5

В яранге были книги. Роскошный однотомник Пушкина, в желтом переплете, изданный в честь столетия со дня рождения великого поэта, Танат получил его в день окончания Уэленской семилетней школы с надписью: «За отличные успехи и примерное поведение. 25 мая 1947 года. Село Уэлен Чукотского национального округа. Директор Лев Беликов». Маленькая книжечка «Конституция СССР» на чукотском языке, который невозможно было понять, так как почти сплошь он состоял из русских же слов, но с чукотскими суффиксами и окончаниями. Эти книги принадлежали Танату. Библиотека Анны была куда богаче. И книги у нее были не только на русском языке. Книга «Чавчывалымнылтэ»[39] Федора Тынэтэва с рисунками уэленца Выквова, первый чукотский букварь, «Чукотско-русский словарь» Богораза, «Русско-чукотский словарь» П. Скорика, толстый том «Чукчи» Богораза, книга на английском языке «Coming of Age» Margaret Mead.

Особым успехом в яранге пользовалась книга «Чавчывалымнылтэ», Многие сказки, переложенные на письменный язык и хорошо известные слушателям, на белой книжной странице становились как бы другими. Эту книгу по очереди читали вслух Танат, Анна и даже Катя.

Ринто иногда просил сына почитать вслух стихи Пушкина. Молча, с напряженным вниманием внимал русской стихотворной речи, просил перевести, но никогда не был доволен.

— Ну что ты говоришь: мороз и солнце — хороший день! Чего тут такого? Станет Пушкин утверждать очевидное.

Обладая прекрасным слухом и памятью, он повторял по-русски:

И дальше рассуждал:

— Конечно, надо всех будить в хорошую погоду. Думаю, в русском стойбище не меньше работы, чем в нашем. Ведь и коров надо пасти, запрягать лошадей, готовиться кочевать…

— Русские не кочуют, — напоминала Катя.

— Ах да, я и забыл! — улыбался Ринто.

Катя вошла в жизнь новой семьи, казалось, прочно… Но что там происходит в темноте мехового полога, когда Танат лежит меж двух молодых женщин? Правда, Анна беременна и вот-вот родит, но сын не холодная рыбина, а живой, молодой, горячий мужчина.

Слегка запинаясь, Катя читала:

Танат переводил вслед:

— Очень приятно глазами созерцать красоту осенней тундры…

— Чего уж тут приятного? — вздохнул Ринто и попросил перейти к привычной книге Тынэтэва «Чавчывалымнылтэ».

Он смутно догадывался, что за строками стихов таится иной, сокровенный смысл, который скрывается за внешне простыми словами шаманских заклинаний. Ведь часто бывает так, что совершенно обыкновенное слово, произнесенное в нужном месте, в нужное время и Тому, Единственному, которому оно предназначалось, оказывается сильнее любого физического действия. Недаром гласит старинная чукотская пословица: словом можно убить…

Что касается научных книг, принадлежащих невестке, то их содержание предстало в ее изложении мудреной путаницей с затуманенным и затерянным смыслом. Но среди них были и любопытные: большая книга о языках народов Севера, изданная Исследовательской ассоциацией Института народов Севера. Там слова разъединялись на составные части, и это потрясло Ринто. Живое, сказанное слово, как птица, вылетевшая из гнезда для вольного полета, словно подстреленное, лежало распростертое на белой странице, расчлененное, как заколотый олень со снятой шкурой. Но одно дело разрезать животное, и совсем другое — слово. Это как человека расчленить по суставам, отделить от целого. Такое действие возможно только с мертвым, и созерцание разъединенных на странице чукотских слов представлялось Ринто кладбищем. Но потом происходило чудо. Анна, водя глазами по белой странице, скользя взглядом вдоль выстроившихся черных букв, читала вслух, как бы оживляла мертвые слова, придавая им смысл. Конечно, это было великое чудо — запечатлеть на странице слова с тем, чтобы они снова ожили. Причем, чудо воскрешения могло происходить всегда, но если взгляд принадлежал человеку, который постиг грамоту. В глубине своей души Ринто завидовал этому умению, и, если бы не присущее ему чувство собственного достоинства, опасение выглядеть смешным, он еще тогда, когда ему предлагал кочевой учитель Беликов, сел бы рядом со своим младшим сыном и, глядишь, сегодня мог бы читать луоравэтланские сказки из книги Тынэтэва. Знал же уэленский шаман Млеткын не только русскую, но и американскую грамоту, и это ему не повредило в глазах соплеменников, которые искренне уважали его. Правда, именно это и оказалось подозрительным в глазах новых тангитанов-большевиков, которые в конце концов арестовали его, увезли в сумеречный дом в Анадыре, где он от тоски повесился на сплетенном из оленьих жил шнурке из собственных нерпичьих штанов.

