Скворцов-Степанов

ПРОЛОГ. ПУТЬ К БОЛЬШЕВИЗМУ

Усталые, замученные арестанты волочили тяжелые кандалы но Владимирской дороге. Грубо понукали их полупьяные конвоиры. Молча наблюдал эту мрачную картину, лежа за обочиной дороги, на окраине небольшого городка Богородска, черноволосый босоногий парнишка. Звали его Ваня Скворцов.

На многие тысячи верст простиралась эта дорога из Москвы в Сибирь. И не было, казалось, конца политическим заключенным, которых вели по ней на каторгу и ссылку царские стражники. Пройдет потом много лет, но на всю жизнь запомнятся Ване жуткие сцены тех дней, когда «по этапу» гнали арестантов в далекую и, сказывали, очень морозную Сибирь. Еще долго в ушах будут слышаться крики и ругань конвоиров, усталые шаги и хриплое дыхание ссыльных, леденящий душу кандальный звон.

Не раз в детстве Ваня слушал рассказы о мучениях «политических» и в то же время об их удивительном терпении, стойкости, отваге. А когда однажды он спросил, почему они такие сильные и гордые, кто-то полушепотом сказал: «Потому что они страдают за народное дело». «За народное дело…» — эти слова навсегда врезались в сердце Вани.

Как только слышался вдали шум колонны ссыльных арестантов, жители городка высыпали на улицу, становились вдоль дороги. Простые люди помогали чем могли «врагам государевым»: кто успевал сунуть незаметно им в руки краюху хлеба, кто печеную картошку, а кто деньги. Многие женщины причитали и плакали…

Бесконечно тянется плотно утоптанная ногами каторжан и ссыльных проселочная дорога на восток. Сумрак облаков навис над землей и давит все живое, окутывая чахлые деревца и кусты, а вокруг простираются бескрайние российские дали, виднеются в дымке холмы и перелески. Все тише вдали стук колодок, скрип телег и звон кандалов, все глуше тяжелые шаги арестантов.

Еще многого не понимал Ваня Скворцов, но уже тогда у него появилось искреннее сострадание к «узникам царя», а когда он однажды услышал, что «это и есть революционеры, которые за простой народ», жалость переросла в негодование против насилий жандармов, конвоиров и всех «слуг престола».

Владимирка оставила неизгладимый след в душе Вани. И может, именно она зародила в нем революционного борца. Однако мог ли тогда мальчик думать, что и его постигнет участь каторжан, что и он не избежит дороги в сибирскую ссылку…

24 февраля (8 марта по новому стилю) 1870 года в семье мелкого служащего Ивана Степановича Скворцова и жены его Марии Прохоровны родился пятый ребенок, которого нарекли Иваном. Деревня Мальцево-Бродово, где они жили, была расположена на живописной речке Клязьме, неподалеку от железнодорожной станции Тарасовка.

Иван Степанович работал конторщиком у купца Василия Фомичева — человека весьма упрямого и деспотичного. Мануфактура купца производила великолепные шелковые, парчовые и бархатные ткани. Часть предприятий Фомичева находилась в Богородске, так что семья Скворцовых жила то в Мальцеве-Бродове, то в Богородске. Хозяин фабрики упорно не хотел применять у себя паровые двигатели, считая их пустой «германской выдумкой». Этим воспользовался более расторопный соседний фабрикант Сапожников: не медля, он ввел у себя «европейский способ производства» и одержал верх в конкурентной схватке со старомодными купцами — владельцами шелковых мануфактур. Пострадало дело и у купца Фомичева, что сразу же сказалось на жалованье рабочих и конторщиков, в том числе и Скворцова. Семья Скворцовых жила более чем скромно в городе Богородске (ныне город Ногинск) в полуподвальном этаже дома, принадлежавшего владельцу Смирнову, которого жильцы почтительно при разговорах обычно называли «Макей Иваныч». Все пять крошечных окошек квартирки смотрели на Московскую (ныне III Интернационала) улицу; через нее проходила Владимирка.

Иван Степанович считался в округе человеком весьма свободомыслящим, уважающим образование и ученое слово. Перед тем как поступить на фабрику Фомичева, он некоторое время работал счетоводом на богородском предприятии по шелковому делу, где хозяином был Тихон Павлович Шалаев, от которого часто попадало всем подчиненным — и правым и виноватым. Ивану Степановичу в редкие минуты отдыха доставляло удовольствие сочинять про купцов едкие стихи. Ване особенно правились строфы, высмеивающие Шалаева, которого отец именовал «Тихий Потапович Лаев» за его особое пристрастие к ругательствам.

Когда Ване минуло шесть лет, Иван Степанович, находясь в Мальцеве-Бродове, внезапно умер. Остались без кормильца и без всяких средств к существованию его вдова и пятеро детей: Петр, Николай, Людмила, Михаил и Иван. Нужда заставила осиротевших Скворцовых переехать в Богородск к сестре Марии Прохоровны — Александре Прохоровне Грайворонской, просвирни при Тихвинской церкви. Жить стали в сторожке с большой печью — в маленьком прокоптелом полуразрушенном помещении при церкви. В этой комнатке ютились семь человек, если не считать престарелую бабку (мать Марии Прохоровны и Александры Прохоровны), которая, как запомнилось Ване, все время проводила на печке.

Хозяйка комнаты Александра Прохоровна терпеливо несла ниспосланный ей крест, содержа своих племянников, делясь с ними последним куском хлеба. Впрочем, и его часто не оказывалось у бедной просвирни; нужно было к тому же детей обуть и одеть. Зато «скворчата» платили тетушке преданностью и любовью. По праздникам Александра Прохоровна изготовляла просвирки, угощая при этом сирот. А когда «дегустация» заканчивалась, дети никогда не забывали хором сказать: «Спасибо, тетушка прошвирия» (все «скворчата» слегка картавили и пришепетывали).

Хотя Александра Прохоровна искренне верила в господа бога да и к церковным делам имела прямое отношение, своих племянников и племянницу ей не удалось воспитать верующими: в церковь они не ходили и не скрывали своих сомнений насчет существования и всевышнего, и «потустороннего мира», отпуская колкие замечания насчет некоторых церковных догматов и задавая очень трудные для Александры Прохоровны вопросы.

Однажды, это было зимой, в пригороде Богородска, селе Торбееве, шести-семилетние малыши, предводительствуемые подростком Костей, сыном протопопа, начали лепить снежного истукана. Получилось большущее человеческое туловище на коротких и толстых ногах. Затем к нему приделали руки и голову. Вместо глаз Костя вставил угли. В правой руке у истукана появилась увесистая дубинка, а левая угрожающе протянулась с растопыренными пальцами вперед. Но самой страшной в истукане была широкая пасть, из которой торчали большие кривые зубы.

Костя построил малышей в два ряда перед ледяным чудищем и, приказав повторять все движения, стал впереди ребят. Он молитвенно поднял руки, потом приложил их к груди, а в заключение простер к истукану и возгласил: «О бог, о царь этих мест! Будь к нам милосерд! Воззри на наше смиренье! Прими наши жертвы и осени успехом и счастьем всяк наш шаг!»

Он закончил свое моленье низким поклоном и долго стоял, склонившись в благоговейном молчании. Потом Костя порылся у себя в кармане и, отыскав завалявшийся пряник, положил его на дощечку, прилаженную перед чудовищной пастью.

У стоявших в строю малышей стало жутко и боязно на душе.

Отныне все дети, чтобы умаслить чудище, обязаны были приносить ему в жертву конфетку или медовый пряник, грецкие орехи или горстку подсолнухов. Приносить ежедневно. Иначе, возвестил всем Костя, не избежать всей ребятне страшной мести грозного царя села Торбеева и окрестных мест.

И малыши строго выполняли этот завет, отдавая все, чем были «богаты», свирепому идолищу. Но однажды маленький Вася заигрался и забыл пожертвовать конфетку торбеевскому царю. Мальчик ждал его мести, но ничего не произошло. В другой раз он увидел, что из кармана Кости высовывалась бумажка от конфетки, пожертвованной идолу рыжим Пашкой. Вася стал все чаще «забывать» жертвовать свои сладости ненасытному истукану. Это заметил Костя и, нахмурив свои пшеничные брови, начал рассказывать малышам страшные истории про месть ледяного владыки. А потом ужасно напугал маленького Васю: темным мартовским вечером, когда Вася и его сестренка Катя возвращались домой, со стороны угрюмого божества раздался хриплый, замогильный голос: «Великий грешник Вася, покайся!» Весь в слезах, трясясь от страха, Вася вбежал в горницу. Ночью ему снились сны один страшнее другого.

Утром, когда мальчик проснулся, отец и мать узнали причину его страха. К полудню, когда стало припекать весеннее солнце, истукан начал сильно таять и вскоре принял весьма жалкий вид. А в довершение всего Васин отец поверг и раскрошил чудище несколькими ударами лопаты. Вася невольно рассмеялся…

Так крушение торбеевского идола привело к появлению у маленького Васи антирелигиозных мыслей.

Шестилетним Васей был Ваня Скворцов. А описанный случай — эпизодом из его детства, о котором он красочно рассказал в зарисовке «Торбеевский царь», включенной в книгу «Это было».

Поколебал веру в бога и ангелов у Вани Скворцова и другой эпизод его детских лет. У старшего брата Вани завелся микроскоп, купленный на Сухаревском рынке в Москве, позволявший рассмотреть удивительный мир, живущий во всякой капле воды.

«Дьявол нашел во мне легкую добычу: на свою пагубу я был любознателен, как всякий ребенок, — рассказывал в одной своей публичной лекции в 1918 году Скворцов-Степанов. — И подтолкнул меня нечистый рассмотреть под микроскопом каплю выдержанной святой воды. Вероятно, бабушка неплотно закупорила свой полуштоф, или, вернее, забыла перекрестить горлышко и тем запечатать от вторжения нечистой силы».

Изумленному взору любопытного мальчика в «святой капле» открылась диковинная картина: на стеклышке ворочались и суетились существа с рожками, с усиками, лупоглазые, пузатые. С некоторыми, правда, Ваня был знаком и раньше: видел их на картинках ада и «Страшного суда». Но все же на этих картинках не было такого подавляющего разнообразия, как в этой капле. К тому же эти букашки были живыми — копошились, толкались… Вот тебе и «святая вода»!

Период сомнений усилился. Ваня все больше стал вкушать от «древа познания», утратив «рай» веры.

Однажды, еще в 1881 или 1882 году, в дом к Скворцовым зашел бродячий монах и потребовал подаяния. Бабушка не любила таких здоровенных попрошаек и сухо сказала: «Бог подаст». Но тот требовал все настойчивее и засверкал глазами. Тогда вмешался Ваня и сказал монаху, чтобы тот шел своей дорогой. Обозленный служитель всевышнего в ответ, едва выйдя в сени, схватил там санки и с угрожающим видом положил их поперек порога: «На-ко, попробуй-ка теперь выйти». Ваня не стерпел такого вызова — разбежался и одним прыжком перемахнул через «заколдованные» санки. Он торжествующе, с видом великого победителя поднял их над головой. Монах, не ожидавший от мальчика такой прыти, в явном смятении повернулся и зашагал прочь.

Мать и тетя постарались детям дать то немногое, что было в их силах. Прежде всего Мария Прохоровна принялась обучать их грамоте. В 1879 году, научившись читать и писать, Ваня сумел поступить в городское училище, удивив всех экзаменаторов недюжинными способностями по части чтения, письма и счета. К тому же мальчик успел прочесть и запомнить содержание нескольких книжек, которые давал ему на время один знакомый гимназист. Книги во время учебы Вани в городском училище были его верными друзьями. Самыми любимыми писателями стали Некрасов и Гоголь.

