, кто-то копаться в своем рюкзаке. Василий достал самодельную карту известной ему части пещеры и углубился в ее созерцание, сосредоточенно сложив губы трубочкой.

— Ребята, — не выдержала молчания Катя, — а может, все-таки… вернемся.

Ее никто не слышал. Никто не хотел услышать.

— Это все-таки не шутки. Может плохо кончиться.

— Как плохо? — спросил Равиль. — Тюрьма или Чечня?

— Ничего, Катюш, не бойся, — положил ей руку на плечо Саша. — Ты же не хочешь, чтобы меня убили?

— На фиг ты ей убитый-то сдался, — заметил Миша.

— Ну как же, — задумалась Катя. — Цветничок усажу цветочками. Крестик каждую Пасху подкрашивать буду. Замуж никогда не выйду.

— Молодец! — Саша звучно поцеловал ее в щеку.

— Но лучше все-таки живой, — она придвинулась к нему на скамейке и прижалась теснее. — Саш, если ты такой живой, то живо сбегай и купи шоколадку и соку.

— Есть! Кому еще чего купить?

— Да ладно, ничего не надо, — ответил за всех Василий.

Он махнул рукой и убрал карту.

— Ты грот выбрал для стоянки? — спросил Равиль.

— Давай, где сталактитов побольше и сталагмитов, — попросил Миша.

— Да-а, чего-нибудь поуютней, — замечтала Катя.

— Никаких сталактитов, — Василий нахмурился. Это никому не нравилось. Любое дело надо начинать весело. Мише вдруг представилось, что бледные в вокзальном свете лица этих хорошо знакомых с детства близких людей вдруг станут еще бледнее, черты заострятся. Он этого желает?.. Боже, откуда это, что это за видение среди светлой вокзальной ночи? Он же их всех любит, всем желает добра. И Ваське, и Равилю, и Сашке, ушедшему к ларьку. А особенно Кате. Он встретился с ее тревожно блестящим взглядом. Их взгляды задержались непозволительно долго… Декабристка фигова… За любимым куда угодно — в тюрьму, на войну, в подземелье.

Да, они такие! Молодые люди робкого десятка. Не хотят на войну, хотят в пещере отсидеться. «Интересно, — подумал современный мальчик Миша Шмидт, — а люди какого-нибудь двенадцатого века, не имевшие таких соблазнительных стимулов к жизни, как коммерческий ларек, телевидение, рок-концерты, видео, компьютеры, круиз по Средиземноморью, увлекательный детектив на диване, наверное, смелее и без лишних сожалений шли на войну, на смерть? Или все-таки не смелее? Любить себя и самого близкого человека — не лучшая ли это альтернатива войне?..» Миша сглотнул сомнения и еще раз оглядел привлекательные формы чужой подруги.

Она выдержала его взгляд и улыбнулась.

— Ребята, — завела она снова, — а может… Ну и дураки вы все.

Тут подошел Саша с коробкой апельсинового сока и шоколадкой.

— Кто дураки? — осведомился он. — Все? Совершенно верно.

— Да, — кивнула Катя. — Все вы дураки, кроме меня. Потому что я — дура.

— Ну что, спать будем? — Равиль зевнул.

— Да, силы надо беречь, — сказал Василий. — Как бы только электричку не проспать.

— Надо назначить часовых, — еще раз зевнул Равиль.

— Надо расписать пулю и хряпнуть немножечко водочки!

Слово «хряпнуть» было произнесено Сашей так аппетитно, что даже спящий неподалеку саратовский землемер по-доброму улыбнулся во сне. Щедрый Савельев извлек из-за пазухи соблазнительные предметы — пластмассовую бутылку водки «Белый орел», пакет с пятью хот-догами и новую, нераспечатанную колоду карт.

— Ну, блин, авантюристы, — самую малость поломался Василий. — Давай.

— А я буду книжку читать, — вздохнула Катя, откусила шоколадку и полезла за книжкой.