Ринто пытался сблизить, сдружить молодых женщин. Кажется, Анна была не прочь, но Катя держалась от нее на расстоянии и в поведении, и в разговорах. Сердцем Ринто понимал ее: она с верой и надеждой столько лет ждала, что ее суженый рано или поздно соединится с ней. Она привыкла к этой мысли, к этому состоянию, и смириться с разрушением будущего она не в силах. Точнее, она не могла побороть естественное враждебное отношение к человеку, который отнял у нее счастье любви. Ринто знал, что любовь невозможно разделить, как и живое слово, от расчленения, от разделения она слабеет и теряет жизненную силу и, в конце концов, умирает. Катя еще так молода, простодушна и бесхитростна, все ее чувства отражаются на ее круглом личике, в ее темных глазах. Ее маленькие черные зрачки часто загорались огоньком глубинной ненависти к своей счастливой сопернице, как за пеплом угасающего костра угадывается живой огонь. Хотя внешне она была достаточно приветлива с Анной, разговаривала с ней ровно и бесстрастно. Ринто не покидало чувство вины перед Катей. Единственное, что он смог сделать, обратиться к богам и попросить их. О чем?

Он стоял на склоне горы, между голых скал. Рассыпанные обломки камней хорошо маскировали человека, если он хотел укрыться от постороннего взгляда. Привычные Святилища остались далеко отсюда, и кто знает, может ли его Сокровенное Слово долететь до Тех, кто ведет человека по жизни? Или Они все же следуют за ним, за его стойбищем. Ринто настраивался на вдохновение, ожидая прилива Сокровенных Слов. Каждый раз они приходили неожиданно, неведомо откуда. То есть, вестимо откуда, от Энэна, но каждый их приход или, точнее, прилив заставал врасплох. И вот теперь нахлынули эти слова:

