Сияющий вакуум

НА ТОМ СВЕТЕ

Путешествие в памяти не сохранилось, но без сомнения это была уже другая планета. Наконец-то он переместился.

Вокруг было поле. Планета находилась где-то в космосе очень далеко от Земли, и она напоминала постылую старушку Землю, просто во всех деталях походила: цвета, ароматы, вечерняя прохлада, звон кузнечиков в траве, ненавязчивая гравитация, осознание себя как личности в определенной точке пространства-времени. Не перепутаешь!

Глубокая печаль и красота в каждой травинке, в каждом лепестке, в каждом собственном вздохе. Прямо перед Денисом Александровичем на земле сидела зеленая лягушка. Лягушка держала во рту золотую стрелу, похожую на стрелку часов из романа Эрвина Каина.

«Страшное дело, одного ведра воды хватило! — подумал Денис Александрович. — Вот оно, воплощение мечты!»

Он сглотнул непроизвольно, и под его пристальным взглядом лягушка исчезла, с хлопком растворилась в воздухе. Золотая стрела упала на траву.

«С мечтою нужно быть осторожным, — сказал он себе, наступая на стрелу ногой. — Мечта, как женщина, не терпит пристального внимания».

С легоньким треском стрела распалась под его подошвой, и одновременно с тем над головой в еще светлом небе проявились золотистые звезды. И будто затикали вокруг миллионы невидимых часов.

Время пошло.

Он был вне родной планеты, вне рамок своей жизни, он выпил ведро воды и вырвался в космос. Только мысль оставалась та же — ясное, глубокое понимание сути.

Конечно, это была не Земля, хотя переход через миллиарды световых лет случился с ним мгновенно. Он будто скользнул мыслью сначала очень медленно куда-то влево, а потом очень быстро куда-то вперед.

Первый трепет угас, коленки перестали дрожать, и он понял, что не все детали окружающего пространства совпадают с тем, что он знал раньше. И то, что не совпадало, было особенно приятно.

Небо над головою поблескивало, как лед, и по этому темнеющему голубому льду, сметая золотые звезды, скользило белое двойное солнце. Чернел холм за полем, постепенно из зеленого превращаясь в черно-красный. Смыкался лес вокруг. И совсем уже родные все звонче и звонче с наступлением сумерек захлебывались птичьи голоса.

Переместившись на другой конец вселенной, Денис Александрович оказался в полном одиночестве. Но насладиться одиночеством не успел. Тотчас оно было разрушено. Достаточно оказалось просто обернуться. Рядом, широко расставив ноги в сапогах, стоял Эрвин Каин.

— Я верю вам! — сказал Денис Александрович, зачем-то протягивая руку. — Верю, но не все понимаю! — Рука так и осталась висящей в воздухе. — Здесь так знакомо… Так чисто… Так ясно… — Он потер потную руку об одежду. — Я читал ваши книги. Я знаю вас как писателя! Я узнал вас. Но я узнал и это поле, это синее небо, это двойное солнце, что странно. Разве я мог видеть это место? Я же никогда не был здесь.

— Слепой зачастую привыкает к радиопьесам еще до того, как ослепнет, — без всякого пафоса сказал Эрвин Каин. — Глухой привыкает к титрам в кинофильмах, еще обладая слухом. Вот так и мы, готовимся Там, чтобы существовать Здесь…

Голос Эрвина Каина звучал ровно, на одной ноте, и Денис Александрович не смел перебить учителя. Каин стоял среди высокой травы и смотрел на заходящее солнце.

— Беда, конечно, если слепой привык к титрам, а глухой любит радиопьесы, приходится переучиваться… — Он вопросительно взглянул на Дениса Александровича. — С вами, я вижу, все в порядке, а мне вот пришлось переучиваться. — Он сделал торжественную паузу, желая, вероятно, подчеркнуть смысл сказанного. — Но поверьте, я вознагражден.

На одно короткое мгновение Денису Александровичу почудилось, что солнце всего одно и что второе солнце лишь отражение первого в толстом больничном стекле. В это мгновение поле вокруг медленно почернело. Подул ветерок, и воздух наполнился сладким запахом, сходным с запахом импортных транквилизаторов, но, конечно, это был запах вечерних цветов.

Солнца уходили, одно за другим катились к горизонту, но все еще хорошо можно было разглядеть мужественные черты великого писателя, его простой брезентовый костюм, его высокие белые сапоги. Двойное солнце играло на вороненых стволах двустволки, висящей на плече Эрвина Каина, и солнц становилось четыре.

