Сладкая месть

Глава 12

Одетая в прямую коричневую полотняную юбку и простую белую домотканую блузу — платье, выданное им на время долгого морского путешествия, — Джоселин стояла у борта корабля «Морской волк».

Бригантина длиной в триста метров с полной оснасткой неуклюже выбиралась в открытое море. Это была потрепанная старая посудина, на которой осталось только самое необходимое, ее трюм был превращен в спальню, где в тесноте жили сто двадцать заключенных женщин.

Опустошенная, Джоселин наблюдала, как удаляется берег, становясь лишь точкой на голубом горизонте. Удалявшиеся скалы ничего не говорили ни о доме, ни о людях, которых она привыкла любить и которых лишилась теперь, как когда-то лишилась семьи.

Она не знала, через какие страдания предстоит ей пройти. Какое жестокое обращение придется вытерпеть за ее воображаемые преступления, какие тяготы выпадут ей на долю в ближайшие годы, все это она могла только вообразить. Но теперь она уже не зеленая девчонка, которая кончит тем, что станет умирать от голода на улице, не невинная девушка, готовая поддаться на обещание будущего счастья… и любви.

Джоселин чувствовала, как ветер овевает ее кожу, колышет волосы у щеки, и ей вспомнилось другое столь же нежное прикосновение. Прикосновение теплых пальцев к ее груди, мягкое и в то же время твердое прикосновение мужских губ.

Рейн.

Его ложь убедила ее: он бросил ее, предал. Но ей все равно его не хватало, тоска по нему причиняла ей боль, которая оказалась сильнее всех прежних мучений, всех пережитых несчастий.

Зачем он это сделал? Чего он этим добивался? Ей приходил в голову лишь один ответ, такой же желчный, как и все остальные. Она надоела виконту, как и предупреждал Броуни. И хотя, конечно же, он не сам организовал это покушение, ему не составило труда воспользоваться представившейся возможностью. Этот выстрел дал ему такой легкий способ избавиться от нее. И такой дешевый.

Теперь пять тысяч фунтов и аренда дома большее не были проблемой. Ее изгнали из города. Броуни и Такер легли на дно, и даже если бы им не пришлось этого делать, им ли тягаться с аристократом. Им бы только хуже от этого стало.

Рейн бросил ее, как и всех остальных. Но несмотря на всю боль и отчаяние, ее сердце стремилось к нему. Или хотя бы к тем горестно-сладким воспоминаниям, которые у нее остались. Она попыталась не позволять себе думать о нем, как пыталась с той минуты, когда к ней в тюрьму пришел темноволосый маркиз.

Но она не могла забыть.

— Еще десять минут! — крикнул первый помощник капитана. Над его головой матросы карабкались на мачты. Чайки, крича, кружились над ними, а холодный воздух полоскал огромные полотняные паруса. — Еще десять минут, и отправляйтесь к себе.

Им рассказали правила: на два часа утром и вечером они группами будут подниматься на палубу, где смогут гулять. Все остальное время они должны оставаться в трюме. Там были узкие койки, по семь, друг над другом, так что высота между ними составляла всего тридцать сантиметров. Длинный деревянный стол шел вдоль всего трюма, закопченные лампы на китовом жире давали слабый желтоватый свет, которого едва хватало, чтобы что-то разглядеть.

Все женщины были одеты одинаково, хотя представляли собой самые разнообразные фигуры и национальности. Большинство из них были англичанками, но встречались среди них и шотландки, ирландки, француженки и итальянки, несколько негритянок и одинокая испанка. В основном — воровки, попрошайки и проститутки — и даже хуже. Старые и молодые, слабые и сильные, они были объединены одним — суды признали их виновными.

— Как тебя зовут, милашка? — обратилась к Джоселин толстая немолодая женщина с гривой светлых волос. — Меня Долли кличут. Долли Уайт-хэд, — она протянула полную руку, Джо пожала ее.

— Джоселин Эсбюри.

— За чё сидишь? Мгновение Джо не отвечала.

— Попытка убийства, — наконец проговорила она, бессознательно распрямляя плечи.

Женщина по имени Долли только хмыкнула, от чего ее полное тело заколыхалось.

