След зверя

Женское аббатство Клэре, Перш, июль 1304 года

Клеман находился во власти болезненного исступления. Бесповоротный ход времени стал каким-то колдовским.

Аньес хранила молчание, но Клемана невозможно было обмануть. Если Эд захотел бы поверить в непростительную связь дамы де Суарси со своим каноником, если бы он выяснил скрываемую правду о Сивилле, он мог бы прибегнуть к помощи одного из инквизиторов Алансона. Мальчик содрогнулся от ужаса.

Клеман помнил эту сцену, словно она произошла вчера. Ему было пять лет. Жизель, кормилица, занимавшаяся им, привела его однажды вечером в комнату его дамы. Он знал, что обе женщины очень привязаны друг к другу. Они долго смотрели на него, а потом Аньес прошептала:

— Может, это преждевременно?

На что Жизель ответила:

— Мы не можем больше медлить. Это слишком опасно. Тем более что она догадывается о правде, только пока не понимает ее. Я слежу за ней, и я заметила.

В тот момент Клеман спрашивал себя, о чем спорили женщины.

— Но она такая маленькая… Я боюсь, что…

Кормилица резко оборвала Аньес:

— Сейчас эти чувства больше неуместны. Подумай о том, что произойдет, когда другие узнают о нашей тайне.

Вздохнув, Аньес де Суарси начала рассказывать. Она объяснила ему то, что он должен был знать относительно своего рождения. Он должен был понять, что только абсолютная тайна могла их спасти. Когда его матери Сивилле Шалис не было еще и пятнадцати лет, она попала под влияние вальденской* ереси евангельской чистоты. Она бросила свою семью, зажиточных горожан Дофинэ, чтобы тайно соединиться со своими духовными братьями и сестрами и стать их священнослужителем. Кто-то выдал маленькое братство, но девушке удалось бежать от правосудия. Она скрывалась, шла по ночам, точно не зная, где находится, выпрашивала кусок хлеба за несколько часов работы. Случилось неизбежное: она встретилась с лихими людьми. Два пьяных разбойника изнасиловали ее, избили, а затем бросили умирать. Сивилла уже знала, что беременна, когда однажды вечером подошла к стенам мануария. Аньес приютила ее, прекрасно понимая, что становится сообщницей еретички. Даже если бы юная женщина открылась ей, дама де Суарси все равно не приказала бы своим людям прогнать ее. Аньес немного помолчала прежде, чем поведать Клеману о самом худшем: его мать не смогла смириться с мыслью, что ее душа была заключена в грязное тело. Она обрекла себя на смерть от лишений и голода, распростершись на полу часовни в ту убийственную зиму 1294 года.

Жизель, почувствовав, что ее госпожа не сумеет признаться в остальном, сказала:

— Умирая, она вытолкнула тебя из своего чрева. Это произошло 28 декабря.

Клеман был потрясен. Из его глаз потекли крупные слезы. По неподвижно застывшему взгляду Аньес он понял, что она вновь как наяву видит этот кошмар. Аньес положила свою дрожащую руку ему на голову, а затем сказала прерывающимся голосом:

— Ты не мальчик, Клеман. Вот почему мы настаивали, чтобы ты никогда не мылся вместе с другими детьми слуг, чтобы ты сторонился их и не участвовал в их играх…

Он — она — с некоторых пор догадывался об этом, заметив, что его тело было больше похоже на тела девочек.

— Но… почему… — пробормотал он.

— Потому что я не смогла бы оставить на службе девочку, лишившуюся матери. Ты стала бы одной из бесчисленных сирот, которых посвящают Богу и которые заканчивают свои дни в монастыре. Этого потребовал бы Эд де Ларне, и я не смогла бы воспротивиться ему. Я не хотела для тебя… Из-за своего рождения ты не смогла бы занять в монастыре достойное место…

На мгновение Аньес закрыла глаза. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал тверже:

— У сирот низкого происхождения есть только один выбор: прислуживание, порой хуже… Но ты еще слишком мала. Эти сироты лишены доступа к знаниям, а их жизнь превращается в пытку, от которой я хотела тебя избавить… Если мой брат и ему подобные узнают, кто ты на самом деле… Надо, чтобы ты понял, малыш Клеман, что никто никогда не должен узнать правду. Никогда… Впрочем… может быть, когда-нибудь настанет более подходящий день… Твоя судьба была такой жестокой. Ты это понимаешь?

— Да, мадам, — пролепетал он, заливаясь слезами.