В самом деле — чем мусолить грустные и тревожные думы, не лучше ли подумать, с чего ходить, и запить это дело водочкой? В оживленной ночной суете сразу забылся всякий сон, появились кружки, вопреки всякой рябченковской экономии, прибавилось закуски. А самый опытный из преферансистов Саша достал из рюкзака общую тетрадку, ручку и принялся чертить пульку, обозначая имена участников по первым буквам в центральном четырехугольнике.

— М А, В, Р, — прочитал в квадрате пульки Миша, — МАВР. Мужики, нас ждет черная судьба.

— Иди ты к мавру в его черную… — предложил Саша. — Рав, наливай. Я сдаю на сдающего. До туза.

Катя укоризненно взглянула на возлюбленного и углубилась в чтение. Она отказалась от хот-дога и выпивки, заявив, что будет опорой их нравственности и трезвости.

Миша был неважным игроком, но зато азартным. Когда после очередной раздачи он, отхлебнув спиртного, раздвигал в ладони веером карты, то как радовались желудок и душа, осознав, что на руках туз, еще один, марьяж в масть к тузу, еще валет какой-то. И как приятно, когда лучше всех считающий Савельев бросает торговлю и говорит «пас». И как здорово заказать восьмерную игру. Но потом милые друзья совершенно немилосердно ловят тебя на ошибке, и вот ты уже «лезешь в гору».

В преферансе каждый сам за себя. Но можно объединиться против того, кто взял прикуп, и не дать ему сыграть. Прямо-таки русская модель жизни.

Равиль раздал карты и разлил понемногу по кружкам. Мужики крякнули и закусили. Миша прожевал, немного подумал над своим пиковым воинством и решительно начал торговлю:

— Раз!

— Два! — немедленно ответил Саша, и все уставились на Василия.

Тот долго хмурился, вытягивая по своему обыкновению губы трубочкой. Мише снова захотелось покурить, хотя все вместе только что выходили покурить на улицу. По правилам преферанса, над ходом в игре и торговле не разрешалось думать больше часа. Наконец Вася почесал подбородок и заявил:

— Ребята, вы меня извините, но… мизер.

— Ни у кого нет возражений? — спросил Саша.

— Да какие могут быть возражения? — пожал плечами Шмидт.

— Давай, Рав.

Равиль смачно шлепнул две карты прикупа. Прикуп так себе.

— У нас в институте на лекции, — сообщил Савельев, — один чувак на мизере девять взял. Так-так.

— Эх, знал бы прикуп, не пришлось бы сейчас от армии бегать, — печально изрек банальную истину Василий и взял эти карты.

— Та-акс, значит, та-акс. — Саша пососал кончик ручки, не отрывая глаз от списка карт Василия, который тот сам ему и продиктовал. Всех карт, включая и те, что он сбросит.

Потом Миша с Сашей «лягут», раскроют свои карты, и либо начнется расправа, либо Рябченко ускользнет от нее ужом. Это, конечно, удовольствие играть, когда неизвестны всего две карты. И еще большее удовольствие — сыграть так, чтобы мизерующий попался, чтобы в хитроумно просчитанной комбинации любитель рискнуть Вася Рябченко вдруг неприятно поразился, увидев, что все оставшиеся взятки — его.

Ребята понемногу хмелели, азартно играли и дружно объединялись против того, кто собирался победить. Михаил снова встретился глазами с Катей. Они у нее были темными, цвета хорошего, горячего чая, которого так жаждет душа утречком после водки — с вечера. Глаза, в теплоте которых так хочется согреться, когда холодно и одиноко. Екатерина вздохнула и передернула плечами, словно сбрасывая докучные объятия.

— Обули Васю, — окая в подражание девушке и домовенку, почти хором сообщили два победителя в мизере. — В хозяйстве убыток.

— Какие же вы мужики жестокие, — заметила Катя. — Но вам еще далеко до отрицательного героя этой книжки.