Все братья Скворцовы, кроме Николая, поступили и окончили Богородское городское училище, а их сестра Людмила — Богородскую прогимназию. Старшему из братьев, Петру, удалось окончить Московский учительский институт, где он особенно увлекался физикой. Однако тяжелая болезнь — неизлечимый в те времена туберкулез — приковала его к постели, и вскоре он скончался.

Михаил был учителем Следовской уездной школы, в 14 верстах к северу от Богородска. Он стремился воспитывать в своих учениках непримиримость к злу, насилию, на уроках высказывал довольно смелые «крамольные» мысли. В кругу друзей тоже не скрывал своего отношения к существовавшим порядкам. Однажды Михаилу стало известно, что на имя начальства пришел донос, в котором сообщалось о революционных настроениях учителя. Он очень терзался мыслью, что могут пострадать близкие ему люди. Донос провокатора сделал свое черное дело: опасаясь ареста, Михаил покончил с собою. Особенно тяжело переживал эту утрату Ваня.

Значительно больше известно о судьбе сестры Вани Скворцова — Людмилы. Она была старше своего брата Ивана на два года (родилась в январе 1868 года). Окончив курс Богородской женской прогимназии, она (была принята во внимание ее отличная учеба) некоторое время преподавала в ней, а затем по примеру многих своих сверстниц решила поехать учительствовать в деревню. Шел 1893 год. В деревню Золотово (близ Фаустова) Бронницкого уезда Московской губернии проникают революционные идеи. Здесь появляется и запрещенная литература. Некоторые «опасные книги» привезла с собою молодая учительница. Но пропагандистская деятельность Людмилы Ивановны не осталась незамеченной, и в 1897 году ей пришлось переехать в другую деревню соседнего Подольского уезда. Потом она стала учительствовать в Покровской школе города Подольска. Тут и застала ее революция.

Осенью 1907 года она переезжает в Москву и ведет преподавательскую работу в Кожевническом начальном училище господина Тиля и в Грузинском начальном училище, выполняя ряд ответственных поручений большевистской ячейки.

В 1911 году в результате настойчивых требований демократической общественности в ряде центральных губерний России было открыто несколько начальных школ. Такая школа-трехлетка открылась и в подмосковном Люблине. Она ютилась на втором этаже здания, где помещалась молочная. И все же ее открытие местные социал-демократы большевики считали своей победой. Л. И. Скворцова, вложившая в это дело немало сил, возглавила новую школу.

В школе учились главным образом дети рабочих ближайших предприятий. Но не только с ними вела занятия Людмила Ивановна: как только наступал вечер, в школу приходили родители учеников и уроки продолжались. Только теперь наряду с обучением грамоте и письму взрослых учительница проводила беседы на политические темы, читала им газеты, отвечала на злободневные вопросы. А на ее квартире в школьном подвале часто проходили конспиративные собрания, прятались разыскиваемые царскими ищейками революционеры.

Наступил 1917 год. В эти месяцы Л. И. Скворцова трудится буквально с удвоенной энергией, успевая учительствовать и выполнять партийные обязанности. «Наша революция — не за горами», — сказала как-то она в кругу друзей. В сентябре ее избирают по спискам большевиков в Московское уездное земство, а когда в Москве победила Советская власть, Людмила Ивановна на посту секретаря партийной ячейки продолжает свою учительскую деятельность в различных районах Москвы, вплоть до своей трагической гибели в 1924 году.

Многим чертам характера сестры стремился подражать Ваня и никогда не скрывал этого. Позднее он заметит, что ее общественная деятельность вызывала у него «чувство восхищения».

Богородск конца XIX века, куда переехала из Мальцева-Бродова семья Скворцовых, был в ту пору заурядным городком Московской губернии, а точнее сказать, небольшим рабочим поселком с несколькими ткацкими и прядильными фабриками-мануфактурами. Самая большая из них — в Глуховке, на самой окраине Богородска, принадлежала А. И. Морозову, к которому весьма подходила бы кличка «мироед». Не зря в Глуховке широкое хождение имела поговорка: «День не едим, два не едим. Немного погодим и снова не едим». Рабочих по всякому малейшему поводу и без повода штрафовали. Чуть опоздал — штраф. Не осилил тяжелую или сложную работу — штраф. Утащит мастер или приказчик материал — тотчас же сваливает на рабочего, и тотчас же следует штраф. А уж если не поздоровался тот с мастером или, не дай бог, с самим хозяином, штраф следовал моментально. Покупать велено было продукты только в хозяйской лавке. Ослушался — сразу штраф. Морозов к тому же не появлялся на фабрике без плетки и часто любил пускать ее в ход. Не раз слышал от фабричных ребятишек Ваня Скворцов истории о жестокостях и гонениях «морозовских псов».

В день получки от заработка рабочего оставалось для семьи с гулькин нос, потому что, помимо штрафов, заедал их «магарыч». Не сделал подношение — не получишь поблажки на работе и в подмастерья никогда не пробьешься. Уже будучи взрослым, Иван Иванович Скворцов долго хранил листовку, в которой говорилось о положении глуховских рабочих:

«Администрация смотрит на рабочую силу как на вьючную скотину. Среди мастеров поощряется взяточничество; берут птицей, овощами, яйцами, молоком, не возвращая посуду, в которой им приносят подачки. В ткацком отделении бракуют товар у тех, кто не покупает им водки и колбасы».

Великой радостью для Вани было появление в доме произведений Пушкина, Тургенева, Гоголя, Некрасова и других книг. К самым разным областям знаний разжег его интерес журнал «Семья и школа», рассчитанный на старших учащихся. Как-то Ваня раздобыл годовой комплект этого журнала и прочитал все номера от корки до корки. Каких только интересных статей и очерков здесь не встретилось ему! Рассказы Д. Мамина-Сибиряка, отрывок из романа Л. Толстого «Война и мир», повести Г. Мало и А. Доде, популярные очерки в форме занимательных этюдов по истории, географии, биологии, этнографии, астрономии, искусству. От любознательного взора мальчика не ускользнули рассказы о родной природе, о первых людях на земле, заметки по анатомии и физиологии человека.

С наслаждением читает он зарисовки о жизни насекомых и животных, о цветах и птицах. Вечерами, обжигаясь горячей картошкой за ужином, или перед сном слушают братья и сестра то, что узнал днем Ваня. А в воскресные дни он спешит на природу, чтобы самому проверить то, что недавно прочел из книг и журналов.

Задумчивость была, пожалуй, одной из примечательных черт Вани Скворцова в школьные годы. «А Ваня опять о чем-то мечтает», — шутили домашние. Тот только улыбался и снова погружался в мысли: это были размышления о прочитанной книге, об услышанном на уроке, об увиденном вокруг. Даже в шалостях сверстников в школе он почти не участвовал, хотя очень любил юмор, потешные игры. Чаще всего в одиночестве сидел где-нибудь в укромном уголке и, наблюдая шумную возню товарищей, строил какие-то планы, с кем-то про себя спорил, доказывал. Его одноклассник Матвей Петрович Смирнов, впоследствии учитель-краевед, вспоминал, что Ваня отнюдь при этом не походил на замкнутого, скучного ученика, которому чужды были детские забавы, игры и даже проказы.

Учился Ваня превосходно.

Окончив с отличием в 1885 году Богородское городское училище, Иван Скворцов стал все больше интересоваться социальными вопросами, особенно под влиянием знакомства с такими литературно-публицистическими журналами демократического направления, как «Отечественные записки». Немало полезного для себя 15-летний юноша извлекали из журнала «Дело» (комплекты этих изданий за несколько лет дал ему почитать один школьный товарищ). В это время Иван Скворцов твердо решил стать учителем и непременно сельской школы, усматривая в этом и свое участие в популярном тогда народническом лозунге «идти в народ».

Первая попытка поступить в 1886 году в Московский учительский институт закончилась неудачей: огорченному абитуриенту весьма путано «объяснили», что он не прошел «по случаю небывалого конкурса». Однако это не остановило Скворцова, и в следующем году он снова сдает экзамены и становится студентом.

По тому времени учительский институт давал довольно широкое образование: здесь преподавались русский язык, арифметика, алгебра, геометрия, физика, биология («естественная история»), педагогика с дидактикой, история, чистописание, рисование и черчение. Среди внеклассных предметов значилась гимнастика. Но в числе первых дисциплин в программе значился закон божий. И неудивительно: религиозному воспитанию будущих наставников подрастающего поколения придавалось особое значение.

Иван Скворцов уже на первых порах студенческой жизни столкнулся со строгим распорядком дня по законам интерната: подъем в семь утра, отбой в одиннадцать вечера, лишь два послеобеденных часа на отдых и прогулку. В обязанности студентов входило ежедневное посещение приходской церкви да еще участие в церковном хоре. Пение вообще доставляло Ване много хлопот: и голосом не особенно «вышел», и «медведь на ухо наступил». Как и в училище, в институте приходилось много трудиться над чистописанием — в те годы да еще для учителя начальной школы этот предмет значился среди ведущих. Жаловался Ваня сверстникам и на «отсутствие таланта» по рисованию. Четверки по пению, рисованию и чистописанию — это был «потолок» старательного студента. Зато он имел отличные оценки по всем остальным дисциплинам. Выпускное решение педагогического совета института гласило: «Способности — отличные… Стоит выше всех своих товарищей по развитию, способностям и познаниям; тверд и устойчив в своем поведении, в отношениях к товарищам добр и сердечен. Вообще направление его очень хорошее»…

И в этом не было преувеличения: его статьи в студенческом рукописном журнале удивляли не только глубиной мысли, но и отличным литературным стилем.

Сам переезд в Москву много изменил в жизни Ивана Скворцова. Самой большой радостью было посещение библиотек, открывшийся доступ к общественно-политической литературе, которая его все больше и больше увлекала. Он по-настоящему чувствовал себя счастливым человеком, когда удавалось достать билет в театр или на художественную выставку.

Из ежемесячных трех в среднем рублей «карманных денег», которыми располагал Ваня, основная доля тратилась па приобретение книг. Студент испытывал гордость оттого, что сумел приобрести павленковское издание сочинений Глеба Успенского и некоторые книги М. Е. Салтыкова-Щедрина. Еще в Богородске, читая комплект журнала «Отечественные записки», Скворцов обратил внимание на фамилию редактора — Н. К. Михайловский. В институте он узнал, что это один из известных представителей народничества. Иван выписал в библиотеке некоторые работы Михайловского, а также ряд трудов другого лидера народничества — Петра Лаврова.

В 80-е годы XIX века это были кумиры молодой разночинно-демократической интеллигенции. Особенно их идеями увлекалось студенчество. Обдумывая неудачный опыт «хождения в народ», Михайловский пришел к выводу, что разночинная интеллигенция — единственная общественная сила, способная вести сознательную борьбу с царизмом. В учении Михайловского Ивана Скворцова привлекало вместе с тем сочувствие угнетенному положению крестьян, его смелые призывы разрушить «старый, обветшалый мир». Лавров тоже считал двигателем прогресса интеллигенцию, а точнее — небольшую группу людей, которая должна была «вырабатывать программу необходимого развития общества». Подкупали мысли Лаврова о «непосредственном политическом действии», в том числе о терроре как основном методе борьбы с самодержавием. Теория «неоплатного долга интеллигенции» перед народом, призывы Михайловского и Лаврова к переустройству общественного строя на началах истины и справедливости воспринимались тогда малоискушенной в политической борьбе молодежью как лозунг свержения монархии.

