След зверя

Женское аббатство Клэре, Перш, июнь 1304 года

Элевсия де Бофор невозмутимо слушала молодого доминиканца, о приезде которого ее известили несколько минут назад. Казначея Жанна д’Амблен провела монаха в ее кабинет. Обычно светлое лицо молодой женщины посуровело, что служило недобрым предзнаменованием.

Как и мать аббатиса, Жанна, Иоланда де Флери, Аннелета Бопре, сестра-больничная, и особенно Гедвига дю Тиле, чей дядя по мужу был убит в Каркассоне во время расправы над недовольными, были образованными женщинами и критиковали, порой в завуалированных выражениях, средства, применяемые Римом для защиты чистоты веры. Несомненно, в момент прозрения с их взглядами соглашались Аделаида и даже Бланш де Блино, однако они были более боязливыми. Но большинство ее духовных дочерей, к сожалению, не ведали таких сомнений, о чем Элевсия сожалела.

В самом деле, расширение деятельности инквизиции вызывало тревогу и глубоко удручало Элевсию, несмотря на ее твердую веру и послушание. Спасти души заблудших, чтобы они смогли присоединиться к Божьей пастве, важнее всего, но для Элевсии была неприемлемой сама мысль о том, что монахи могли прибегать к пыткам и смерти во имя Христова послания любви и терпимости. Разумеется, они не пятнали свои руки кровью, поскольку передавали осужденных светским властям, чтобы те привели приговор в действие. Однако это удобное лицемерие не убеждало ее, тем более что многие инквизиторы теперь присутствовали при пытках.

На память Элевсии пришел упрек, который почти тысячу лет назад Илэр де Пуатье мужественно бросил Оксентиусу, епископу Миланскому: «Я спрашиваю вас, вас, который считает себя епископом: какой поддержкой пользовались епископы для очищения Евангелий? На какую власть они опирались, чтобы проповедовать учение Христа?…Сегодня — увы — Церковь угрожает изгнанием и застенками. Она хочет силой заставить в себя верить, она, которая некогда подвергалась изгнанию и познала застенки».

Тем не менее эти доминиканцы и францисканцы были всесильны и обладали властью над всеми, то есть и над ней.

До чего же он был красивым и лучезарным, этот брат Никола Флорен! Он попросил приютить его на месяц в аббатстве с таким апломбом, что было ясно: под формулой вежливости скрывался приказ. Как ни странно, но едва он вошел в ее кабинет, как аббатиса почувствовала отвращение, чувство, которое трудно было сдержать. Это удивило Элевсию, ведь она всегда остерегалась импульсивных реакций. И все же в этом молодом человеке было нечто такое, что вызывало у нее тревогу, хотя она не могла объяснить почему.

— Поиски в рамках расследования, говорите?

— Да, матушка. Я должен был приехать в сопровождении двух братьев, как это желательно, но срочность…

— Я не помню ни об одном случае ереси в Перше, сын мой.

— А колдовство, связи с демонами?.. Ведь у вас есть свои суккубы и инкубы, не правда ли?

— Кто от этого избавлен?

Монах послал ей улыбку, похожую на улыбку ангела, и сладким печальным голосом ответил:

— Какое грустное, но справедливое замечание. Я уверен, что вы поймете меня правильно. Я не могу назвать вам имя особы, по поводу которой я веду расследование. Как вам известно, наш суд милосерден и справедлив. Я сообщу ей, что у нее в распоряжении месяц, время благодати, чтобы признаться в своих ошибках. Если она будет упорствовать в своем заблуждении, начнется судебный процесс. В противном случае, если она признается в грехах, возможно, она получит прощение и ее имя останется в тайне, что избавит ее от преследования… соседей.

Никола сложил свои прекрасные руки, моля Бога, чтобы Аньес де Суарси упорно настаивала на своей невиновности. Если ему верно описали эту даму, вполне вероятно, что так оно и будет. В противном случае у него уже были готовы отговорки. Он всегда сможет сказать, что впоследствии она отказалась от своих признаний, а вероотступники всегда считались худшими из преступников. Никому из них не удалось избежать костра. Слово дамы де Суарси ничего не значило по сравнению со словом инквизитора. Барон-заказчик будет весьма неприятно удивлен — он, который хотел просто запугать и обесчестить свою сводную сестру. Собственная двуличность опьяняла Никола. Теперь он мог оказать барону сопротивление, пренебрегая его приказами.

— Для поддержания обвинения необходимы по меньшей мере два свидетельства, — настаивала Элевсия де Бофор.

— О… Я получил их гораздо больше, иначе меня не было бы здесь. Вы же знаете, в данном вопросе мы стремимся прежде всего защищать. Имена свидетелей и их показания тоже останутся в тайне. Мы хотим избавить их от расправы.

Смуглый ангел слегка наклонил свое лицо к ее плечу. Его лоб, озаренный почти нереальным светом, напоминал Элевсии свет, льющийся по утрам зимой из парных окон[100] церкви Пресвятой Богородицы аббатства. Полупрозрачные длинные голубоватые веки скрывали бесконечно глубокий взгляд, взгляд смерти.

Маска. Под бледной кожей таилось изъеденное червями существо с обнаженными мышцами. Разлагающаяся плоть, клочья зеленоватой кожи, слизкая тошнотворная жидкость. Скользкие щеки, ввалившиеся глаза, обнажившиеся зубы. Красноватые панцири, копошащиеся лапы, ненасытные мандибулы, безжалостные клыки рылись в плоти. Запах падали. От пронзительного крика приподнимались грудная клетка, лишенная внутренностей, бока, изъеденные упрямыми челюстями. И вдруг появилась красная от крови морда крысы.

Зверь готовился к нападению.

Обеими руками Элевсия де Бофор схватилась за край рабочего стола, едва сдержав вопль, готовый вырваться из ее груди. До нее донесся голос, очень далекий голос:

— Матушка? Как вы себя чувствуете?

— Голова закружилась, ничего страшного, — сумела выговорить Элевсия, а затем добавила: — Вы желанный гость, сын мой. Дайте мне несколько минут, чтобы прийти в себя. Это жара… несомненно…

Никола не замедлил откланяться. Элевсия стояла, одна посредине этого просторного кабинета, контуры которого расплывались перед ее глазами. Они вернулись. Адские видения. Теперь ей нигде от них не спастись.