Он — она — плакал всю ночь, спрашивая себя, хотела ли его мать, о которой он мечтал, представляя ее прекрасной, как звезда, и нежной, как солнечный лучик, чтобы он умер до рождения. Что значила его столь ничтожная жизнь, если даже мать не желала, чтобы он родился? Этот вопрос мучил его несколько недель, прежде чем он отважился задать его своей даме. Она посмотрела ему прямо в глаза, склонила набок голову, так что вуаль соскользнула по лифу платья, и улыбнулась такой прекрасной, такой безнадежной улыбкой:

— Мне бесконечно дорога твоя жизнь, Клеман… Клеманс. Клянусь тебе всей душой.

У него была Аньес. Жизнь Клемана сводилась к жизни его дамы. В конце концов, она его кормила и защищала, как если бы была ему матерью. Она любила его, и в этом он был уверен. А он — он ее просто обожал.

Что касается всего остального, то перемена пола, по сути, не имела для него особого значения. Его дама была права. Быть дочерью-сиротой низкого происхождения, да еще рожденной еретичкой, значило быть ничем или еще хуже. Он будет по-прежнему считать себя мальчиком ради собственного спасения и ради спасения Аньес. К тому же жизнь мальчика была намного более захватывающей, чем жизнь, которую отводили девочкам…

Клеман вытер рукавом слезы, которые текли из его глаз, делая мокрым подбородок. Хватит. Хватит вспоминать. Прошлое быльем поросло. Надо думать о будущем. Надо жить, жить вопреки тем бесчисленным опасностям, которые все ближе подступали к ним.

Почему он чувствовал, что нужно непременно проникнуть в тайну дневника Эсташа де Риу и его редактора? Чем могли им, Аньес и ему, помочь помарки, вопросы, поиски этих людей, которые, возможно, давно умерли? И все же какой-то необъяснимый инстинкт заставлял его анализировать этот дневник. Он ничего не понимал в астрологической и астрономической тарабарщине, в непонятных математических расчетах, гневных или восторженных комментариях, в невысказанных до конца признаниях.

Что это за слова, где они были записаны?

Геометрическая фигура? Метафора? Что именно?

Шла ли речь о рождении? Но кого? В будущем или в прошлом? И что означает «единокровность» астрологического знака?

Неужели была допущена ошибка при установлении даты рождения Христа? Небольшое преимущество — для чего?

Клеман листал дневник, борясь с раздражением и отчаянием.

Надо было начинать все сначала, избавиться от нервозности, паники, которая вот-вот могла его охватить.

Что означал этот рисунок, перечеркнутый одной чертой, смысл которого он пытался понять уже несколько часов? Он был похож на диск. С обеих сторон его окаймляла колонка римских цифр, перед которыми стояли начальные буквы и символы. Одни и те же буквы повторялись в разных местах: З, Со, Л, Ме, В, Ю, Са, GE1, GE2, As. Рядом с ними находились символы, изображавшие знаки зодиака. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: некоторые из начальных букв означают планеты, кроме GE1, GE2, As, ничего не напоминавших мальчику[90]. Что касается римских цифр, они обозначали различные дома знаков зодиака. Две колонки описывали астральные темы и карты небосвода. Клеман сравнил их. Они практически полностью совпадали, за исключением двух планет. В одной колонке Юпитер был в Рыбах и Сатурн в Козероге, а во второй — Юпитер в Стрельце и Сатурн в Рыбах. Козерог, то есть с 22 декабря с 20 января… Если бы не нависшая над ними опасность, это совпадение его позабавило бы. Он родился ночью 28 декабря.

В первый раз, когда Клеман изучал исправленный рисунок, он не обратил внимания на слова, нацарапанные внизу:

Боже милостивый! Да разве такое мыслимо! Как, Земля не застыла неподвижно? В таком случае, куда она движется?

