Слишком много врагов

Глава вторая

С Марией Федор познакомился два года назад. Он тогда еще студентом начинал практику в университетской клинике и попал под очередной разнос своего профессора, который одновременно исполнял обязанности заведующего отделением в клинике. В чем там было дело на этот раз, Федор сейчас уже и не помнил – профессор вообще считал разнос наиболее эффективным методом преподавания практической медицины и, весьма добросовестно относясь к своим обязанностям, занимался этим делом часто и со вкусом. Федор в тот раз был третьим из группы, попавших под раздачу, за ним в очереди было еще двое, да и общий уровень "критики" был в обычных пределах. Но для свежего человека все это звучало жутко. Будущие медики выглядели бандой неумелых, но очень усердных убийц пациентов, которых наконец-то вывел на чистую воду мудрый всезнающий профессор.

Именно так это все и восприняла, очевидно, девушка, которая какое-то время стояла в коридоре у двери ординаторской, а потом заглянула туда. Увидев ее профессор прервал свою тираду на полуслове, в отчаянии махнул на Федора рукой – мол, нет слов! – вышел в коридор.

Поскольку экзекуция могла еще здорово затянуться Федор минут через пять вышел за ним, намереваясь, как говорится, пойти помыть руки. Профессор с девушкой стояли в коридоре и на этот раз уже она что-то ему тихо выговаривала, причем профессор имел непривычно смущенный вид.

Возвращаясь через еще пять минут в ординаторскую, Федор видел уже завершение их разговора. Девушка, одета она была в халат и медицинскую шапочку завершила отчитывать профессора и передала ему небольшую сумку, после чего он виновато покивал головой и отправился в свой кабинет. В тот день коллеги Федора по учебной группе так и не дождались продолжения экзекуции. Через какое-то время профессор вернулся в ординаторскую, но воспитательный процесс будущих медиков уже не возобновился. Профессор просто посмотрел заполненные ими учебные истории болезней и предложенные назначения, в целом согласился с их выводами и распустил до завтра.

Уходя, Федор осторожно поинтересовался у старшей сестры отделения, что все это означает.

– Повезло вам сегодня. – усмехнулась она, – Машенька, дочка нашего профессора сегодня принесла ему покушать – видно язва опять обострилась. Заодно и сама его воспитанием занялась. Чтобы поменьше волновался. Он если кого и слушает, так только ее.

В последующие дни Федор неоднократно встречал эту девушку в клинике, и она каждый раз смотрела на него с возмущением. Надо сказать, что и это ей шло. Длинный просторный белый халат и шапочка вообще мало что позволяли оценить. Ясно было только, что девушка если и не откровенно высокая, то выше среднего роста, вероятно, довольно худенькая, с несколько восточными чертами лица и очень эмоциональная. Вслед за Федором и его сокурсники заметили очевидное: профессор, который метал громы и молнии в обычное время, становился спокойным и тихим после прихода дочери. Вопрос был в том, что приходила она далеко не каждый день, а до конца практики было еще два месяца.

Как-то однажды, когда Федору особенно досталось, он встретил Машу в гардеробе корпуса – она как раз сдала зимнее пальто и доставала из сумки халат и шапочку. В "штатском" девушка выглядела очень даже привлекательно, но вместо того, чтобы, поздоровавшись, обратиться к ней с каким-нибудь комплиментом, Федор начал совсем с другого.

– Здравствуйте! Вас ведь Маша зовут? А Вы не скажете, почему Вы так редко приходите в клинику? И вчера, и третьего дня Вас ведь не было? Что же Вы об отце так плохо заботитесь!

Девушка с изумлением посмотрела на Федора.

– Добрый день. Вот уж не подумала бы, что Вас это волнует. Судя по тому, что я слышала, Вам вообще следовало бы выбрать себе иную профессию. Зачем Вы в медицину пошли?

– Вас забыл спросить! А третировать студентов – это у Вас, похоже, семейное! – бросил ей Федор и выскочил на улицу, забыв даже получить в гардеробе свою студенческую шинель. Мороз, правда, несколько остудил его и минут через пять он вернулся в здание. Маши в гардеробе уже не было.