— Вот этого, что ль, матроса Тельняшкина? — Саша ткнул пальцем в обложку покет-бука серийного дамского романа, где блестящий несминаемый морской офицер-брюнет обнимал прекрасную блондинку во всем розовом. Условием для художников, рисующих обложки для таких неэротических дамских романов, было, чтобы герой обнимал героиню не с целью уложить ее в постель, а с единственной сверхзадачей — понезаметней ощупать одетое тело: куда ж ты, ненаглядная, спрятала ключик от шкатулки с драгоценностями? А она влюбленно глядит ему в глаза снизу вверх, как бы мысленно спрашивая: когда же ты, милый, блин, уйдешь в свое дальнее плавание? Достал уже!

— Нет, ты что? — округлила глаза Екатерина. — Это хороший. Морской лейтенант Джонатан Бердсли, он у своего командира жену отбил. А этот командир оставил лейтенанта…

— Ну чего же тут плохого? — перебил Миша. — Командир оставил лейтенанта. Ушел к юнге. Жена командира его подобрала. Зачем отбивать-то?

— Дураки какие пьяные… Без помощи оставил лейтенанта в опасную минуту.

Время на вокзале тянулось так долго, словно его было неисчерпаемое количество, словно оно относилось к государственному бюджету, из которого черпай. и черпай, а все равно на дне чего-то плещется.

Ребята хмелели, ошибались. Никто практически не выигрывал. Все потихоньку лезли в гору и, по мере способностей, топили товарищей. Как это ни парадоксально — лезть в гору и тонуть одновременно.

А на высокой горе — Ваганьковском холме Москвы, откуда стекает речка Арбат, и речка Знаменка, и ручей Пречистенка, в Министерстве обороны сидел весь в золотых звездах чин и отмерял время этим глупым комбинаторам, резавшимся в карты на ночном Павелецком вокзале. Чину, возможно, тоже хотелось спать, но он бодрствовал согласно приказу и каким-то высшим и гнусным, ему самому толком неведомым целям.

Сам себе все три древнетрагические Парки, он вытягивал, отмерял и отрезал, водя пальцем по крупномасштабной карте. Рябченко, говоришь, Вася? В турпоходы, говоришь, ходил? Разведчиком будешь, следопытом. Вот сюда пойдешь, в Ачхой-Мартан. Вот на этой параллели заляжешь за бел-горюч камень и будешь смотреть в бинокль — сколько у супостата вооружения, бронетехники и личного состава. До ста считать умеешь? Хорошо. Больше тебе не понадобится, потому что тебя убьют. Ты заснешь, мудило, потому что не выспался, подойдет сзади старый чечен Шамиль, скажет: «Э, шайтан-ачхой-мартан, зачем мне этого рыжего в плен брать?» И зарубит тебя старинным кинжалом.

А ты кто? Равилька? Ну тебя я, как татарина, посажу в БТР механиком-водителем. Будешь ехать по дороге — дурной башка высунешь в дырка, туда-сюда дурной башка вертишь, все видишь, кроме собачьей конуры в Гудермесе, где хитрый чечен Шамиль на цепи засел с гранатометом. Он как прищурит карее око, как шарахнет прямо в твоя дурной башка.

Примите, товарищ Кашафутдинов мои соболезнования. От сложной политической обстановки и от меня лично.

А ты, значит, Савельев? Хотел за компьютером отсидеться? Отсидишься мне. За мешком с песком отсидишься, на блокпосту. Никакой электроники, никакой автоматики, кроме «Калашникова», не получишь. Будешь своими глазками следить, чтоб ни одна муха, ни одна сволочь не проскочила, скажем, возле этой хренотени, Ножай-Юрт называется. Что-то с ножами связано? Вот-вот, особенно за холодным оружием следи. В каждую машину заглядывай. А когда ты нагнешься в очередной багажник, подставясь, как пидор неприкрытой бронежилетом частью, тут-то тебя и завалит дерзкий чечен Шамиль из автоматического оружия системы «Дудашников».

Четверо судьбоборцев уже разогрелись, развеселились, про сон забыли. Даже прижимистый Рябченко махнул рукой и добавил в руку Савельева десять тысяч. Тот пошел за новым «Белым орлом». Катя уже тихо спала на лавочке, ласково обняв чей-то толстый рюкзак.

