Сказки Белого Ворона [1–10]

ГОРА

В это время в городе было много маленьких галерей. Почти в каждом подвале была галерея, где висели по стенам картины. Никто тогда еще не кидался от входа к любому спустившемуся со ступенек:

«Хотите что-то купить?»

В это время еще появилось много маленьких кофеен. Через каждые десять шагов в центре — а центр — всё, что не окраина: расползся своими щупальцами по ту и эту сторону реки, — во всех подвалах, которые не застолбили галереи, или на первых высоких этажах — варили кофе в песке. Кусочки торта или пахлавы в витрине: слишком дорого; но кофе хорош. Дымный, крепкий. Одного глотка из маленькой, величиной в этот глоток, чашки хватало, чтоб зарядиться до следующей кофейни.

А в тех не занятых кофейнями или галереями подвалах, а иногда прямо в галереях, были тогда мастерские, то есть маленькие лавки или просто отделы с продукцией этих самых мастерских: кожаные украшения, наборные бусы из разных сортов дерева — они пахли, каждая бусина, по-разному, или даже расшитые перьями мокасины необычайной красоты. Можно просто переходить от одного изделия к другому и любоваться, как картинами. Можно примерить: повесить пять штук бус, и по пять браслетов на каждую руку — чтоб они все сразу сваливались, когда руки опускаешь. Повернуться перед зеркалом.

— Хотите что-то купить?

— У нас денег нет!

— Два кофе.

Нис полезла в карман. — У меня есть, — сказала Юна. Нис взглянула, приподняв бровь. У нее есть, вот это новость. Фанни-фанни!

Юна этого не заметила — она такие вещи никогда не замечала, какие-то деньги.

Они выпили этот один глоток почти сразу. Половина времени от питья кофе состояла в том, чтобы ждать, пока его возят в такой железной жаровне, полной песка. Фффрр — кофе начинал рваться наружу, тут его снимали.

Нис теперь жила одна. Всё равно она почти всё время работала, какая разница с Юной или без Юны. С Юной-то все-таки повеселее.

— Пошли, — Юна, соскакивая с высокой круглой табуретки; ноги с этих сидений не доставали до пола.

Они перешли в следующую кофейню.

— Два кофе.

Юна раньше всё время что-нибудь придумывала. Нис теперь почти никуда не ходила. Даже в клуб — потому что Юна ее в него не тащила.

Они были уже взрослые — в этом дело. Нис не хотела. Веселиться без причины это признак дурачины. Хотеть, чтобы было веселее, — всё равно что… думать, что Дед Мороз есть.

После пятого перехода сделалось невозможно пить это… этот?.. Чашки-то маленькие — кофе-то крепкий. Нис уже раздумывала, что пора расставаться, повидались и ладно. С самого утра ей хотелось спать. Когда Юна наконец разрядилась.

— Так, ну… — заговорила она, — надо что-то делать.

До этого она только глазела — то на кофе: на руки, двигающие обе турки в железной жаровне, — потом на Ниса. Отвыкла она от Ниса. Когда так видишься каждый день, то ладно, а если нет — прямо удивительно, какая красивая Нис. У Юны все подружки были красивые, не то что она сама. Если Заяц увидит Ниса — сразу влюбится.

— Давно пора, — сказала Нис.

— А что? — Юна глянула на нее как первый раз. Нис подождала, предоставляя ей самой отвечать.

У них была телепатия. Кому-то например было бы непонятно, о чем Юна спросила — только не Нису. Не так быстро всё уничтожить — если до этого так долго телепались вместе.

— В тебя все влюбляются, — сказала Юна.

— И что?

От кофе у Юны чесался нос. Она его почесала.

— Я видела картину.

— И что? Ты думаешь, они в меня влюбятся — и сойдут со стены? — Юна где-то такое что-то и думала. — Бам-бам, — сказала Нис и постучала пальцем висок. — Они вообще в другом городе. Ты сама сказала, что не могла потом найти этот люк.

— Тоннель, — сказала Юна. — Может, кто-то составил карты. Они совпали…

— Ты это видела во сне, — безжалостно заключила Нис.

Юна посмотрела на барыгу. Барыга, с повязкой через лицо — кофейня была разнаряжена под пиратский корабль; а он — боцман, — крутил кофе. Который у него никто не заказывал, — делая вид, что на Ниса не глазеет. Конечно, он глазел. Можно было спокойно говорить, он весь ушел в глаз, ничего и не слышал. На Нисе были всего одни — длинные бусы из плоских деревяшек; но смотрелись они так — что ей должны были приплачивать те все мастерские, в которые бы ломанулись покупатели, в надежде стать похожими на Нис.

И зря. Нис их сделала сама. Из можжевельника и сосны, выгладив наждачкой и провертев дырки раскаленной иглой. Когда они еще в самом начале приехали и гуляли по городу, в том числе за город на залив.