— А я думал, что, когда умру, ничего не будет! — неожиданно для себя сказал Денис Александрович. — Это было заблуждение?

— Наивная душа! — Великий Каин посмотрел на него почти с любовью. — Есть два лозунга! — И он процитировал сам себя: — Первый: «Жить и трудиться неустанно!» и второй: «Умереть и трудиться всегда!»

Он переступил на месте. Сапоги писателя зашуршали по вечерней земле, будто тапочки по больничному полу, и Денис Александрович вдруг увидел, что это вовсе не Эрвин Каин стоит перед ним среди обширного поля на закате, а Генерал в пижаме стоит перед ним на фоне кафельной стены, бурно рассуждая о достоинствах генеральской охоты.

— Завидую, — сказал генерал.

— Чему? — удивился Денис Александрович.

— Ну тебя же признали неизлечимым, — сказал Генерал. — Теперь тебе группу дадут. Теперь тебя домой отпустят!

— Мой дом здесь! — возразил Денис Александрович, и великий Каин поддержал его:

— Дом человека там, где живет его мысль! Без сомнения, наша вселенная достаточно уютное место, но при этом не стоит забывать, что звездное небо всегда внутри нас!

«А законы морали, они что же, снаружи?» — хотел спросить Денис Александрович, но это был только миг. Короткий миг помутнения. Вопрос родился и отпал.

Все вернулось. Он шел вслед за великим Каином, а петляющая узкая тропинка ничем не напоминала скользкий линолеум прямого больничного коридора.

— Вы здесь творческим трудом занимаетесь? — стараясь не отставать, спрашивал Денис Александрович.

— Творю помаленьку, — охотно подтвердил Эрвин Каин. — А как же без этого! Творю, конечно!

— Вы фантастику пишете?! — От быстрого шага Денис Александрович немножко задыхался. — Дадите почитать?

Ускоряя и ускоряя шаг, философ объяснил:

— Фантастика не отражает сути. Я ушел от вымысла. Я теперь реалист, друг живой природы. Скажите мне, что может быть извращеннее, что может быть невероятнее нашей реальности. Какой фантаст нужен, чтобы придумать элементарную суточную милицейскую сводку! Поверьте, для этого нужен гениальный фантаст. А гениальный фантаст — уже почти реалист! Осознанная реальность не терпит литературного искривления. Поэтому-то я не подарю миру больше ни одного текста. Теперь я создаю совсем иное!

В эту минуту под ноги Денису Александровичу бросился крупный серый заяц. Со всего разгона бывший психиатр налетел на зайца и чуть не упал. Заяц сел на тропинке перед ним, задрал уши и уставился на человека. У него были красные глупые глаза.

— Вот его я создал, — объявил Эрвин Каин.

Стволы ружья уткнулись в зайца, но тот почему- то не убежал, только еще сильнее вылупил глаза и отвесил губу.

— Пойдемте, больной! — вдруг сказал заяц и дернул лапой, указывая направление. — Не задерживайте! Вы еще всю ночь улыбаться будете, а у меня дома собака не кормленая. Тибетский терьер, девочка.

Денис Александрович узнал эти глаза, узнал эту грустную мокрую губу, эти большие желтые зубы. Когда-то в иной жизни этот симпатичный травоядный зверек был человеком и работал санитаром в сумасшедшем доме. Он отличался от других санитаров тем, что все время заводил с больными разговор о своей собаке, всякий раз сравнивая любимого пса со следующим пациентом.

— Укольчики пора делать! — ехидничая, объявил Заяц. — Пойдем, пойдем, милый! Я тебе, так и быть, про свою собаку расскажу.

Приняв бытие зайца как поэтическую метафору из романа, Денис Александрович не сопротивлялся. Впрочем, не сопротивлялся своей метафоре и великий Каин. Втроем они прошли до конца тропинки. Подобно хорошо смазанной двери скрипнули ветви. Чистым кафелем мелькнула поверхность маленького озерца. Пышное ложе из красной и желтой листвы, подобно кушетке в процедурке, повисло на четырех острых ножках.

Ощутив легкую усталость, Денис Александрович опустился на ложе. Оно оказалось прохладным и скользким. Распуская тугой пояс на брюках, он лег на живот.

Заяц встал рядом столбиком, ноздри его шевелились.

