Раз как-то принял на себя Христос вид старичка нищего и шел через деревню с двумя апостолами. Время было позднее, к ночи; стал он проситься у богатого мужика: «Пусти, мужичек, нас переночевать». А мужик тот богатый говорит: «Много вас попрошаек здесь таскается! Что слоняетесь-то по чужим дворам? Только, чай, и умеете, а небось не работаете». И отказал наотрез. «Мы и то идем на работу,— говорят странники,— да вот застала нас в дороге ночь темная. Пусти, пожалуйста! Мы ночуем хоть под лавкою».— «Ну, так и быть! Ступайте в избу». Впустили странников; ничем-то их не покормили, ничем-то их не напоили (сам хозяин-то поужинал вместе со своими домашними, а им ничего не дал), да и ночевать им довелось под лавкою.
Поутру рано стали хозяйские сыновья собираться хлеб молотить. Вот Спаситель и говорит: «Пустите, мы вам поможем за нос(ч)лег, помолотим за вас».— «Ладно, сказал мужик; и давно бы так! Лучше чем попусту без дела слоняться-та!». Вот и пошли молотить. Приходят. Христос и гутарит хозяйским сыновьям: «Ну, вы разметывайте адонье", а мы приготовим ток».
И стал он с апостолами готовить ток по-своему: не кладут они по одному снопу в ряд, а снопов по пяти, по шести, один на другой, и наклали, почитай, целое поладонье. «Да вы такие-сякие совсем дела не знаете!» — заругались на них хозяева.— Зачем наложили такие вороха?» — «Так кладут в нашей стороне; работа, знаешь, от того спорее идет»,— сказал Спаситель и зажег покладенные на току снопы. Хозяева ну кричать да браниться, дескать, весь хлеб погубили. Ан погорела одна солома, зерно осталось цело и заблистало в большущих кучах крупное, чистое да такое золотистое!
Воротим(в)шись в избу, сыновья-та и говорят отцу, так и так, батюшка, смолотили, дискать, поладонья. Куда! И не верит! Рассказали ему все, как было; он еще пуще дивится: «Быть не может! От огня зерно пропадет!» Пошел сам поглядеть: зерно лежало большими кучами да такое крупное, чистое, золотистое на диво! Вот покормили странников, и остались они еще на одну ночь у мужика.
Наутро Спаситель с апостолами собирается в путь-дорогу, а мужик им гуторит: «Пособите нам еще денек-та!» — «Нет, хозяин, не проси; неколи, надыть идти на работу». А старшой хозяйской сын потихоньку и говорит отцу: «Не трож их, бачка; не замай, идут. Мы тапереча и сами знаем, как надыть молотить».
Странники попрощались и ушли. Вот мужик-то с детьми своими пошел на гумно; взяли, наклали снопов, да и зажгли: думают — сгорит солома, а зерно останется. Ан вышло не так: весь хлеб поняло огнем, да от снопов бросилось поломя на разны постройки; начался пожар да такой страшной, что все до гола и погорело!
В издании Вольфа напечатана совершенно сходная с записанною мною легенда, но с следующим характеристическим дополнением в начале.
Однажды Христос с апостолом Петром, странствуя по земле, пришли поздно вечером к крестьянину и попросились у него переночевать. Мужик пустил их, но с условием, чтобы утром следующего дня пособили ему молотить. Рано проснулся он и велел будить странников и звать на работу.
Следует чудесная молотьба огнем, как и в русской легенде. Когда таинственные странники распростились с хозяином и отправились в свой путь, апостол Петр стал жаловаться на жестокосердие крестьянина. «Оборотись!» — сказал ему Господь. В то время они взошли на холм; апостол взглянул назад: весь двор и изба крестьянина стояли в пламени. Подобный рассказ можно слышать и у нас в некоторых местностях. Приводим здесь вариант, записанный П. И. Якушкиным в Орловском уезде.
В одну зимнюю ненастную ночь шел по дороге Иван Милостивой с двенадцатью апостолами. В поле ночевать было холодно; они и постучались к одному мужику: «Пусти обогреться!» Мужик сначала не хотел пускать их, да потом согласился и пустил с условием, чтобы завтра чуть свет обмолотили ему три копны ржи. Наутро хозяин толкнул Ивана Милостивого, а он вместе с апостолами лежал на полу: «Пора молотить, собирайтесь!» Толкнул и пошел на двор. Вот апостолы поднялись было, и хотели идти на гумно, да Иван Милостивой уговорил их еще немного поспать. Мужик ждал-ждал, нет помощников! Взял кнут, пошел в избу и давай стегать крайнего, а крайний-то был Иван Милостивой. «Полно! — закричал Иван Милостивой,— вслед за тобою иду». Мужик ушел. Апостолы опять было поднялись, но Иван Милостивой снова уговорил их остаться и еще хоть немного отдохнуть. «Будет с него! — молвил он,— отстегал кнутом, теперь больше не придет». А у самого на уме: «Как придет мужик, опять примется за крайнего!» — и залез на самой зад.
Мужик ждал-ждал, воротился в избу с кнутом и думает сам с собою: «За что ж я буду бить одного крайнего? Сем-ка примусь за заднего!» — и принялся за Ивана Милостивого.
Только ушел мужик, Иван Милостивой и в третий раз уговорил апостолов не вставать на работу, а сам залез в середину. Вот хозяин ждал: ждал, не дождался, и снова пошел в избу с кнутом; пришел и думает: «Крайнему уже досталось, заднему тоже, примусь-ка теперь за среднего!» И опять-таки досталось Ивану Милостивому. Нечего делать, поднялся он, и сам начал просит апостолов, чтоб шли помогать мужику.