— Давай еще купим кофе. У меня есть…

— Здесь?

— Можно перейти.

— Я не хочу, — сказала Нис.

Барыга проводил их взглядом, сняв со второго глаза повязку. Они вышли из кофейни и тут остановились. Не было никакой возможности идти в шестую. Нужно было рас­ходиться. Нису рано на работу. Юна тоже работала. Зря они ­потратили столько денег на кофе.

— Тогда надо самим. — Юна думала вслух.

На выходе на улице под косым штакетником, имитирующим парус, стоял столик с двумя стульями — не такими, как в кофейне, а низкими. Никто на них не сидел. Погода была осенняя, штакетник от сырости прогнулся.

Нис села на стул. Пять чашек кофе ее таки разбудили.

Хозяин ее магазина предпринял одно новаторство. Он решил, что слишком много книжек воруют. И теперь вместо одной продавщицы в магазине были две. Одна за кассой — а другая стояла у полок. Они менялись. Кроме всего прочего: а прочее — то, что когда работаешь один, можно хотя бы вообразить, что ты тут хозяин, — зарплата от этого уменьшалась вдвое. А штрафы? Не сказать чтобы.

Тут она сказала:

— Это неправильно — продавать книги. Книги надо читать. Я бы им просто так отдала все книги. Пусть читают.

Это было длинное высказывание. Юна таких от нее почти не слышала. Нис вообще избегала высказывать жизненные концепции. Предпочитала уступать это право другим.

— А как ты будешь получать деньги?

— Тоже просто так.

— Скучно будет, — сказала Юна.

— Мне не будет.

— Нет?.. — сказала Юна. — Просто так?.. Ладно.

Опять она что-то придумала. Фанни-фанни.

Нис вышла из дома. И увидела Юну, ожидающую ее у подъезда с инвалидной коляской. От неожиданности она села.

— Где ты ее взяла? — глядя на Юну с высоты перил.

— Купила.

У Ниса в глазах застрял смех. Она была в длинном платье. Бусы к этому платью подходили из бисера. — Поехали, — скомандовала себе Юна. Нис подобрала юбку. Юна взялась за ручки и покатила ее вперед.

Перед метро Юна сложила коляску. Протолкнула ее через турникеты.

Они спустились на эскалаторе, и тут на перроне Юна ее разложила. Взяла за две ручки — и потянула в стороны: о-па.

— Убери ногу.

— Так?

Юна критически оглядела. Нис подогнула ногу под себя, устраиваясь поудобней. Юна одернула ее платье. Теперь наружу торчала только одна Нисова нога.

Подошел поезд. Юна с усилием вкатила коляску с Нисом в вагон.

Поезд поехал. Они тоже поехали. В вагоне было не протолкнуться. Но пассажиры расступались, когда Юна стала везти коляску.

Они проехали весь вагон и вышли на следующей. — То есть выкатились. Поезд уехал.

— И что? — Нис подняла бровь.

— Надо говорить. — Юна закусила щеки изнутри. И выдула воздух. — Ладно.

Они втиснулись в следующий поезд; в следующий вагон. Юна закричала прямо от входа:

— Хлеб да соль — ем да свой! Мы сами не местные! Помогите кто чем может!

Раз! — На середине вагона Нису шлепнулся прямо на юбку рубль. Нис не успела сказать спасибо — Юна, рывками, толкала ее вперед.

Они вывалились из вагона на станции.

— Может… отвезти тебя на работу?

— Толкай. — Нис входила во вкус.

Через два часа Юна вспотела. Не то Нис, ей было и горя мало: кататься на коляске! Она только сменила ногу, когда первая затекла. Она успевала сказать: — Спасибо! — бросавшим на юбку деньги. Уголки ее губ поднимались, как будто она вот-вот засмеется.

Юна бубнила не своим голосом, как испорченный магнитофон: — Мы не местные, кто чем может, мы не местные.

— Фу, — вывозя Ниса из вагона. — Может, пойдем кофе попьем?

Нис сосчитала деньги. На две чашки кофе уже хватило бы.

— Мало еще. Хочешь, я тебя повезу?

— Мне не дадут, — сказала Юна хмуро. — Ногу.

Она втащила Ниса в очередной вагон.

— Кошелек или жизнь! — рявкнула она. — Помогите на взрывчатку!

А это уже не час пик. Уже не ехали люди на работу — а те, кто ехали, не на такую, на которую надо попасть в восемь утра. Было довольно-таки пусто: что с одной стороны легче, а с другой — хуже; последнее потому, что не скрыться за спинами. Они отлично просматривались с обеих сторон; пока Юна — она рассвирепела — не унималась:

— Долой дифференциальные управления! Дай ножа — спой ежа! Айда с нами, кто со штанами, в банду разрушителей новостроек! — Лицо Нис вытянулось от удивления. Они так не договаривались. В то же время ее разбирал смех: от несоответствия ее нарядного вида с содержанием Юниных речей — у тех, едущих не торопясь никуда, в мозгах приключился коллапс. Возможно, они, преодолев свой коллапс, Юну с Нисом все-таки побили, несмотря на прекрасное лицо, — когда к середине вагона случилось вот что.