— Вот уж не подумала б. Ты ж совсем девчонка. Джоселин вспомнила о смертельно бледном распростертом на полу Рейне.

— Я в него не стреляла. Это все ошибка.

— Верно, ягненочек. Как и со всеми нами.

Она стала было отрицать, а зачем? Это ничего не даст, понимала Джо, и молилась о том, чтобы со временем принять то, что преподнесла ей судьба.

Она задумалась над тем, как скоро сможет примириться с предательством Рейна.

— Сколько недель мы будем плыть на Ямайку? — спросила она у толстухи, пытаясь сменить тему.

— Недель шесть, кажись. С Божьей помощью и с попутным ветром.

Шесть недель и даже больше. В этом переполненном трюме они покажутся шестью годами.

— Время вышло! Пошевеливайтесь. Спускайтесь вниз.

— Думаю, нам следует идти.

Долли двинулась прочь, и тут Джоселин увидела, что к ней подходит высокий загорелый моряк. У него была обнаженная грудь, только на шее алел платок, и он был босиком. Мускулистые руки похожи на ветки, а черные волосы заплетены в косичку.

— Лучше слушайся, детка. Кэп не любит, когда нарушают правила.

Джоселин кивнула, благодарная за дружественную нотку в его голосе. Что-то в нем напоминало Броуни, и она тепло улыбнулась в ответ.

Могучий моряк тоже улыбнулся, разглядывая ее вьющиеся черные волосы и яркие голубые глаза.

— Ты Эсбюри?

— Я Джоселин Эсбюри.

— А я Микс, — сказал он. — Второй помощник здесь. Кэп приказал позаботиться о тебе. Дополнительное одеяло, чуток лишней еды и все такое. Просил за тобой приглядеть.

— Почему?

— К нему приходил джентльмен. Аристократище. Он-то и заплатил капитану за то, что тот доставит тебя на Ямайку в целости и сохранности.

Грейвенволд. Совесть Рейна. Неужели виконт верит, что заплатив немного денег, он компенсирует тот огромный ущерб, который он ей причинил?

— Я не дурочка, мистер Микс, — ответила Джоселин. — Я возьму все то, что могу получить, и не пожалею об этом. Обо мне некому позаботиться, кроме меня самой, а я уже давно выучилась умерять свою гордость.

Моряк улыбнулся еще шире.

— Но не всю, сдается мне. Думаю, у тебя ее еще немало осталось в этой прямой спинке, — он хмыкнул, мускулы у него на груди пошевелились. — А теперь иди-ка лучше вниз. Коли захочешь, можешь ненадолго подняться после ужина.

— Спасибо, мне это будет приятно.

— Мне придется за тобой заходить. А не то парни решат, что ты заявилась на полубак, чтобы покрутить перед ними задом.

Джо покраснела. Благодаря Рейну она перестала сталкиваться с изнанкой жизни; и трудно было признаться себе, что она снова попала на дно.

— Извиняйте, мисс, — сказал второй помощник, и Джо заметила, что и его худое лицо тоже покраснело.

— Все в порядке, мистер Микс.

— Вовсе не в порядке, и больше вы от меня такого не услышите. А теперь уходите, пока мистер Дирлинг на вас не наткнулся.

— А кто это — мистер Дирлинг?

— Первый помощник. Держитесь лучше от него подальше, милочка. Он может и сподличать.

Внимательно выслушав совет второго помощника, Джоселин пошла вместе с другими женщинами вниз по лестнице в затхлый трюм.

Там в тусклом свете кто-то сел играть в карты за деревянным столом, другие расположились на своих узеньких жестких койках. Когда Джоселин подошла к постели, которую ей назначили раньше, — к одной из лучших, как она теперь понимала, — койка оказалась занята кем-то другим. Темноволосая, смуглая девушка-испанка, которую Джо заметила еще в начале пути, вытянула свои босые ноги на ее дополнительном одеяле, о котором говорил мистер Микс.

— Боюсь, вам придется перебраться на другую койку, — сказала Джо. — Эту койку дали мне. Если я правильно помню, ваше место наверху.