Ринто произнес эти слова громким шепотом, хотя, как учила его бабушка Гивэвнэу, великая шаманка Тундры Приморья, если Сокровенное Слово истинно, нет нужды даже произносить его вслух, оно доходит до Того, кому оно предназначено, от самого сердца. Но Ринто давно заметил за собой, что иные Сокровенные Слова ему нравится произносить именно вслух, порой даже во весь голос, когда он был уверен, что поблизости нет ни одного человека. Ему нравилась музыка слов, их ритм. Русские стихи, которые читали ему из большой, желтой книги, поразили его именно музыкальностью и ритмом. Кажущееся беспорядочным течение чуждых звуков незнакомой речи вдруг обретало стройность. Это было похоже на Сокровенные Слова, и, несмотря на скудность перевода, он чувствовал, что за этими словами таится иной, более глубокий смысл. Как говорила покойная Гивэвнэу, слово должно быть прежде всего понятно тому, к кому оно обращено. Оно дано человеку именно для того, чтобы облегчить взаимопонимание, сблизить человека с человеком, показать ему, что его душа родственна добру и любви. Ринто относился к тем шаманам, кто не нуждался в чужом Сокровенном Слове. Иные, более слабые, бывало, обращались к нему, чтобы он поделился с ними, и Ринто не отказывал. Но и не считал за настоящего боговдохновенного такого шамана. Такие люди тоже нужны, но они требовались только на незначительный случай и для проведения необходимых обрядов — рождения и смерти, наречения имени или перемены его. Хуже всего, что в иных селениях некоторые шаманы по примеру тангитанов стали брать плату за свое служение людям. Нельзя сказать, что Ринто не интересовался русской верой. Маленькими ручейками к нему стекались сведения о русском Энэне, который, как и луоравэтланский, был недосягаем и обитал в высших сферах. Из его семейства только Сын посетил землю, но был убит врагами и воскрешен и вознесен Отцом обратно на небо. Обрядность русских шаманов по сути мало отличалась от луоравэтланской, те же нарядные одежды, невнятное, многозначительное бормотание Сокровенных Слов, которые часто читались из больших Священных книг, видимо, наподобие той, в которой напечатаны стихи Пушкина. Это было удивительно. Значит, русский шаман, или поп, как его называли, был лишен собственного творчества, то есть ему необязательно было внимать неслышимому голосу свыше. В таком случае, как полагал Ринто, в русской Священной книге должно быть множество заклинаний, ибо жизнь многообразна и изменчива. В этом, Ринто был убежден, заключалась главная слабость тангитанской веры в Бога. Он пытался подступиться с этими разговорами к Анне Одинцовой, но та, по всей видимости, была слаба в русской вере, либо сама не верила, либо ничего об этом не знала. Хотя Ринто не раз отмечал про себя, что старшая невестка умна и восприимчива к тому, что касалось здешней жизни, и истово следовала всем обычаям. В этом он не мог пожаловаться на нее. Порой он даже забывал о ее тангитанском происхождении. Одетая в неизменный кэркэр, с лоснящимся, темным лицом, ни внешне, ни речью своей Анна при беглом взгляде совершенно не отличалась от остальных женщин стойбища. Только глаза небесного цвета выдавали ее иноплеменное происхождение. Иногда возникала дерзкая мысль: именно ей передать то, что ранее предполагалось отдать младшему сыну, все знания, шаманские, священные тайны. Но пока сомнения не давали возможность сделать решительный шаг в этом направлении. С другой стороны, Ринто не видел никого другого, кто был бы достоин заменить его, потому что еще неизвестно, что сулит непредсказуемое будущее. Старший сын Рольтыт добрый малый, но чего-то в нем не хватало… Он был слишком прост и прямолинеен, без полета в мыслях, без фантазии. А что касается младшего… Ринто чувствовал, что он уже не так послушен и мягок, как раньше, когда жил в яранге. Конечно, в результате учения, нескольких лет, прожитых в совершенно ином окружении — в деревянном доме со стеклянными окнами, сна на кровати, еды с помощью вилки и ножа, многих новообретенных привычек — Танат стал частично другим человеком. А он, отец, порой этого не учитывал и теперь чувствовал, что Танат отдаляется от него. Может быть, даже в глубине души сын сожалеет о том, что ему не удалось продолжить образование, пришлось возвращаться в тундру. И в какое-то мгновение Ринто показалось, что он остался в одиночестве, в студеной пустыне отчужденности от близких к нему людей. Даже у верной Вэльвунэ, которая еще недавно была единственной женщиной в яранге, появились какие-то свои секреты с Анной и Катей.

Расчлененная трубка лежала на коротконогом столике. Это было специальное курительное приспособление с толстенным чубуком из твердой древесины, с вместительным туннелем, в котором скукожились мелкие, желтые древесные стружки, пропитанные никотином. Можно обходиться без чая, без сахара, тем более без злой, дурманящей воды, но отсутствие табака мучительно и непереносимо. Выручала эта волшебная трубка, увенчанная чашечкой, в которую тщательно, чтобы не потерять ни ворсинки, укладывался мелко нарезанный табак. Дым, прежде чем попасть в рот курильщика, проходил сквозь древесные стружки, оставляя на них драгоценный табачный сок. Ринто осторожно освободил трубочный туннель от содержимого темно-коричневого цвета, мелко нарезал его и смешал с настоящим табаком. В результате этой небольшой хитрости первоначальный запас табака увеличивался в несколько раз, и курительное будущее не выглядело таким уж мрачным. Все остальное, приобретенное в Уэлене, давно кончилось. Осталось несколько коробок спичек на непредвиденный случай. Огонь чаще всего добывался старинным способом, с помощью трения. Для этого использовалось приспособление в виде деревянного лучка со свободной, удлиненной тетивой, палочки и дощечки с выжженными гнездышками, где, собственно, и возникал огонь от усердного трения.

