Сказки Белого Ворона [1–10]

БЕЛОЕ

Неожиданно пошел снег; он шел в воду и таял; если бы дело было днем, он бы превратился в грязь; но дело было ночью; город вмиг побелел. Снег ложился слоем два сантиметра. Шаги по снегу оставляли за собой сразу намокающие темные пятна. Взамен таявшему под ногами — снег оставался на голове.

В переулках людей не было; была глубокая ночь, часа два, может быть, три, ночи. Но на проспекте было людно. На проспекте стоял окровавленный человек, опирающийся рукой о стену. Кровь текла с головы, по лицу и дальше по туловищу. Никого рядом с ним не было.

По реке плыли льдины. На льдинах сидели чайки. Когда льдина уплывала под мост, чайки все сразу снимались. Перелетали на другую льдину. Ни одна чайка вместе с льдиной не уходила под мост.

На той стороне, за мостом.

У парапета, спиной к нему, кто-то сидел. Он сидел в окружении, устроившись среди, картонок, одеял. Снег нападал на него, но ему было теплее среди одеял — тоже не особо. Сидеть холоднее, чем идти.

Сейчас он поднял голову и увидел Юну.

— Садись. — Похлопал по грязным одеялам рядом с собой.

Юна подошла и села рядом. От бомжа воняло — так же как от его одеял.

Он потянулся и обнял ее.

— Один индеец в одном одеяле замерз, — пояснил он хрип­лым голосом. — А два индейца в одном одеяле не замерзли.

— Я сейчас пойду, — сказала она.

— Куда?

Юна промолчала.

Бомж закопался в одеялах. Вынырнул с полбутылкой в ру­ках и поболтал. Потом запрокинул и стал пить.

После этого протянул Юне.

Юна отпила только глоток и сморщилась. Что за мерзостный вкус?!

— Неразменная, — похвалился бомж. — Пью и пью — не кончается. Вот свезло так свезло.

— Тут зима, что ли? — сказала Юна. Где — тут? — разве это не тот же самый город, где вчера… Она не знала, что значит «вчера».

— А лето? — Бомж фыркнул.

— Тю, — сказал он, — не проспалась, что ли?

— Я вообще не спала.

— А где ты тогда шлялась? Я тебя жду, жду.

Юна вгляделась в него.

— Нет.

— Что — нет, — обиделся он. — На себя посмотри.

Юна закрыла глаза. Он пошевелился и обхватил ее крепче. И правда, теплее.

— Нет. — Она открыла глаза.

С усилием она оттолкнулась от него и встала. Шаг. Обернулась.

— Там, на проспекте, — сказала она. — За мостом. — Она провела рукой с головы по лицу и вниз. — Вот так, он стоит, а у него льется.

— На себе не показывай, — сказал бомж.

— Я пойду. — Она отошла на два шага и снова оглянулась. — Не пей это. Замерзнешь. Тебе тоже надо идти.

— Куда?

Она прошла далеко, прежде чем снова оглянуться. Никого там не было.

Снег лежал на граните, не таял. За парапетом на черной воде кружили утки. От воды поднимался пар. Здесь в реку втекала канализация.

Слева, через дорогу, тянулся забор из красного кирпича. Над забором петли из колючей проволоки.

А вот и железная дверь в заборе с окошком в ней. Дальше, из-за забора, поднимались тоже краснокирпичные строения.

По этой стороне у парапета стояли люди. Близко друг к другу — но как бы друг друга не замечая — все они делали жесты. Глядя поверх забора.

Она прошла мимо сильно накрашенной девушки — девушка качнулась в сторону, воспринимая ее просто как движущуюся помеху. Она как будто кричала, улыбаясь и привставая на цыпочки, — но ни слова не доносилось из ее разинутого рта. Потом дальше было несколько парней, с бутылками пива, и они салютовали этими бутылками, то и дело отпивая из них, и как будто хохотали — но ни звука. Никто из них не заметил Юну.

В этих красных стенах из кирпича. В узких темных окошках, поднимавшихся за забором. Кто-то там… был?

Юна остановилась. Может быть, ей тоже надо без звука орать и махать руками, впиваясь взглядом в какое-то одно окно?

Она ничего там не различает.

Юна оглянулась на людей. Если бы они так же глянули — и сосчитали, сколько их много. То, возможно, они могли бы все вместе разогнаться и навалиться на эту дверь — и попасть к тем, кому они сейчас подают бессмысленные сигналы.

Но они друг друга не видели.

Забор кончился, тянущийся, казалось, бесконечно, вдоль тоже бесконечного парапета. Она свернула. И углубилась вглубь, перпендикулярно реке.