Темные глаза хорошенькой девушки сузились.

— Боюсь, это вы ошиблись. Та койка наверху — ваша.

За три года, прошедшие со смерти ее отца, Джоселин уже не раз проходила по этой неприятной дорожке. Речь шла не о койке, даже не об одеяле или подушке. Дело было в том, что если одна из этих женщин сумеет что-либо у нее отобрать, остальные станут поступать так же. Она подошла к кровати и наклонилась к лежавшей женщине.

— Эта клятая койка — моя, — сказала она, нарочно сбиваясь на самый сильный акцент кокни, какой только знала. — Катись отсюда, пока я не помогла тебе свалить.

Глаза испанки расширились. Она выкарабкалась с узкой койки и встала перед Джо. Она оказалась пониже ростом, но тяжелее, мощнее фигурой.

— Предупреждаю, puta[6]. Это моя койка, — она уперла руки в бока и откинула назад свои черные волосы. — Ты мне не нравишься, Ingles[7]. Мне приятно будет проучить тебя.

Джоселин напряглась, ее руки невольно сжались в кулаки.

— Только попробуй.

Испанка впервые поколебалась в своей уверенности. Ее кулаки были сжаты, но глаза нервно шарили по комнате, словно она кого-то искала.

— Прекратите — обе — сию минуту! — воскликнула Долли Уайтхед, становясь между двумя женщинами. — Кончита, отправляйся на ту койку, которую отвели тебе. А ты, Джо, пойди-ка прогуляйся, если сможешь найти место в этой вонючей дыре. Нам придется ладить друг с другом еще шесть недель — а может, и больше. А это не лучшее начало.

Джо была почти готова к тому, что испанка накинется на Долли. Но та, напротив, выглядела огорченной.

— Двигайся, — потребовала Долли, и девушка подобрала свои юбки и взобралась наверх.

Джоселин начала прогуливаться, стремясь выполнить свою сторону сделки.

— Не злись на Читу, — сказала, подойдя к ней, Долли. — У нее испанский норов, понимаешь ли, а в остальном она ничего.

— Я так понимаю, вы с ней подруги?

— В некотором роде и так. Мы с ней закорешились в тюрьме. Привязались друг к другу прямо как мама с дочкой. Она и впрямь одинока, понимаешь.

Мы все одиноки, подумала про себя Джо.

— Она тута за кражу, но на самом деле все дело в ее чертовом характере. Она прикатила в Англию со своей мамашей, но старуха сбежала и бросила ее. Чита прекрасно справлялась, работая горничной, пока не повздорила с хозяйкой.

— Рассказывай, — сказала Джо с мрачным сарказмом, — она, небось, пыталась влезть в постель к хозяину.

Долли рассмеялась.

— Не в этом дело. Похоже, та баба немножко слишком резко обращалась со своими детьми: била их березовыми розгами до крови. А Чита любила этих детей. И накинулась на эту бабу. Сказала, что та бы лучше оставила детей в покое. На следующий день за ней пришли.

— Понятно.

Джо замолчала. Если Чита так любит детей, она не может быть плохой.

Они подошли к самому носу корабля. Через толстые сырые стены трюма было слышно, как волны бьются о корпус судна. Тут они остановились.

— Я послежу, чтобы она на тебя не наскакивала. Это я обещаю. Не боись, она тебе забот не доставит.

Джо вздохнула.

— Вот уж чего бы мне совсем не хотелось, так это забот.

Уходя, Долли улыбнулась. Джоселин заметила следы сифилиса у нее на шее, уходившие под вырез блузки. Джо погуляла еще немного, пробираясь между толпившимися женщинами, размышляя об испанской девушке, которую тоже предали. Это их объединяло.

Вспомнив о Рейне, Джо впала в задумчивость, сердце у нее защемило от знакомой боли. Зачем он это сделал? Почему так решительно отказался от нее? С какой женщиной делит он теперь постель? Вопросам не было конца.