И юный студент Иван Скворцов, по-юношески восхищаясь идеями Михайловского и Лаврова, естественно, не мог замечать их ошибок, их непонимания решающей роли рабочего класса в революционном преобразовании общества, хотя и чувствовал, что их работы не дают полного ответа на причины существующей несправедливости и не показывают, как все же покончить с ней раз и навсегда. Как-то раз он поделился с одним товарищем своими сомнениями по поводу отдельных выводов теоретиков народничества. Тот посоветовал обратиться прежде всего к «оппозиционной, критической литературе», которую обычно называли подпольной или нелегальной.

А вскоре он сам принес Ване несколько книг. Книги были разные: сочинения Лассаля, Прудона (они показались скучными), несколько книжек без указания автора (стояли только инициалы), памфлеты Льва Николаевича Толстого. Читая эти работы, Скворцов постепенно постигал, что общественный строй царской России нуждается в коренном преобразовании, что он несправедлив, ибо народ влачит полунищенское существование. Мысли Л. Толстого оставили глубокий след в душе, и Ваня, прежде чем вернуть полюбившиеся книги, стал их переписывать. Он целиком переписал «Исповедь» и «В чем моя вера?».

Толстовские поиски правды импонировали Ване, но пассивное отношение к жизни, толстовское непротивленчество насилию сразу же встретили возражение. К тому же писатель давал или, точнее, пытался дать ответ только на вопрос, как «жить лично», но не отвечал при этом на вопрос, что нужно сделать, чтобы устранить существовавшее социальное зло.

В 1880 году, окончив с золотой медалью Московский учительский институт, Иван Скворцов назначается учителем Арбатского городского четырехклассного начального училища в Москве. Из сведений о его пребывании в училище сохранилось лишь то, что молодой учитель, сея «разумное, вечное, доброе», сумел установить теплые отношения со своими питомцами. Он привил им вкус к познанию социальных законов, сумел вселить во многих учащихся интерес к идеям революционных демократов — Чернышевского, Добролюбова, Герцена, Писарева, Огарева.

Молодой педагог, только что вошедший в самостоятельную жизнь, продолжал читать в несметном количестве самую разнообразную литературу по вопросам устройства общества, труды западноевропейских и русских экономистов, философов, социологов и историков. Из всего «литературного фонда» Скворцов стал отдавать предпочтение экономическим работам. Как правило, в те годы подавляющую часть книг и брошюр составляли сочинения народников и буржуазных либералов. Запомнилась ему работа Н. Ф. Даниельсона «Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства», содержавшая любопытный материал о развитии капиталистических начал в экономике. Но автор книги полагал, что этот процесс подрывает «все существование России и русского народа» и призывал «прекратить ломку веками сложившегося производства». Как и другие идеологи либерального народничества, Даниельсон выступал с теорией отсутствия в стране внутреннего рынка, идеализировал сельскую общину, кустарные промыслы. Несмотря на то что Даниельсон был одним из первых переводчиков «Капитала» Карла Маркса и находился с ним в переписке, он в целом не разделял марксистское учение.

И вот, «читая все подряд», учитель Скворцов вскоре сам почувствовал, что «в голове стоит невероятный либерально-народнический сумбур». «Мы много читали, — вспоминал, уже будучи зрелым марксистом, Иван Иванович, — но чем больше читали, тем запутаннее становилась неразбериха, царившая в голове». Те случайные книги, которые попадали под руку, в целом не давали ясного ответа на мучившие вопросы. Перед ним открылась целая гамма различных, порою противоречивых теорий, доктрин, идей, мнений. И немудрено, что молодой учитель в них запутался, не мог уяснить, каков же наиболее правильный путь.

Вступив в нелегальный кружок, объединивший группу прогрессивно мыслящей учительской интеллигенции Москвы, Иван Скворцов выступил на нем с разбором нашумевшей тогда книги «легального марксиста» Петра Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России». Соглашаясь с автором относительно капиталистического пути в экономике страны, Скворцов полемизировал в статье-реферате со Струве в том, что в России капитализм якобы развивается без «классовых противоречий и насилия». Так состоялось, по сути, первое выступление Скворцова в роли полемиста. Не все доказательства и утверждения в реферате отличались безукоризненной аргументацией, логикой, но позже выяснилось: некоторые его мысли совпали с тем, что доказал с подлинным блеском Владимир Ульянов (Ленин) в опубликованном в 1899 году труде «Развитие капитализма в России». Этим классическим исследованием был нанесен ощутимый удар и народническим и либеральнобуржуазным взглядам по вопросу о судьбах капитализма в условиях российской действительности.

Свое обращение к изучению марксистской литературы Иван Иванович Скворцов-Степанов считал совершенно закономерным. В определенной мере, шутил он позднее, «мое знакомство с сочинениями народнического и либерально-буржуазного направления по проблемам экономики привело к знакомству с работами их оппонентов — марксистов». Однако в то время труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса в России являлись большой редкостью, да и издавались в переводах, порою приблизительных, а то и в вольных пересказах, зачастую искажавших смысл основных положений авторов. «Первый том «Капитала» давно превратился в библиографическую редкость, — вспоминал Скворцов-Степанов. — Я еще и теперь помню, каким великим счастьем для меня было, когда удавалось достать этот том на одну неделю. К половине девяностых годов начали изредка попадаться другие работы Маркса и Энгельса, частью привезенные из-за границы, частью воспроизведенные в России гектографическим и литографическим способом. Так мне попала часть «Анти-Дюринга» Ф. Энгельса, а позже — «18-е брюмера» К. Маркса и «Коммунистический манифест».

Чтобы читать произведения основоположников научного коммунизма без каких бы то ни было искажений со стороны различных ревизионистов и фальсификаторов, требовалось хорошее знание немецкого языка. И со свойственным ему упорством Иван Скворцов берется за его изучение. Два года труда, кропотливого и настойчивого, потребовалось ему, чтобы уметь в подлиннике читать марксистскую литературу. Сам процесс переводов настолько увлек Скворцова, что в дальнейшем он считал эту работу чуть ли не самым главным своим занятием, постоянно совершенствуя технику перевода. Его переводы и поныне считаются блестящими. Немаловажным обстоятельством стало и то, что благодаря своей переводческой деятельности Скворцов получил возможность зарабатывать дополнительные средства на жизнь.

Учительский институт оказался последней ступенькой в формальном образовании Ивана Скворцова. И чтобы расширить и углубить свои знания, он упорно занимался самообразованием. Иван обычно работал по 14–16 часов в день. Ему даже стало казаться, что сон отнимает у человека слишком много времени. Учительская работа, переводы на дому, участие в нелегальном кружке, где читали вслух новейшие «крамольные» статьи и обсуждали прочитанное, составляли и печатали революционные прокламации, — все это требовало немалого времени. К тому же, как и все остальные члены кружка, Скворцов посещал рабочие собрания, распространял антиправительственные листовки.

Итак, самообразование явилось единственным выходом для расширения знаний, общего кругозора. И Иван Скворцов следовал принятому решению всю последующую жизнь.

Между тем наступили тяжелые времена. Голодная зима 1891/92 года принесла народу новые страдания. Лишенные какой-либо помощи, умирали от голода и болезней тысячи обездоленных крестьян. По стране прокатываются рабочие и студенческие волнения, неспокойно стало и в деревне. Активизировали свою деятельность различные подпольные организации и кружки.

Иван Скворцов имел связи сразу с несколькими нелегальными кружками, и в частности с небольшой группой на Арбате, которой руководил И. С. Распутин. В нее входили химик Василий Бахарев, студент-естественник Михаил Егоров и студентка-филолог Тамара Якимова. В феврале 1892 года группе удалось достать гектограф — самодельный аппарат, на котором можно было отпечатать несколько десятков копий рукописи, написанной особыми чернилами.

Несмотря на большие предосторожности, власти стали догадываться о существовании арбатской нелегальной группы, и примерно с весны 1894 года Иван Скворцов — объект пристального внимания жандармерии.

Ивана часто можно было видеть на собраниях студенческих землячеств, обычно в общежитиях Московского университета на Малой Бронной. Это были трехэтажные дома владельца Гирша, больше смахивающие на казармы. «Пристанища римских гладиаторов», — шутили студенты. Скворцов вступил в землячество студентов-вятичей и активно включился в литературно-политические дискуссии, которые проходили на вечерних собраниях. Собрания были популярны — их посещала и демократически настроенная интеллигенция. Больше всего Иван Скворцов предпочитал выступать в дискуссиях по теоретическим вопросам и наболевшим текущим проблемам дня. К его выступлениям особенно прислушивались: он покорял многих силой убеждения, логикой мысли, компетентностью.

Круг знакомых и друзей Скворцова начал расширяться, и наступила пора сближения с такими интересными людьми, как В. А. Руднев (Базаров), Н. В. Соловьев, семья Величинных, муж В. М. Величкиной В. Д. Бонч-Бруевич.

Большим доверием и симпатией проникся в эти годы Скворцов к Николаю Васильевичу Соловьеву — человеку незаурядному. Он учился в Симбирской гимназии в одном классе с Александром Ульяновым, дружил с ним. Хотя Соловьев не принимал прямого участия в революционной деятельности, он искренне сочувствовал положению угнетенного народа, был потрясен казнью Александра Ульянова, гневно осуждал палачей. Когда Соловьев познакомился со Скворцовым, тот материально нуждался, и семья Соловьевых всегда приходила ему на помощь.

Общественная активность Ивана Скворцова возросла с вступлением его в комитет грамотности — организацию, которая ставила своей целью распространение знаний в массах. В Московский комитет грамотности входило немало деятелей культуры и просвещения. Общение с ними, выступления на рабочих, студенческих сходках, учительских конференциях очень обогатили Скворцова.

Однажды на одном из студенческих собраний на Малой Бронной в конце дискуссии, проходившей довольно вяло, слово взял черноволосый, с густой бородой, в очках высокий молодой человек, лицо которого показалось Ивану знакомым. Оратор произнес зажигательную речь и в заключение выступления внес предложение о политических демонстрациях. Большинство заколебалось, и даже раздались возгласы, что следует подать петицию Николаю II. Потом наступила тишина. И вот слово взял Иван Скворцов. Идя к трибуне, он еще раз взглянул на предыдущего оратора и вдруг вспомнил: «Ну, конечно, это «Бонч», муж Веры Михайловны Величкиной, с которым она недавно его познакомила». Он улыбнулся ему, кивнув головой. Бонч-Бруевич тоже его узнал…

Скворцов говорил горячо, короткими хлесткими фразами. Говорил убежденно о необходимости открытого возмущения антинародными действиями самодержавия. Выступивший следующим Вацлав Воровский тоже высказался за проведение политической демонстрации.

Она состоялась, и ее по праву отнесли потом к числу нашумевших. Тогда многие увидели в первых рядах манифестантов одного из инициаторов демонстрации и ее организатора Ивана Скворцова.

Между тем после смерти императора Александра III представители либеральной буржуазии, среди которых было немало известных профессоров и журналистов, начали выражать свои верноподданнические чувства, восхваляя покойного самодержца. Под давлением совета Московского университета профессор русской истории В. О. Ключевский (в течение двух лет он исполнял обязанности наставника сына Александра III Георгия) 28 октября 1894 года произнес на заседании Общества истории древностей российских, председателем которого он являлся, речь «Памяти в бозе почившего государя императора Александра III». Речь слывшего либералом знаменитого историка, так почитаемого передовым студенчеством за свое остроумие и блестящие знания, изобиловала… почтительными эпитетами и восхвалениями «свинцового» Александра III — гонителя всего передового.