Птолемей, греческий астроном и математик, утверждал, что Вселенная была конечной и плоской и что в ее центре находится неподвижная Земля. Непосредственным соседом Земли была Луна. Затем практически по прямой линии располагались Марс, Венера и Солнце. Все единодушно признавали эту систему правильной, особенно Церковь, ведь сестры-учительницы постоянно говорили об этом. Как могло такое случиться, что Эсташ де Риу и его соратник по дневнику считали эту систему нелепой? Внизу страницы рыцарь или другой человек, писавший размашистым, немного резким почерком, вывел:

Клеман несколько раз просмотрел дневник с начала до конца, но тщетно. Он так и не нашел каких-либо других упоминаний о Валломброзо. На оборотной стороне страницы с рисунком, который удостоился гнева мсье де Риу или его соредактора, была написана фраза, которую они хотели уничтожить, поскольку соскребли буквы острием лезвия. На странице сохранились царапины. Клеман внимательно рассмотрел это место, поднеся масляную лампу как можно ближе. Он пытался, глядя на просвет, заставить страницу заговорить. Ему удалось разобрать кавычки, окружавшие буквы. Следовательно, речь шла о цитате. Чернила, впитавшиеся в бумагу, позволили прочитать несколько букв, которых было явно недостаточно, чтобы понять смысл фразы: «… л… ме… на… он… пог… т…». Под этой фразой был еще один рисунок, изображавший широко распустившуюся розу. Были ли это слова варяжского купца, о которых рыцарь говорил выше?

Когда Клеман читал дневник в первый раз, от него ускользнула одна деталь: размашистый почерк полностью исчез через несколько страниц. После этого в дневнике появились забавные фигуры, по размерам и по виду напоминающие миндаль. Эти фигуры, выведенные воздушным пером, были расположены в форме креста. Вверху страницы было дано объяснение: «Крест Фрейи». Впрочем, это нисколько не помогло Клеману. Ведь он не знал, кем был или была Фрейя. В центре каждой широкой миндалины располагалась одна из тех не поддающихся расшифровке клинообразных букв, о существовании которых он узнал из других книг. Эти странные надписи были сделаны на очень древних языках. От каждой из них исходила стрела, заканчивавшаяся неизвестным словом.

Миндаль на левой ветви назывался или обозначал «Лагу — прямой вид», а правая ветвь заканчивалась словами «Торн — перевернутый вид». На миндалине, образующей центр креста, Клеман прочел: «Тюр — прямой вид», на миндалине верхней ветви — «Эол — прямой вид», что касается миндалины, располагавшейся в самом низу, она называлась «Инг — перевернутый вид». Если названия не вызывали у Клемана никаких ассоциаций, ему было понятно чередование выражений «прямой вид» и «перевернутый вид». Речь шла о своего роде оракуле, поскольку гадальщики проделывали то же самое со своими картами.

Клеман колебался. Он мог наизусть выучить буквы и их соответствия, а также положения планет. Однако он чувствовал, насколько важна точность, и поэтому боялся, что ошибется, когда будет воспроизводить эти записи по памяти на своем чердаке. Он испытывал искушение подойти к высокому пюпитру, за которым надо было писать стоя, и взять лежавшие на нем перо и чернильницу. Но Клеману не пришлось слишком долго бороться с самим собой. Он решил, что не будет ничего передвигать и, главное, не оставит никаких следов, которые могли бы выдать его присутствие в библиотеке. Теперь оставалось найти лист бумаги, чтобы переписать колонки. Он обшарил всю библиотеку, но напрасно. Бумага была роскошью, и ее заботливо хранили в закрытых кабинетах. Несколько минут он не решался реализовать идею, пришедшую ему в голову. Вырвать одну из двух последних пустых страниц дневника, поскольку соредактор уже давно перестал делать свои заметки… Этот поступок казался ему настолько кощунственным, что он трижды отступал, прежде чем осмелиться.

Удовлетворенный сделанной им копией, Клеман тщательно уничтожил следы своего труда, вытерев перо и пальцы подолом рубашки, смоченным слюной.

Чтобы сделать перерасчет и добраться до даты, которая подскажет ему, обозначали ли эти комбинации чье-то рождение или наступление какого-либо события, он должен определить систему, использованную рыцарем и его соратником, иными словами теорию Валломброзо. Что касается клинообразных букв, то он не сомневался, что в какой-нибудь книге отыщет их значения. Последние часы ночи ребенок посвятил чтению учебников по физике, астрономии и астрологии, а также словарей, находившихся в библиотеке. Однако он так и не сумел найти ничего, что было бы похоже на это имя или что просветило бы его относительно содержания миндалин.

Валломброзо, Валломброзо… Он возобновил свои поиски. Занимался рассвет, когда Клеман отыскал то, что расценил как Божью помощь. Он обнаружил Consultationes ad inquisitores haereticae pravitatis Ги Фулькуа[92]. К этой книге прилагалось тоненькое практическое пособие, в котором были собраны чудовищные рецепты.

Содержание этих рецептов ошеломило Клемана, если не ужаснуло.