Случилось нечто невиданное

Глава XXV Холодная зима, согреваемая надеждой

Зима, как и прошедшее жаркое лето, также пришла неожиданно рано. В первые дни октября задули студеные ветра. Осенние дожди превратились в снежные метели. Погода разбушевалась. Вся Добруджа покрылась снегом. Наступили лютые холода. Русское командование посчитало, что продолжение военных действий невозможно и сняло блокаду Шумена. Части третьего корпуса стали перебрасывать к Силистре. Зимняя одежда еще не поступила в войска, и они выступили в поход в летнем обмундировании. Кони и обозный скот едва передвигались от слабости.

Первую сотню верст шли под проливными дождями по глубокой липкой грязи, колеса повозок тонули в ней по самые ступицы. Скудный паек заплесневелых сухарей подходил к концу, но настоящая трагедия наступила, когда дождь обернулся сухим колючим снегом, температура резко упала, и мокрые летние гимнастерки превратились в ледяные панцири. Северные ветра наметали сугробы, заносили дороги и милостиво покрывали белым саваном упавших солдат. Дорога от Шумена до Силистры была усеяна трупами. Живые глодали кору деревьев, стебли кукурузы и брели как призраки по белой пустынной равнине. Добровольцы на более здоровых лошадях добрались до Силистры, и новый командующий осадным корпусом князь Щербатов немедленно принял меры по оказанию помощи. Навстречу несчастным были посланы продукты, одежда, здоровые лошади, и так смогли спасти остатки третьего корпуса.

Накануне Димитрова дня[24] русское командование при Силистре решило: прежде чем начать планомерную осаду, попробовать последний раз штурмом овладеть крепостью. В штурме приняли участие и болгарские добровольческие отряды, предводимые капитанами Георгием Буюкли и Панайоти Фокиано. Штурм превратился в грандиозную битву. Капитан Буюкли совершал чудеса храбрости. Его ребята, сражаясь как объятые бесами, изумляли и турок, и русских. Они добрались до крепости со стороны реки, забрались на стены, овладели двумя бастионами и повернули стоявшие там орудия против врага. На этих крепостных стенах староболгарской твердыни Доростол они сражались с невиданной яростью, но, несмотря на это, штурм оказался безуспешным. Крепость не сдавалась. Добровольцы продолжали сражаться с отчаянной дерзостью, пока их чуть ли не насильно заставили отступить.

После безуспешного штурма князь Щербатов стал выполнять приказ главного командования и приступил к планомерной осаде Силистры, перебросив часть войск на другой берег Дуная.

Капитан Буюкли за огромные заслуги и беспримерную храбрость был награжден орденом Св. Анны и золотой саблей.

— Димитров день сегодня, — как будто без всякого повода произнес Батко Руси.

Крупный русоволосый мужчина с грубоватым крестьянским лицом, которое указывало на благодушный характер, смотрел на крепость. Он повторил свои слова с какой-то тоской в голосе и, неожиданно сердито сплюнув в реку, раскачал лодку.

— Эй-эй, окунешь нас в ледяную воду, и будет тебе Димитров день! Был бы по крайней мере Иорданов день[25], можно было бы ухватиться за крест, — пробормотал Петр Вражил. — И без того волны затанцевали рученицу…[26]

Это была последняя лодка, удалявшаяся от Силистры. Капитан Буюкли со своим отрядом получил приказ охранять село Чукунешти. Оно находилось неподалеку от Калараша, где временно расположилась главная штаб-квартира. Ему поручили охранять Чукунешти самому, без помощи русских. Капитан оценил это доверие, что свидетельствовало признание его умений русским командованием. Он был готов доблестно выполнить возложенную на него задачу, хотя и понимал, что в такую студеную зиму это будет нелегко. Капитан Фокиано распустил свой отряд до весны, а молодцы капитана Буюкли остались с ним и взялись за выполнение большого и ответственного дела. На этой последней лодке плыли на валашский берег сам Буюкли, Василь Даскала, Петр Вражил, Батко Руси, Иван Чолака и еще несколько воинов. Капитан задумчиво смотрел на отдалявшуюся крепость. С непокрытой головой, с обнаженной грудью, испепеляемый внутренним огнем, он, казалось, не видел ничего, кроме белой крепостной стены Силистры. Стиснутые губы, нахмуренные черные брови, горящие глаза подсказывали, что он вновь переживает часы последнего страшного сражения.