Посередине вагона сидел человек, занимавший один всю скамейку. То есть с ним рядом никто не сел — благо безопасных мест имелось.

Не диво; потому что на фоне остальных в вагоне он был… как Медведь-гора над всеми горами береговой линии! Не здесь, на заливе, — а там, где они видели ее однажды давно: на море.

Юна, которая толкала речёвки, и к тому же толкала коляску, — ей не было дела ни до каких гор, — не поняла, что произошло. Просто коляска застопорилась. Подала назад — и только хотела толкнуть посильней.

А это Нис встала. На две ноги — высунув вторую из-под платья.

— Здравствуйте, — сказала она.

Хорошо за середину дня Юна явилась домой. Нужно же было еще вернуть коляску. Она ее взяла в ПОЛУКЛИНИКЕ. То есть позаимствовала. Во дворе этой полуклиники-полубольницы, где она приметила цепким взглядом эту коляску раньше, мало ли что может пригодиться. Она ее бросила на том же месте.

В квартире было затхло.

Она прошла в комнату, швыряя ботинки на ходу, стас­кивая штаны и тоже кидая их, потом свитер через голову. Осталась в одних трусах. Трусы у Юны были мужские семейные в цветочек. Женское белье Юна презирала: она не конь, чтоб носить эту сбрую.

В комнате была тахта и ободранный шкаф. Больше ничего, даже стола. Стол был в кухне — такой маленькой, что или плита или холодильник. Здесь — плита.

В шкафу было зеркало. Оно занимало целую дверь. Сей­час Юна стояла перед этим зеркалом. Ноги у нее были очень худые снизу. Но сверху они расширялись. Крепкие ноги. Больше кроме ног ничего не было. Грудей почти нет — не то что у Ниса.

Она пыталась понять, что Заяц в ней нашел.

Юна брякнулась на тахту в трусах. Она лежала на спине, свесив ноги.

В этой квартире она могла делать что хочешь. Ходить в трусах, вообще не ходить. Вообще уйти. Как сегодня.

Ей не понравилось. Она это делала для Ниса, самой ей вообще ничего не надо было. Признаться, она почувствовала облегчение, когда Нис осталась с этим… Человек-гора. Кто это такой? Знакомый? Откуда у Ниса свои знакомые? Может, это кто-то из тех, кто ходит в ее магазин. Что-то не похож он на тех, которые читают книги.

Нис сказала, усевшись с этим горой и повернувшись к Юне: «Я поеду на работу». А нет — и не надо. Лучше бы она вовсе не выходила.

Юна закрыла глаза.

Она хотела только жить с Зайцем в этой квартире.

Она понимала, что им придется уйти.

Нис сидела в вагоне, из-под длинного платья видны были обе ее туфли. Ей всё еще было смешно — эти, сидящие поодаль, что они думали?

Видно, решили, что это какое-то современное искусство. Никто не аплодировал.

Никто на Ниса не глазел.

Рядом с ней был Человек-гора.

Нис была крупная девушка. Но на одной скамейке с ним она будто уменьшилась вдвое.

Нис сидела, спокойно сложив руки на коленях. Чтобы взглянуть на огромного соседа, пришлось бы вывернуть шею. Это было бы нетактично.

Нис смотрела на отражение напротив.

Отражение человека-горы в стекле вагона смотрело на ее отражение.

Они сидели — не вместе, не соприкасаясь и не глядя друг на друга, но их отражения встречались глазами.

Уголки губ Ниса сами собой складывались в улыбку.

Грохот вагона в туннеле заглушал даже мысли — а не то чтобы что-то сказать — если бы она хотела что-нибудь ­сказать.

Отражение горы шевельнулось.

Шшусь! — Поезд вылетел из-под земли на высокий вантовый мост. Замелькали толстые тросы моста, нарезая осеннее небо и дрожащие под ним воды реки. Стекла в дневном свете были прозрачными, в них больше ничего не отражалось. Это был самый конец длинной линии метро. Конец города. «Я поеду на работу», — сказала Нис Юне. А на самом деле?

Нис подскочила до небес! До потолка. Ладно, просто вздрогнула. Большая ладонь легла на ее руку. Не в отра­жении.

Головой он едва заметно указал на выход из вагона.

Нис больше не могла утвердиться в зеркале. Но она же к нему села?

Она встала.

За мостом, за рекой, Нис с человеком-горой поднялись пешком по ступенькам.

Станция метро здесь встречалась с платформой электрички. Это был уже почти не город.