А кто у нас остался? Некий Шмидт? — тем временем почесывал порочную лысину военный у истоков поэтической реки Арбат. — Некий Шмидт. Артист. Ты мне особенно дорог, потому что твое невыехавшее, некрещеное мясо мне почему-то особенно вкусно. Для тебя мы придумаем что-то особенное. Чтобы водка у тебя в горле комом встала.

Ты поедешь на неокровавленные с 1919 года берега реки Обь. Давно пора окровавить. Там разыграется великая распря между хантами и мансями. Потому что в Хантыйск водку завезут, а в Мансийск забудут. Ханты будут дразнить соседей с берега Оби: у, дураки трезвые! Те обидятся и откроют огонь из обоих стволов. Ты приедешь туда миротворцем, щенок, юнец самоуверенный. И получишь гарпуном с костяным наконечником прямо в горло! И брызнет кровь с высоким содержанием алкоголя! Ох-хо-хо-хо-хо-хо!

«Белый орел» с этикетки смотрел направо, как гордая американская птица, а не направо и налево, как хищный российский приспособленец. Саша весело свернул желтенькую головку, и жидкость приятно забулькала в кружки.

— Мужики, ну мы совсем разошлись, — пробормотал Василий. — Давайте оставим. Всю не будем.

— Конечно! — кивнул Савельев.

— Вась, ну чего тут пить? Сейчас уже скоро электричка. Отоспимся еще.

— Конечно! — снова кивнул Савельев. А ты будешь вдовой, удовлетворенно кивнул высокозвездный чин, бодрствовавший в министерстве. Катерина Зотова, вдова. А? Как звучит!

Вася Рябченко шлепнул королем, который был совершенно не предусмотрен планом Миши, и улыбнулся в редкую бороденку.

— Ну ты говнюк рыжий! — воскликнул Шмидт с досады. — Я тебя убью, — и шлепнул козырным тузом.

Пробило четыре с чем-то. Пятеро беглецов, поеживаясь от утреннего неприятного холода, выпуская из губ едва заметные, точно духовные сущности, облачка углекислого газа, вышли на перрон. Хриплый диктор объявил, что первая электричка — на четыре с чем-то до Ожерелья — отправляется.

— А билеты? — спросила законопослушная Катя.

— Ну мать, ну ты сама представь, — урезонил ее Саша, — ты работаешь контролером. И ты встаешь в четыре утра, чтобы ловить таких придурков?

— Нет, я не встану, — зевнула Катя.

— Ребята, — тоже зевнул Равиль и вдруг выдал некую мудрость. — Мы теперь со всеми государственными структурами вроде бы в ссоре, в конфликте?

Они поспешили забиться в неуютный, холодный вагон, выбрали купейку с целыми, непорезанными, неоторванными сиденьями, покидали на пол рюкзаки и, не сговариваясь, заснули.

Электричка неторопливо несла их к месту схоронения. Колеса под вагоном отбивали свой жизнерадостный ритм. За темным окном уносились спящие дома Москвы, гаражи, сараюшки. У шлагбаума урчали моторами рабочие грузовики и калымящие легковушки.

Ребята спали, и в снах оставляемый ими верхний мир не представлял из себя ничего необычного, даже ничего особенно дорогого, ценного — холодная Москва позднего октября.

Первая электричка была со всеми остановками.

Двери хлопали на платформах, впуская и выпуская немногочисленных пассажиров.

По вагону прошли три милиционера.

— Чокнутые какие-то, — кивнул один из них в сторону ребят. — Куда это в такую погоду? Может, проверим?

— Делать тебе нечего, — резонно заметил другой. Третий вообще ничего не сказал, так как его тошнило после вчерашнего, и он только позавидовал этим молодым людям, которые могут себе позволить вот так ехать и спать, а не сочетать с движением поезда еще обязанности ходить, бдить, служить и прочее.

Миша Шмидт поднял голову, почесал лоб, посмотрел на часы с календариком: «5:12. 29.10.1995». За окном — стынь, дрянь, мокрянь, Михнево какое-то. Можно спать дальше.

