След зверя

Лес Клэре, Перш, июнь 1304 года

Спустившийся чуть ли не до земли густой туман так плотно окутал Клемана, что он едва различал дорогу. В этом краю туманы не были редкостью. Аньес находила их поэтичными. Она утверждала, что эти пелены, цеплявшиеся за дикие травы и кустарники, смягчали слишком резкие контуры предметов. Но сегодня эта завеса источала удушающий запах смерти.

Мириады серых мух жужжали, вились, набрасывались на разлагающуюся тухлятину. Наполовину вырванный клок плоти свисал со щеки на землю, слегка колышась, поскольку целая колония маленьких жучков упорно рыла галерею под костью скулы. Бедра и ягодицы были проедены, искромсаны до самой кости.

Мальчик выронил из рук самострел[50]. Аньес требовала, чтобы он всегда брал его с собой, отправляясь в лес, чтобы иметь возможность хоть как-то защитить себя. Он сделал еще один шаг вперед, едва сдерживая икоту, из-за которой его рот заполнялся горькой слюной.

Это был мужчина, несомненно, крестьянин, если судить по поношенной одежде, перепачканной липкой жидкостью и засохшей кровью. Он лежал на боку, повернув лицо к небу. Его пустые глазницы любовались заходящим солнцем. Иссушенная, почерневшая, огрубевшая, особенно на руках, кожа казалась обугленной, словно ее испепелил сильный огонь. Напали ли на него? Защищался ли он? Жгли ли его огнем, чтобы выпытать некую тайну? Какую? Бедняки никогда не носили с собой вещей, имевших хоть какую-нибудь ценность. Клеман огляделся вокруг, тщательно рассматривая лесную поросль и кустарники. Никаких следов костра. Еще один шаг, затем два шага. Теперь его отделял от мужчины всего один метр. Клеман заставлял себя дышать. Затхлый запах, исходивший от гниющей плоти, вызывал у него тошноту. Но он так и не чувствовал запаха обуглившегося дерева, запаха дыма. Мальчик быстро отошел назад, закрывая рот рукой. Он не боялся. Мертвые разительно отличаются от живых: они не расчетливые и безобидные. К тому же тот, кто лежал на земле, не был похож на больных чумой, описания которых он читал. В нескольких метрах от трупа Клеман наткнулся на длинный крестьянский посох. Мальчик подобрал его и стал внимательно осматривать. Древесина ясеня казалась совсем молодой. У нее был бледно-кремовый цвет, присущий недавно срезанной ветке. На посохе не было ни малейшего следа крови. Но одна деталь удивила мальчика: острый металлический наконечник, позволявший тверже опираться на землю. Разве крестьянин позволил бы себе столь дорогую отделку, если он мог срезать столько ветвей, сколько душе угодно? Клеман дотронулся железным концом до руки трупа, но моментально отдернул посох. Запястье частично отделилось, а указательный палец и вовсе упал на землю. Как долго труп лежал на этой крошечной лужайке, в половине лье от населенных мест? Это было трудно определить, в частности, из-за обожженной, почерневшей кожи. Странно, но Клеман не увидел ни одной синей падальницы, хотя условия для них были вполне благоприятными. Он обошел жалкие останки и присел на корточки в шаге от них. Через дырку на льняной рубашке чуть выше поясницы Клеман различил широкий волдырь, наполненной желтой жидкостью, и проткнул его острым наконечником посоха. Он вовремя отвернулся, иначе его вырвало бы прямо на одежду. В рваной ране копошилось множество личинок мясных мух. Синие падальницы успели отложить яйца, а теплая погода способствовала размножению личинок. Вероятно, человек умер недели две назад, самое большее — три.

Клеман, у которого внезапно возникло желании поскорее уйти, выпрямился. Никто больше не мог помочь этому несчастному. Мальчик твердо решил не рассказывать ни одной живой душе о своей находке, иначе ему пришлось бы вновь проделывать этот путь, указывая дорогу людям бальи. И тут его поразила одна несообразность. У мужчины были волосы средней длины. Некогда они, безусловно, были светло-каштановыми, хотя судить об этом было трудно, поскольку они слиплись от грязи, растительных остатков и кишели паразитами. И все же на макушке можно было еще различить след от небольшой тонзуры. Волосы отрасли, но, тем не менее, недостаточно, чтобы скрыть след бритвы цирюльника. Кем же он был? Церковником или одним из тех образованных людей, которые носили тонзуры из благочестия и желания искупить грехи?

