Сказания, легенды и притчи

A. Жила была старуха, у ней были один сын и одна дочь. Жили они в превеликой бедности. Вот раз как-то пошел сын в чистое поле посмотреть на озимые всходы; вышел и осмотрелся кругом: стоит недалече высокая гора, а на той горе на самом верху клубится густой дым. «Что за диво такое! — думает он.— Уж давно стоит эта гора, никогда не видал на ней и малого дыма, а теперича, вишь, какой густой поднялся! Дай пойду, посмотрю на гору». Вот полез на гору, а она была крутая-крутая!— насилу взобрался на самой верх. Смотрит, а там стоит большой котел, полон золота. «Это Господь клад послал на нашу бедность!» — подумал парень, подошел к котлу, нагнулся и только хотел горсть набрать — как послышался голос: «Не смей брать этих денег, а то худо будет!» Оглянулся он назад — никого не видно, и думает: «Верно мне почудилось!» Опять нагнулся и только хотел набрать горсть из котла — как послышались те же самые слова. «Что такое? — говорит он сам себе,— никого нет, а голос слышу!» Думал-думал и решился в третий раз подойти к котлу. Опять нагнулся за золотом и опять раздался голос: «Тебе сказано — не смей трогать! А коли хочешь получить это золото, так ступай домой и сделай наперед грех с родной матерью, сестрою и кумою. Тогда и приходи: все золото — твое будет!»

Воротился парень домой и крепко призадумался. Мать и спрашивает: «Что с тобой? Ишь ты, какой невеселый!» Пристала к нему, и так и сяк подговаривается: сын не выдержал и признался про все, что с ним было. Старуха как услыхала, что он нашел большой клад, с того самого часу и зачала в мыслях держать, как бы ухитриться смутить сына да на грех навести. И в первой таки праздник позвала к себе куму, перемолвила с нею и с дочерью, и придумали они вместе напоить малого пьяным. Принесли вина и ну его подчивать, вот он выпил рюмку, выпил и другую, и третью, и напился до того, что совсем позабылся и сотворил грех со всеми тремя: с матерью, сестрою и кумою. Пьяному море по колена; а как проспался да вспомнил, какой грех-то сотворил,— так просто на свет не смотрел бы! «Ну, что же, сынок,— говорит ему старуха,— о чем тебе печалиться? Ступай-ка на гору да таскай деньги в избу». Собрался парень, взошел на гору, смотрит: золото стоит в котле нетронуто, так и блестит! «Куда мне девать это золото? Я бы теперь последнюю рубаху отдал, только б греха избыть». И послышался голос: «Ну, что еще думаешь? Теперича не бойся, бери смело, все золото — твое!» Тяжело вздохнул парень, горько заплакал, не взял ни одной копейки и пошел, куда глаза глядят.