Консервная банка в его рюкзаке неприятно давила на сердце, давая о себе знать неудобством через много слоев ткани. И снилось под стук колес, что он едет на поезде метро. Вдруг остановка посреди тоннеля, и гаснет свет. Снова, как в тех кошмарах, тьма — страшная, давящая, липкая, словно в желудке у чудовища.

Мелькнула даже странная мысль — сейчас выберусь из этого тоннеля — и сразу к психиатру.

— Что это со мной, доктор? Мне все время снится темнота. Разве темнота может сниться?

— Может, друг мой, может. Это медицине известно. Называется «черная горячка». Такое бывает в случаях редкостного невезения.

Миша встал и, пошатываясь, пошел по вагону, выставив перед собой руки. Где-то на той стене должна быть кнопка экстренной связи с машинистом. Безобразие какое — метро дорожает, а поезда вдруг останавливаются посреди тоннеля. Он протянул руку, но вместо гладкой кнопки нащупал шершавую неровную каменную стену. По стене сочилась вода. Пахло сыростью и давней гнилью. Никаких поручней, сидений, кнопок, дверей…

Где он? А где провода? Смертельно опасный высоковольтный контактный рельс? Миша осторожно шагнул вперед, держась за стену дикого камня. Тишина. И вместо ритмичного стука колес в ушах только ритм тревожно отбивающего удары сердца.

Тот, кто неслышно приблизился сзади, мягко тронул его за плечо. Миша вздрогнул и приказал себе несколько секунд не оборачиваться, потому что знал: обернись он-и ничего хорошего за этим не последует. Только плохое. Кто там? Машинист, таинственный житель тоннеля или…

Он обернулся. Машинист тихо сиял, объятый неярким голубым спиртовым пламенем. Его мертвые глаза закатились под брови, с губ капала синяя пенящаяся слюна.

Миша вздрогнул. Человек в синем покачивался в такт движениям электрички и еще мерзко хихикал.

— Билетик ваш попрошу.

— Какой?

— Побойтесь бога, — пробормотал откуда-то из-под рюкзаков Савельев. Какие в пять утра билетики?

Вася недовольно зашевелился. Равиль спал, как солдат.

— Что, у вас нет ни одного билета?

— А сколько вам надо? — недоуменно спросил Савельев.

Контролеров было трое. Немолодые, невыспавшиеся, ненормальные люди.

— Ладно, — сказал тот из них, кто был вооружен компостером. — Тогда штраф. По тридцать тысяч с каждого.

— Это несерьезно, — замотал головой Саша. Василий напряженно сопел, готовый ко всему.

— Ладно, — смилостивился контролер, — по десять.

— Мужики, ну вы…

— Столько хватит? — вдруг проснулась Катя и протянула контролерам смятую пятитысячную бумажку.

— Ладно, — согласились ненормальные железнодорожники. — Квитанцию выписать?

— Не надо!

Беглецы снова погрузились в сон.

— Когда же от нас отвяжется это проклятое государство! — возопил тихим утробным голосом Равиль, и не было ему ответа.

Ему, верно, снилось огромное тысячепастное хищное чудовище, окружившее их со всех сторон. Без половых признаков. Государство — это Оно.

Конечная станция Ожерелье называлась так, видимо, потому, что ее опоясывало ожерелье облаков разных оттенков серого цвета, сеющих нудный холодный дождик.

— Бр-р, — сказала Катя, натягивая на голову капюшон.

— Значит, так, мужики, — Рябченко стал бодрить спутников, — переберемся на ту платформу, и через полчаса литерный на Венев. Хоть сейчас-то билеты возьмем?

— Пусть подавятся, давай возьмем, — мрачно согласился Равиль.

Что может быть краше российской промозглой осени, когда не хочется даже из дому выходить, а не то что служить в армии? Разве что арктическая зима.

— Сашка, — била кулачком в рюкзак своего дружка Катя, пока они тяжело поднимались на железнодорожный мост, потом с него спускались, — останови этот дурацкий дождь. Включи солнышко.