Все новое, неизвестное, тут же попадало на ненасытные страницы Анны Одинцовой: слова, предложения, пословицы и поговорки, детские прибаутки, названия предметов, направлений ветров, растений, животных, облаков, льда и снега… Не было только заветных заклинаний, о которых тангитанская невестка уже не раз осторожно спрашивала. Да, Анна Одинцова уже не чужая, и она это доказала всем своим поведением, Иной раз она бывает большей чаучуванкой, нежели даже Вэльвунэ. Но что-то все-таки останавливало Ринто от окончательного признания ее совсем своей… Каждый раз появлялся червячок сомнения, который удерживал. Это портило настроение, ввергало в мрачные сомнения. Так долго не могло продолжаться, и надо было принимать какое-то решение, чтобы жизнь в яранге была построена на взаимном доверии. И Ринто вечерами затевал долгие беседы, проявлял повышенный интерес к женским делам, удивляя порой свою жену и сыновей. Более всего он бывал красноречив, когда в главной яранге собиралось все немногочисленное стойбище, за исключением дежуривших при стаде. По этому случаю обычно закалывали оленя, так что можно было сварить большой котел, поглодать оленьи ноги, чтобы затем разбить их и достать тающий во рту костный мозг. Так как чая больше не было, то вместо него пили олений бульон, который на вкус был куда лучше тангитанского напитка. Когда убиралась посуда, Ринто набивал свою толстую трубку. Это была как бы прелюдия к главному действу — повествованию старинной легенды. В этом маленьком стойбище главным и единственным рассказчиком, естественно, был Ринто. Его повествования были многословны и часто заканчивались лишь под утро, под сопение уснувших детишек. Случалось и Анне заменять его. Сведения о тангитанской жизни больших городов вызывали всеобщий интерес. Существование в Ленинграде огромных домов в несколько этажей требовало дополнительных разъяснений и объяснений. Не страшно ли жить на такой высоте? Каково тем, кто ходит мимо такого высоченного дома, с крыши которого, да и из окна, может упасть все что угодно. Ринто дотошно расспрашивал о русском животноводстве, о коровах, лошадях, козах, о домашних птицах, которые не покидают своих хозяев даже на зиму и живут вместе с ними в специально построенных помещениях. Анна Одинцова старалась изо всех сил, завоевывая симпатии не только детишек, но и взрослых. Особым объектом была Катя. Но еще не было случая, чтобы она улыбнулась женщине, с которой она делила супружескую постель.

С некоторых пор Анна перестала допускать мужа до себя. В этот вечер, после того, как была выслушана последняя часть долгого рассказа о добром великане Пичвучине, Анна, забравшись в свой супружеский полог, резко отодвинулась от прижавшегося к ней мужа и тихо прошептала по-русски:

— Ты можешь повредить ребенку.

— Но я люблю, когда ты совсем рядом, когда я слышу твое дыхание… Хорошо, можно я положу свою руку на твое плечо? Мне так приятно. Раньше ты ничего не имела против.

— Ты же взрослый человек, должен понимать, что я женщина беременная. Ты должен быть со мной осторожен. Пододвинься к Кате, вон сколько места около нее.

— Но я хочу спать с тобой, а не с Катей. Это для меня невозможно.

— Рано или поздно, но тебе придется это сделать.

— Я даже представить это не могу. Почему ты меня так мучаешь, словно я стал для тебя чужим человеком?

— Ты не стал для меня чужим человеком. Я тебя по-прежнему люблю. Но здесь, в яранге, как ты сам понимаешь, другие обычаи и другие законы. То, что ты знаешь о любви между мужчиной и женщиной, ты узнал только из книг, а собственного, здешнего опыта у тебя не было.

Танат был в отчаянии. Ему казалось, что за спиной, на том месте, где лежит Катя, — костер пылающих чувств, раскаленное вместилище любви и ненависти. Он уже боялся засыпать, опасаясь во сне приблизиться к Кате и оказаться в ее объятиях. Он осторожно переворачивался на постели, остерегаясь ненароком коснуться тела своей второй жены. Среди ночи вдруг просыпался, лихорадочно соображая, в каком месте находится, кто лежит рядом так близко к нему, чье дыхание смешивается с его дыханием. Иногда трудно было сразу найти себя. Несколько раз он обнаруживал, что в его объятиях лежит Катя. Танат это узнавал по тому, как она лежала тихо, почти не дыша, только жар в ее теле выдавал волнение. И тогда он резко отодвигался от нее, тесно приникал к Анне, будил ее, и она вполголоса ворчала и просила его отодвинуться от ее огромного живота. Воспаленный разум, ночные метания, страх за себя гнали Таната из яранги, и он старался большую часть времени проводить в оленьем стаде к великой радости старшего брата. Но приходило время, надо было возвращаться домой, менять промокшую одежду, поесть горячего, выспаться, отдохнуть. Было бы лето, можно было бы и не уходить от оленей, тем более в стойбище имелась небольшая брезентовая палатка, купленная отцом во время последнего путешествия в Америку. Но и теперь Танат ухитрялся прихватывать несколько часов сна возле оленьего стада. Главное, не впасть в глубокое забытье, тогда можно и не проснуться, навсегда уйти в заоблачное Безмолвие, в окрестности Полярной Звезды, куда уходят из жизни.