— Вот и хорошо! — сказал заяц и с размаху ударил Дениса Александровича когтистой лапой по правой ягодице. — Вот и по-доброму! Сейчас уколемся, завтра утречком уколемся, а там глядишь и на выписку!

Нижняя губа ушастого свесилась почти до земли. Денис Александрович почувствовал, как окостенел его зад, и это оказалось весьма неприятно.

— Я понял, это шутка! Фокус? — с опаской поинтересовался он, поднимаясь и натягивая штаны. — Говорящих зайцев ведь не бывает! — Он повернулся, желая получить разъяснение фокуса у великого Каина, и почти утонул в глубоком и чистом, как лесное озеро, холодном взгляде философа. — Я его знаю, этого Зайца, — неуверенно добавил он. — Он санитар, из психушки. Но я не понимаю, почему он здесь и в таком странном виде?!!

— Ошибаетесь, — возразил Философ задумчиво, — У него нет вида! Виды, подвиды, этнические группы, социальные классы, имущественное неравенство, интеллектуальное и инстинктивное начала — это все было там, — почему-то он показал пальцем в небо. — Там, при жизни! Здесь у нас только чистый продукт — душа! А душа, знаете ли, она жаждет!

Голос Эрвина Каина возрос, обретая трагическую ноту. Трагическая нота сразу выразилась в конкретном действии. Философ хоть и без размаха, но сильно ударил ушастого стволом. В ответ Заяц чихнул, крутанул головой, и его острая морда оттолкнула двустволку.

Не надо, — пискнул он. — Не балуйся. Накажу!

— Успокойся! — сказал Эрвин Каин.

Он вынул из кармана и дал Зайцу большую морковь. После чего Заяц, уже стоящий столбиком, вытянулся еще сильнее и сладко захрустел.

— Следующий! — с хрустом выплюнул он. — Следующий!

Небо приятно мигнуло красным. Раздался гудок. Как после укола, у Дениса Александровича закружилась голова, и зеленые ветви расплылись, смыкаясь медленно вращающимся кругом. Если бы не Эрвин Каин, то он, наверное, упал бы. В голове его переворачивались и путались вечные и конкретные вопросы:

Долго, всю жизнь Денис Александрович пытался сформулировать эти вопросы. Он и готовил их, оттачивал, как карандаш, складывал в стопочку, перетасовывал. Те вопросы, что были побольше, прояснял, как протирают мокрой тряпочкой экран выключенного телевизора, те, что можно было пока отложить, пересыпал нафталином, а те, что задавал любимым женщинам, обрызгивал французскими духами. Но теперь, когда настал решающий миг, колода выпала из дрожащей руки и на месте строгого логического пасьянса образовалась путаница желаний.

— Я хочу спросить о самом главном в жизни, — задыхаясь и хватаясь за податливый локоть философа, шептал в горячке Денис Александрович. — Я всю жизнь хотел об этом спросить. И я забыл, как это называется…

Очень медленно переставляя ноги, опираясь на Эрвина Каина, он шел по тропинке. Ему очень хотелось прилечь и забыться, но ему также хотелось задать свой вопрос. Хотя бы один.

— Что происходит с человеком после смерти? — спрашивал он.

— То же, что происходит с человеком после обеда, — охотно отозвался Эрвин Каин. — С каждым разное. Все зависит от исправности желудка и пищи, поданной на обед. Кого-то клонит в сон, у кого-то запор, у кого-то понос, кому-то нравится заниматься сексом с набитым желудком, кто-то предается серьезным сытым размышлениям, а иной человек запивает обед таким количеством водки, что душа его просто растворятся в ней, как чеканная золотая монета в плавиковой кислоте.

— Разве душа может погибнуть? — искренне ужаснулся бывший психиатр.

— Вполне! Душа проста и неделима, как и атом! Но это только в том случае, если мы говорим об атоме как о философском понятии. Если мы возьмем атом как физическое понятие, он столь же шаток, хаотичен и ненадежен, как бетонный небоскреб-супермаркет в сейсмической зоне во время землетрясения.

— Но если душа не растворилась в водке, то куда она попадает после смерти? В один из вымышленных миров?

Эрвин Каин остановился. Он поставил Дениса Александровича на ноги и, взяв за плечи, сильно встряхнул.