Когда она вернулась на свою койку, втиснутую между шестью другими, она почувствовала себя одинокой и несчастной, а мысли о Рейне по-прежнему омрачали ей сердце и разум. Ее поглотили воспоминания о днях, проведенных вместе с ним. О том, как Рейн в грязной от сажи одежде сажает детей в повозку. О том, как Рейн смеется над какими-то ее словами своим теплым гортанным смехом. О том, как Рейн втаскивает ее по крыше в безопасное место своими невероятно крепкими и неизмеримо нежными руками.

Она вспомнила, каким он был в ту ночь, когда она впервые приняла его в постели. Такой высокий и красивый. Она не забыла ни одной черты его лица, ни одной линии его мускулистого тела. В темноте трюма ей казалось, что стоит только протянуть руку, и она дотронется до него, почувствует, как его мощная грудь прижимает ее к койке, как целуют ее горячие губы.

Она ворочалась, то страдая по нему, то ненавидя, но постоянно тоскуя.

В темноте она нащупала под тонкой хлопчатой ночной рубашкой медальон. Она спрятала его от охранников, засунув в дырочку на подоле своего платья. И теперь носила его под одеждой, и всякий раз, дотрагиваясь до медальона, вспоминала о Рейне. Ей бы следовало выбросить его, понимала она, и освободиться от болезненных воспоминаний, которые он вызывал, но она не могла примириться с к подобной потерей.

Ее рука скользнула ниже на грудь, и на мгновение она вообразила, что это рука Рейна, лаская, касается ее. Она прикусила губу, чтобы не поддаться дрожи, охватившей ее тело, и порыву желания, прокатившемуся по жилам.

Это был единственный способ заставить себя не опустить руку ниже, не коснуться себя так, как касался он, чтобы облегчить безумную боль, которую приносили мысли о нем. Но она понимала, что жар ее не покинет. Только Рейн в состоянии усмирить это пламя.

Только Рейн.

Джоселин повернулась к грубой деревянной стене корабля. Красивое лицо Рейна улыбалось ей, его карие глаза светились теплотой. Рейн.

И впервые после отъезда из тюрьмы Джоселин расплакалась.

— Приятно видеть тебя, Доминик. Я рад, что ты зашел.

Одетый в лосины из оленьей шкуры и белую полотняную рубашку, Рейн подвел своего высокого темноволосого друга к обитой коричневой кожей софе перед камином.

— Я надеялся получить от тебя какие-нибудь известия, — сказал, усаживаясь, Доминик. — Когда же ничего не пришло, я решил поскорее узнать, в чем дело.

— Боюсь, я немного замкнулся, — ушел от ответа Рейн. После того, как жар спал, он медленно и тяжело пошел на поправку. Как только у него появились на это силы, он переехал из городского дома в Стоунли. Ему не хотелось оставаться в комнатах, которые он делил с Джоселин.

Ему не хотелось вспоминать.

— Я надеюсь, что ты понимаешь, насколько мы с Александрой благодарны тебе и Кэтрин за то, что вы тогда приехали и обо всем позаботились.

— Ты бы поступил так же, случись что-нибудь со мной. На то мы и друзья.

Виконт напряженной походкой подошел к резному буфету орехового дерева: его не совсем зажившая рана причиняла небольшую, но постоянную боль. Рейн взял хрустальный бокал.

— Бренди?

— Неплохо.

Рейн налил обоим по бокалу, протянул один Доминику и сел в удобное кресло напротив друга.

— Ты, безусловно, выглядишь лучше, чем в нашу последнюю встречу, — произнес, потягивая бренди, Доминик. — Александра, должно быть, хорошо о тебе заботится.

Лучше выглядит? Это не совсем правда. Он, конечно, выглядел более здоровым, кожа перестала быть такой бледной и он немного поправился. Но под глазами залегли синяки, а ввалившиеся щеки оставались бледными, загар совсем сошел с его обычно смуглого лица.

Рейн больше, чем обычно, сидел дома. Его мучила боль, и он не мог спать.

— Насчет Алекс ты прав, — улыбнулся Рейн. — Она печется обо мне как наседка. Отец говорил, что от всего бывает прок. Александра беспокоилась обо мне и не успела попасть в историю. Юный франт Питер Мелфорд еще крутится вокруг нее, но в остальном она ведет себя относительно смирно.