Очертания крепости размывались, терялись и тонули в снежной мгле, а ведь только несколько дней назад они находились на тех неприступных стенах. Захватив два бастиона, орудия которых были направлены в сторону реки, они повернули эти орудия и стреляли из них по казармам… Нет, капитан не забудет те мгновенья до своего последнего часа. Не забудут их и все те, кто сражался бок о бок с ним… Капитан мчался к бастионам с саблей в одной руке и револьвером в другой. Вид его был ужасен, и солдаты-низамы, обслуживавшие орудия, в ужасе разбегались во все стороны… Оказалось, что он и артиллерийское дело знает, приказал своим молодцам развернуть орудия в сторону города, нацелил их на казармы и скомандовал: «Огонь!»

На самой стене, на подступах к ней, на речном берегу — повсюду вокруг Силистры велись ожесточенные бои. Большой гарнизон крепости неимоверными усилиями с трудом сдерживал напор русских войск, и, если бы осадной артиллерии удалось проломить стену, то падение Силистры было бы неминуемо. Но стена осталась целой. С ней мог бы справиться только генерал Шильдер со своими саперами, как это случилось в Варне.

Штурм не удался. С горечью, даже со злобой смотрел капитан Буюкли в сторону Силистры.

— Вы простынете, бачо Георгий, — произнес Василь и посмотрел на фуражку, которую капитан держал в руках.

После героических действий Георгия Буюкли при штурме, которые произвели неотразимое впечатление и на самых отъявленных храбрецов, после всего, что было сделано как до прибытия русской флотилии, так и после, русское командование предложило ему перейти на русскую службу. Капитан Георгий Мамарчев-Буюкли надел русскую военную форму.

Да… незачем смотреть назад. К Силистре он еще вернется. Капитан надел фуражку, запахнулся и вгляделся в лица мужчин.

— Мы еще вернемся к Силистре, — сказал он. — Сойдет лед, и мы вернемся. Пока Доростол не станет снова болгарским, мы умрем, но не отступим. Мы не отступим, братья! Клянусь вам… Никогда! Пусть мы умрем, но наша Болгария будет свободной…

Его слова прозвучали как клятва. Дунайские волны швыряли маленькую деревянную скорлупку, ледяной ветер свистел, хлестал по лицам смельчаков, но они продолжат борьбу. С непреклонной волей, стремлением к свободе, с упорством в преследовании своей заветной цели они пройдут сквозь невиданные и неслыханные испытания во имя свободы своей родины.

После Димитрова дня на Раду навалилось много работы. Лазарет перемещали с открытого поля в городские помещения. Тяжело больных разместили во дворце бея, легко раненых и выздоравливающих распределили по домам болгар. Оставались только пленные — больные и раненые. Тех, которые могли выдержать путешествие, готовили в путь. Их осматривали врачи, делали перевязки, одевали при необходимости. В порту ждали погрузки пароходы «Везувий» и «Молния», чтобы отвезти пленных в Россию. Комендант Варны генерал Рот настаивал на том, чтобы в городе оставалось как можно меньше турок.

Рада с беспокойством всматривалась в длинную очередь пленных. Ей уже нужно было идти домой, чтобы покормить дитя — груди были уже полны молоком. После с Пауной она собиралась навестить могилу Николы. И не только: она обещала привести в дом Пауны доктора Искрицкого. Дело в том, что 25 сентября, во время большого штурма, когда русские матросы и егеря завязали бои с турками в самом городе, старый Атанас Арнаутов не выдержал, схватил ружье и встал в один строй с русскими. В ходе хаотичных перестрелок его ранило. Пауна смогла оттащить его и нескольких русских ребят в подвал, где они дожидались взятия Варны. Раны Атанаса не заживали. Доктор Искрицкий обещал посетить его. Для Рады, в чьем сердце вера в доброту и справедливость бога охладела, не было добрее человека и лучшего врача, чем доктор Искрицкий.

Погрузившись в свои мысли, она все же почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Она взглянула на вереницу пленных и увидела бородатого мужчину с лицом, изуродованным недавней раной, и рукой, подвешенной на перевязи. Он показался ей незнаком, но его настойчивый взгляд побудил ее присмотреться к нему поближе. Неосознанно она приблизилась к нему и остановилась, не в силах вымолвить ни слова. В бородатом исхудавшем пленнике она узнала Эммина. Тот вышел из толпы. К ним устремилось много любопытных взглядов, и пленные обменялись между собой двусмысленными усмешками.

— Ты ли это, — промолвила она.

— Да, это я. Трудно меня узнать с такой раной на лице… А я тебя уже видал, но не хотел пугать… Сегодня нас увозят. Я никогда уже не увижу тебя… и… хочу сказать, что это был не я… не я, Рада! Клянусь! Не я его убил. Не держи зла на меня!