Власти тотчас же воспользовались этим: произнесенная в узком кругу слушателей речь была неожиданно для самого В. О. Ключевского издана отдельной брошюрой и напечатана в «Московском вестнике».

Демократическое студенчество не могло простить профессору подобного угодничества. Иван Скворцов (регулярно посещавший лекции В. О. Ключевского) при участии своего брата Николая и нескольких студентов из кружка землячества вятичей скупили около 200 экземпляров брошюры и выпустили ее как бы в виде «второго, исправленного и дополненного издания»: они вклеили перед основным текстом речи отпечатанную на гектографе басню Д. И. Фонвизина «Лисица-кознодей», в которой после хвалебного выступления лисицы по поводу умершего льва крот шептал о зверствах покойного:

В басне лев именовался «знатным скотом», обожавшим лесть. И когда 30 ноября 1894 года Василий Осипович Ключевский переступил порог аудитории, чтобы прочесть очередную свою лекцию, депутация студентов по предложению Ивана Скворцова «торжественно» преподнесла ему «второе издание» речи.

Поучительная сцена с подношением «второго издания» брошюры ее автору, а также последующие студенческие брожения получили большую огласку, в том числе в революционно-демократических кругах России. 13 декабря 1894 года В. И. Ленин в письме из Петербурга в Москву сестре Марии Ильиничне настойчиво просил сообщить об этом эпизоде: «Напиши еще, если удобно, об истории в Университете с Ключевским. Говорят, он какую-то лекцию читал, потом какую-то книгу издал. Я не видал даже заглавия этой книги; интересно бы узнать»[1].

Более 50 студентов за «бунтарское поведение», а также за «освистание и ошикание» профессора были арестованы, и часть из них выслана из Москвы.

На межземляческих собраниях студентов и молодежи, которые продолжал активно посещать Иван Скворцов, все чаще стали выступать марксисты социал-демократы, отличавшиеся от других ораторов не только смелостью своих суждений, но и большей глубиной логики, четкими аргументами. Доставалось в их речах и властям, и либеральной буржуазии, и либеральному народничеству. Именно к середине 90-х годов XIX века освободительное движение России вступило в качественно новый этап, который В. И. Ленин определил как пролетарский: на смену разночинцу пришел рабочий. С этого времени социал-демократия превращается в активную политическую силу.

Как-то в феврале 1894 года на нелегальной вечеринке учащихся Московского технического училища Скворцов услышал выступление Мартына Николаевича Лядова (Мандельштама), который изложил взгляды русской социал-демократии на коренные вопросы общественной жизни, резко расходившиеся с идеями народничества, не говоря уже о положениях, которые пытались развивать так называемые «легальные марксисты». Лядов призвал интеллигенцию нести рабочим свои знания, активно включиться в рабочее движение, которому принадлежит будущее. Трудно сказать, что заставило Ивана в тот вечер выступить против доводов Лядова — чувство солидарности с В. А. Рудневым (который имел на него большое влияние), шумно пытавшегося опровергнуть положения марксиста, или, может быть, повышенное тогда стремление «ниспровергать все на свете». Во всяком случае, Иван Иванович впоследствии едко иронизировал по поводу своего выступления на той вечеринке: «Таким был путь многих, нечетко еще представлявших себе принципы научного коммунизма. Но время поставило их на путь истинный».

Однако более примечательным было то, что Скворцов спустя буквально несколько месяцев стал посещать марксистский семинар, которым руководил Л. П. Радин. Это было время, когда, как писал В. И. Ленин, «встретились два глубокие общественные движения в России: одно стихийное, народное движение в рабочем классе, другое — движение общественной мысли к теории Маркса и Энгельса, к учению социал-демократии»[2].

Руководитель семинара Леонид Петрович Радин был талантливым химиком, учеником великого русского ученого Д. И. Менделеева, прошел курс наук в Московском и Петербургском университетах. Был изобретателем, поэтом-революционером. В 1896 году в тюрьме написал ставшую впоследствии очень популярной в народе революционную песню «Смело, товарищи, в ногу…», в которой призывал свергнуть «могучей рукою гнет роковой навсегда» и водрузить «над землею красное знамя труда».

Известен Радин и как одаренный популяризатор науки, подготовивший, в частности, книгу «Простое слово о мудреной науке (начатки химии)». Манера изложения Леонида Петровича сложных вещей простым, доступным языком, его приемы раскрытия основ знаний для трудового народа сказались в дальнейшем на творческом почерке его ученика Ивана Скворцова, и прежде всего на его литературном стиле. Семинар, который посещал Скворцов, в основном состоял из рабочих. Да это и не удивительно: в те годы Радин являлся одним из руководителей Московского рабочего союза, который ставил перед собой цель — марксистское просвещение пролетариата. Конечно, в кружок Радина попадали не все желающие рабочие, поскольку он был довольно строг в выборе слушателей и требовал от них серьезной учебы. А Скворцов ему сразу понравился во многих отношениях: привлекал его природный ум, пытливость, смелость суждений, стремление самостоятельно разобраться в сложных социальных и философских вопросах. К тому же Скворцов оказался весьма сильным полемистом и наиболее подготовленным из всех слушателей в плане теоретическом. Нравилось Радину и то, что Скворцов обычно выбирал, как казалось всем слушателям, наиболее трудные темы для рефератов, а готовил их быстро. Как правило, это были доклады по политико-экономическим проблемам.

Посещая кружок Радпна, Иван сблизился с другими социал-демократами. Они помогали ему доставать необходимую литературу нелегального содержания, в том числе труды Г. В. Плеханова «Наши разногласия», «Всероссийское разорение», номера журнала «Социал-демократ» и другие издания. Скворцов делился ими не только с членами семинара, некоторые книги он на время давал, например, В. Д. Бонч-Бруевичу.

Пришла пора, когда Радин поручил Скворцову самостоятельно, уже в роли руководителя, заниматься с рабочими. Иван тщательно подготовился к первому семинарскому обсуждению. Он даже как мог принарядился по этому случаю, на занятие пришел гораздо раньше слушателей, разложил на столе горку книг и брошюр. Надо заметить, что и в дальнейшем он строго придерживался этого правила.

Используя опыт Радина, Скворцов сам постепенно перешел к подготовке наиболее способных рабочих для пропагандистской работы. В процессе изучения марксистской литературы Иван начал освобождаться от известного налета народнической идеологии, которой, кстати говоря, были подвержены в то время многие молодые и не только молодые социал-демократы или сочувствующие им. Такой же примерно путь проходило почти все первое поколение русских социал-демократов — М. И. Бруснев, Л. Б. Красин, Н. Е. Федосеев, С. И. Мицкевпч и многие Другие.

У Ивана Скворцова имелись связи и с некоторыми другими кружками. И эти связи не всегда оставались незамеченными. Так, весной 1895 года произошло событие, повлекшее за собой арест Скворцова. Полиции стало известно, что члены кружка И. С. Распутина, с которыми продолжал поддерживать некоторые связи Иван Скворцов, пришли к решению подготовить убийство Николая II, приурочив акцию к предстоявшей коронации самодержца в Москве в 1896 году.

Группу Ивана Распутина полиции выдала провокатор — некая Гернгросс-Журченко. А для придания столь малочисленной организации видимости большого заговора, от которого спасена «августейшая особа», провокатор попыталась впутать в него как можно больше лиц. В первую очередь она назвала и тех, кто был знаком с этой группой. В числе их оказался И. Скворцов. О ближайших планах участников кружка Скворцов ничего не знал, а к тактике индивидуального террора относился скептически. Да к тому же группа Ивана Распутина больше рассуждала о терроре как таковом (о том, как «эффектно это все прозвучит» по стране), чем готовила конкретный серьезный план уничтожения монарха.

Но так или иначе, а в ночь на 4 мая 1895 года Иван Скворцов был арестован. Однако, как ни старался следователь доказать причастность Скворцова к распутинской группе, ему это так и не удалось. Тогда в ход было пущено то, что обнаружили при обыске, «произведенном у учителя Арбатского городского училища И. И. Скворцова, как-то: февральская книжка 1890 года журнала «Социал-демократ», книга К. Каутского «Эрфуртская программа» на немецком языке, «Что делать?» Н. Г. Чернышевского (и отдельные листы этого романа)». К следственному делу полиция приложила также письмо Скворцова от 5 января 1895 года, обращенное к неизвестной соратнице по борьбе, в котором автор давал совет, как устроить на фабрике книжный склад и бесплатную читальню для рабочих, как организовать вечерние школы и распространять литературу для чтения малограмотным.

Одним словом, полиции не удалось выявить доказательства непосредственного участия Ивана Скворцова в подготовке террористического акта против царя, мало что дала и филерская слежка, а найденная литература тоже представлялась не совсем опасной для трона. И все же Иван был взят под стражу.

«Я чую, — заявил сомневавшемуся следователю жандармский подполковник, — этот Скворцов революционер большой руки. Он отменный конспиратор. А представится возможность — глазом не моргнет, чтобы от государя избавиться».

На свободу Иван Скворцов вышел лишь после шестимесячного заключения. Находясь в тюрьме, он сумел не только прочесть много книг и брошюр (с помощью хорошо организованного распространения по камерам запрещенной литературы), но и нашел возможность продолжить изучение немецкого языка.

О восстановлении на прежнюю работу учителем не могло быть и речи. После заключения Иван испытывал немалые материальные трудности. Приходилось существовать на случайные заработки (переводы, уроки на дому). Друзья, близкие как могли оказывали ему помощь. Привычный ритм его жизни был, пожалуй, изменен только одним важным обстоятельством — на одном из вечеров он познакомился с молодой учительницей Ольгой Износ-новой, которая спустя несколько лет стала его женой (в 1899 году).

Ольга родилась в Казани, ее отец — известный деятель просвещения Плиодор Александрович Изпосков. Когда семья Износковых переехала в Москву, Ольга стала учительствовать. Здесь в конце 1895 года и состоялась встреча Ивана и Ольги. Они оказались и единомышленниками, соратниками по общей борьбе.

В конце 1895 — начале 1896 года Москва стала местом II съезда русских деятелей по техническому и профессиональному образованию в Россию. Материалы, которые были оглашены в выступлениях работников просвещения, свидетельствовали о том, что повсюду власти стремились урезать и без того мизерные расходы на школьное дело. Если в 1887 году па просвещение ассигновалось 16,14 процента от государственного бюджета, то в 1893 году — лишь 14,1 процента (абсолютная цифра не достигала на всю Россию и 7 миллионов рублей).

На одном из заседаний съезда выступил отец Ольги Износковой — Плиодор Александрович. В целом Иван одобрительно отнесся к его речи, в которой, в частности, обращалось внимание на крайне малое число воскресных школ в приволжских городах. Самому же Ивану с трудом удалось добиться слова во время работы одной из секций съезда 29 декабря. Свою речь он посвятил проблеме всеобщего обучения. «Недостаточное количество начальных учебных заведений, — сказал он, — не дает никакой возможности охватить учебой всех детой школьного возраста. А ведь мы говорим о двух- или трехлетних сельских начальных школах, где крестьянских детей учат лишь письму и счету…

Народ наш, — продолжал Иван в притихшем зале, — хочет разобраться во тьме, стремится увидеть какой-нибудь просвет». Далее оратор подчеркнул: «Разговоры о том, что родители из простых семей противятся образованию детей, — пустые разговоры, ибо трудовые массы тянутся к просвещению, которого они лишены сегодня. А уж если и не идут ребята в школу, то причина в том, что бедность людей труда не позволяет им посылать детей учиться. И самих школ — единицы…

Нам следует, — заключил он, — говорить прежде всего о признании за населением права учиться, а не отвлеченно рассуждать о том, «как гонять его в школу», проявляя о нем столь лицемерную «заботу».

