Случилось нечто невиданное

Глава XXII Неотправленные письма

Бои за Варну продолжались непрестанно и ожесточенно. Августовские дни, знойные и напряженные, тянулись один за другим. Лето подходило к концу. Постоянные шторма у этих берегов порой начинались с началом октября, и адмирал торопился с завершением боевых действий.

Юсуф-паша также спешил. 19 и 20 августа к западу от крепости он предпринял атаку на позиции Веллингтонского полка, который контролировал дороги на Шумен и Провадию. Полк уже был в неполном составе. Против него паша направил большие силы. Удар был неожиданный и сильный, и веллингтонцы дрогнули. На помощь им пришел Могилевский полк. Бои продолжались двое суток без перерыва. Турки сражались отчаянно. Юсуф-паше очень была нужна победа, полный разгром русских при Варне, чтобы укрепить свое пошатнувшееся положение. Высокая Порта уже неоднократно требовала от него объяснений о причинах его неуспехов. Юсуф-паша понимал, что если не победит, то впадет в немилость, потеряет султанское благоволение, ему придется проститься не только с престижем уважаемого полководца, но и, возможно, с самой жизнью.

И адмирал Грейг имел основательные причины спешить со взятием Варны. Его разведчики поймали посланца Царьграда, от которого адмирал узнал, что к Варне движутся армии великого визиря и Гомера Врион-паши. Если все это было правдой, а не хитро подброшенной противником дезинформацией, поражение русских при Варне будет неминуемым. Адмирал Грейг видел реальную опасность того, что его десятитысячный отряд будет окружен пятидесятитысячным, а то и шестидесятитысячным турецким войском. Если Гомер Врион-паша действительно собирается следовать к Варне, то это означает, что он оставил или готовится оставить свои позиции в Шумене. Следовательно, там, в Шумене, не будут развиваться решительные действия. Выходило, что задержание главных сил Дунайской армии перед Шуменом было хитрой уловкой турецкого командования, и оно готовилось бить разрозненные русские силы группировками мощных сил.

Раскрыв замыслы противника, Грейг срочно послал фельдъегеря в главную штаб-квартиру у Шумена с настоятельной просьбой о немедленной помощи. Он предлагал двинуть к Варне корпус князя Евгения Вюртембергского. Адмирал ценил и уважал этого вспыльчивого, несговорчивого и замкнутого человека. Истинный воин, он всем сердцем берег своих солдат и относился к ним как родной отец. Делил с ними невзгоды, увлекал их своим примером. При Бородино князь Евгений показал беспримерную храбрость. В таком военачальнике, умеющем воевать умно, владеющем военной наукой и ценящем жизнь воинов, нуждался Грейг.

Александр Иванович Казарский выражал недовольство собственными действиями яростной стрельбой по перешейку, по которому снова передвигались неприятельские подкрепления. Мост на реке Варна-дере находился под обстрелом бомбардирского брига «Соперник» и двух гребных отрядов — мичмана Липкина, который действовал в озере, и второго со стороны моря, которым командовал капитан-лейтенант Брилиан. Несмотря на усиленный обстрел, по нему проходили неприятельские части. Несли потери, но проходили. И вопреки усилиям матросов и офицеров противник смог попасть в крепость.

После этих неуспешных действий адмирал решил выделить людей, как бы трудно это ни было, и высадить десантом на южном берегу залива. Казарскому была поставлена задача: отправиться к мысу Галата и выбрать подходящее место для высадки десантных частей. От них требовалось перекрыть Царьградский тракт, построить там полевые укрепления и следить за обстановкой. Угроза от предстоящего появления великого визиря Селим-паши, а также Гомера Врион-паши, вынудила адмирала предпринять такие действия.

Казарский выбрал место для десанта. Оно находилось в самой южной части залива, где имелось небольшое поселение. Оно служило турецким портовым властям карантином для прибывавших морем в Варну заразных моряков и путешественников. Поселение носило название Карантината.

Еще перед высадкой матросы «Соперника» заметили на берегу группу мужчин, рядом с которыми паслись стада овец и волов. Мужчины поспешили на встречу с моряками и попросили, чтобы их отвели к командиру. Один из них заговорил с Казарским на русском языке. Он сказал, что все они болгары, опытные моряки-каботажники. Они хотели поступить на русские корабли в качестве матросов, чтобы участвовать во взятии крепости Варна. И они пришли к братьям-русским не с пустыми руками. Сопровождаемый ими скот — двести голов овец и тридцать волов — был даром болгар из близлежащих сел. Также они сказали, что и другие мужчины — лодочники и рыбаки — хотели вступить в ряды русского флота.

Капитан-лейтенант Казарский был взволнован. Болгарин, предводитель этой группы, человек не молодой, среднего роста, с доверчивыми синими глазами, рассказал ему свою историю. Звали его Георгием Арнаутовым, по профессии был он кормщиком на каботажных гемиях. Когда он узнал, что русские зашли в Кюстенджи, то попытался перебежать к ним. Но его старая гемия не выдержала бури и затонула, а он с матросами едва спасся. Добрые люди их укрыли, и таким образом они смогли дожить до встречи с русскими братьями.