Идет себе да идет дорогою, и кто ни встретится — всякого спрашивает: не знает ли, как замолить ему грехи тяжкие? Нет, никто не может ему сказать, как замолить грехи тяжкие. И со страшного горя пустился он в разбой; всякого, кто только попадется навстречу, он допрашивает: как замолить ему перед Богом свои грехи? И если не скажет — тотчас убивает до смерти. Много загубил он душ, загубил и мать, и сестру, и куму, и всего — девяносто девять душ; а никто ему не сказал, как замолить грехи тяжкие. И пошел он в темный дремучий лес, ходил-ходил, и увидел избушку — такая малая, тесная, вся из дерну сложена; а в этой избушке спасался скитник. Вошел в избушку; скитник и спрашивает: «Откуда ты, добрый человек, и чего ищешь?» Разбойник рассказал ему. Скитник подумал и говорит: «Много за тобою грехов, не могу наложить на тебя епитимью!» — «Коли не наложишь на меня епитимьи, так и тебе не миновать смерти; я загубил девяносто девять душ, а с тобой ровно будет сто». Убил скитника и пошел дальше. Шел-шел и добрался до такого места, где спасался другой скитник, и рассказал ему про все. «Хорошо,— говорит скитник,— я наложу на тебя епитимью, только можешь ли ты снести?» — «Что знаешь, то и приказывай, хоть каменья грызть зубами — и то стану делать!» Взял скитник горелую головешку, повел разбойника на высокую гору, вырыл там яму и закопал в ней головешку. «Видишь,— спрашивает он,— озеро?» А озеро-то было внизу горы, с полверсты эдак. «Вижу»,— говорит разбойник. «Ну, ползай же к этому озеру на коленках, носи оттудова ртом воду и поливай это самое место, где зарыта горелая головешка, и до тех таки пор поливай, покудова ни пустит она отростков и ни вырастет от нее(я) яблоня. Вот когда вырастет от нее яблоня, зацветет да принесет сто яблок, а ты тряхнешь ее, и все яблоки упадут с дерева наземь: тогда знай, что Господь простил тебе все твои грехи». Сказал скитник и пошел в свою келью спасаться по-прежнему. А разбойник стал на колена, пополз к озеру и набрал в рот воды, взлез на гору, полил головешку и опять пополз за водою. Долго, долго эдак он потрудился; прошло целых тридцать лет — и пробил он коленками дорогу, по которой ползал, в пояс глубины, и дала головешка отросток. Прошло еще семь лет — и выросла яблоня, расцвела и принесла сто яблок. Тогда пришел к разбойнику скитник и увидел его худого да тощего: одни кости! «Ну, брат, тряси теперь яблоню». Тряхнул он дерево, и сразу осыпались все до единого яблоки; в ту ж минуту и сам он помер. Скитник вырыл яму и предал его земле честно.

B. Была вдова, у нее было двое детей: сын и дочь. Жили они в большой бедности. Вот мать и надумалась отдать своего сына в пастухи. В одно время пас он скотину в лесу. И привез туда колдун воз денег, вырыл яму, вывалил в нее деньги, забросал землею, и стал заклинать: «Достаньтесь, мои деньги, тому, кто сотворит грех с родной матерью, с родной сестрою и с кумою!» Заклял и уехал. Пастух все это слышал; пригнал скотину на село и рассказал про этот клад своей матери. Крепко польстилась она на деньги; вот наутро нарядилась она так, что и признать ее нельзя, и пошла туда, где сын ее пас скотину; пришла и давай с ним играть. Играла-играла и навела его на грех... На другой день нарядила она свою дочь, послала в поле и наказала, что делать. И эта играла-играла с пастухом, и навела его на грех... Воротился сын домой. Вдова и говорит ему: «Ступай, доставай клад!» — «Ах, матушка, ведь я тебе сказывал, какой это клад: мне он не дается!» — «Небось, дается! Ведь ты сотворил грех и со мною, и с сестрою, а она тебе и сестра и кума вместе; ты с ней у соседа крестил».— «Ах, матушка, матушка! До чего ты меня довела? Не хочу теперь с вами жить, лучше пойду — куда глаза глядят!» И только вышел сын за ворота и сделал шагов десять, как вдруг поднялся ветер, изба вспыхнула и в одну минуту сгорела вместе с его матерью и сестрою. Он еще пуще приуныл и подумал про себя: «Стало быть, я великой грешник перед людьми и Богом!»