Гора придерживал Ниса за руку. Снаружи казалось, как будто они просто гуляют.

На платформе он ее руку отпустил.

Подошла электричка. На платформе были кроме них еще два или три человека. Толпы, которые возвращаются в конце дня за город, где они живут, еще сидели на своих работах.

Гора кивком направил ее в раскрывшиеся двери. Нис, ­секунду помедлив, шагнула.

Похоже, она еще куда-то едет.

Она прошла первая. Вагон был пуст. Приподняв двумя пальцами платье, уселась на краешек ближайшей ска­мейки.

Гора опустился напротив. Уперся обеими ладонями в раздвинутые колени и всем туловищем наклонился к ней.

И наконец он раскрыл рот.

— Так что это такое было за представление?

— Я расскажу, — сказала Нис. — А вы запишете?

— Что? — Брови поползли вверх.

— Протокол, — пояснила Нис.

Гора пожевал губами. Откинулся к спинке сиденья.

— Ну, — сказал он. — Дальше.

— Вы уже нас один раз допрашивали. — Лицо Нис просквозило улыбкой. — Только давно. Я тогда была вот такая: — она раздвинула большой и указательный палец. — Я вас хотела найти. Но это было так далеко… Я про вас думала все эти годы. Я не знала, что вы здесь живете.

Он медленно покачал головой.

— Ошибаешься. Я тебя первый раз в жизни вижу.

— Зачем вы тогда со мной вышли?

— А мне интересно стало, всегда ли ты отправляешься куда угодно с незнакомыми мужчинами.

На лице Ниса так и осталась забытая улыбка. Быстро она глянула в окно. Электричка подъезжала к станции. Это был еще почти город.

— Куда мы едем?

— Ко мне.

— А кто вы?

— Просто: Гора.

— И вы меня не помните?

— Теперь запомню, если ты конечно не прочь. То-сё, лимонады-прянички. Есть и что покрепче, — Гора ей подмигнул. Гора — ей — подмигнул.

Нис вспыхнула, как бенгальский огонь. От гнева она заискрилась.

Она встала во весь рост.

— До свиданья. Спасибо, что нам помогли. Я опаздываю. На работу.

— Мне жаль, — сказал Гора ей в спину. — Что ты меня спутала с кем-то, кого ты искала все годы.

Нис остановилась, как на лету подрезанная.

— Я нис… — губы ее дрогнули. — Я не спутала. Я вас знаю всю жизнь. Это вы притворяетесь. Я считала, я… читала. Но нигде про это ничего не написано. По-вашему, я вру? Я даже не умею придумывать!

Гора смотрел на нее снизу вверх.

— Это тебе птичка напела?

— Птичка?

Под коленями оказалась скамейка. Гора приподнял ее и посадил. Нис этого даже не заметила.

— Вы что, верите… в птичку? Вы — такой большой?

— Верю? — Гора навис над ней. — Это бы полбеды. Беда в том, что я знал. — Нис смотрела на него, раскрыв рот — как будто проглотить хотела, что он скажет. Он откачнулся и сел.

— Иди, твоя остановка, — сказал обычным голосом.

Электричка остановилась, двери разъехались. Подо­ждали — и закрылись.

Гора ухмыльнулся.

— Ты не боишься? Посажу тебя в подвал и буду кормить через щёлку.

— Просто так? — сказала Нис.

Юна продавала игрушки на вокзале. Директор Нисова магазина по просьбе Нис устроил ее на «точку» к своему знакомому. Работа ее кончилась в тот самый момент, когда мальчик прямо перед ней схватил со стола резиновую змею.

Юна погналась за ним, бросив все остальные игрушки.

Мальчик улепётывал быстрее, чем быстроногая Юна. Она остановилась, когда он спрыгнул в котлован на полном ходу — там велись земляные работы, между вокзалом и набережной. Он мог бы свернуть себе шею.

В задумчивости она отправилась назад. Она хотела отобрать у мальчика совершенно не нужную ей змею.

Юна посбрасывала все игрушки в коробки и отвезла их на склад. Потом она пошла узнавать, сколько она заработала и не останется ли вдруг Нис им должна за змею.

Потом она поехала домой. Можно сказать, еще утро — обычно она только в это время просыпалась — а она уже свободна. Получилось: ноль. Немного меньше.

И все равно она может быть в этой квартире. По крайней мере, до конца месяца. Заяц отдал деньги за месяц за эту квартиру. Потом что? Ему от этой квартиры до стройки было ехать час. И назад час. Он приходил, только лез каждый раз в душ. Даже ее не трогал.

Первый раз оказалось, что он тоже чего-то хочет. Ну, кроме этого. Ей не очень нравилось; даже немного больно. Боли она не боялась.

Он хотел, чтобы она могла быть.