— Неужели не понятно? — спросил он строго, как новый доктор. — После смерти душа человека попадает сюда, в рай или в ад, если угодно. По крайней мере, должен вас заверить, место всего одно, хотя территория и не маленькая. Практически все оказываются в одном положении. Но некоторых я вынужден все-таки наказывать. Вот, посмотрите!

Философ снял с плеча ружье, прицелился в проплывающего мимо величественного, мохнатого изюбра и спустил курок. От грохота выстрелов, а сработали сразу оба ствола, у Дениса Александровича сразу заболела голова.

— Вы убиваете их? — хватаясь за голову руками, спросил Денис Александрович.

Убиваю! — согласился Эрвин Каин. — Отстреливаю. Но не нужно беспокоиться, они потом и дальше себе живут. Мой выстрел можно сравнить с мгновенной фотографией на память. Смерть, она ведь только закрепляет конечный образ, а вовсе не истребляет дикий росток вашего желания жить.

И действительно, сквозь слезы Денис Александрович увидел, как изюбр-Профессор “поднялся на все четыре ноги и заковылял между высоких елей. Очень долго философ молчал, и Денис Александрович, с трудом удерживаясь на ногах, сказал льстиво:

— Честное слово, жалко, что фотографией увлеклись и что фантастики больше не пишете. Очень интересно было бы почитать. А скажите, вы, так же как и другие, умерли? Но если вы так же, то почему вы с ружьем, а они вокруг только ушами хлопают? Почему вы охотник, а они только звери лесные?

— Нет, фантастику не пишу, — задумчиво отозвался Каин. — Но почитать дам, если вам уж так любопытно. Без фантастики нам с вами, вижу, уж никак теперь не обойтись. Спрашиваете, почему я охотник? Не знаю! Так расположились звезды. Кто-то работает жертвой, кто-то палачом. Наверное, меня просто назначили на эту работу.

Эрвин Каин развернулся и размашисто зашагал по тропинке. Немного прихрамывая, Денис Александрович последовал за философом.

— В последнюю минуту перед смертью что-то со мной произошло, — рассказывал философ вполголоса. — Что-то очень важное — то ли вспышка света, то ли полный мрак, то ли я взлетел, то ли провалился. В общем, решающее что-то! Но я не запомнил, к сожалению, как это было. Думаю, именно тогда мне вручили это ружье.

Одно солнце уже зашло, но зато второе только поднималось над лесом. Золотые звезды, как лампочки в коридоре, выстроились в стройный ряд. Кругом шум, разговоры, длинные шаркающие шаги.

Сверху посыпалась какая-то шелуха. Денис Александрович задрал голову. В темнеющих ветвях прыгала крупная белочка. Дятел долбил размеренно, клювом расширяя дупло. Пикировали с ветки на ветку мелковатые веселые воробьи.

— Там на земле при жизни я придумывал научную фантастику, созидая и конкретизируя нашу вселенную! — г- рассказывал Эрвин Каин. — Суть моей работы, если рассуждать грубо, укладывалась в простую формулу: «Все, что написано пером, обязательно будет вырублено топором!»

— Из дерева? — спросил какой-то зверь из-за левого плеча.

И снова Денис Александрович ощутил легонький приступ головокружения, сквозь зеленые ветви будто проглянули кафельные стены, белые потолки и линолеумные полы больницы. Вокруг стояли несколько человек в полосатых куртках, и они явно слушали вместе с ним великого Каина.

— Ну почему обязательно из дерева? — возразил философ. — В любом материале. В первой своей жизни, вы знаете, я был писателем. Я писал, а оно все сбывалось. Самое фантастическое, знаете ли, сбывалось, в космических глубинах. В общем, понятно, космос так необъятен, всякое может случиться.

Здесь я наказан, я пишу реальность — Книгу Бытия, населяя приключениями нашу старушку планету. Но не успеваю я придумать какую-нибудь пикантную ситуацию, а она уже произошла. И виновник оказывается здесь, и это — парадокс времени! В общем-то очень удобно, когда все по первому слову сразу делается. Не нужно ждать, когда редактор придет, не нужно ждать, когда книжка получится! Там, на Земле, ждешь не дождешься прямых результатов душевного перевоплощения. Очень долгий путь от мысли до морали! А здесь, на том свете, будьте любезны, счастливый парадокс!

Эрвин Каин широким жестом руки обвел свои владения. Головокружение пропало. Вокруг все опять стало ясно и вполне материально. Посреди полянки стоял небольшой бревенчатый дом с квадратными небьющимися стеклами и белыми надписями на этих стеклах.

