Новая встреча двух семейных пар не заставила себя долго ждать. Уже через пару дней у дома Германовых остановился лимузин губернатора. Не обсуждая этого заранее, и Померанцев, и Германовы остановились именно на варианте встречи за чаем в семье профессора – это был, действительно, лучший способ избавиться от лишних ушей.
Посидели за самоваром и общим разговором, мужчины делились своими впечатлениями от европейских столиц, старательно обходя при этом вопросы мировой политики. И уж тем более никто не касался темы недавнего заключения Померанцева. Что захочет – сам расскажет. А не захочет – и не надо.
Постепенно Ольга умело отвлекла свою родственницу на разговор о выборе наилучшей гимназии для ее детей вкупе с воспоминаниями о тех временах, когда они обе учились в Смольном. Так что разговор как бы разделился и предложение Германова переместиться мужчинам в его кабинет, чтобы не мешать дамам решать наиболее важные вопросы бытия, выглядело вполне резонно.
Разговор сложился не сразу. Сначала устроились в покойных креслах у широкого окна, за которым был виден грустный зимний сад. Там в конце расчищенной дорожки скучала в ожидании лета уютная беседка. У входа в нее с обеих сторон на специальных столбиках были размещены кормушки для птиц в виде открытых площадок с покатыми крышами на тонких столбиках. В кормушках было довольно оживленно – снегири, синички и прочая птичья мелочь спешили наесться за короткий зимний день.
Померанцев вдруг поймал себя на том, что он завидует хозяину дома, его теплому, уютному особняку, спокойной профессии, хорошо заметной гармонии в семье.
Германов, как будто почувствовав его настрой, усмехнулся и сказал:
– Знаете, были когда-то и мы рысаками. Но всему свое время. И еще очень важно поймать во время ту мелодию, которую захочешь слушать до конца жизни. Конечно, к большинству это приходит с возрастом, но есть несчастные, которые так и не слышат ее до конца жизни. Но самое тяжелое, когда она у кого-то зазвучала, а потом вдруг прервалась. Такому не позавидуешь.
– Я часто думаю, – продолжал он, – как получилось, что мы с Ольгой – оба очень активные и деятельные люди – вдруг осели здесь, в общем-то в глуши, и нашли себе и дело по душе, и очень спокойный образ жизни. Казалось бы, ничто на это не указывало, напротив, мы оба были на подъеме. Жизнь, карьера – все кипело. Удача повернулась лицом, и совсем не факт, что мы обязательно бы попали под маховик репрессий, которые тогда начинались в Питере. А вот нашелся правильный человек, разглядел в нас что-то такое, что позволило ему сделать вывод, что нам на самом деле было нужно, и дал во время правильный совет. И ни о чем не жалеем, поверьте. Так что очень благодарны одному нашему другу, который направил нас на этот путь.
Губернатор даже не понял, что заставило его задать следующий вопрос, скорее всего интуиция, благодаря которой он в свое время и сумел сравнительно быстро подняться в государственной иерархии НРК:
– Этот Ваш друг… Он, случайно, не в Федерации ли раньше служил в генеральских чинах?
– Да, именно так, хотя имени его называть мне бы и сейчас не хотелось.
– Да и бессмысленно это. Имен у него немало было, думаю, что и сейчас не под своим живет. Если жив, конечно.
– Значит, все-таки он. Знаете, когда Вас со товарищи грохнуло, мы с Ольгой немало рассуждали о том, что, кто, зачем и как. И она первая подметила, что во всей этой ерунде, которую вам предъявляли, виделось ей что-то знакомое. Нет, даже не почерк, а умение так запутать следы, что и понять никто ничего не смог. Мастерская работа, мало кто так умеет. Послушайте, уж если пошел такой разговор, Вы мне объясните, а откуда взялось это "18 марта"? Это, вообще, что?