Только сейчас испугалась Рада. Она думала, что тот погиб. В городе сразу распространились слухи о разгроме турецкой флотилии, о гибели большей части турецких моряков, которые, потрясенные внезапным нападением, прыгали за борт и тонули. В русском лагере скопилось много пленных, но Раде и в голову не приходило, что Эммин может находиться среди них. А в то, что он — убийца Николы, она не верила, хотя кем-то и был пущен такой слух.

Простая человеческая жалость сжала ее сердце.

— Если ты болен, можешь остаться. Я попрошу доктора.

— Нет. У каждого своя доля, и моя — у меня. Да и здесь мне будет еще тяжелей…. Если бы было здесь близкое мне сердце… Если бы нашлась та, которая сжалится надо мной…

Рада стояла перед ним, и в глазах ее не было ненависти. Сердце Эммина затрепетало от какой-то смутной надежды. Рада рассмотрела ее в его глазах, но печально склонила голову.

В этот момент послышалось, как выкрикнули его имя. Он поспешил к палатке, где врачебная комиссия производила отбор пленных. Рада проводила его взглядом и почувствовала, как полегчало у нее на сердце. То ли потому, что Эммин остался жив (она никогда не желала ему зла), то ли потому, что он уходил навсегда, и с ним уходило все былое. А после войны она с доктором Искрицким уедет в Одессу, будет там учиться, а когда вернется, то будет уже знающим и опытным человеком. В ее родном городе дети больше не будут рождаться под надзором неграмотных бабок-знахарок…

Пленные продолжали ждать своей очереди перед палаткой с врачебной комиссией…

В тот же самый Димитров день в Варну из разведки возвращался отряд Бойчо Богданова, который вел наблюдение за Царьградским трактом. Не обнаружив там ничего тревожного, конники потянулись обратно в город. Когда они достигли Курт-тепе, снегопад усилился. Сквозь его белый занавес смутно проглядывались силуэты крепости и русских кораблей в заливе. Мужчины ехали молча, погруженные в свои мысли. У всякого из них было много, о чем помыслить.

Когда пала Варна, Бойчо Богданов и зять Георгия Кормщика Коста несколько успокоились. Свое намерение свести счеты с трявненскими чорбаджиями Бойчо отложил на будущую весну, когда русские перейдут Балканский хребет. Тогда и он последует вслед за ними. Если же русские части пройдут в стороне от Трявны, то он сам с отрядом своих молодцов доберется туда. Эта мысль успокаивала его. Воевода ждал весну с надеждой на справедливую расплату с теми, кто сломал его жизнь. Ведь если оставишь зло безнаказанным, если не вырвешь его корень, то оно будет размножаться как сорняк, задушив ниву. Так мыслил Бойчо Богданов.

Усмирился и бунтарский дух Косты. До сих пор он стремился свести счеты с Юсуф-пашой, а теперь эта цель исчезла… Его черные усы и брови, его башлык были покрыты налипшим снегом, а он ехал задумавшись, не замечая неудобства…

Была ли это судьба, или божественное провидение, или еще что-то неведомое — трудно понять простому человеческому уму. Коста, как и паша, был уроженцем Сереса. Еще вчера Коста был смертельным врагом Юсуф-паши, а сегодня…

Жизнь насмехается над беспомощным человеком. Когда несколько лет назад его сестра — славная девушка, красавица — исчезла, то жизнь всего его семейства враз переменилась. Его родители умерли с горя, а сам Коста пошел по дороге мести. Люди шептались, что похитил ее сам паша. Он поверил молве, потому что в любом слухе есть хотя бы крупица правды. С тех пор Коста начал искать способ, как добраться до паши. А тот получил приказ следовать в Грецию, на усмирение восставшего народа. В то время тысячи болгар помогали грекам отвоевать свободу. Среди них был и Коста. Он надеялся встретить своего врага на поле боя. Так и случилось под городом Месолонги. Юсуф-паша командовал турецкими войсками. Там произошла кровавая битва, может быть, самая жестокая и самая кровопролитная из всех в этой войне. Коста строил планы, как добраться до турецкого военачальника, но был тяжело ранен в голову, и, если бы не помощь Георгия Кормщика и Трендафила Пеева, распрощался бы там с жизнью.

Шли годы, мысли о произошедшем в Сересе его не отпускали, но с каждым ушедшим днем как-то бледнели. Он погружался в заботы, а тех было немало — турецкий всадник сбил Катерину, от испуга она родила мертвое дитя, а потом заболела… Вот такое горе легло на сердце Косты, оттесняя вглубь воспоминания о Сересе.