Любопытство пересилило дурноту, вызванную близостью гниющих останков. Клеман вытряхнул из мешка покойного хлебные крошки и травы и надел его на правую руку. Защищенный этой импровизированной перчаткой, он осторожно снял зловонные лохмотья, прикрывавшие мужчину. Пот ручьем лился по лицу мальчика, заливал ему глаза. Однако тошнота, мучавшая его некоторое время, уступила место возбуждению. Теперь миазмы не досаждали ему. Он отбивался от насекомых, потревоженных его вторжением в самый разгар пира, прогонял их рукой в перчатке, исследуя каждый сантиметр трупа. Почему этот несчастный был так бедно одет, если речь шла об образованном человеке? Почему он был не в рясе, если речь шла о монахе? Он путешествовал пешком? Откуда он шел? Как он умер? Был ли он убит на этой лужайке, или его сюда принесли после того, как жгли огнем в другом месте? К сожалению, состояние его кистей, загрубевших, как старая кожа, не позволяло Клеману понять, были ли покойник ученым или крестьянином. Ничто, ни один предмет, ни одна особенность, если не считать тонзуры, не могли помочь Клеману. Ограбили ли его? До или после смерти? И вдруг одна очевидная подробность бросилась ему в глаза: волосы на теле, еще сохранившиеся на коже, изъеденной червями, и волосы на предплечьях. Они были нетронутыми, хотя и перепачканными. На разорванной в клочья одежде не было следов подпаливания. Человека не жгли, иначе они сгорели бы до того, как жгучее пламя охватило кожу. Клеман с трудом перевернул массивное тело на спину, чуть не упав под его весом. Он осторожно оторвал грубую ткань, прилипшую к животу. В чреве покойного копошились беловатые личинки. И только тогда Клеман заметил в примятой траве, на которой лежал мужчина, небольшую ямку, диаметр которой не превышал диаметр монеты. Можно было подумать, что кто-то воткнул палец в рыхлую землю. Клеман осторожно разгреб почву. Под несколькими сантиметрами травы и земли лежала печать. Он соскоблил с медали воск и стал ее разглядывать. Во рту у Клемана пересохло. Кольцо «ловца человеков»! Папская печать. Клеман был в этом уверен, поскольку видел ее в библиотеке Клэре. Но кто этот человек? Переодетый эмиссар Папы? Пытался ли он перед смертью зарыть печать, чтобы спрятать ее от посторонних глаз? Что произошло с личным посланием[51], которое эта печать скрывала? Отдал ли он его в аббатство Клэре, единственную крупную религиозную конгрегацию в этих краях? Мальчик внимательно осмотрел землю в непосредственной близости от ямки. Что это за метка рядом с ямкой? Какая-то буква. Клеман лег на живот и слегка дунул на сухую пыль, покрывавшую букву. Он увидел четкую, немного выгнутую черточку, начинавшую m или n, а может быть, прописные B или D. Нет, чуть ниже была маленькая горизонтальная палочка… Да нет же, никаких сомнений, это была A. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Клеман затер букву пальцами, полностью ее уничтожив. Он задержался еще на несколько секунд, чтобы засыпать ямку, скрывавшую печать.

Что означала эта буква A? Шла ли речь о начальной букве имени или фамилии? Имени его убийцы? Дорогого ему человека, к которому он шел, чтобы предупредить? Покойный хотел подать знак тем, кто его обнаружит? Если это так, значит, он умер на этой лужайке, и его агония была продолжительной, поскольку он сумел спрятать печать и оставить знак.

Клеман заставил смолкнуть множество вопросов, гудевших в его мозгу. Надо было уходить, причем быстро. Если речь шла о столь важном посланнике, вполне вероятно, что его искали, или же искали письмо, которое он нес. Люди бальи были способны на все, лишь бы угодить своему начальнику и графу д’Отону, своему господину, не говоря уже о Папе. На все. Они даже были готовы поджарить на огне невинного ребенка, лишь бы потом их оставили в покое.

Клеман положил печать в мешок и стремительно пошел прочь.