– Видите ли, профессор, в знании истории я с Вами тягаться, конечно, не буду, но я согласен с теми, кто считает, что беды Российской империи начались не с русско-японской войны, а несколько раньше, а, именно, когда она дала слабину и отказалась сама, без всякого серьезного нажима, просто за мзду малую, от Аляски. То есть, конечно, территориальные размены в истории бывали и ранее и они с практической точки зрения вполне возможны, но это был не просто размен. Туда шли русские люди, преодолевали огромные пространства, строили и создавали, сплачивали вокруг себя местных. Что бы там потом не говорили о цене вопроса, но средства на этот проект – назовем действо это модным нынче словом – давала вся страна, это было действительно дело всей нации как часть общего движения России на восток.
Я не говорю сейчас о том, было это хорошо или плохо, не трогаю моральный аспект покорения местных народов и приведения их под руку русского царя, принесения туда нашей религии, но это был общенациональный проект. Россия расширялась и выходила на новые рубежи. Их приходилось отстаивать, в том числе и силой, лить кровь, свою и чужую.
И вот, впервые без серьезного давления извне, без внешней угрозы мы отдаем рубежи. И какие! Стратегические по своей сути. За прошедший без малого век американцы превратили тихоокеанское побережье континента в высокоразвитый район. Больше, конечно, Калифорнию, но и на Аляске уже появилось много всего интересного. А теперь, представьте, что над всем этим развивался бы русский флаг. И пусть даже сейчас это была бы "еще одна Россия", как, например, ДВР, но, все же, Россия.
Но, главное, это, все же, моральный аспект. Мы уступили, ушли, продали часть своей территории за деньги. С этого что-то и надломилось в людях. И именно в силу этого надлома проиграли японцам войну, которую еще надо было умудриться проиграть. Да и подвиги какие-то стали… Даже эта история с "Варягом". Чуть постреляли, отступили и сами затопились, да так, что японцам и поднять-то корабль легче легкого было. А ведь за полвека до этого "пистолет Казарского" имел место! Неужели не видна разница между "Варягом" и "Меркурием"? Люди другими стали: отступать, уступать и поступаться честью стало можно!
– Послушайте, отчасти я могу с Вами согласиться, но не все же так однозначно! А то раньше в истории не было случаев и измен, и отступлений и откровенных провалов. Я вообще категорически против этого нашего нынешнего увлечения живописанием национальной истории в лубочном стиле – мы-де самые хорошие, честные и добрые, а вокруг – сплошь нечисть поганая собралась. И все это под соусом любви к родине. Причем самое смешное, а для меня и обидное – все же малая родина, что этим еще больше грешат в Балтийской Федерации. Удивительно, что еще сибиряки не начали…
– А им не надо – у них и так дела неплохо идут. А эти игры в ура-патриотизм напрямую связаны с внутренними провалами. А этот их бывший канцлер там от души начудил. Разгребать будут долго.
– А Вам не кажется, что Вы сами себе противоречите, когда так подчеркиваете значение продажи Аляски для общего развития страны? В целом-то дела в конце прошлого века очень даже неплохо шли.
– Вовсе нет, в широком историческом плане – хотя это и Ваша епархия – мы ничуть не лучше или хуже других. Есть, чем гордиться, и есть, чего стыдиться. Это – нормально. Но тогда мы сами себе укорот сделали.
– Ладно, не будем спорить. Это – в конце концов, лишь только история.
– Не только.
Оба замолчали. Германов воспользовался паузой, чтобы подлить коньяк в бокалы, которые оба собеседника сами не заметили, как осушили за разговором.
После этого, пригубив в очередной раз из бокала, он как бы между делом спросил:
– Это Вы право выкупа имеете в виду?
Померанцев, в свою очередь, последовал примеру собеседника, и коротко ответил:
– Именно.
Помолчав, оба синхронно отсалютовали друг другу поднятыми бокалами и одним глотком, очень по-русски, добили благородный напиток.
Дальше инициативу разговора опять взял на себя Померанцев.