— Ты прав, от всего бывает прок.

Рейн кивнул и отпил бренди. Доминик наблюдал за ним, похоже, оценивая. Маркиз опустил свой хрустальный бокал на чиппендейловский столик перед софой немного резче, чем требовалось, и наклонился вперед.

— Ладно, Рейн, мы можем болтать хоть весь вечер — я не прочь, даже если это займет так много времени — но ты должен мне объяснить, что же все-таки происходит.

— Боюсь, я не понимаю тебя.

— Разве? Ты уже некоторое время на ногах, но еще ни разу не появился в свете. Я знаю, что ты еще не вполне в форме, но ты же ни разу не был ни на бегах, ни на боях за приз, даже ни разу не сыграл в карты у Уайта или Будла. Что происходит?

Рейн вертел бокал в ладонях.

— Ничего… во всяком случае, ничего, с чем бы я не мог справиться сам.

— Что это значит?

Рейн выпил большой глоток.

— Буду честен с тобой, Доминик, легче всего во всем этом проклятом деле было выжить после выстрела. Все остальное — сущий ад.

Доминик потягивал бренди.

— Хочешь рассказать об этом?

— Нет. Не думаю, что это что-то даст.

— Но почему бы не попробовать?

Рейн поиграл бокалом, потом отпил еще один глоток.

— Ладно. Дело в том, все это треклятое дело чертовски мучит меня. Джоселин… — Рейн откашлялся. — Джоселин много значила для меня. Больше, чем я думал. Теперь, когда ее нет, я постоянно думаю о ней. Я почти не могу есть, совсем не сплю. Я все вижу перед собой ее красивое лицо, думаю о том, что она пережила в прошлом, воображаю ее в ужасной тюрьме. Я-то знаю, что это за адское место.

— Мы сделали для нее все, что могли. И потом, она уже не в тюрьме.

— Да. Она заперта в каком-то старом проклятом корабле со ста двадцатью другими женщинами, большинство из которых — подонки. На таких кораблях живут как животные.

— Капитан Боггз известен своей честностью. Говорят, он лучший из тех, кто занимается этим делом.

— А дело это — перевозка преступников, — Рейн откинулся на спинку кресла. — Господи, Дом, я не могу думать о том, что она — одна из них.

Доминик отставил свой бокал и встал.

— Черт побери, тебе пора это прекратить. Она же пыталась тебя убить! И ей это почти удалось. Мы же оба знаем, что это была не первая попытка. Ты мне сам говорил, что вы поссорились из-за ее отца. Ты же сам видел, как она нажала на курок!

Рейн тоже встал.

— Дело еще вот в чем. В те редкие ночи, когда мне удается уснуть, я вижу во сне то, что произошло в моем кабинете, но в моем сне все не так. Я вхожу в комнату, Джоселин поворачивается и поднимает руку — но в моем сне сначала доносится выстрел и только потом она кричит мое имя. После того, как в меня попадает пуля, а не до этого момента. И, прежде чем упасть, я вижу ужас в ее глазах. Я вижу, как ей больно видеть то, что случилось со мной. Почему она так смотрит, если сама же меня и застрелила? Почему она выкрикнула мое имя?

— Но это только сон, Рейн.

Он провел рукой по волосам, потом друзья снова сели.

— Она сказала тебе, что невиновна.

— А чего еще можно было от нее ожидать?

Мгновение Рейн обдумывал это.

— Черт, я же видел, как она нажала на курок! Как же это можно объяснить?

— Дело в том, что она виновна. Тебе придется это понять и признать, и жить дальше.

Рейн откинулся в кресле.

— Господи, как же я ее ненавижу. Так же, как когда-то любил, так же я теперь и ненавижу ее за то, что она сделала.

— Это пройдет, Рейн. Ненависть и желание отомстить были первопричиной всех этих несчастий.

Рейн кивнул, немного склонив голову.

— Я знаю, что ты прав, но…

— Сказать легче, чем сделать. Это я понимаю. Думаю, на твоем месте я бы чувствовал себя так же, — Доминик допил бренди и отставил бокал. — Мне пора. День уже клонится к закату, а я обещал Кэтрин, что вернусь из Сити как можно быстрее.