Долго ли, коротко, она шла и дошла до большого универсама. Универсам, конечно, был закрыт. Изнутри он светился, но таким, притушенным светом. В нем спали охранники. Здесь все спали, в длинных домах горело совсем мало окон, и никого на улице. Никто не видел выпавшего, здесь совершенно чистого, снега.

За универсамом — опять длинный дом. Юна свернула с тротуара по направлению к двору. Она шла по пустому двору, со стоящими в нем машинами.

Одна из машин недавно горела. Она сгорела вся. Что-то еще дымилось в ее скелете.

Юна шла, поглядывая вверх на темные окна. Она прошла мимо первого подъезда, прошла мимо второго подъезда. Прошла мимо третьего подъезда, прошла мимо четвертого подъезда. У пятого подъезда она встала.

Тут был кодовый замок.

Она стояла у двери. Вспоминала окровавленного человека — далеко в центре, оставшегося на проспекте.

Кнопки на замке были все стерты, ни одной более светлой, чем другие. Невозможно было угадать код.

Она перестала думать. Пальцы ее сами сложились, прикоснулись, нажали невидимую фигуру. Ничего не произошло.

А так?

Дверь щелкнула.

Лифт не работал. Она поднялась по грязной лестнице, третий этаж, четвертый, пятый. На шестом этаже она свернула в левый коридор.

Она стояла у двери.

Здесь она жила целый месяц.

Юна толкнула дверь. Дверь была, конечно, заперта. Она отошла. Разбежалась — и врезалась боком, локтем.

Юна влетела в темную квартиру.

Из окна в комнату лился свет. Фонарь был на доме, прямо на стене снаружи. Он светил вниз, но часть света попадала в комнату.

В комнате только шкаф — и кровать в глубине. Юна остановилась. На кровати кто-то лежал. Свет от фонаря тускло блеснул на длинном, рядом с ним.

Не меч. — А это хозяин квартиры спит со своей алюми­ниевой палкой.

Она шагнула вперед. Потянула руку и притронулась к голове — чтобы убедиться, что это не он — не тот, кого она видела на проспекте.

Заяц резко дёрнулся и откатился к стене.

Сбросил с кровати ноги, чуть не столкнув Юну. Он был одет, даже в пальто, только без башмаков. Ошалело озирался, как будто не мог понять, где он. Ночь же была, темно.

В свете заоконного фонаря перед ним кто-то. Потянул руку и приложил к лицу, чтобы убедиться, что это Юна — а не, например, хозяин.

— Замерзла, — определил Заяц.

— Не очень. — В горле у нее пересохло.

— Ложись. — Отвернул покрывало, на котором лежал.

Накинул на нее покрывало. Сам остался сидеть.

— Мясо здесь, а где же кошка, — Юна, хрипло.

— Какая кошка? — сказал Заяц.

— Эта… Палка. Где он?

Заяц засмеялся. — Т…ты сюда шла — чтобы с хозяином поговорить?

— Ты меня специально БЕСИШЬ?

— Спи. — Заяц легко толкнул Юну, порывавшуюся встать.

Юна закрыла глаза.

— Мы же здесь больше не живем.

— Снег пошел. — Заяц, наоборот, проснулся. — Завалило пути ровно на середине. Электричка — обратно. Не хотел возвращаться. По шпалам… Холодно.

— Как ты вошел, — Юна, с закрытыми глазами.

— Постучал.

— …Открыл?

— Потом дверь вышиб. Потом чуть-чуть… Починил.

Юна вроде бы спала.

Юна проснулась. Было светло.

— Заяц!

Если ты увидел что-то во сне — большее чем все, что на самом деле, — надо не разжимать рук.

Догнала на углу дома. Заяц обернулся, удивляясь.

— Ты куда?

— А ты куда?

— Я в магазин. Нужно поесть, перед тем, как…

— Перед тем? — Юна перескочила, чтобы попасть в ногу. — А он придет?

— Придет, и ему дадим.

— Я видела на проспекте, вчера, … Я тебе потом. Ты на стройку не пойдешь?

— Нет.

— А куда пойдешь? — Она поправилась: — …куда мы пойдем? ..В лес?

— Нет.

— Где спать?

— Еще какую-нибудь дверь… Вышибу. Это я. Ты можешь идти.

— Я в доле.

— Ладно. — Заяц перехватил палку из квартиры в правую руку. Он почти не хромал.

Шли, в ногу, по новому снегу, по белому листу, сказка, которую они впечатают в этот белый свет, еще была не написана. Они нечаянно прошли магазин, и теперь поздно было возвращаться. Хозяин еще себе найдет — и костыль, и квартирантов, он ведь здешний.