— Потерпи, женщина, — обернулся он к ней. — Вождь Васька обещал нам сухую и теплую пещеру.

— Да, сухую и теплую, — подтвердил Василий. — Откуда там дождю взяться? А особенный кайф туда заползать, когда на улице минус двадцать. Попадаешь, как в баню.

— Вождь, а жареный мамонт там уже приготовлен? — спросил Миша.

— Все будет, я табе гавару.

— А солнышко? — сиротливо спросила Катя.

— Вот теперь наше солнышко, — ласково указал Василий на выпирающий из-под клапана его рюкзака мощный фонарь.

Литерный поезд оказался почти такой же электричкой, только полной народу. О том, чтобы не прозевать остановку «Метростроевский», напомнить было некому, кроме местной толстой тетки в болоньевой куртке, распираемой на груди.

…Дождь то припускал сильнее, то сходил почти на нет. Василий предложил срезать путь по тропинке через убранное поле, и они попробовали это сделать. Но тут же были вынуждены вернуться на асфальт. На тропинке ноги утопали в вязкой глинистой грязи.

— А почему до Метростроевского нельзя на метро доехать, а? полюбопытствовал Саша, увидев синий дорожный указатель названия поселка. Откуда это название вообще взялось?

— Оттуда, куда мы идем, — от пещер, — ответил знаток местной географии Василий.

— Камень, что ли, брали?

— Конечно. Все подмосковные пещеры — это бывшие каменоломни. Кисели, Сьяны, Силикаты. А эта — самая большая. Те, что поближе к Москве, еще со времен Дмитрия Донского разрабатывали. А эту позднее других начали. Но зато тут ходи, за десять лет всю не обойдешь. Мне вот один чувак знакомый схему Передней и немного дальше дал, так это…

— Какой передней? — удивилась Катя. — А гостиная, спальня?

— Схему системы штреков, которая называется Передняя. Тут еще есть системы Старая, Новая, Новейшая, Речная, Система Крота, Система Ада…

— Жуть какая!

— Да дотуда вовек не дойдешь. Нам-то и одной Передней хватит хоть год переждать. А дальше-то… Ну можно полазить из любопытства. Крот рассказывал, что тут три, а может, и больше ярусов есть. При Сталине вроде даже подземный завод был. Там зэки работали. А до Системы Ада только один Крот доходил.

— А кто это Крот?

— О, Крот — это человек-легенда. Знаменитый пещерник.

— Спелеолог, что ли? — спросил Миша.

— Спелеологи — это ученые, — пояснил Василий. — А Петя Крот себя называет пещерником. Он их все по Союзу облазил — Кунгур там, Афон, конечно, на Украине, в Крыму, на Алтае. В Европе вроде тоже где-то был… Но вообще он довольно странный тип. Порою поводит каких-нибудь новичков по пещере, но обычно ходит один. Сидим иногда в гроте где-нибудь — что в Киселях, что в Силикатах, что тут, — вдруг выползает рожа бородатая. Пожрать предложишь, не откажется. Выпить — никогда. Посидит, потреплется, байку какую-нибудь расскажет и уползает. Неделями в пещерах живет, а где в городе обитает — никто не знает. Знаком со всеми, а телефон никому не дает.

— Шиз какой-то, — передернула плечами под лямками рюкзачка Катя.

— Наверное, есть немного…

— Ты помнишь, Вась, надпись? — спросил Равиль.

— Да. В этой пещере, куда идем, мы с Равом надпись видели. Свечкой сделал Петя. «Хожу один, как дурак, третью неделю по-вашему. Крот».

— А по его это сколько? — удивился Миша.

— Не знаю. Но вообще-то в пещере время ощущается как-то иначе, — пожал плечами Вася…

— Как это иначе?

— Ну там же всегда ночь. Андестенд?

— А, ну да, — кивнул Миша и с тоской посмотрел на сереющее, мокрое утреннее небо.

— У пещерников и у космонавтов особые отношения со временем, глубокомысленно изрек Василий, точно назвал самые божественные профессии.