– Видите ли, работая в Вашингтоне, я взялся прочитать дневник-мемуары тогдашнего посла, барона Стекля. Их никто никогда не издавал, но кто-то в посольстве, похоже еще в начале века взял на себя труд перепечатать мемуары всех послов России в САСШ, кто их оставил, конечно, на пишущей машинке. Этот труд хранится в посольстве и доступен для всех сотрудников. Другое дело, что мало у кого доходят руки до такого чтения. Но я их прочитал. И нашел там прямое указание на некоторое изменение позиции российской стороны после известного совещания у Императора. Барон прямо пишет о том, что, вернувшись в Вашингтон, он довел новое условие до сведения американцев, описывает их опасение, что стань оно достоянием общественности, вся сделка вполне могла бы не состояться, но, слава Богу, обошлось.
Вернувшись в Киев после получения назначения гетманом, я рассказал об этом ближайшим приятелям из числа интересующихся и очень скоро познакомился с Вашим старым другом.
– И что же дальше?
– Да ничего, собственно, и не было. Встречались, говорили, думали. Незадолго до трагедии он рассказал мне, что, вроде бы, вышел на след русского альтерната тайной статьи… – и здесь Померанцев вопросительно посмотрел на Германова. Сказано было уже достаточно.
Тот еще раз подлил коньяк, посмотрел прямо в глаза гостю и слегка кивнул головой.
– Где?! – спросил Померанцев почти шепотом.
Германов в ответ молча трижды покачал правой рукой, направив ее указательный палец прямо вниз.
Губернатор откинулся на спинку кресла и тихо прошептал:
– Все не зря.
Перед его взором как бы прошли мрачные коридоры и камеры киевского тюремного замка, бесконечные допросы, позорный суд. Очнулся он от тихого звона стекла – Германов коснулся края его бокала своим.
– Выпьем, – сказал он, – за Вас и Ваших товарищей.
И, конечно, как раз в тот момент, когда они допивали свои бокалы, в кабинет вошли их жены. Почти пустая бутылка на письменном столе говорила сама за себя. И если жена губернатора собралась высказать "этим мужчинам" все, что она о них думает, то Ольга, понимавшая ситуацию немного лучше, достала из бара еще два бокала и протянула их мужу:
– Налей и нам. Давайте выпьем за то, что все самое тяжелое в жизни вашей семьи осталось уже позади. Это я как старшая сестра говорю.
Шоферу и охраннику губернатора в этот вечер пришлось ждать его долго. Горничная Германовых трижды приносила им чай с пирогами в небольшую сторожку у входа в сад.
К вечеру, когда посиделки стали уже совсем семейными, Ольга с помощью троюродной, как женщины в конце концов все же выяснили, сестры, собрала на скорую руку легкий ужин. Выяснилось, что, не смотря на все свое дипломатическое прошлое, Померанцев вполне разделял предпочтения Германова в отношении простых русских закусок и напитков в случае, если речь шла о вечере в доброй компании. Бывший министр хотя и не провел, как его хозяин пару лет в окопах Великой войны, но успел повоевать в добровольческих отрядах, освобождал Киев и ходил под Варшаву, когда, собственно, и было положено начало его карьеры. Так что посидели и выпили крепко.
Как ни странно, эта полу-офицерская пьянка позволила и Вере, жене губернатора несколько отмякнуть душой. Впервые за много месяцев ее отпустило внутреннее напряжение. Она вдруг ощутила, что сидящие с ней за одним столом почти незнакомые люди не только ничего от нее не хотят, но, напротив, искренне сочувствуют и готовы помочь без всякой задней мысли. Напоследок долго провожались у машины. Вера настаивала, что в следующий раз они обязательно встретятся "у нее" – в губернаторской резиденции, но остальные прекрасно понимали, что общение такого рода и, главное, продолжение незаконченного разговора Германова и Померанцева, возможно только в небольшом, уютном домике профессорской четы.