Танат немного отодвинулся от жены, но тут же ощутил прикосновение горячего тела Кати. Кожа у нее была нежная, мягкая, как пыжик, и чуточку липкая. Кое-как пристроившись между двух женских тел, он забылся в тревожном сне.

Уже под самое утро Анна услышала мерное, ритмичное дыхание мужа, и острая мысль о происходящем пронзила ее мозг. Вот оно — свершилось!

А Танату поначалу казалось, что это он с Анной, что именно ее тело он сжимает. И только в самом конце, когда он вместо сладкого тангитанского поцелуя нашел жесткие, как недозрелая морошка, горьковатые губы Кати, понял, что натворил. Он не мог сдержать стона, словно кто-то невидимый вонзил острие копья прямо ему в сердце. Он выполз из полога в холодный чоттагин, оделся и вышел под студеные звезды зимней ночи. Ему хотелось плакать, рвать на себе волосы, но не было сил, словно эта маленькая девочка опустошила его до самого дна, выпила все его жизненные соки. Снег громко хрустел под ногами, в тишине громко стучало растревоженное сердце, и горячее дыхание со свистом вырывалось из горла.

Рольтыт с удивлением встретил брата:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего… Ты иди домой, побуду здесь, в стаде.

Рольтыт помолчал и заметил:

— Если бы у меня было две жены, я вообще бы не выходил из яранги. Странный ты человек, братишка. Когда тебе захочется вернуться в ярангу, можешь оставить оленей. Здесь они спокойно пасутся. Пастбище хоть и хорошее, но небольшое. Через несколько дней придется откочевать на другое место.

Танат молчал. Ему не хотелось разговаривать. Он хотел остаться один. Чтобы ни одна человеческая душа не могла вторгнуться в его растревоженное сердце. Но разве от себя уйдешь?

Олени мирно паслись, окруженные звездными сумерками. Под их многочисленными копытами похрустывал высушенный морозом снег, слышался легкий стук сталкивающихся рогов, сливающееся в одно дыхание тысяч животных. Танат ощущал внутренний озноб от мысли, что Анна охладела к нему, ее чувство ослабло, и это заставляет толкать его в объятия Кати. Как же тогда жить? Ведь тот мир, который приоткрылся ему, когда он начал постигать грамоту, читать книги, захлопнулся перед ним. Какова теперь будет для него будущая жизнь? Монотонное, без событий течение времени, смена дней и ночей, времен года, рождение, возмужание и смерть оленей, и нет ничего сияющего, зовущего, захватывающего дух от новизны, от предчувствия неожиданностей, может быть, даже опасности…

Край неба на востоке заалел, словно кто-то принялся разжигать там костер, и отблеск его отразился на нижнем краю низких облаков. Однако свет прибавлялся очень медленно, и Танат, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, принялся вспоминать рассказанную отцом легенду о том, как маленькая пуночка вернула людям похищенное Злыми Силами солнце. Однажды, проснувшись поутру, люди так и не дождались рассвета: восток был плотно замурован стеной тьмы. Великие звери и великие герои пытались сокрушить эту стену, открыть солнечным лучам дорогу к земле, но безуспешно. И тогда прилетела маленькая пуночка и тонким своим голоском сказала, что она попробует продолбить стену своим клювом. Клювик у пуночки маленький, слабенький, да и сама она птичка-невеличка, и поэтому никто не принял ее слова всерьез. Полетела пуночка во тьму и пропала из глаз. И вдруг, через какое-то время, на востоке, у самого края неба засветилась красная полоска, словно кто-то мазнул алой, свежей кровью. Как потом выяснилось, это были брызги крови маленькой пуночки, которая истерла, исколотила о твердую, непроницаемую для солнечного света стену свой маленький клювик. Кровь становилась все ярче, и вот проклюнулся один луч, за ним второй, и солнечный свет залил землю, изгнал тьму. Когда маленькая пуночка прилетела обратно в тундру, люди увидели, что у обессиленной птички почти нет клюва и все когда-то белые перья на ее грудке забрызганы кровью…

Ринто проснулся от женского пения. Оно было тихое, едва слышное и доносилось из чоттагина, со стороны очага. Высунув голову из полога, он увидел Катю. Лицо ее сияло счастьем, и она впервые за все время пребывания в стойбище улыбнулась. Она тут же оборвала песню и испуганно спросила:

— Я тебя разбудила?