Шел он, шел, и попал в большой дремучий лес; увидел тропинку, пустился по этой тропинке и пришел к келье; начал стучаться, пустынник его и спрашивает: «Кто там?» — «Грешник, святый отче!» — «Подожди, молитву окончу». Окончил молитву, вышел из кельи и спрашивает: «Куда Бог несет? И что надобно?» Рассказал ему странник. «Это грех великой! Не ведаю, можно ли отмолить его; ступай-ка ты по этой дорожке, и дойдешь до другой кельи — там живет пустынник старей меня вдвое; может, он тебе и скажет». Пошел странник дальше и дальше, приходит к келье и опять стучится. Пустынник стоял тогда на молитве. «Кто там?» — спрашивает он. «Грешник, святый отче!» — «Подожди, молитву окончу». Окончил молитву, вышел и спрашивает: «Что за грешник такой?» Странник рассказал про все. «Коли хочешь отмаливать свои грехи,— сказал ему пустынник,— так пойдем со мною». Дал ему топор и повел к толстой березе: «Свали-ка эту березу и разруби ее на три части». Тот свалил березу с корня и разрубил на три части. Пустынник зажег эти три бревна; вот они горели-горели, и остались только три малые головешки. «Закопай ты эти головешки в землю, и день и ночь поливай их водою!» — сказал пустынник и ушел. Грешник зарыл три головешки в землю и начал поливать их и день, и ночь; год поливал, и другой, и третий... долго-долго трудился: две головешки уж пустили отростки, а третья нет, как нет! Пришел к нему пустынник, видит: выросло две березки, и говорит: «Бог простил тебе два греха — с матерью и сестрою, а третьего — с кумою — ты еще не замолил у Господа. Вот тебе стадо черных овец, паси его да молись Богу до тех пор, пока ни станут все овцы белыми». Погнал грешник овец, пасет год, и другой, и третий, много молится, много трудов несет — только овцы все остаются черными.

Вот стал мимо его по заре ездить какой-то человек: едет себе и всякой раз распевает веселые песни. «Дай, спрошу, думает грешник, что это за человек ездит?» Вышел на дорогу, подождал немножко и видит: подъезжает тот самой человек и поет песню. Он сейчас схватил его лошадь за узду, остановил и спрашивает: «Кто ты таков и зачем поешь эдакие песни?» — «Я разбойник, езжу по дорогам и убиваю людей; чем больше убью за ночь, тем веселее песню пою! Не утерпел пастух, размахнулся своей дубинкою и убил разбойника наповал».— «Ах, что же я наделал? — говорит он,— одного еще греха не отмолил, а уж другой грех нажил!» Воротился к овцам, а они все белые; пригнал овец к пустыннику и рассказал все, что с ним было. Пустынник и говорит: «Это за тебя мир умолил Бога!»

(Обе из собрания В. И. Даля.)

Примечания

Подробности, встречаемые в этих двух легендах, нередко соединяются в один рассказ: грешник, устрашенный тем огненным ложем, которое ожидает его по смерти и о котором упоминает первая легенда, предается покаянию и подвергает себя той трудной епитимье, о которой читаем во второй легенде. Таковы редакции польская и литовская, на которые сейчас будет указано; но прежде приведем белорусский вариант.

Быу пан и пани. Гэтый пан ехаударогой и заблудзиу у лесе. Заблудзиу у лесе и споткаусе (встретился) с чертом, и просе яго, каб йон показау яму дарогу. Той черт сказау яму: «Дай мне на письме, што у дванадцать годоу оддаси мне то, чаго дома не покидау». «Йон дау картачку (письмо, расписку). Приехау пан дамоу, аж яго жонка родзила сына. Ну, дык той пан узяуся за галаву, што у дванадцать лет треба аддаць сына у пекла (ад). Як пришло время, сын и каже: «Я пайду у пекла, каб черт аддау мне тут картачку, што бацька дау яму». Узяу йон воды свящонай и ксеншку (книжку — здесь разумеется: Евангелие) и приходзе до пекла, и зачау той вадой свянциць. Аж выходзе черт, пытаетца! Хто тут такий? Йон каже: «Я иду по тую картачку, што ты узяу у бацьки». Дык яны и аддали яму, сказали: идзи сабе! Йон идзе дамоу праз (через) лес, аж у тым лесе стоиць хатка, а у тэй хатце разбойник. Пытаетца разбойник: «Гдзе ты быу?» Еон кажець яму: «У пекле». Гэтой разбойник каже яму: «Вернисе изноу у пекла, пытайсе там, што мне будзе, што я целый век усе людзей режу». Йон стау з ним спыратца (спорить): «Не пайду у пекла!» — «Як ты не пайдзешь? Я усих людзей бью дык и цебе забью, кали не пайдзешь». Ну, йон пашоу у пекла изноу и пытаетца, што гэтому разбойнику будзе, што йон людзей реже? Черти сказали яму: «Як йон людзей реже, так и яго резаць будуць». Йон вернуусе с пекла, идзе до той хатци и кажець разбойнику: «Як ты людзей резау, так и цебе резать будуць!» Дык йон просе выспавядаць яго. Той мальчик каже: «Я не ксёндз (священник) цебе спавядаць».— «Кали не будзешь спавядаць, я цебе зарежу!» Ну, йон зачау спавядаць яго. Разбойник каже, каб покуту (эиитимья, покаяние) задау. Йон пашоу у лес з ним, знашоу сухую яблыну ц кажець: носи с своей хатци воду у губе (во рту) на коленях и поливай яе, аж поки яна ни отживець и будуць на ей яблыки; сколько ты душ забиу, сколько там будзе яблыков». Сказау и сам поехау дамоу до своего бацьки. Бацька оддау яго учитца; йон выучиуся и высвянциуся на ксёндза (посвятился в попы). Едзе йон дамоу са школы праз той лес, идзе быу разбойник, и чуе — яблыки пахнуць, стау шукаць (искать), и нашоу тую яблыну, што показывау разбойнику за покуту поливаць,— аж под тэй яблыной ляжиць умерший разбойник. Йон узяу яго, павез с собой и сховау (схоронил) под церквой.