Юна бы скорей отдала большой палец на левой руке, чем согласилась, что быть стало невыполнимо. Ей 19 лет. Здоровье у нее нормальное. Она отжимается 25 раз и под­тягивается целых три. А большой палец не очень-то и ­нужен.

— Это был всё один и тот же день: день, в который она возила Ниса в инвалидной коляске. Это она успела обо всём этом подумать. Лёжа на спине на тахте в одних трусах и натянув покрывало.

Пока она тут лежит и думает — Заяц работает. Когда она перестала работать (а работала она три дня; четвертый — со змеёй), он ничего не сказал, даже не заметил. Он не ставил условий. Сам всё решил, у нее не спросил. Как она не спрашивала, ждать его или не ждать пять часов за забором: не было вопроса. И не спросила, когда попробовала не ждать. Он решил, что с ней что-то случилось.

Юна перевернулась к стене. Она любила Зайца больше всех, больше своей свободы.

Гора повернулся всем корпусом: — Я тебе сейчас рот ­заклею.

— Спокойно, — сказал Заяц.

Гора был Гора. А Заяц был косой и хромой, чтобы сделать таких, как Гора, таких, как Заяц, понадобилось бы четыре.

Но он сразу же отступил. Уселся на стул.

— Я ее не спросил, — сказал спокойно. — Я тебя спрашиваю. Пусть на двор сходит, там ее подружка мучается.

— Она сама решит, где ей быть, — сказал Заяц.

Юна фыркнула и вышла во двор. Нис сидела перед низким мангалом. Она водила руками над углями с висящим сверху мясом: тепло.

Юна постояла. Она не увидела, чтоб Нис особенно мучалась — огню ей гореть помогать, что ли. Задрала голову. Звезды тут были не такие, как в городе. — Справа над горизонтом висело желтое пятно: там какой-то свет с земли отражался на застеливших край облаках. Не город. Он сзади.

— Класс.

— Чего? — Нис подняла голову от шашлыка.

— Я раз жила в доме в лесу, в детстве.

— Ты рассказывала.

— Давай сходим на залив. Они там разговаривают. Или вон туда. Давай сходим посмотрим.

— Надо сделать, — Нис кивнула на мясо.

Юна присела на корточки.

— Может, тут есть еще дом? Я бы здесь лучше жила. Не обязательно такой, можно меньше.

— Что бы ты здесь делала?

— Купалась, — сказала Юна. — Я бы ходила на охоту! — выдумала она.

— Жалко, — сказала Нис.

— Кого? А это, — Юна кивнула на мангал. — Не жалко?

— Это свинья, — сказала Нис.

Юна протянула руку, взяла один прут, стащила с него ­кусок и сунула в рот. Тут же обожглась.

— Не трогай, — сказала Нис.

— Уже жотово, — сказала Юна, проглатывая свинью целиком. — Пошли туда, я хочу послушать, что Заяц скажет.

— Не мешай им.

— Ты два раза сказала «не». Чё это с тобой?

— Всё хорошо. И не надо портить. — Третий раз.

Юна поднялась.

Класс-то класс, а может, зря они приехали? Может зайти туда и сказать: «Поехали отсюда!» И потом объяснить, что эта Гора ей не понравился. — Взаимно!

Ниса она тоже не узнавала. Самой-то Юне, конечно, казалось, что она с Зайцем ничуть не изменилась.

Ладно, она будет молчать. Юна отошла в темноту.

— Ко мне ты не хочешь, — сказал Гора.

— Н…не моё, — повторил Заяц.

Гора встал и пересел к камину на низкий табурет со ­спинкой, вытянул ноги. Почерпнул оттуда совком уголь, под­цепил прямо пальцами и положил в трубку. Пыхнул пару раз.

— Будешь?

Заяц улыбнулся.

— Ну, чего?

— К…как пацаны, забравшиеся в чужой дом.

— Дом мой.

Заяц улыбался.

— Понимаю, — сказал Гора. — Ну ты прав, чего. Всё это детские игрушки. — Он попыхтел трубкой. — А то — нет.

— Надо самим, — сказал Заяц.

— Даже не заикнулся, — удивился Гора.

— И что ты можешь — сам, — спросил он, еще почмокав. — У меня всё ж полегче. Побéла и Синюта! — громко, как будто позвал двух собак. Но собаки не появились. — Это мои. Двое подчиненных, вишь, дорос. Ты б третьим пошел. Но это так, для отчетности. — Он окружился клубами дыма. — Только скажи, что, — произнёс оттуда.

Вошла Нис с целой горой шашлыков на подносе.

Заяц оглянулся. — Где она? — вставая.

— Пошла погулять, — сказала Нис.

Заяц вышел во двор. За мангалом длинная лужайка, коротко стриженная. Он дошел по ней, без тропинок, до высокого забора. Перед забором кусты. Вдруг кто-то прыгнул на него, как обезьяна, руками и ногами.