— Прошу сюда!

Эрвин Каин взошел на шаткое крылечко и, толкнув рукою дверь, пропустил своего гостя вперед. То, что не понравилось Денису Александровичу внутри домика, сразу исчезло. Пропали ряды кроватей, растворился в гомоне лесном сочный храп сумасшедших. Понравился ему только широкий мраморный подоконник с золотой витиеватой гравировкой.

Крупно и солидно на мраморе было выбито: «Денис Александрович» — и пониже мелко, но тоже солидно, год рождения и год смерти.

— А почему же я не зверек? — спросил Денис Александрович, с удовольствием опускаясь в глубокое, очень теплое кресло напротив хозяина. — Ведь вы же и меня придумали? Ведь я же умер.

— Ожидания нет! И это парадокс! — объяснил философ. — Человек уже согрешил, но еще жив, и одновременно с тем он уже здесь под моими пулями ходит! И кстати, с, чего вы взяли, что все мы звери? Вовсе нет. Хотя это тоже, наверное, парадокс.

— То, что ожидания нет, — парадокс? — спросил Денис Александрович. — Я правильно понял, вы это имели в виду?

Ружье философ поставил в угол возле желтой стены, и оно блестело теперь своим стволом, отражая мерцающий свет красной, как ночник над дверью, стеариновой круглой свечи. Закрыв глаза и открыв их вновь, Денис Александрович увидел перед собою лицо нового санитара, а вовсе не лицо великого Каина.

— Зачем вы перевоплотились? — спросил он. — Зачем вы пугаете меня?

— Да привычка у меня такая, извини! — Перед ним опять сидел Каин. — Я случайно! После обеда перед тихим часом всегда как-то хочется поперевоплощаться. Ты же понимаешь, вся жизнь начинается только после обеда. Жалко, полюбил я тебя уже, а придется нам с тобой завтра расставаться. Не хочется, а придется.

— Я понял. Вы превратите меня в собаку и застрелите из ружья, — все глубже и глубже проваливаясь в кресло и постепенно принимая горизонтальное положение, вдруг осознал Денис Александрович. — Скажите, что я ошибся. Скажите, что не превратите, а то я спать не буду!

— Зачем же я буду превращать тебя в собаку? — искреннее удивился хозяин. — Ты мой читатель, мой гость! И вообще, зачем так плохо думаешь о моей собаке?

— Я хорошо… Хорошо думаю о вашей собаке… Хорошо…

— Ты вообще понимаешь, куда попал-то? Ведь предполагал, наверное, что попадешь в какие-нибудь извращенные пампасы? Этакая, после смерти, легкая жизнь в раю на сизом облаке? Предполагал? Так вот, нет! Нет апельсинам, нет ананасам! Нет! Все вполне обыденно! Русская дикая природа, теплая постель, правильная пропись и каша на ужин! Но один хрен — первая группа. Все равно тебя завтра выпишут!

— Я все понял… Я понял… — погружаясь в сладкую дремоту, шептал Денис Александрович. — Но только скажите, Каин, ружье-то вам зачем? Двустволка эта? Ведь такие симпатичные эти зайцы и изюбры. Белочка тоже симпатичная, она рыженькая, хотя и проститутка, наверное… Неужели вам их совсем не жалко, грешников этих?.. Вы же сами грешник, Каин?..

Шум леса за бревенчатой стеной нарастал. Шорох ветра, стук дождя, поскрипывание приоткрытых ставен. Эрвин Каин ответил шепотом почему-то голосом Генерала:

— Конечно грешник. Думаешь, приятно? Но я все равно вас всех отстреливаю периодически. Для поддержания правильной численности в популяции. Всех: и зайчиков и изюбров. Так уж творческий процесс устроен. Не мною придумано. Я вас создаю своею мыслью, а потом… — он опять взял почти минутную паузу, — создаю, а потом отстреливаю. Имеет же в конечном счете писатель право разорвать свою рукопись?!

— А зачем тогда морковка? Это же издевательство над живой природой, — с трудом разлепляя глаза, спросил Денис Александрович. — Зачем же вы нас балуете, если потом отстреливаете?

— А потому, что сегодня на ужин была морковка! — голосом Женщины объяснил Эрвин Каин.

Стеариновый красный ночник растворился перед глазами Дениса Александровича, и, погружаясь в сладкую черноту сна, он еще успел подумать: «Он нас отстреливает!.. Парадокс!»