Рейн заставил себя улыбнуться.

— Как я уже говорил, я благодарен за то, что ты заехал ко мне.

— Ты выдержишь, Рейн. Время все вылечит. Так всегда бывает.

Рейн вздохнул.

— Думаю, ты прав. Немного выпивки, партия в карты с друзьями и здоровая девчонка — может быть, это мне и нужно.

Доминик улыбнулся.

— Может быть.

— У леди Таунсенд завтра небольшой вечер. Александра просит меня сводить ее туда. Думаю, я мог бы нанести визит.

— Прекрасная мысль, — по пути к двери Доминик похлопал Рейна по спине. — Ты выдержишь. Только дай себе этот шанс.

Рейн кивнул.

— Передавай привет Кэтрин.

Доминик пожал Рейну руку и направился к двери. Виконт посмотрел вслед его высокой фигуре, вспоминая слова друга и пытаясь побороть ужасную дрожь внутри, болезненные сомнения и невыносимую боль.

Что он чувствует: ненависть — или любовь? Как две столь противоположные эмоции могут так тесно переплестись? Любовь, ненависть, гнев, нежность, страсть. Что же он чувствует по отношению к Джо?

Он задумался о том, где же она теперь и что ей приходится переносить. Он задумался о том, вспоминает ли она его, сожалеет ли о том, что сделала.

Думал он и о том, испытывает ли Джоселин какие-то чувства, похожие на те болезненные, мучительные ощущения, которые она вызывала в нем.

Через две недели налетел первый шторм. Несколько часов спустя пол трюма стал скользким от рвоты, параши были наполнены до краев, а матросы на палубе были слишком заняты парусами и борьбой с накатывающей волной, чтобы выносить их.

Джоселин несколько раз вырвало, но потом ей удалось успокоить свой желудок. По совету других, она оторвала полоску ткани от подола рубашки и обвязала ею рот и нос, чтобы легче было дышать.

На четвертый день этих мучений некоторые женщины так ослабели, что уже не могли слезть с коек, и Джоселин вместе с другими стала заботиться о них. С тех пор, как начался шторм, их только один раз выпускали на палубу. Волнение на море было таким сильным, что моряки опасались, как бы какая-нибудь шальная волна не смыла кого-нибудь из осужденных за борт.

Так как разжигать огонь в камбузе было слишком опасно, их рацион, состоявший прежде из ломтя соленой свинины и печенья на ужин да миски овсяной каши с кукурузной мукой и черной патокой на завтрак, свелся теперь к сухарям два раза в день и куску твердой сушеной говядины на ужин.

Дополнительный рацион, полагавшийся Джоселин, раньше доставлялся ей мистером Миксом во время вечерних прогулок, а теперь его просто клали ей на тарелку. При виде завистливых взглядов Джоселин уступила укорам совести и поделилась едой с самыми слабыми. В большинстве случаев в этом не было проку — еда не задерживалась в их желудках. На койках валялись стонущие истощенные тела, и, пока погода не прояснилась, казалось, что этому не будет конца.

Слава Богу, вечером четвертого дня море стало успокаиваться. Те женщины, которые еще были способны передвигаться, вышли на палубу, пока матросы драили трюм морской водой, чтобы избавиться от тошнотворного запаха.

Через пару дней большинство из них встали на ноги, даже Кончита, которая страдала, как показалось Джо, сильнее всех. Ее смуглая кожа стала пепельно-серой, а щеки ввалились.

Джоселин пережила качку лучше многих, и путешествие уже перевалило за половину. Она была уверена, что переживет и остальное. Во всяком случае, так ей казалось до тех пор, пока как-то утром капитан не приказал женщинам выйти на палубу раньше, чем обычно.

— Порядок, дамы, собирайтесь-ка, — выкрикивал указания первого помощника Сайлас Микс. — Успокойтесь! Мистер Дирлинг хочет вам кое-что сказать. Тихо — или вам же будет хуже!

Джоселин стояла рядом с бортом вместе с Долли Уайтхед и худенькой, бледной и нетвердо державшейся на ногах Кончитой Васкез.