Поселок был довольно большим, но каким-то вымершим. Выходной день и плохая погода загнали население под крыши. Да и много его там, населения-то, на середине Российской равнины в Тульской области?..

Открылась ярко-зеленая дверь магазина. Вышли две женщины. Проехал мужик на мотоцикле. Прошуршал шинами «Москвич» с тульским номером. Пробежала пятнистая собачонка — хвост колечком. Из распахнутой форточки низкорослого домика громко пела Маша Распутина.

Прошел милиционер в форменной курточке, в фуражечке, аккуратно закрытой целлофановым футляром. Этот футляр напоминал то, что надевают женщины, желающие принять душ, не замочив волос. Так что и этот милиционер мог принять душ, не снимая фуражки.

— Здорово, Генк! — окликнул стража порядка поддатенький мужичок, не разбирая луж резиновыми сапогами, направлявшийся строго в магазин. Букву «Г» он произносил по-тульски мягко. Получился какой-то «Хенк».

— Хеллоу, Хенк! Хау а ю? Уот ис зэ дэйт нау?

Миша замедлил шаг. Они уже вступали на мост, как выяснилось, через реку Осетр. Из-за спины, словно на замедленной скорости магнитофона, словно сгущенные, донеслись слова:

— Здорово, Генк!

— Здорово, — промычал милиционер, точно в нем заканчивался завод.

— А какое сёдни число, не знаешь?

— Двадцать девятое октября.

— А год?

— Митяй… ты… блин, вчера спрашивал.

— Да голова-то дурная, Генк.

— Девяносто пятый.

— Это же мы еще при Ельцине! — непонятно что выразил подобным восклицанием местный житель и продолжил путешествие в магазин.

Навстречу ребятам по мосту шли двое парней с довольно грязными рюкзаками, но в относительно чистой одежде.

— Пещерники? — спросил оживленный Саша хмурого Василия.

— Конечно. Другие тут не ходят.

— Вась, смотри, — обратил внимание друга Равиль, — тот, с ленинской бородкой… Мы его тогда в Киселях встретили?

— Это Леха из МГУ.

Они встретились на мосту, обменялись ничего не значащими рукопожатиями.

— Как там? — спросил Василий.

— Нормально. На Водокапе сильно капает. Левый переход в Новейшую завалило немного.

— Народу много?

— Нет. Две группы только встретили, и Крот, говорят, один ходит. Но мы его не видели.

— А вы долго тут были?

— Два дня. А это новенькие с тобой?

— Ну.

— Ладно.

— Лады.

Они было уже подняли руки в прощании, но тут Леха что-то вспомнил.

— Вы в Передней рюкзаки не оставляйте. Останавливайтесь где-нибудь в Старой или Новейшей. А то местная шпана пошаливает, вещи попереть может. Глубоко они заползать не рискнут…

— Хорошо.

— Да, — сказал Лехин спутник, — вчера встретили в Передней двоих солдат молоденьких. Пожрать попросили и одежду гражданскую. Мудаки какие-то с одним фонарем и свечкой. Дезертиры, что ли?

— Так что вы там поосторожнее.

— Хорошо. Пока.

Молча перешли реку, долго поднимались по дороге в гору на высокий берег. За береговым гребнем среди каменных валунов и облетевших кустиков обнаружился маленький овражек, точнее, яма с протоптанной тропинкой на дно. Василий спустился на пару шагов, с удовольствием скинул рюкзак и сел на валун.

— Пришли.

— Куда? — спросил Миша.

— Куда и собирались. Вот вход.

Он указал на груду камней, истоптанных подошвами в глине. Миша вытянул шею и обнаружил, что между камнями действительно есть какой-то, правда не очень презентабельный, лаз, но человеку и рюкзаку, кажется, протиснуться можно.

— И это…

— Ой, я не полезу, — напряглась Катя.

— Там хорошо, — улыбнулся во всю ширину щек Равиль. — Не бойся. Там темно и тихо.

— Как в утробе до рождения? — попытался уточнить Миша Шмидт.