На следующий день он опять увидел ее на отделении и на этот раз она сама, явно смущаясь, подошла к нему.

– Здравствуйте! Вы ведь Федор? Я хотела бы перед Вами извиниться за вчерашнее. Я явно была неправа и сожалею о том, что сказала.

Потрясенному Федору все же хватило ума и смекалки, чтобы не просто буркнуть что-то в ответ, а пролепетать нечто малопонятное и тем самым закрыть вопрос и тут же пригласить девушку на чашку кофе с пирожными в небольшое кафе у входа в клинику, которое так и называли студенческим в силу максимально упрощенного обслуживания – посетители сами забирали в буфете чай, кофе и выпечку – и крайне демократических цен. Приглашение было не без колебания принято. Как потом оказалось, Маша еще училась в выпускном классе гимназии и посещение студенческого кафе, да еще и с молодым человеком было для нее совершенно новым опытом.

Много позже Маша объяснила Федору, что после их стычки в гардеробе она аккуратно поинтересовалась у отца, зачем он тратит время и силы на воспитание Федора и его сокурсников, если они, как он говорит, совершенно не годятся для врачебной профессии, и с удивлением услышала в ответ, что ребята вообще-то вполне нормальные, а кое-кто из них так просто вообще повернут на медицине, и, Бог даст, достигнет в своем деле немалого. Тут и прозвучало имя Федора. А что касается ругани, так и нас так же учили, и, слава Богу, выучили. Более того, что это за медик такой, который от бранного слова раскисает? А что с ним будет, когда жизнь человека спасать надо будет? Закалять надо ребятишек, характер у них воспитывать. Они не то, что к дурному слову, к тяжелейшим внешним фактором должны быть невосприимчивы, когда речь о больных идет. Что дурные слова, пули и снаряды над головой летать могут. А ты все с себя стряхни и лечи.

Маша, которая вообще-то собиралась стать педагогом, пришла в полный ужас от такого способа воспитания профессиональных медицинских навыков и решила, что она просто обязана извиниться перед Федором. Спорить с отцом она не стала – он прошел военным хирургом всю Великую войну, и убеждения его явно были выстраданы тяжелым опытом. А что касается изменений в поведении профессора после ее посещений, то она, поздний и очень любимый ребенок, действительно имела на отца огромное влияние и строго выговаривала ему за то, что он все время волнуется и не бережет себя, особенно когда у него обострялась язва. И старалась как можно чаще носить ему куриный бульон и паровые котлетки с пюре, благо жили они тогда в доме университетской профессуры в двух шагах от клиники, но заставить профессора сходить домой пообедать удавалось не всегда. Тогда же она и призналась, что специально закутывалась в просторный халат, чтобы скрыть под ним форменное гимназическое платье – как и многие другие учащиеся старшего класса она хотела казаться старше, а оно выдавало ее реальный возраст.

Так вот и состоялось это знакомство. И развивалось оно с тех пор по всем канонам жанра. Молодые люди ходили в кафе и кино, много гуляли, говорили о жизни, своих планах, прочитанных книгах и как-то само собой так складывалось, что становились они все более и более нужны друг другу и было понятно, что будущее свое они видят уже только вместе. Отношения их отнюдь не были чисто платоническими. Очень скоро они поняли, что даже простое прикосновение друг к другу заставляет чаще биться сердце, а уж от поцелуев вообще сносит голову. Федор к этому моменту уже четыре года жил вдали от семьи в студенческой "коммуне", где преобладали коллеги-медики, которые традиционно на отношения с противоположным полом смотрят довольно просто и цинично, так что опыт отношений с женщинами у него был, но Машу он искренне боялся обидеть, берег и понимал, что определенную грань с ней переступать еще рано. Хотя и хотелось, причем похоже обоим.