Скворцов сошел с трибуны. Часть зала зааплодировала. Слышались и неодобрительные возгласы. Больше всего был взволнован сам Скворцов — ведь это было первое его публичное выступление на большом всероссийском собрании.

Пришел новым, 1896 год. Московская знать суетливо готовилась к приезду царя Николая II на коронацию. Прибавилось хлопот и полиции и жандармерии: спешно составлялись списки неблагонадежных, замелькали шпики, занервничали городовые. В число «смутьянов» попал и Иван Иванович Скворцов. Выступление его на съезде работников образования тоже не прошло мимо ока III отделения. 17 января министр юстиции Н. В. Муравьев отправил заключение прокурору в министерство внутренних дел. Заключение имело пространный заголовок: «О политической неблагонадежности И. Скворцова и других, как свидетельствуют их сношения с преступной средой и найденные у них сочинения противоправительственного содержания». Министр рекомендовал Скворцова и подобных ему лиц «подчинить гласному полицейскому надзору вне столиц, столичных губерний, университетских городов, а также г. Ярославля». 14 февраля 1896 года И. И. Скворцов высылается на три года в Тулу.

Готовясь к коронации Николая II, полиция постаралась «особо неблагонадежных» удалить из Москвы или посадить в тюрьму. Ивана обрадовало только одно: в Тулу была сослана Ольга, ставшая в это время настоящей марксисткой. Здесь он также встретил много товарищей по революционной работе в Москве, в том числе Л. П. Радина. II учитель и ученик были рады встрече, а уже их первые беседы показали, что оба к этому времени стали еще больше понимать растущую силу пролетариата. Происходившие в стране студенческие, рабочие, крестьянские волнения с особой силой подтверждали теоретические выводы марксизма. «Остальное, — как замечал И. И. Скворцов, — доделала знаменитая петербургская стачка в мае 1896 года».

Краткие достоверные сведения Иван Иванович получал о стачке благодаря содействию Л. И. Радина: это были шифрованные письма, которые посылались из Петербурга столичными социал-демократами тульским товарищам. (Они были написаны раствором серной кислоты.) Петербургская стачка текстильщиков поразила Ивана Ивановича своей силой и организованностью. Опа как бы олицетворяла степень размаха общероссийского рабочего движения. В организованном Скворцовым кружке рабочий-слушатель задал ему вопрос: как он оценивает стачку? Иван Иванович ответил:

— Да, здесь было движение, здесь была почва для революции. Петербургская стачка действительно потрясла застойное общество. А вспомним, что сказал о ней Г. В. Плеханов: «…Явление совершенно необычайное для Петербурга и поражающее всякого, хоть немного знакомого с полицейским режимом Русского государства».

Обстановка гнетущего полицейского режима наиболее впечатляюще проявилась в Москве. Власти приказали украсить дома и улицы в честь «великого дня» и объявили бесплатное угощение московского люда на Ходынском поле. Но ни московский. губернатор, ни высокие чины полиции не готовились к бесплатной раздаче грошовых «царских подарков». И произошла страшная трагедия.

18 мая 1896 года многотысячная толпа, никем не сдерживаемая, ринулась на Ходынское поле. Началась давка, которая привела к гибели и увечью сотен людей. Даже по официальным, явно приниженным данным, было задавлено более тысячи ста человек. Ходынскую давку описали в своих произведениях Лев Толстой и Максим Горький — это жестокое побоище возмутило всю передовую Россию.

С содроганием узнал о трагедии и ссыльный И. И. Скворцов. На рабочей сходке он читает собравшимся стихотворение тульского конторщика Николая Чудова «Николаю Второму на память о коронации»:

Стихотворение анонимно было разослано по редакциям газет и журналов. Получили его и чины тульской полиции…

Еще в Москве Иван Иванович начал пробовать силы на литературном поприще. В Туле он продолжил работы над небольшими обзорами, рецензировал книги. Иногда местные газеты и журналы помещали его статьи. Старожилы города томились скукой, «процветало» мещанство. 23 сентября 1896 года в письме в Москву друзьям Иван Иванович Скворцов с грустью описывает местное обывательское болото, «губившее все живое, передовое». В ходу «городские разговоры, ссоры и глупость».

Настроение Ивана Ивановича изменилось с тех пор, как он сблизился с рабочим Тульского оружейного завода И. И. Савельевым, а также с сосланными в Тулу А. А. Малиновским (Богдановым), В. А. Рудневым (Базаровым), которых знал еще по Москве, познакомившись с ними на одном из межземляческих собраний.

А. А. Богданов был сослан в Тулу в 1894 году. Это был одаренный человек. Родился в семье учителя в 1873 году. Учился на физико-математическом факультете Московского университета, спустя несколько лет окончил медицинский факультет Харьковского университета. Считался большим эрудитом среди сверстников и в области социальных наук, особенно в политэкономии, философии и социологии. Ко всему этому Богданов являлся, несомненно, способным писателем. Владел несколькими иностранными языками, много читал. Он всю жизнь стремился к созданию максимально стройных схем, в которых выражалось бы все многообразие бытия. Схематизм этих построений стал его слабостью, хотя Богданов всегда отстаивал его фанатично, всей силой своего ума и характера. «Переболев народничеством» Александр Александрович Богданов не без влияния тульских рабочих, и в первую очередь одного из основателей Тульской социал-демократической организации, рабочего Ивана Ивановича Савельева, стал пропагандистом марксизма.

С первых лет пребывания в Туле А. А. Богданов вел записи своих бесед с тульскими рабочими и задумал написать популярный очерк по политэкономии. К подготовке этого труда он привлек Ивана Ивановича Скворцова, горячо поддержавшего его идею. Они вместе обсуждали структуру будущей книги, содержание ее разделов, по нескольку раз ее переделывали. По существу, Скворцов был ее соавтором, но наотрез отказался поставить свою фамилию на титульном листе, считая свой вклад в подготовку книги скромным. Работа увидела свет в 1897 году под названием «Краткий курс экономической науки». Книга была издана в Москве (Издательство книжного склада А. Муриновой). Это был, пожалуй, первый популярный в России учебник политической экономии. Несмотря на то что по нему прошлась рука царского цензора, учебник в целом обладал большими достоинствами, сыграв позитивную роль в политическом просвещении русского пролетариата. Его перевели на ряд европейских языков.

Самым примечательным было то, что весной 1898 года рецензентом книги выступил Владимир Ильич Ленин, обратив внимание читателей на «выдающиеся достоинства этого сочинения». Он расценивал работу как «замечательное явление в нашей экономической литературе». При этом он указал на то, что рецензируемая книга несвободна от некоторых недостатков. Один из них — «отсутствие примеров из русской жизни»[3]. Положительно отозвался о «Кратком курсе экономической науки» также Г. В. Плеханов.

Впервые Иван Иванович Скворцов-Степанов познакомился с ленинскими произведениями именно в тульской ссылке — в 1896 году. Большое впечатление на молодого революционера произвела статья В. И. Ленина «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве». (По поводу книги П. Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России». Спб., 1894.) Статья Владимира Ильича, написанная им в 1894–1895 годах, вышла в сборнике статей «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития». Это была первая работа Ленина, помещенная в легальной печати. Почти весь тираж сборника, 2 тысячи экземпляров, был конфискован и уничтожен полицией. Удалось спасти лишь около 100 книг, которые тайно распространялись по России.

И вот один экземпляр попал в 1896 году в Тулу, где с работой познакомились И. П. Скворцов, А. А. Богданов, В. А. Базаров и другие ссыльные. Статья В. И. Ленина оказала на Ивана Ивановича, по свидетельству Богданова, «очень сильное влияние», став тем решающим толчком, который способствовал его переходу к марксизму. Именно с 1896 года Скворцов порывает с народничеством…

Впоследствии отношения Скворцова и Богданова стали охлаждаться из-за отхода последнего от научного коммунизма. Товарищеские споры переросли в конце концов в острые идейные разногласия между ними[4].

Во время тульской ссылки Скворцов сблизился также с Владимиром Александровичем Базаровым (Рудневым), у которого было много сходного с судьбой Богданова.

С начала 90-х годов Базаров примкнул к революционному движению, вступил в 1896 году в социал-демократическую организацию. В Туле, куда его сослали власти, он стал руководить рабочими кружками, а когда грянула революция 1905–1907 годов, сосредоточил основные усилия на организации ряда большевистских изданий. Творческое содружество Базарова со Скворцовым особенно проявилось в работе по переводу «Капитала» Карла Маркса в 1907–1909 годах. Наступившие годы реакции после поражения первой русской революции стали временем его отхода от большевизма. Базаров отказывается от переработки и подготовки к печати последующих изданий «Капитала», прекращает деловые связи с Иваном Ивановичем. В одном из писем к Скворцову он отмечает, что после стольких лет дружеского согласия между ними «пробежала черная кошка». Этой «черной кошкой» стали острые идеологические разногласия.

Занятия в кружках с тульскими рабочими Иван Иванович Скворцов начал вести с осени 1896 года и почти три года занимался их политическим просвещением. «Хорошее было время», — скажет он потом.

В те годы Тула стала уже большим промышленным центром. Действовали оружейный, патронный, металлургический заводы. Дымили доменные печи, самоварня, железоскобяная фабрика, давал продукцию завод сельхозмашин. Всего в Туле трудилось около ста тысяч пролетариев. И Ивану Ивановичу было радостно, что, работая в этой среде, он все больше убеждался в том, с какой пытливой, жаждущей. политических знаний аудиторией приходилось ему иметь дело. Пожалуй, самой высокой оценкой революционно-просветительской деятельности Скворцова в Туле было то, что часть рабочих-агитаторов, подготовленных в его кружке местной социал-демократической организацией, была направлена для самостоятельной работы в другие места Тульской губернии.

В летнее время в целях конспирации Скворцов занятия с участниками кружка проводил обычно за городом — на полянах и в перелесках под Старым Басовом, в Баташевском лесу, а осенью — в Петровском парке города. Иван Иванович хорошо понимал, что он не может не находиться под постоянным наблюдением филеров. И чтобы запутать их, он нередко подолгу петлял по городу, а затем совершал большие круги по пригородным дорогам, прежде чем попасть на условленное место в лесу. Приходилось порою шагать пешком до 30 верст и даже больше. К тому же он с детства был прекрасным ходоком, и эту «производственную гимнастику» считал очень полезным делом для здоровья. По его примеру так действовали и кружковцы. Как правило, полицейские ищейки сбивались со следа…

Зимние холода загоняли группу Скворцова под крышу. Чаще всего кто-нибудь из рабочих-кружковцев нанимал за небольшую приплату из скромных общественных средств неказистую хибарку на окраине Тулы. Как всегда, собирались с большими предосторожностями.

Никогда не отказывался Скворцов выступать и в других кружках, где вели занятия его единомышленники. Однажды, в октябре 1896 года, старосте одного заводского кружка С. Я. Пудову сообщили, что сегодня у них занятия проведет «Большой». Многие и раньше слышали, что особенно повышенной популярностью среди тульских пролетариев пользуются беседы, проводимые социал-демократом, ссыльным из Москвы по конспиративной кличке «Большой».

Был темный октябрьский вечер. На квартире рабочего-оружейника Суркова, что на Ильинской улице, собралось человек десять. Дежурили на улице выделенные рабочие. Один из них ждал «Большого» за несколько домов от места встречи. Появилась высокая плечистая фигура в широкополой шляпе. «Действительно большой», — невольно подумал встречающий. Сказал пароль. Тот ответил. А в это время второй дежурный-рабочий внимательно наблюдал по сторонам, не притащил ли случайно гость за собой «хвост».