— Нет, я сам проснулся. Мне так понравилось твое пение.

Из другого полога торчала голова Анны. Положив свою тетрадь на дощечку придвинутой к изголовью беговой нарты, она торопливо писала.

«Хотелось бы мне знать, что она там пишет?» — с внутренней улыбкой подумал Ринто. Однако не надо быть очень проницательным человеком, чтобы догадаться о происшедшем за ночь. Отсутствие в яранге Таната не очень его беспокоило. Главное, о чем он думал в эти дни, о чем молил Богов Сокровенными Словами, приходящими ему под яркими зимними звездами и под сполохами полярного сияния, свершилось. Конечно, это породит немало новых сложностей, особенно между Анной и Катей, с одной стороны, с другой, между Танатом и двумя молодыми женщинами. Но это мелочи по сравнению с главным делом. Если Катя поет, то ее душа в радости. Но если пишет Анна, что это значит? В свое время, когда кочевой учитель Лев Васильевич Беликов предлагал научить грамоте, Ринто не мог представить себя рядом с детишками, распластанными на полу, тянущими вслед за учителем протяжные звуки. Он в глубине души считал это скорее забавой, нежели серьезным делом…

«Итак, я стала второй женой оленного человека Таната. Стала живой, непосредственной участницей древнего обычая левирата. Формально это случилось несколько раньше, но по-настоящему именно этой ночью, 24 марта 1948 года. Что я испытывала при этом? Если честно, то в самом начале, когда я услышала, что происходит в темноте, испытала приступ дикой ревности и даже готова была прекратить близость между мужем и Катей. Мгновением позже это чувство сменилось острым желанием самой включиться в этот процесс И сделала бы это, если бы не беременность. В одном я бесспорно убедилась, что обычай левирата ничего общего с распущенностью нравов или с желанием удовлетворить свои неуемные сексуальные требования не имеет. Этот обычай сложился с одной-единственной целью — сохранить семью, охранить потомство, уберечь одинокую женщину от чувства ненужности в этом обществе, найти достойное ей место. Как жаль, что все мои чувства — это чувства зрелой цивилизованной женщины, а не такой, которая родилась и выросла здесь, без влияния большой культуры, традиций семейных устоев, в основе которых лежит большей частью религиозное воспитание и новая коммунистическая мораль. То, что сейчас происходит на моих глазах и с моим участием, уходит корнями в тысячелетия опыта становления человеческих взаимоотношений. Если придерживаться установленной и признанной исторической хронологии, то я как бы вернулась в то время, которое находится даже за пределами времени строительства египетских пирамид, Трои, путешествия Одиссея, задолго до появления первых христианских проповедников. Строго говоря, именно еще в том времени живут чукчи и многие народы нашего Севера, застигнутые революцией. Строительство новой жизни, отрицание прошлого, ломка веками устоявшихся обычаев во имя нового, светлого будущего начисто сметет все, что еще сохранилось в этом стойбище, и мой долг перед этими людьми и перед наукой, подавив все мои чувства, сохранить это хотя бы на бумаге. Иногда мне становится страшно, когда думаю о том времени, когда сюда доедет Атата, а может быть, и не он, но ведь рано или поздно это случится…»

Катя, продолжая про себя напевать, искоса посмотрела на Анну и вдруг сказала:

— А ведь я тоже умею писать.

— Очень хорошо, — отозвалась Анна.

— Но не так быстро, как ты.

— Если хочешь, могу научить быстрому писанию.

— Нет уж… Теперь это мне ни к чему. Я теперь жена оленного человека, чаучуванау.

— Я ведь тоже жена оленного человека, — осторожно заметила Анна.

— Я была предназначена Танату с самого рождения. А ты появилась откуда-то сбоку. Поэтому, хотя ты тоже его жена, но главная — я.

— Но ведь его первый ребенок будет от меня…

Катя замолчала. Анна в мыслях кляла себя за то, что вступила в этот опасный для себя спор. Победило женское чувство, а не трезвый разум научного исследователя.

— У меня тоже будут дети, — тихо произнесла Катя и с силой принялась толочь в каменной ступе кусок замороженного тюленьего сала.