Друзья-студенты над ним шутили: связался с девчонкой несовершеннолетней, смотри не попади в историю, но постепенно привыкли и стали относиться к этой истории как к очередному чудачеству. Как ни странно, его наличие вызывало у них даже уважение – чудаков медики традиционно уважали, и некоторые даже специально придумывали себе что-то такое этакое.

В Машиной семье к ее знакомству с Федором относились в целом одобрительно. Отец его явно выделял и относил к числу наиболее одаренных и усердных студентов, матери у Маши не было, старшая сестра разрывалась между своим домом, мужем, детьми и необходимостью присматривать за не очень здоровым отцом и сестрой-гимназистской. Няня Аграфена, которая собственно и вела хозяйство, познакомившись с Федором, его более чем одобрила. Ее расположение Федор купил умением забить гвоздь, отремонтировать расшатавшийся стул и даже заменить разбитое соседскими мальчишками стекло. Для молодых людей из состоятельных семей в столичном Киеве такие навыки были, конечно же, в диковину, но Федор, выросшей как старший сын в небогатой, но многодетной, семье учителей в провинциальном Воронеже, живших еще в придачу к тому в своем доме, мог справиться с заданиями и потруднее.

– Держись за него, Муся! – не уставала повторять Аграфена Маше, – толковый парень. Если руки к тому месту приставлены, и хирургом, глядишь, хорошим будет. А уж они никогда не бедствуют.

Маша в ответ возмущенно фыркала и пыталась что-то втолковать няне про важность идеалов, родство душ, взаимное понимание и стремление реализовать свое призвание в жизни.

От традиционного "стерпится – слюбится", которое ей обычно в качестве основного аргумента выдавала в ответ Аграфена, она фыркала еще громче, но после этого глубоко задумывалась, вероятно, пытаясь представить, как это бывает на практике.

Свою будущую жизнь Маша планировала следующим образом: по завершении гимназии поступить в педагогический институт, через два года получить диплом преподавателя младших классов, год-другой поработать, а затем вернуться на дополнительный двухгодичный курс, окончание которого позволило бы ей быть преподавателем-предметником в гимназии. В принципе часть этих планов она уже реализовала и будущей весной должна была получить первый диплом.

Хотя прямого разговора у молодых людей об этом еще не было, но оба про себя понимали, что как раз к этому моменту и надо будет принимать главное, как они считали, решение своей жизни.

Родители Федора познакомились с Машей весной уходящего года, когда приезжали в Киев на выпускной бал сына. Люди очень практичные – а иначе как бы паре небогатых учителей поднимать пятерых детей – они полностью приветствовали его выбор. Сочетание муж-доктор и жена-учитель казалось им практически идеальным, да и Маша тоже отнюдь не выглядела безответственной белоручкой. Характер, правда, да, присутствовал, но мать Федора, которой характера тоже было не занимать, в силу объективных причин уже выпустила старшего сына из сферы своего влияния и сейчас сосредоточилась на подрастающей паре двенадцатилетних близнецов. Мальчишки были шустрые и забот с ними хватало. Две следующие дочери обещали матери более спокойный период – во всяком случае, пока не придет время выдавать их замуж. Но до этого было еще очень далеко.

Так что все складывалось хорошо, и даже мобилизация Федора на военную службу не должна была препятствовать их планам. В конце концов в местах, где стояли воинские части, уж какая-нибудь школа всегда найдется. А госпитали вообще обычно размещали хотя бы в малых, но городах. Маша же просто загоралась от идеи ехать в глубокую провинцию и нести людям светлое, доброе, вечное. Оставалось лишь только потерпеть до конца весны.

Так что получив 30 декабря отпускное свидетельство Федор побежал сначала к Маше, где вынужден был отвечать на кучу вопросов о своих приключениях, подвергнуться короткому медицинскому осмотру профессором, выслушать кучу ахов и охов от Аграфены, пообещать, что на празднование Нового года завтра он придет обязательно и быть напоследок обцелованным Машей в прихожей и облитым к тому же еще и ее слезами – при общем разговоре она держалась, хотя напугана была смертельно.