— Вы до чего-нибудь договорились? — зашептала Юна

— Отцепись, — сказал Заяц. — Пошли п…поедим.

— Тебе же рано вставать, — сказала Юна нормальным голосом. Она шагала рядом, поглядывая на Зайца. — Значит, уже и не договоритесь.

— Думаешь, последний раз видимся?

— Нет, — сказала Юна. — А лучше бы да.

— Квота? — сказал Гора, чавкая шашлыком, — форум? Тогда я скажу. И пусть голосуют, они тоже. Раз нет мужиков, и девки пойдут. Он меня не обманывал — кишка тонка. Я сам себя обманул. Потому что хотел. Но он меня предал. Подставил, если это слишком… — Он проглотил. — …пышно.

— Кто? — спросила Юна.

— Ты что — дурочка?

— Полегче, — сказал Заяц.

— Извини, — бросил Гора. — Скажи спасибо подружке. Так что? Я говорю: вот четверо. Четверо это до хрена. Что ты умеешь? — он обращался к Юне. — Она вот умеет читать книги. У меня, кстати, в подвале стоит танк. Не верите? — он усмехнулся. — Правильно, нету. Но кое-что есть. Пойдем, покажу, — Зайцу; и, снова ей: — Ты думай.

— О чем это он? — Юна растаращилась на Нис.

— Я не знаю.

Они вернулись.

— Что там? — спросила Юна Зайца, решивши наплевать на откровенную грубость Горы. Заяц отмахнулся: — Да ничего там нет, не бери в голову.

— Семь зарезанных жён.

Нис спокойно ела. Пока все говорили, она уничтожила треть шашлыка.

— Самогонный аппарат там стоит, — Заяц Юне.

— Ты что, ей всё говоришь?

— Будет что, так расскажу.

— Самогон — это валюта, — сказал Гора. — Ее разливать посажу. Будешь разливать? — Нису.

— Да, — сказала Нис.

— Как говорил Мао Цзедун: «мы продали столько ­хлеба», — Гора раздвинул руки. — «И получали столько денег». — Он показал пальцем. — «Мы продали столько мака», — опять пальцем. — «И получали», — он размахнулся во всю ширь.

— Я спать пойду, — сказала Юна. — Где тут кровать?

— Так где он, — спросил Заяц. Они вышли на улицу ­курить, пока девчонки в доме.

— Слинял. Как он всегда делал. А ты хотел бы его ­видеть?

— Ну, — сказал Заяц. — Столько слышал.

— Интересно, где?

Заяц подумал. — Здесь точно нет.

— Во-во. — Гора перевернул трубку и стал выбивать. — Кончилось его время. — Он всё стучал пустой трубкой. — Да я не в претензии, — задумчиво. — Птичка, — как сплюнул.

— Почему тогда п… п-пре…

— Ерунда. Сентиментальность одолела. С сентиментальностью лучше лежать на пупе.

Небо прочистилось до верхушек леса целиком, они сидели смотрели на звезды, как когда-то. Сейчас было проще. А пожалуй, сложнее.

— У тебя… Двое, — сказал Заяц, — у меня пять-шесть.

— Пять-шесть, — сказал Гора бесстрастно, — пять-шесть это отделение. Кто эти пять-шесть? А то у меня тоже можно собрать родственников, которые про меня ввек не слыхали, так получится пять-шесть.

— Не родственники. Даже не земляки.

— Интернационал, значит, я так и думал.

— Может, уже приедешь? — сказала мама. — Что ты там делаешь?

— Я работала, — сказала Юна.

— То есть теперь не работаешь? Ты что, замуж вышла?

— Не совсем.

— Так привези его хоть посмотреть.

— Ладно, потом, — сказала Юна. — Всё, у меня уже два­дцатки кончились.

— Привези тогда гречки десять пачек, — успела сказать мама, — у нас гречку перестали про…

У Юны были пилёные двадцатки, они подходили и вместо жетонов в метро. Она сама стачивала им край, найдя в квартире напильник.

Она поехала в метро, бросив последнюю двадцатку в щель турникета. Потом она пересела в автобус — в автобусе она ездила без билета. Так она доехала до универсама «Менахем». Десять пачек. Хотела бы она иметь хоть пачку гречки в квартире. Или риса, или пшёнки, — что-нибудь кроме капустных кочерыжек!

Заяц, правда, сказал, что им привозят общий обед. Может, и обманывает. Ей туда было не попасть. Нет, привозят, иначе как бы он работал. Да, он же приносил даже иногда какие-то булки.

Юна прошла мимо универсама «Менахем». Пиленые двадцатки в магазине не подходят. Заяц не хотел, чтобы она воровала в магазинах. После отдачи денег за квартиру денег на еду не было. Во дилемма, или, как говорит Нис, «многемма».