Шли молча. Оба с любопытством рассматривали пропагандиста. В косоворотке. Длинные светло-русые волосы, зачесанные назад, густая борода делали его похожим на сказочного русского богатыря-воина. «Большой» заговорил, спросив, сколько пришло рабочих, каков состав кружка, что их больше интересует. Говорил гость с небольшим оканьем, четкими фразами. Речь мягкая, сразу располагала к откровенности.

— Вечер добрый, друзья, — сказал «Большой», входя в хижину. Он пожал всем руки, при этом пристально глядя каждому в глаза, и, прежде чем приступить к беседе, вдруг спросил: — А если заявятся «синие штаны», что будем говорить им?

— Кто? «Синие штаны»? — сразу спросило несколько голосов.

— Да опекуны наши назойливые. Полиция то бишь.

И сам же ответил:

— Скажем, что я зашел к знакомому мастеру с друзьями, чтобы отдать ему в починку курок к охотничьему ружью.

Он достал завернутый в тряпку курок и попросил разложить на столе для пущей видимости другие детали и инструменты.

— А теперь — за работу!

Занимались часа три. «Большой» говорил свободно, без «бумажки», чеканя фразы, которые хорошо запоминались, поскольку он возвращался к сказанному по нескольку раз. Говорил медленно, прохаживаясь вдоль небольшого стола, чутко угадывая, когда то или иное положение требовало более пространного или популярного объяснения. Вопросов было много. Он отвечал на них охотно, просто и, чувствовалось, со знанием существа дела.

Занятия в кружке Иван Иванович чередовал с выступлениями самих рабочих-слушателей по самым злободневным вопросам труда и быта, умело связывая их рассказы с тем, что они услышали от самого пропагандиста. Скворцов всегда придерживался строгой конспирации, и именно поэтому в его пропагандистской работе не было ни одного провала, хотя временами число слушателей превышало 30–40 человек. Конечно, фигура Скворцова в прямом смысле была очень заметной, и тульский обыватель не мог пропустить ее мимо своего «вездесущего взора». Так, по городу ходил слух, что ссыльный Скворцов не кто иной, как… сын министра (в крайнем случае — губернатора). И что он очень дерзкий и даже посмел как-то непристойно вести себя в присутствии августейшей особы, наговорив «царю-батюшке ужасную правду-матку». За это и попал в опалу. Как ни странно, подобным слухам верили и некоторые тульские чины, которые сторонились московского бунтаря, решив, что будет лучше с ним на всякий случай просто не связываться. Может быть, потому и доносов по его адресу было немного.

Одной из причин успешного развертывания революционно-просветительской деятельности ссыльных социал-демократов среди тульских рабочих была их связь с преподавателями воскресных школ, которые охотно посещали занятия заводских кружков и всячески помогали рабочим в их учебе. В свою очередь, социал-демократические организации Тулы считали своей первейшей обязанностью помощь воскресным школам, что прежде всего сказывалось в усилении политического содержания учебы слушателей этих школ. Кружок, которым руководил Иван Иванович Скворцов, особенно сдружился с воскресной школой, где вела занятия учительница Л. А. Басова.

Для Скворцова было особенно радостным то, что несколько слушателей его кружка затем стали руководить молодежными группами, которые тоже тянулись к передовой теории и мечтали в дальнейшем влиться в ряды революционеров. В основном это была рабочая молодежь. «Штаб-квартира» всех рабочих кружков Тулы находилась в доме Сушкина на Киевской улице (ныне улица Коммунаров). Там же хранился гектограф и основная часть нелегальной литературы. Конечно, в целом кружкам было не под силу возглавить начавшееся революционное брожение в Тульской губернии, стать центрами борьбы тульского пролетариата. В то же время нельзя не учитывать и то, что из кружков вышло немало профессиональных революционеров, составивших ядро будущей губернской организации РСДРП.

«Манифест Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса стал работой, с которой в первую очередь знакомились на занятиях тульские рабочие. Кроме этого произведения научного коммунизма, Скворцов знакомил слушателей с основными трудами Г. В. Плеханова, с работой К. Каутского «Эрфуртская программа», читал им курс основ политэкономии.

В феврале 1899 года окончился срок ссылки Скворцова в Туле. По совету друзей и при активном содействии социал-демократической организации Ивану Ивановичу удалось выехать в Германию, где он пробыл четыре месяца. Здесь он сумел издать брошюру о государственном устройстве Англии и России. В основу ее легли материалы занятий Ивана Ивановича в тульских рабочих кружках. (Спустя десять лет он переиздал ее под псевдонимом Д. Седого в российском издательстве М. Малых.) Скворцов побывал в Берлине и в других крупных городах Германии, познакомился с некоторыми видными деятелями немецкой социал-демократии. Скупо рассказывал он впоследствии о своем первом пребывании за границей. Главное, как он считал, было то, что удалось широко познакомиться с новейшей литературой по рабочему движению и усовершенствовать свои знания немецкого языка.

Когда Иван Иванович вернулся в Россию, выяснилось, что царские власти лишили его права жить в крупных городах. Пришлось поселиться в Калуге. Крупных предприятий здесь не было, если не считать железнодорожных мастерских, где трудились рабочие, тесно связанные с деревней. Социал-демократическая пропаганда делала только первые шаги. Однако к приезду Скворцова сюда была сослана целая плеяда революционеров. Среди них А. В. Луначарский, Б. В. Авилов, а также А. А. Богданов, В. А. Базаров и ряд других, принимавших участие в занятиях недавно образованного нелегального марксистского кружка (в него в основном входили представители местной интеллигенции). Присутствие группы ссыльных из других городов заметно оживило деятельность кружка. Его слушатели чаще стали обсуждать политические вопросы, была создана библиотека, включавшая и нелегальную литературу, на собранные взносы удалось приобрести гектограф, оплатить аренду явочной квартиры.

Примерно через год, в начале 1900 года, Иван Иванович Скворцов неожиданно был арестован полицией и доставлен в Москву. Он был заключен в тюрьму, где просидел более двух месяцев. Полицейские власти привлекли его по так называемому делу «Харьковского кружка» интеллигентов-пропагандистов, по которому были также арестованы А. А. Богданов, Ф. А. Линкин, Б. В. Авилов, Л. Л. Никифоров и ряд других «неблагонадежных». Используя самые изощренные методы при допросах, жандармы сумели сломить упорство некоторых арестованных, и те выдали своих товарищей. Особенно усердствовали заключенные Всеволод Руднев и инженер Михаил Кириллов, рассказавшие жандармам буквально все, что они знали. Так, Кириллов на допросе поведал о многих подробностях конспиративной партийной работы и, в частности, поставил в известность следователя о своей поездке в Тулу и свидании там со Скворцовым. Другие арестованные держались стойко.

Ивану Ивановичу стало известно о поведении Кириллова, и он решил все отрицать, потребовав очной ставки. Обеспокоенный этим следователь посоветовался с полковником. Тот, барабаня пальцами по столу и глядя во Двор поверх головы следователя, изрек: «Подведет Кириллов нас. Непременно подведет. Он просто не выдержит взгляда этого бородача…» Решили не рисковать, требование Скворцова «оставили без внимания».

Между тем Иван Иванович и в условиях заключения не терял времени зря: он добился того, что ему разрешили читать привезенные им из-за границы немецкие книги философского и экономического содержания. Надзиратели, прохаживавшиеся мимо его одиночной камеры, с немалым удивлением наблюдали, как заключенный часами читал и конспектировал объемистые книги. Внимательно проштудировал Иван Иванович, в частности, работу А. Фиркандта «Первобытные и культурные народы. Очерк социальной психологии», изданную в 1896 году в Лейпциге. Скворцов не просто перевел эту книгу на русский язык, но и снабдил перевод подробными и довольно острыми примечаниями, которые свидетельствовали о его серьезной идейной зрелости. С негодованием Скворцов клеймил расистские русофобские взгляды A. Фиркандта, показывал полную нелепость рассуждений автора относительно отсутствия «высоких идей» в русской литературе XIX века, реакционность его утверждений о «вредности полного образования для женщин».

В 1900 году состоялась «встреча» И. И. Скворцова с В. И. Лениным в печати: в петербургском журнале «легальных марксистов» «Жизнь» в № 2 были опубликованы статья Владимира Ильича «Капитализм в сельском хозяйстве (О книге Каутского и о статье г. Булгакова)» и резенция Ивана Ивановича на книгу Н. Сперанского «Очерк истории средней школы в Германии»[5]. Скворцова особенно сильно увлекла любимая область знания с юных лет — педагогика.

И. И. Скворцов стремился достать и глубоко изучить каждую ленинскую работу, однако это далеко не всегда ему удавалось: многие произведения В. И. Ленина издавались небольшими тиражами, другие долго не могли увидеть свет и с трудом распространялись из-за царской цензуры и полицейского произвола.

В конце 1901 года в журнале «Образование» Иван Иванович поместил отзыв на второй том фундаментального труда Сиднея и Беатрисы Вебб «Теория и практика английского тред-юнионизма», особо отметив блестящий перевод, осуществленный с английского языка B. И. Лениным. «Наука долго еще будет усваивать богатое содержание этого исследования», — писал он. Рецензент не только глубоко рассмотрел основные положения работы, но и остановился на том, что нового внес этот труд в историографию международного рабочего движения.

Поскольку участие И. И. Скворцова в деятельности «Харьковского кружка» жандармерии доказать не удалось, он был освобожден и возвратился в Калугу, сразу же включившись в революционно-пропагандистскую работу.

Когда подходила летняя пора, участники кружков устраивали занятия за городом, чаще всего в сосновом бору. Большой популярностью пользовались беседы Скворцова о новых книгах по вопросам общественного устройства. Особенно этим интересовались рабочие железнодорожных мастерских. Спустя двадцать лет Иван Иванович вспоминал: «Калужан я хорошо знаю… Когда-то мы там собирались в лесу у Оки, и я читал рабочим и крестьянам лекции по марксизму. Массы тогда только начинали подходить к пониманию необходимости коренной переделки России». Вместе с А. В. Луначарским И. И. Скворцов несколько раз ездил на полотняный завод, расположенный за три-четыре десятка верст от Калуги. Владелец завода Д. Д. Гончаров[6] был предводителем уездного дворянства и, к всеобщему негодованию окрестных фабрикантов, считался… социал-демократом. Он ввел на своих предприятиях 8-часовой рабочий день, участие рабочих в прибылях, проводил целый ряд культурно-просветительных и хозяйственных мероприятий по образцу первых опытов социалиста-утописта Роберта Оуэна. Беспокойство калужских промышленников усилилось, когда Гончаров разрешил марксистам проводить беседы с рабочими по социальным вопросам, выступать перед ними с докладами и рефератами. От взора полиции не прошли факты неоднократных выступлений Скворцова и Луначарского на полотняном заводе…

Активно продолжал Скворцов в калужской ссылке и свою литературную деятельность. Местные социал-демократы помогли ему установить сотрудничество с журналом «Образование», в котором главным образом освещались вопросы литературы, педагогики, а также некоторые злободневные общественные проблемы. Пожалуй, наиболее удачным в журнале был раздел «Критика и библиография», в котором помещались рецензии на большинство крупных выходивших тогда книг по социальным проблемам. В журнале периодически печатались произведения А. Блока, Д. Мамина-Сибиряка, А. Серафимовича, В. Вересаева, К. Станюковича, И. Бунина и других литераторов. Несмотря на постоянные придирки и цензуру со стороны местных властей, на страницах журнала по социально-экономическим вопросам выступали В. И. Ленин и его соратники — В. В. Воровский, В. Д. Бонч-Бруевич, А. В. Луначарский, М. С. Ольминский и другие. Учитывая «слишком вольнодумный» характер журнала, министр просвещения Ванновский распорядился с 1902 года не допускать выписку журнала «Образование» в бесплатные народные читальни и библиотеки, где обозначилось «чрезмерно повышенное любопытство к оному».