Г. Кулиш внес малороссийский вариант этой легенды в сказание о странствовании по тому свету (Записки о Южной Руси, т. I, с. 309—311): Был гайдамака, долго грабил он народ, убивал старого и малого, а после одумался, пошел исповедаться; ни один поп не решился наложить на него очиститетсльной епитимьи. «Дали почув, що есть десь такий пип, що ще маленьким батько продав его нечистому за те, идо помиг у дорози вирятовати воза с калюжи; так вин и впекли вже був... Иде, аж той пип и иде ему назустрич. Питаетця: «Чи ти був у пекли?» — «Був».— «А чи бачив же ти там мою душу?» — «Бачив».— «Щож вона там робить?» — «Гад руками з ями до ями носить, а черти остями ии поганяють». Стал каяться гайдамака, тридцать лет трудился он — и выросла яблоня, на ней все серебреныя яблоки, а два золотых. Приехал поп. «Ну, каже, труси! Струснув гайдамака яблуню — уси серибни яблука обсипались, а двое золотих висить... Оце ж твои два грихи висить, що ти отця и матир убив!» Так и умер гайдамака, непрощенный в этих двух грехах, и мучится он на том свете горше всех других грешников: «Усим буде колись пильга, а ему не буде!»

В польском народном рассказе о разбойнике Мадее (Повести и предания народов славян, племени, изд. И. Боричевским, с. 130—135) и в литовском о студенте, который ходил на небо и в ад, покаяние грешника не остается неуслышанным, и Господь прощает ему все тяжкие преступления. Разбойника ожидала на том свете страшная постель: раскаленная решетка, вся из игл, острых ножей и бритв; снизу пылал неугасимый огонь, сверху капала горящая сера. Ужаснулся Мадей и обрек себя на трудное покаяние: воткнул в землю свою убийственную палицу и преклонил колена, с обетом — не сходить с места, пока не получит от Бога прощение. Прошло много, много времени: из палицы выросла яблоня, расцвела и дала обильные плоды. В один день проезжал мимо епископ; Мадей узнал в нем того самого мальчика, который некогда ходил в ад, и умолял его дать ему разрешение грехов. В то время, как исповедовал он свои старые грехи,— яблоки одно за другим срывались с дерева невидимою силою, превращались в белых голубей и уносились на небо. «Осталось только одно яблоко: то была душа отца Мадеева, которого он замучил страшным образом; но боялся признаться в беззаконии. Наконец Господь услышал исповедь сокрушенного сердца. Яблочко мгновенно превратилось в сизого голубя, который исчез вслед за другими». Это предание о превращении душ, убитых Мадеем, в голубей тесно связано с древне-языческим представлением души человеческой в образе птицы, о чем подробнее смотри в статье моей, помещенной в приготовляемом г. Калачовым 3-м томе Архива историко-юридич. сведений о России.