Дома она сварганила еду из капустных кочерыжек. Она их залила подсолнечным маслом. Последние дни, не считая того, что Заяц подбрасывал, они ели капустные кочерыжки. Капустные кочерыжки очень полезны. Только пучит живот, если без ничего.

Уже заходил хозяин квартиры, какой-то пьяница. Денег он брал нормально, как будто и не пьяница. Спросил, собираются они платить за следующий месяц? Юна не знала. Тогда он попросил у Юны на пиво. Юна дала. Заяц вечером сказал: «Не надо было».

Больше он ничего не сказал.

Оставалась неделя.

— Бастоват? — сказал Седьмой, скалясь во все зубы.

Для конспирации будут называться по номерам.

Первый, по номеру, объяснял двадцатый раз. В своей бригаде; потом они разошлись по другим бригадам. Потом из других бригад начали приходить к нему.

— Сейчас будет приемка дома. Если мы сейчас не будем работать — они не смогут его сдать. Тогда они денег не получат. Им придется нам заплатить, всё, что они уже задержали. Мы говорим: всё. Но согласимся на половину. — Если мы будем сейчас работать, они сдадут дом. Получат деньги — а нам можно тогда не платить.

— Наберут с улицы, — сказал Шестой.

Он был из бригады Первого. Сначала ушел, отказался слушать. Но, послушав в других местах, опять пришел.

— У них лестницы обвалятся, — сказал Первый.

— Как это нам поможет?

— П…просто будет вторая часть. Они и так обвалятся. А так они обвалятся прямо при приемке.

Шестой снова ушел. Может, пошел предупреждать бригадира.

Но бригадир был Пятый.

— Здравствуйте, да, — сказал Фахрдин.

Его звали кто Фахрдин, кто Вахрдин, кто Фахар-Динов. Как правильно, никто не знал, и он не знал. Вместо подписи он ставил крестик. Для конспирации, да.

— Слыхал, да, вы хатыте нэ работат.

Первый начал объяснять. Двадцать первый раз.

Но Фахрдин его перебил: — А это я слышал. Скажи «да» — пызда.

Седьмой пошел вслед за Вахрж’дин-ним, но остановился, смеясь:

— Мы уйдем, да? — А аны прыдут.

— Не придут.

— Кто их астановыт?

— Адын с топором и д…двое с носилками, — сказал Первый.

Все ушли. Остался Первый.

Еще кто-то сидел в углу в каморке под лестницей, где они все разговаривали.

— Ты что, спрятался? — Первый встал к нему лицом. — Говорил, говорил: я за тобой должен по буквам повторять? Может, еще хромать?

— Ты ничего не понял.

— Чего я не понял?

— Деньги, деньги, пропил я деньги. — Этот вышел в тень лестницы.

— А как? Вот толпа: что я им, должен затирать про ка­кую-то птичку? Белый Ворон прыдэ — порядок наведэ!

— Видел я толпу. Твоя толпа это — мимо прохо­дили.

— Ты да. Кто ж спорит. Ты с саблей скакал, командир полка. В ногу раненный в бою.

— Они получат что им задолжали и сядут. Потом их выщелкают по одному. — Махнул рукой. — П-пошел я.

— Заднюю включил? — сказал Первый.

— Н…нету.

Он пришел днем. Юна его не ждала.

— Ой! — У нее аж лицо осветилось. — Принес что-нибудь?

Заяц, не ответив, пошел в ванную.

Юна походила-походила за дверью — и вошла. Крючок в ванной выдрал, еще до них, видно хозяин-алкоголик.

За занавеской лилось. Юна подумала и влезла, прямо в рубашке.

За занавеской началась возня. Юна отобрала ручку душа и стала лить на себя. Рубашка ее облепила.

Заяц больно дернул ее за волосы снизу.

— М-мм… Здесь, да?

Заяц повернул ее и нагнул. Юна уперлась рукой в решетку над ванной.

Он втиснул ей в кишку и стал там возить. Почувствовал, что пытается увернуться, и грубо встряхнул, ставя ровно.

Он понимал, что она только терпит, но возбуждение от этого становилось сильнее. Он замедлил шаг. Подольше…

Двигал теперь механически, почти десять минут. Когда стало невмоготу, схватил за волосы, задирая голову назад. Толкнул — как швырнул, и отпрянул.

Юна вылезла, несколько ошеломленная. Вон оно как. Украдкой потрогала себя, высунула руку — кровь. И там кровь! Скользнув в туалет, вытерлась там бумагой, чтобы Заяц не заметил.

Он еще долго мылся. Вышел в кухню. Юна торчит, как свежий огурец в грядке! Глаза блестят, на щеках капли, вода из кухонного крана не просохла.

— Съезди к маме.

Юна окоченела.

— Я могу жить в коробке из-под обуви!!! — Сколько она об этом думала!

— Нет. Не квартира, — она вглядывалась в лицо Зайца, ища там ответа. — А что?!