Первые годы своей литературной деятельности да в основном и все последующее время (за редким исключением) Иван Иванович подписывал свои труды псевдонимом «И. Степанов». Этот псевдоним взят им был в честь деда — Степана Скворцова.

Продолжал Скворцов свою творческую деятельность и в качестве переводчика, но для перевода он выбирал именно те произведения, которые по своему содержанию сразу привлекали широкий круг читателей. Так, в начале 1901 года Иван Иванович перевел с немецкого языка вторую часть драмы норвежского писателя Бьёрсона «Свыше наших сил», дав ей другое название — «Не по силам». В драме показано, как сын священника помогает стачечникам в их борьбе с фабрикантом, а затем приносит себя в жертву общему делу. Хотя пьеса заканчивалась мистической сценой, олицетворяющей необходимость классового компромисса, всеобщий драматизм оставлял большое впечатление у читателей из трудовой среды.

Вскоре из печати выходит книга под названием «Общественные движения в средние века и в эпоху Реформации». На ее титуле значилось: «Составлено по Лозерту, Келлеру, Циммерману, Каутскому и др.». Редакторами сборника выступили В. Базаров и И. Степанов. Однако это был в основном перевод (в какой-то мере измененный) работы Карла Каутского «Предшественники новейшего социализма», которую Иван Скворцов привез в Россию летом 1899 года (спустя несколько месяцев после ее выхода в Германии). Чем больше он читал работу, тем больше убеждался, что ее необходимо перевести на русский язык. «Вернусь на родину — сразу засяду за перевод, — твердо решил он. — Марксистской литературы явно у нас недостает, так что это будет полезное пополнение». И вот цель достигнута. На это ушло около двух лет…

Следует иметь в виду, что ранние работы Карла Каутского, написанные им под влиянием Фридриха Энгельса, не имеют ничего общего с его поздними писаниями, когда он превратился в ренегата, открытого недруга Великой Октябрьской социалистической революции и Советского государства. Как заметил в 1920 году Скворцов, «тот Каутский, каким он был раньше, в особенности в своих исторических работах, остается вечной укоризной для теперешнего Каутского».

Уже в то время за Иваном Ивановичем утвердилась репутация человека, который умеет провести через царскую цензуру «крамольные сочинения». «В этом деле никакого божьего дара у меня нет, — отшучивался Скворцов. — Просто надо учитывать, что среди цензоров немало людей не просто ограниченных, но и тупых. Наши читатели, напротив, гораздо умнее, чем их представляют. Царский цензор в «борьбе с крамолой» все же редко вчитывается в мысли, а если вчитывается, то, как правило, не понимает их сути. Высокообразованных людей среди них маловато. Больше внимания они обращают на отдельные слова и выражения, то есть судят обычно, так сказать, по внешним признакам. Однако попадаются и очень въедливые, которых нелегко провести, и требуется особая смекалка», — замечал Иван Иванович.

«А что касается фамилии Каутского, его-то они знали неплохо как «опасного социалиста». Да и название книги Каутского им было бы не по душе — «Предшественники новейшего социализма». Вот и пришлось дать новое название переведенной работы, а фамилию подлинного автора отодвинуть на задний план, упомянуть его после вполне благонадежных авторов в туманной фразе: «Составлено по Лозерту, Келлеру, Циммерману…» Пришлось прибегнуть и к множеству различных словесных переделок. Так, например, термин «коммунизм» мы заменили «общностью имуществ». В целом же все это стоило большого труда. И самое важное — надо было через препоны цензуры, за всеми этими ухищрениями совершить главное — донести до читателя марксистские идеи книги».

Ее публикации помог связанный с марксистскими кругами весьма активный, по выражению Скворцова, «издатель-кустарь» В. А. Немчинов. А когда книга наконец увидела свет, она быстро разошлась среди российских социал-демократов и проникла в рабочую среду.

В том же году в 7—11-м номерах журнала «Образование» читатели познакомились с другим «крамольным» переводом Скворцова — работой «Общественные отношения во Франции XVII и XVIII веков», которая в следующем, 1902 году была издана отдельной книгой (с небольшим добавлением В. А. Базарова). Это был, по существу, перевод книги К. Гуго (Линдемана) «Социализм во Франции XVII–XVIII веков», находившейся в списках «не подлежащих продаже, изданию, распространению и переводу в Российской империи». Иван Иванович умело заменил цитаты из работы К. Гуго различными ссылками на сочинения русских авторов — Н. И. Кареева, М. М. Ковалевского, В. А. Гольцева, И. В. Лучицкого и других.

Сам Скворцов считал большой удачей перевод и издание (совместно с В. А. Базаровым и Б. В. Авиловым), по существу, первого в те годы обобщающего труда по истории международного профессионального движения — книги В. Кулемана «Профессиональное движение. Очерк профессиональной организации рабочих и предпринимателей во всех странах». Иван Иванович написал подробное предисловие к книге, где показал и определенные достоинства, и явные слабости работы (прежде всего слабое знание по сравнению с германским состояния профсоюзного движения в ряде государств Европы и Америки). К работе Кулемана Скворцов добавил приложение — перевод лекций профессора Вернера Зомбарта, который, используя экономическую теорию К. Маркса, пытался дать теоретическое объяснение коренных явлений общественной жизни, включая рабочее движение. Кроме того, в постраничных примечаниях переводчика, включенных в книгу, содержалась критика политических взглядов Кулемана. Небезынтересно, что изданию книг помог владелец полотняного завода Д. Д. Гончаров, ставший ее официальным издателем и предоставивший бесплатно бумагу для ее напечатания. Он содействовал и ее распространению, что оказалось также делом довольно трудоемким.

Вообще начало 900-х годов для Ивана Ивановича было временем активного знакомства с литературой социально-экономического содержания. Им была прочитана масса книг, статей, подготовлено несколько переводов, рецензий.

Свидетельство Анатолия Васильевича Луначарского хорошо передает картину поистине кипучей публицистической деятельности, которую развернул Скворцов в период калужской ссылки. В Иване Ивановиче «чувствовался самородок, человек, у которого самообразование играло более преобладающую роль, чем у всех нас остальных. Он глотал книги на русском и уже тогда хорошо известном ему немецком языке». «Все мы, — вспоминал далее Анатолий Васильевич, — резко критиковали реформизм Эдуарда Бернштейна, считая это предательством интересов рабочего класса. И вдруг однажды Иван Иванович буквально сел на бернштейнианскую Росинанту и начал с истинно дон-кихотовской отвагой защищать самые крайние выводы реформизма». Все были поражены, ничего не понимали.

Вскипел А. А. Богданов. В величайшем негодовании он замахал руками на Скворцова, воскликнув:

— Знаешь, Иван, если ты до такой степени сразу отравился этими миазмами, значит, из тебя никогда не выйдет хорошего марксиста-революционера!

И тут-то Иван Иванович раскатился своим добродушным басистым смехом и заявил:

— Ты не воображай, Александр, что все, что я тебе возражаю, является моими действительными мыслями, я тебе возражаю, чтобы по-сократовски мы оба смогли прийти к тем убеждениям, которых потом уже никто не расшатает.

И, положа руку на плечо своего раздраженного собеседника, он добавил:

— Пойми, Александр, я ведь только для того, чтобы все у меня прочно было, а то, если взять хоть маленькую толику просто за веру, потом могут возникнуть сомнения, или какой-нибудь противник тарабахнет тебя по слабому месту, а мы глазами — хлоп. Нет, уж я каждую гаечку хочу попробовать: не отвинтится ли она у меня в решительный момент?

И. И. Скворцов по праву слыл неутомимым спорщиком. Полемику искренне уважал, считая, что только в результате дискуссии можно решить самые запутанные, сложные проблемы. «Иван Иванович был, — по словам-Луначарского, — обворожительным человеком, необычайно молодым, способным на почти детские выходки, каким он остался до старости. В промежутке между занятиями он был способен заводить всевозможные игры, и смешно было смотреть, как этот долговязый и в высшей степени серьезный человек начинал прыгать как козел, устраивать всякие смешные затеи и разыгрывать своих товарищей».

Начало 900-х годов было отмечено новым наступлением реакции на малейшее проявление свободомыслия. Министр народного просвещения России Н. П. Боголепов получил даже право отдавать участников студенческих волнений в солдаты. И он тотчас же воспользовался этим в отношении 183 студентов Киевского университета, а затем 28 петербургских студентов, что вызвало бурю негодования среди учащейся молодежи страны. 14(27) февраля 1901 года бывший студент П. Карпович совершил покушение на жизнь министра, смертельно ранив его. Вскоре Боголепов скончался. Студенчество отметило эту акцию четверостишием, которое стало очень популярным:

«Подлым временем, когда все разлагала зубатовщина», назвал эти годы Иван Иванович Скворцов.

«Зубатовщина»… Что-то мрачное, зловещее слышится в самом этом слове. Полковник С. В. Зубатов долгое время занимал пост начальника Московского охранного отделения. Он явился прямым вдохновителем и организатором «полицейского социализма». С помощью различных ухищренных методов Зубатов всячески поощрял внедрение провокаторов, скрытых враждебных элементов в рабочую среду, чтобы, словно ржавчина, изнутри уничтожить все здоровое, передовое, опорочить светлые идеалы коммунизма, подсовывая часто неискушенным в теории трудовым людям вульгарные, мещанско-пошлые суррогаты, которые выдавались даже за марксистские, социалистические воззрения. Филеры, шпики наводнили фабрично-заводские организации. Немало честных и нужных революции рабочих глубоко запутывались в сетях охранки…

В середине 1901 года истек двухлетний срок, в течение которого Скворцову запрещалось жить в промышленных городах и в Московской губернии (в самой же Москве и Петербурге ему было предписано — «запретить селиться навсегда»). Осенью ненадолго Иван Иванович обосновался в Подольске, что давало возможность приезжать в Москву. И вот в один из таких приездов в том же году состоялось его знакомство с Алексеем Максимовичем Горьким.

На квартире одного московского либерала как-то организовали платную вечеринку в пользу арестованных и ссыльных. Читали, пели, кто-то играл на скрипке. Незаметно разгорелся спор.

Известный деятель земского движения, либерально настроенный журналист Виктор Александрович Гольцев — в то время редактор «Русской мысли», — стоя в углу комнаты, долго и нудно говорил о положении российской интеллигенции.

— Каковы же задачи дня? — театрально обратился он к присутствующим.

Из другого угла ему ответили:

— Ясно — организация рабочего класса, борьба против самодержавия…

«Меня очень удивило то, что прямота и грубоватость ответа, — писал Максим Горький, — необыкновенно соединялись с интонацией юноши, а человеку, который сказал это, было, вероятно, за тридцать, был он уже лысоватый, высоколобый, лицо в густой бороде.

Таким прямодушным, честнейшим юношей он остался для меня на всю его прекрасную и трудную жизнь борца, непоколебимого большевика».

Этим юношей был Иван Скворцов. Как признавался М. Горький, у него всегда было «радостное изумление перед… духовной стойкостью, духовной красотой этого человека», с которым его свела судьба в тот погожий осенний вечер.