— Ну вроде того.

Василий, подавая пример, принялся распаковывать рюкзак и доставать оттуда специальную одежду для пещер. Поскольку там, под землей, далеко не везде просторно, приходится и пригибаться, и ползать, то и одежда нужна соответствующая — крепкая и грязная. Да и обещанные Рябченко постоянные плюс десять градусов, это не плюс двадцать пять, а камни там холодные и сырые.

Катя Зотова растерянно огляделась по сторонам в поисках пляжной кабинки.

— Саш, помоги мне… переодеться. Вон там. Она подхватила свой рюкзачок и направилась к кустам погуще, не оглядываясь на Сашу. Тот, уже облачившийся в старый анорак, потоптался, пробормотал что-то невнятное и пошел следом за ней.

— Вы там побыстрее, — напомнил Василий. — Дождь же, блин, все капит и капит, мать его.

Прикрываясь от всего мира, друзей и вымершего поселка Метростроевский, который остался по ту сторону реки Осетр, трехветочным кустиком и Сашей, Катя принялась тщательно переодеваться, натягивать дополнительные колготки, старые джинсы. Она это делала неторопливо, зная, что Саша на нее смотрит, и это ей было приятно.

— Ну вот, я готова.

Её глаза сияли соблазнительным блеском, как блесночки для щуренков.

— Катя… — нерешительно проронил Саша.

— Сашка! — она вдруг бросилась ему на шею, повисла, нетяжело притягивая к земле. — Сашка, господи, какую чушь мы задумали… Господи… Ведь не в турпоход, не за грибами собрались.

— Все будет путем, — пролепетал он очень покорно, точно во сне.

— Путем, не путем, Сашка… главное я с тобой… Какой дождик хороший, совсем не противный…Ты любишь меня?

Трое стоявших перед входом были уже готовы. Лучше всех выглядел, конечно, Василий, как, впрочем, и подобает командиру. В прочнейшем, когда-то красном, брезентовом комбинезоне, в крепчайших ботинках-говнодавах, в красной шахтерской каске с аккумуляторным фонарем на лбу.

Равиль выглядел поскромнее, но также по делу и по условиям. Он тоже был счастливым обладателем шахтерской каски, избавлявшей от необходимости таскать в руке фонарь.

Миша, хоть и успел прикупить новенький, длинный и довольно мощный фонарик, все равно завидовал своим товарищам, потому что у них во лбу сияла надежная, проверенная всеми стахановскими поколе-ними энергия, а у него на изделии с Митинского рынка наверняка где-нибудь таилось клеймо «MADE IN CHINA», что означало — сломается в самый неподходящий момент.

— А я-то надеялся, что в Метростроевской вход будет, как в метро, проговорил он, неодобрительно глядя на груду валунов, обозначающих двери в подземный мир.

— Ага. Щас, — объяснил ему Вася. — Тут есть еще вход со стороны реки. Немного пошире будет. Там в штреке даже рельсы сохранились. Я видел, ребята туда даже байдарку затаскивали. Где-то, может, еще есть входы — не знаю… Кать, Саша, вы в порядке? Ну, с богом.

Все были готовы, экипированы, с источниками света и при рюкзаках, а это главное. А не какое-нибудь там оружие — раз-два, лечь-встать — катись оно…

Поначалу было тяжело и узко. Корячиться на полусогнутых, почти ползти зигзагом между валунами в узкий лаз и при этом волочить за собой тяжелый рюкзак. Василий двинулся первым, указывая путь и способ передвижения. За ним последовали Саша и Равиль со своими и Катиным рюкзаками. Катя оставалась налегке. Миша шел последним.

Лаз все время шел на спуск. Земля-матушка, точно в воронку, засасывала их. Что-то внезапное заставило Мишу оглянуться, уже когда вот-вот должно было наступить погружение и время включать фонари. Какая-то вспышка раздвинула на несколько секунд сплошные скомканные серо-стальные облака. На несколько секунд выглянуло солнце зафиксировать — куда эти придурки лезут?