След зверя

Замок Отон-дю-Перш, июль 1304 года

Известие о смерти в родах мадам Аполлины де Ларне не удивило Артюса д’Отона. Однако оно огорчило его намного сильнее, чем он мог бы предположить. Когда он видел эту женщину с серым лицом, агония уже читалась по ее глазам. И по ее животу тоже: новорожденная девочка, еще одна дочь, пережила мать всего на несколько часов. Артюс нисколько не сомневался, что их кончина нисколько не опечалила барона.

Смерть этой женщины, которую, впрочем, граф прежде немного презирал, повергла его в странную печаль, печаль, которую испытывают от невозместимой опустошающей утраты.

Артюс поймал себя на мысли, что пытается воссоздать жизненный путь Аполлины. Она принадлежала к числу тех женщин, которые полностью раскрываются лишь тогда, когда у них возникает желание быть любимыми избранником своего сердца. Эд не имел ничего общего с таким избранником и никогда не любил свою жену. И она замкнулась в себе, равнодушно взирая на прожитые годы. Она вышла из этого состояния лишь на несколько минут: когда две недели назад он нанес ей визит.

Но что происходит с ним? Почему с некоторого времени он стал так близко все принимать к сердцу? Пережив опустошение, которое он испытывал после смерти сына, он постепенно сумел наладить жизнь, пусть довольно неинтересную, но все же не причинявшую ему страданий.

Разумеется, он никогда не был одним из тех жизнерадостных или легкомысленных людей, которые любили вращаться в обществе. Но после смерти Гозлена ничто не могло ранить его душу. Что происходит? Почему несправедливая кончина мадам Аполлины так расстроила его? Ведь столько женщин умирают в родах. С некоторых пор он стал замечать в себе нервозность, чувственность, на которые, как ему казалось прежде, он был неспособен.

Эта женщина… Его губы озарила улыбка, первая за этот мрачный день, пришедший на смену такому же мрачному дню. Он призвал на помощь ясность ума — так он сумеет сэкономить время. Надо признать: после возвращения из Суарси она не выходила у него из головы. Она вторгалась в его ночи, заполняла его мысли, когда он разговаривал со своими крестьянами, преследовала его на охоте, из-за чего он упускал добычу. Он с удивлением поймал себя на мысли, что подсчитывает разницу в возрасте: ей было немногим более двадцати лет, но, в конце концов, ее покойный муж был лет на тридцать старше ее. К тому же возраст мужчин не имел особого значения, поскольку от них требовалось заботиться, уважать и защищать в обмен на любовь и послушание, а плодовитость была им присуща на протяжении всей жизни. Да, но… Она была вдова, а статус благородной вдовы с ребенком был, безусловно, наиболее подходящим для дамы. Не владея личным состоянием, вдовы пользовались имуществом, унаследованным от мужа, поскольку было немыслимо оставить в нужде тех, кто выполнил свои обязанности супруги и матери. Не имея больше ни отца, ни мужа, они становились полновластными хозяйками собственной судьбы. Этим случайным статусом и объяснялось, что многие дворянки и горожанки не стремились вступать в новый брак. Придерживалась ли такого же мнения Аньес де Суарси? Но что он об этом мог знать? А потом, кто сказал, что она нашла его привлекательным или просто приятным в обращении?

Когда он покончил с этими навязчивыми вопросами без ответов, нервозность, мешавшая ему найти покой, уступила место мрачному настроению.

Он так яростно ударил кулаком по рабочему столу, что чернильница в форме корабля подскочила, едва не опрокинувшись.

Уличная девка, вот кто ему требовался. Приветливая и довольная теми денье, которые он ей заплатит. Девка, которая не вызовет у него никаких вопросов. Несколько минут оплаченного удовольствия без последствий и воспоминаний. Но подобная перспектива утомила его прежде, чем он начал развивать ее. Он не испытывал к уличным девкам ни малейшего влечения.

Приход Монжа де Брине прервал тягостные размышления графа.

— Мы немного продвинулись в деле о последней, пятой жертве.

— Вы смогли установить личность погибшего?

— Нет, пока нам этого не удалось, но смерть его была ужасной.

— Как?

— Вне всякого сомнения, он умер от внутреннего кровотечения.

— Почему вы так думаете?

— Его нёбо иссечено мелкими порезами[99]. По моему мнению, ему дали какое-то яство, набитое толченым стеклом. Когда жертва это заметила, было уже поздно. Бедный парень истек кровью, вылившейся внутрь его самого.

— В некоторых странах так избавляются от хищников. В самом деле, ужасная смерть. А другие? Ваше расследование продвигается?

— Очень мелкими шажками. Я получил заключение от врача-теолога из Сорбонны.

— И?

— Столько учености при ничтожной помощи…

— Понимаю. Какой диагноз он поставил?

— Что все жертвы умерли насильственной смертью. Ничего другого.

— Какое потрясающее заключение! Как много оно нам дало! — сыронизировал Артюс. — Вам было бы лучше прибегнуть к помощи Жозефа, моего врача.

— Все дело в том, что эти люди никогда не покидают университетских аудиторий и не приближаются ближе, чем на туаз, к больным или покойникам, поскольку боятся заразиться. Они довольствуются тем, что учат наизусть или пережевывают то, что другие открыли более тысячи лет назад. Они могут заговорить вас своей латынью, но что касается чирья или мозоли на ноге…

— Мы во всем разберемся, Брине, уверяю вас.

— Да, но когда, как? Речь идет о монахах, по крайней мере о четырех из жертв. Один был эмиссаром его святейшества Бенедикта XI, тот, кто умер от отравления. Это дело, которое могло бы остаться местным, теперь приобретает размах политического инцидента. Нам надо продвигаться в нашем расследовании, причем быстро.

Артюс уже давно это предчувствовал. Французскому королевству, у которого и так были сложные отношения с папством, совершенно не был нужен эмиссар, найденный обугленным, но без малейших следов огня.