— Съездишь, повидаешь. Потом вернешься.

Юна встала и шагнула к окну.

— Я тебя не найду, — как про гречку из универсама «Менахем».

— Всегда находила.

— Нет, — голосом обычней обычного. — Я знаю.

Заяц сел за кухонный стол: — Давай свои кочерыжки.

— Это и есть твоя птичка?

— Я мог только вывести вас оттуда. — Гора пожал плечами. — Сорок человек, моих — два. Какие вопросы?

— Большое, конечно, спасибо, — сказал Первый. — Но если б не начинать — мы бы и сами вышли.

В дверь всунулась голова в балаклаве.

— Кушать подано, с вещами на выход!

— Не паясничай, — глянул в его сторону Гора. Голова стащила балаклаву, явив свету румяную рожу Синюты.

Первый, Заяц и Гора вышли из дома. Во дворе ждали Второй, Третий, Четвертый, и Пятый: бригадир. На лужайке был сервирован стол: дверь, посаженная на два пня. Двое, в форме охраны, — не с хозяина ростом, но тоже каланчи будь здоров, — весело суетились с шашлыками. Их забавляло неожиданное приключение. Еще была девушка в красивом платье.

Остальные вроде нервничали. Поглядывали на камеры на заборе, косились на форму. Но камеры были повернуты не на них. Забор в четыре метра, глухой, — соседям не разглядеть, что здесь за костер.

Девушка поднялась, ушла в дом и вернулась, неся по ­баклажке пива в каждой руке.

— Самообслуживание. — Гора сделал приглашающий жест к столу.

Первый первым приблизился; остальные за ним.

— Принеси воды, — попросил Заяц Ниса.

Пятый — смущаясь, подошел к Зайцу, отозвал в сторонку.

— Мне бы в город. — Он мялся. — Поздно… Там… волнуются, я обещал… что ничего…

— Пойдемте, я вас провожу на электричку, — сказала подошедшая Нис.

Заяц попил и подсоединился. Некоторое время слышалось только шуршанье и бульканье.

— Так что, подобьем бабки? — Первый от пива обнаг­лел. — Все в каталажке. Еще посмотреть, что про нас скажут, почему там нет.

— Тебе что, что про тебя скажут, — посоветовали с той стороны костра. — Ты подумай о том, что ты завтра начальнику скажешь.

— Что думать? Я и так знаю. Нет у меня больше начальника.

— Самостоятельный человек, — похвалил Третий. — Мне ответь про меня. Что я теперь дома должен говорить? Больше всех орал. Нас поддержат, да они не пройдут.

— Не я, — сказал Первый.

Заяц сидел в темноте. Было не разобрать выражения его лица. Что он думает и почему.

— Есть одна ставка, — сказал Гора.

Они про него даже забыли со своими разборками, — где и благодаря кому они находятся.

— Ты мне подойдешь, — Гора, Первому.

— А что дают? — Первый независимо подкатил бутыль с оставшимся пивом и запрокинул в рот.

Гора поднялся, мягко ступая, вынул у него из руки и так же мягко поставил — Первый так и остался с растопыренной ладонью.

— Побольше, чем ты заслуживаешь. Делать ничего не надо. Слушаться меня.

Первый закашлялся, поперхнулся, еле выдавил: «потом… побазарим…»

Подошла Нис. Уголки губ у нее были загнуты вверх. Бригадир по дороге к ней приставал. Очень смешно.

Гора поднял ее с пенька. Сам сел, а Ниса — посадил на колени.

— Вы ешьте, — тепло сказал остальным. — Кто знает, когда теперь придется… — (все закончили про себя: «шашлыка пожевать»).

Они остались спать — дом большой, места много, — а Заяц пошел на электричку. Гора его проводил до калитки. Какой: «калитки», — ворот.

— Ты понял, — бросил ему вслед.

Юна ждала за забором. По эту сторону забора стояли две полицейские машины с решетками на окнах. Они были ­пусты.

Было тихо. Но Юна смотрела вверх. Вереница огней тянулась на здании, возвышающемся за забором, от забора — до самой крыши. Это были окна лестничной клетки. В остальных окнах было темно.

Она смотрела вверх. Зрение у нее было хорошее. Там, высоко вверху, на крыше, тоже был свет. Он бил прямо вверх и растворялся в небе. Небо здесь, в городе, было без звезд.

Ехала крановая стрела. На крыше внутри каких-то тор­чащих железных прутьев суетились несколько человечков — не больше кузнечиков. Стройка работала днем и ночью, чтобы успеть к приемке дома.

Она смотрела, смотрела, все глаза просмотрела — потому что уже всё расплывалось, как бывает, когда смотришь в одно место, стараясь передать всю свою силу взгляду, чтобы он сформировал, извлек из ничего единственно нужную из всех фигуру, — и потом уже всё. Можно не смотреть.

Но ничего нужного там не было.