От радости и умиления в глазах Георгия Арнаутова стояли слезы.

Через несколько дней тридцать болгар заняли места больных и раненых русских матросов. Эти добровольцы оказались опытными моряками, они исполняли свои обязанности точно и с желанием, были дисциплинированны и нетребовательны. Георгия Арнаутова оставили при штабе. Он хорошо знал уязвимые места крепости, и самое главное — ему были известны отмели между Варненским и Девненским озерами, по которым можно было пройти вброд.

Усталый Казарский зашел в свою каюту поздно вечером. По поручению адмирала он распределял новые группы добровольцев по большим линейным кораблям: «Норд Адлер», «Пимен», «Пармен» и «Иоанн Златоуст». Русские матросы тепло встретили добровольцев. Их обмундировали, распределили по местам. Об этих людях и думал капитан-лейтенант, оказавшись в своей каюте. Ему хотелось поделиться своими мыслями и чувствами с каким-нибудь близким человеком. Но никого рядом не было. Капитан-лейтенант Колтовский отправился на своем бриге «Орфей» в разведывательный рейд. Юрий Кутузов лежал в госпитале далеко отсюда.

Александр Иванович снял белый форменный сюртук и улегся на узкую койку. Было уже поздно, он сильно устал, но сон никак не приходил. Ночь обещала быть спокойной. Ни гром орудий, ни пуск сигнальных ракет не нарушали ее тишину. Но на душе капитана было неспокойно. Вместо того, чтобы погасить лампу, он встал и подкрутил фитиль, увеличив освещение, открыл иллюминатор и вдохнул прохладный морской воздух. Из настенного зеркала на него глядело его собственное лицо. Утомленное, побледневшее, с уже редеющими волосами, а ведь ему исполнился только тридцать один год. Он отвел взгляд. Ему показалось, что на него глядит чужой человек. Он сел за стол и вынул из выдвижного ящика красиво инкрустированную коробочку. В ней хранились письма Софьи Петровны, которые приходили регулярно с транспортными кораблями. Он взял последнее из них, полученное этим утром. Развернув лист, он принялся снова читать его:

«… Наконец-то я с большой радостью могу казать, что с Вашим другом все хорошо, — писала Софья. — Слово «хорошо» может показаться сильным преувеличением, но уверяю Вас, Александр Иванович, что так и есть на самом деле. Для врачей это улучшение едва заметно, но для меня оно очевидно. Смею утверждать, что в наиближайшее время Юрий встанет с кровати. Он уже не выглядит тем безжизненным полумертвым человеком, каким Вы его доставили сюда. Сейчас у него появилась воля к жизни, и мне кажется, что это самое важное. Когда Вы уходили, он был беспомощен, находился ближе к смерти, а не к жизни. Думаю, что то его состояние преодолено. Я твердо верю, что он выздоровеет. Надеюсь, что эта весть Вас обрадует…»

Александр Иванович прервал чтение. Откинув голову, он закрыл глаза и задумался. Канонир Павел регулярно получал письма от своей жены, которая служила прислугой у астронома. Через него капитан-лейтенант также регулярно узнавал известия о состоянии мичмана, о той заботе, которой Софья окружила его. Кто бы мог предположить, что эта стеснительная барышня станет такой заботливой сиделкой. При том обстановка в госпитале была угнетающей: тяжело раненые… инфекции, гангрены, смрад… Но барышня — писала Калина своему мужу — не жаловалась, свыклась с обстановкой и храбро ее переносила. Когда мичман спал, она помогала другим больным и раненым. Супруга астронома тревожилась за свою племянницу, но так как та была непреклонна, то она посылала ее, свою домашнюю прислугу, сопровождать барышню и помогать ей в уходе за больными…

Александр Иванович облокотился о стол, подпер руками голову и долго сидел в таком положении. Ему хотелось написать Софье Петровне, выразить словами его теплые, нежные чувства, но рука не поднималась. Не взял он перо в руки и не написал те слова, которые диктовало ему сердце. Если бы Софья Петровна получила хотя бы одно из тех ненаписанных писем, ее девичьи печали вмиг бы рассеялись. Мысль, что ее никто не любит, что для близких она только дополнительная тяжесть и забота, исчезла бы навсегда. Но письма, писанные в сердце Александра Ивановича, до нее никогда не дошли. Его совесть и чувство чести не позволяли ему написать такие письма. Сковав порывы сердечности и нежности, он с мукой задавался вопросом, какова будет его жизнь после завершения войны… Уцелевшие разойдутся по домам… Мичман, залечив раны, может быть заживет счастливо с Софьей Петровной… Он и прежде, не сознавая этого, был небезразличен к ней. А теперь, когда своим выздоровлением он будет обязан ей… Нет, я не должен становиться на пути своего друга… Когда закончится война… Эта мысль показалась ему невероятной. В ней было что-то неясное и далекое, потому что всего через несколько часов война снова напомнит о себе.