Казарма Федору уже изрядно надоела, и он на всякий случай зашел в бюро по найму квартир и поинтересовался, не свободна ли крохотная квартирка неподалеку от университетской клиники и соответственно Машиного дома, которую он снимал в те несколько месяцев, когда еще служил в киевском госпитале. Федор тогда выбрал ее именно из-за близости к Маше – во всех остальных отношениях квартира была крайне неудобной: от службы далеко, комната крошечная и к тому же по форме она представляла собой неправильный пятиугольник, кухня – вообще выгороженный угол, вместо ванны душ. Да еще на последнем этаже без лифта. Строго говоря, это вообще был перестроенный чердак. Правда, и цена радовала, а это Федору было важно. Что такое лишние деньги он вообще не знал. Получить бесплатное место в университете ему удалось только благодаря отлично выдержанным вступительным испытаниям, и начиная с первого курса он, как впрочем, и многие студенты, постоянно работал то дворником, то истопником. Место санитара на скорой помощи, которое ему удалось получить после второго курса, было вообще идеально. Там неплохо платили, можно было выбирать часы дежурств по плавающему графику, а уж про полученный опыт и говорить не стоит.

Так что после таких "счастливых" студенческих лет Федор был рад и отдельной квартирке на чердаке, и очень приличному жалованью военного врача. Кое-что даже родителям стал посылать.

Так вот квартира эта оказалась свободной! Федор снял ее, заплатив пока за месяц. Забрал из казармы вещмешок и врачебную сумку и поехал на склад-хранилище, куда перед отъездом из Киева он сдал несколько коробок и корзин с кое-какими вещами и книгами, которыми он оброс за годы учебы.

Там пришлось даже поругаться. Выдать его имуществу Федору были готовы, но вот доставлять его куда-то за сутки до Нового года никому не хотелось. Предложили доставку дня через три, когда пройдут последствия праздника. Федор уже почти совсем отчаялся и попытался объяснить, что он только приехал и в съемной квартире у него даже чашки нет.

– А откуда приехали-то? – равнодушно спросил артельщик, перебирая на столе какие-то бумаги.

– Из-под Варшавы…

– Да брось ты, – артельщик поднял глаза, как-то по-новому посмотрел на потрепанную шинель Федора и вдруг попросил: –Расстегни…

Увидев на кителе выполнившего его просьбу Федора "варшавскую" медаль и нашивку за ранение, артельщик вытащил из тумбы стола бутылку водки, краюху хлеба, пару стаканов, налил по половине и подвинул стакан Федору.

– Давай за победу. Я сам с ними в 35-м под Минском хлестался, нога с тех пор к погоде ноет… Ну вы ребята дали.

Выпили. Отщипнули по кусочку хлеба, занюхали.

– У меня сейчас бригада с доставки приедет, сразу отправлю ее к тебе, не волнуйся. Сегодня все доставим.

– У меня там лифта нет…

– И не бери в голову. Поднимут все. Самого-то как зацепило? Ты же врач?

– Снаряд в госпиталь попал. Контузия.

– Бывает. Ты поосторожнее давай. С головой не шутят. Тем более с твоей профессией.

Так что расстались друзьями.

Доставили все, действительно, в тот же день. Без слов подняли наверх, а на робкую попытку Федора дать "ребятам" на чай бригадир отрицательно замотал головой:

– Спасибо, не возьму. Артельщик узнает – убьет.

– Да как он узнает-то?

– А у него глаз такой – все видит. Он же артиллерист. Как и Вы с поляками воевал. В противотанковой артиллерии. Навидался такого. У нас его все уважают.

Так что в предпоследний день декабря Федору удалось и углом своим обзавестись, и даже как-то его благоустроить.

И поэтому 31-го он сначала встречал Новый год с Машей и ее отцом, а потом долго гулял с девушкой по зимнему заснеженному Киеву, любовался фейерверками и вообще чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Впереди был целый месяц отпуска. На Рождество Федор планировал съездить к родителям, а затем вернуться и захватить еще кусочек Машиных студенческих каникул. Жизнь была прекрасна.