— Как ты думаешь, что стряслось? — прошептала Джо на ухо толстухе.

— Я… я не знаю. Может быть, они просто хотят нам сказать, когда мы доберемся до Ямайки.

— Может быть, — согласилась Джо, только она не очень-то в это верила. Судя по тому, как ворчала команда, и по мрачному виду мистера Микса, что-то было неладно.

— Молчать! — приказал Дирлинг. Это был стройный светловолосый человек лет тридцати на вид. Мистер Микс рассказал Джо, что когда-то он был лейтенантом на флоте Его Величества, но его уволили со службы. Он выглядел довольно безобидным, но Сайлас сообщил ей, что Дирлинг «чванливый помощник», известный своей жестокостью.

— Женщины, вы знаете правила, — говорил Дирлинг, и по спине Джо пробежал холодок. — И вы знаете, что капитан не позволит их нарушать.

Женщины нервно зашевелились и забормотали про себя.

— Кроме воды, — продолжал Дирлинг, — самым важным удобством на корабле является еда. И если дела пойдут плохо, кража продуктов окажется покушением на убийство. И тут до нашего сведения дошло, что одна из вас проникла в кладовую.

Дирлинг кивнул, и два могучих матроса — один с уродливой татуировкой на руке, а другой с густой черной бородой — стали продвигаться по толпе женщин. Десятки беспокойных взглядов следили за ними, явно вздыхая с облегчением, когда те проходили мимо.

Джоселин заметила, что Долли Уайтхед нервно сплетает и расплетает свои толстые пальцы.

— Если бы они знали, кто это сделал, — прошептала Долли, — они бы не стали так долго ждать.

Но ее плечи дрожали, и она нервно облизывала губы.

Джоселин наблюдала за ней, за приближающимися мужчинами, за женщинами, расступавшимися перед ними как море перед Моисеем, и вдруг у нее упало сердце.

Господи! Ей впервые пришло в голову, что все то время, пока Кончита болела, она не просила есть. Ей удавалось удержать в себе только самую мизерную порцию, но Долли всегда предлагала ей еще что-нибудь, чтобы поддержать ее силы.

Глаза Джоселин уставились на татуировку на руке матроса, когда он остановился прямо перед ней. В первый, страшный момент Джоселин показалось, что он пришел за ней, но вместо этого они схватили Долли за руки и потащили ее, упиравшуюся и сопротивлявшуюся, на корму.

— Миссис Уайтхед, — объявил Дирлинг, всегда очень официально. — После всестороннего разбирательства по поводу воровства продуктов мы обнаружили, что в этом преступлении виновны вы.

Долли не ответила, но ее немолодое тело свело от страха.

— За преступление такой важности не может быть снисхождения. Вас привяжут к мачте и выпорют, как и полагается поступать с такими ворами, как вы.

— Нет! — Долли попыталась освободиться, но мужчины крепко держали ее. — Я сделала это только для того, чтобы она не умерла. Мне показалось, что она скоро умрет, неужто вы не понимаете? Я же не могла дать ей умереть!

Стоявшая рядом с Джоселин Кончита жалобно застонала — а ведь прежде девушка была такой гордячкой.

— Долли… она сделала это ради меня, — прошептала Чита, когда матросы поволокли толстуху к мачте. — Я не могу позволить им так поступить с ней.

Кончита смотрела прямо перед собой, смертельно бледная, с серыми тенями под глазами. Она покачнулась, и Джоселин схватила ее за руку.

— Ты не должна этого делать. Ты еще слишком слаба. Они тебя убьют.

— Какая разница. Долли мой друг. А у меня мало друзей. Я должна ей помочь, ведь она старалась, помочь мне.

Она снова попыталась пойти вперед, но Джоселин заступила ей дорогу.

— Я пойду. Я молодая и сильная, я не болела. Десять плетей — это не так уж много, — она вспомнила Броуни. — У меня есть друг, которому пришлось вынести пятьдесят.

— Ты… ты сделаешь это для меня… для Долли.

Джоселин не ответила, а направилась на нос корабля, проталкиваясь между рядами женщин, молясь, чтобы смелость не оставила ее.