Активизация борьбы с зубатовщиной стала в тот период одной из главных задач московских социал-демократов. В этой работе МК РСДРП большую роль отводил Скворцову, теоретическая подготовленность которого, хорошие организаторские способности получили широкую известность в революционных кругах Московской губернии. По поручению Московского комитета в сентябре 1901 года дважды в Подольск для встреч с Иваном Ивановичем Скворцовым по вопросам налаживания конспиративных связей между подмосковными социал-демократами и нелегальной издательской деятельности выезжал член МК РСДРП Л. Л. Никифоров. Особые трудности встретились в деле приобретения и хранения печатной техники. Условились, что следующая встреча состоится в Москве.

И вот 27 сентября Скворцов прибыл в Москву. Вначале совещание предполагали провести в «солидной квартире» какого-то крупного адвоката. Однако в последний момент тот струсил и стал бормотать о каких-то явно неправдоподобных «чрезвычайных обстоятельствах». Пришлось собраться в тесной квартирке Л. Л. Никифорова в Косом переулке. К восьми часам вечера пришли все приглашенные: И. И. Скворцов, В. А. Базаров, В. Л. Шанцер (Марат), ставший в 1905 году одним из организаторов Московского вооруженного восстания, И. А. Давыдов, П. П. Куняев — участники первых марксистских кружков в Москве.

Л. Л. Никифорову немного нездоровилось, он полулежал на постели. Приподнявшись, он прежде всего провозгласил:

— Товарищи, честь имею представиться: Московский комитет социал-демократической партии. Кооптирую всех.

Это заявление мало кого удивило: от МК РСДРП остался один Л. Л. Никифоров, других арестовали, сослали, некоторым удалось эмигрировать, поэтому требовалось срочно расширить состав комитета. Так И. И. Скворцов стал членом МК РСДРП.

Стали обсуждать самые неотложные задачи текущего момента. Быстро пролетели каких-нибудь полтора часа.

Вдруг резкие звонки в парадную дверь. В квартиру врываются городовые и жандармы. Во главе этого «воинства» — жандармский ротмистр Сазонов, правая рука самого Зубатова, а также секретарь охранки Войлошников (его расстреляют рабочие Пресни в декабре 1905 года).

Из полицейского дела известно, что кто-то из участников совещания успел выкинуть через окно на улицу сверток, в котором оказались две рукописи под заголовками «Зубатовская тактика» и «Что такое демонстрация и для чего она нужна». По почерку сразу установили — Скворцов. Ивана Ивановича, кроме того, обвинили в распространении газеты «Искра» и ряда партийных материалов в… Иваново-Вознесенске (в ходе допросов это не подтвердилось). Жандармерия усердно вела следствие, которым руководил ротмистр Сазонов. Однако арестованные революционеры вели себя стойко, ничего от них добиться так и не удалось…

На свободе оставалось несколько видных руководителей московских рабочих-революционеров, и среди них Николай Бауман и Иван Бабушкин. А вскоре в Москву прибыл Виктор Ногин, и при первой же встрече Бауман рассказал ему. что он вместе с Богданом (Бабушкиным) сколачивает сейчас московское отделение «Искры».

— Ты, Виктор, прибыл как нельзя вовремя, — сразу начал Бауман. — И Марат-Шанцер, и Скворцов, и Никифоров сейчас в Бутырской тюрьме. Держатся очень стойко. Наша задача — восполнить эту потерю удвоенной активностью революционной работы. Должна по всем районам шире распространяться «Искра». Организуем на всех крупных заводах выступления лучших ораторов. Повсюду — листовки. Воспитывать новых бойцов!

— На очереди созыв съезда партии, — сказал после некоторого молчания Ногин. — Эта наша работа тоже будет вкладом в дело подготовки его. Надеемся, к этому времени Иван Скворцов, Марат и другие товарищи сумеют вырваться на свободу. Я вижу, Грач, ты в этом убежден?

После шестимесячного заключения в следственной тюрьме И. И. Скворцов и его товарищи по обвинению в организации «социально-революционной партии» (полиция не сумела установить, что они социал-демократы) под усиленным конвоем были высланы в Восточную Сибирь на три года.

Так Иван Иванович вновь встретился с Владимиркой, на которую он часто выходил в далекие детские годы, провожая печальным взглядом идущих по ней в сибирский край кандальников. А теперь он сам проделал путь по Владимирке, уже как зрелый революционер, и мрачные картины, увиденные им когда-то на богородском тракте, невольно воскресли в его памяти.

Весной 1902 года Скворцов оказался в глухой деревушке под городком Ачинском Енисейской губернии, недалеко от тех мест, где за год до этого находился в ссылке Владимир Ильич Ленин. До Ачинска везли в арестантском вагоне, затем пешим строем — до ссыльной колонии.

Порядок дня, который установил для себя Иван Иванович, был обычным для многих ссыльных: до обеда чтение литературы и корреспонденций, прогулки по вечерам и встречи с «нужными людьми», сборы в укромном месте или у кого-нибудь из считающихся вне подозрений. А что касается писем ачинцев в Центральную Россию, то к ним был особо повышенный интерес в «черном кабинете» начальника Главного управления почт и телеграфов Российской империи генерала Петрова…

Через некоторое время рассеянные по Ачинскому j езду ссыльные добились поселения в городе Ачинске.

После этого, по словам очевидцев, «колониальная жизнь стала гораздо ярче и интереснее, начались доклады и диспуты?). Особенно выделялся своей активностью Скворцов. По примеру Владимира Ильича Лепина, невзирая на все невзгоды сибирского заточения, он развернул разнообразную литературно-публицистическую деятельность, пишет новые статьи, рецензии, переводит полезные для ссыльных работы. Продолжал он сотрудничать и с журналом «Образование». Уже в 1902 году в трех номерах журнала помещаются разделы его книги «Вопросы торговой политики. (Из истории международной торговли)». В этой работе Скворцов показал всю непримиримость противоречий европейских государств.

На фактах только одного XIX века, отмечал автор, па примере враждебных противоборств Англии и Германии видно, какие страдания приносили эти конфликты народным массам, сколько было уничтожено материальных и духовных ценностей! И социал-демократы, говорилось в книге, не могут быть сторонними хладнокровными наблюдателями борьбы в человеческом муравейнике, не могут стоять на позициях «третьих лиц», ибо эта борьба задевает интересы широких народных масс.

В том же году Ивану Ивановичу совместно с В. А. Базаровым удалось не только перевести, но и издать книгу германского социал-демократа Макса Шиппеля «Современная бедность и современное перенаселение». Автор придерживался в основном правых позиций, но в книге было немало обличительного фактического материала, что и послужило поводом к ее переводу. Спустя два года выходит в переводе Скворцова и Базарова двухтомное сочинение Вернера Зомбарта «Современный капитализм» с обширным предисловием Ивана Ивановича. «Лучшее в книге, — писал Скворцов, — то, что прямо взято у Маркса, примыкало к Марксу или исследовано с применением методов Маркса». Собранный богатейший фактический материал в двухтомнике был изложен очень доходчиво, но автор без всяких на то оснований претендовал на то, чтобы заменить якобы устаревший «Капитал» Карла Маркса. Даже с большими оговорками, иронически замечает Иван Иванович, это своеобразное, занимательно написанное издание Зомбарта нелепо сравнивать с великой классической рабе-эй основоположника научного коммунизма.

Главным образом Скворцовым рецензировались книги, посвященные социально-экономическим вопросам. Следует заметить, что книги присылались Ивану Ивановичу нерегулярно, часто с оказией, и выбор для перевода и рецензирования был весьма ограничен. Однако, несмотря на определенную оторванность Скворцова от культурной! жизни российского общества, он сумел только в журнале «Образование» опубликовать тридцать рецензий и три больших статьи. Рецензировал он не только зарубежных авторов. Журнал «Правда» в 1904 году поместил отзыв Скворцова на книгу М. И. Туган-Барановского «Очерки по истории новейшей политической экономии». В этом отзыве Иван Иванович с блеском показал полную несостоятельность попыток автора опровергнуть марксизм путем противопоставления положениям К. Маркса взглядов утопистов-социалистов (Сен-Симона, Фурье и др.). Скворцов вскрыл эклектический набор примитивных «аргументов» Туган-Барановского, который в своем сочинении все же вынужден был посетовать на то, что «лишь марксизм ныне располагает законченной системой социально-экономических взглядов».

Известность Ивана Ивановича как талантливого публициста, глубокого экономиста и социолога во время ачинской ссылки еще больше возросла. К тому же в демократических кругах он по праву завоевал репутацию человека, обладавшего большой эрудицией историка и литературоведа, тонкого переводчика произведений по общественным знаниям и взыскательного критика.

В немногие свободные минуты от своего напряженного литературного труда и пропагандистской работы Скворцов отправлялся с книгами под мышкой в тайгу или на берег реки. Другой формой отдыха — гораздо более полезной — он считал общение с населением. А знакомых за короткое время прибавилось много. О серьезных вещах говорили и за чашкой чая, и во время прогулок по окрестным местам, и во время коротких случайных встреч. Затем постепенно удавалось собрать сходки на таежных полянах. Активно помогала во всем этом Ольга, приехавшая к ссыльному мужу и стойко переносившая вместе с ним все тяготы и лишения.

Высланный в те годы большевик Б. П. Позерн (впоследствии секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), так вспоминал о Скворцове в период его пребывания в Ачинске: «Молодой, жизнерадостный, удивительно трезвый и чуткий, И. И. Скворцов производил большое впечатление на студенческую молодежь, которая в то время в большом количестве попала в ссылку. Я отлично помню, что и на меня именно эти черты произвели исключительно сильное впечатление. То было для меня, как и для многих из рядов революционной молодежи, время напряженных исканий, горячих споров, время формирования марксистской идеологии. Такие люди, как Иван Иванович Скворцов, отчетливостью своей мысли и ясностью своих суждений производили неотразимое впечатление. Это был лучший тип пропагандиста марксизма». И сам Б. И. Позерн, не без влияния Ивана Ивановича, прочно встал в ряды большевиков. Запомнилось и то, что по инициативе Скворцова решено было силами социал-демократов, стоявших на марксистских позициях (из числа ссыльных ачинской колонии), подготовить сборник статей на злобу дня, но осуществить эту идею тогда не удалось…

Ссылка в Восточную Сибирь только закалила революционный дух Ивана Ивановича Скворцова.

В 1903 году произошло важное событие — II съезд РСДРП, положивший начало партии большевиков, партии социальной революции и диктатуры пролетариата. И до ачинских поселенцев стали доходить материалы лондонского форума российских революционеров. Внимательно читал их Скворцов, искренне восхищаясь ленинской логикой, глубиной его мысли, принципиальностью. Трезво и всесторонне оценил Скворцов позиции всех течений на съезде, безоговорочно примкнув к большевикам. Характеризуя ачинский период в деятельности Скворцова, Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич писал, что Иван Иванович очень основательно освоил все глубины теории Маркса и Энгельса, разносторонне применял диалектический метод мышления к различным областям знания. Заметно помогало ему то, что он изучал естественные науки.

В этот период И. И. Скворцов и В. И. Ленин еще не были лично знакомы, но Владимир Ильич не раз слышал о нем от своих товарищей.

Когда В. Д. Бонч-Бруевич сообщил Владимиру Ильичу Ленину, что Иван Иванович «определился как твердый и последовательный большевик», тот «очень обрадовался, что такой теоретически образованный товарищ, испытанный социал-демократ, встал па те же позиции большинства».