Чувство мести забушевало с новой силой, когда он совсем неожиданно встретился со своим смертельным врагом в Варне. Коста решил, что сейчас пришло время свести счеты с пашой, отплатить ему за преждевременную смерть родителей, за загубленную молодость, а может быть и за саму жизнь, своей сестры. Он задумал такой план: переодевшись в мусульманина, он проникнет в мечеть, в которую регулярно ходит Юсуф-паша, и всадит тому в грудь нож. На зло ответит злом.

Если человек терпит зло, смиряется с ним — он губит свою душу, сравнивается с животным. Так рассуждал Коста, но осуществить свой план он не смог. У паши была сильная охрана, его телохранители следовали за ним, как верные собаки.

После того, как Кормщик пропал вместе с «Катериной», Коста примкнул к чете воеводы Бойчо. И каким-то днем он увидел пленного Юсуф-пашу. В глазах у него потемнело, он готов был броситься на того, но смог удержаться. Бить лежачего, убивать пленного — до такого православный человек не должен опускаться. Тогда он решил просто расспросить пашу о судьбе его сестры, но и тут его постигла неудача.

В русском лагере было запрещено отдавать почести императору, но один из офицеров не выполнил этого приказа. Это увидел Юсуф-паша, понял, что это и есть император, и обратился к тому. Поклонившись, он попросил разрешения привести в лагерь свое семейство. Юсуф-паша опасался, что султан, который конфисковал все его недвижимое имущество, может посягнуть на жизнь его трех жен и их детей. Император выполнил его просьбу, и даже более. Он держал в заложниках многих варненских именитых турок до тех пор, пока в лагерь не прибыло все семейство паши.

Коста своими глазами наблюдал за обменом пленных. В лагерь прибыли три жены Юсуф-паши и его дети. Самая младшая, с грудным ребенком на руках, была его сестра. Он заметил нежность, с которой паша встретил ее. Это его потрясло, и он промолчал, не окликнул свою сестру. Он был в растерянности, потому что увидел ее глаза, уловил ее взгляд, направленный на турка. В нем была радость женщины, наконец оказавшейся под защитой и любовью своего мужа. Имел ли он право упрекать ее? Он никому не сказал ни слова. И все думал, думал…

— Подождите-ка, вроде как волки воют, — сказал Георгий и стал прислушиваться.

— Я уже слышал их недавно, — отозвался Коста, который ехал рядом с ним.

— И кони неспокойны. А ведь по этой дороге нынче одинокий человек не поедет. Что-то привлекло этих зверюг, — продолжил Кормщик, вспоминая о неприбранных трупах на обочинах дорог.

Волчий вой стал громче, он шел откуда-то из чащи между Курт-тепе и Галатой. Другие всадники тоже услышали волков и сгрудились вокруг воеводы.

— Да что тут рассуждать, надо самим посмотреть, — решил Бойчо и повернул коня направо, на дорогу, связывающую села на мысе Галата с Царьградским трактом. Остальные последовали за ним.

Георгию Кормщику не терпелось быстрее добраться до дома. На сердце его лежала тяжесть при думах об отце, раны которого никак не заживали. Но Рада обещала привести русского доктора… И было еще кое-что, заставлявшее его спешить. Сын его, Атанас, служивший в русской главной штаб-квартире переводчиком, прислал весточку, что будет дома после Димитрова дня. После того, как он выбрался из Варны и сообщил о готовившейся засаде, разведотдел флота послал юношу в Каварну, а затем он понадобился и под Шуменом. Атанас был целиком погружен в работу. Его ценили. И он прекрасно справлялся с поставленными задачами, так как хорошо знал турецкий, греческий и русский языки — и разговорные, и письменные. Из Калараша он написал отцу о своем приезде и просил его обратиться к русским с тем, чтобы они помогли в отыскании следов Деспины и ее отца. Это Георгий Кормщик сделал сразу по возвращению в Варну. Искали, но безрезультатно: никаких следов не нашли. Джанавар-бей повесился сразу же, как над крепостью был поднят белый флаг, а его сын Сулейман смог улизнуть с верными людьми Изет-паши. Много безымянных могил оставили за собой эти кровопийцы. Может, среди тех были и могилы Деспины с отцом. Погруженный в эти невеселые мысли, Кормщик направил коня вслед за Бойчо. Может быть, там, откуда доносился волчий вой, гибли какие-то люди. Он снял с плеча ружье.

Волчий вой усилился, стал звучать ясно и зловеще. Это был вой не одинокого волка, а целой стаи. Лес редел, дорога стала шире. Воины увидели, как из недальней лощинки на белое покрывало снега выскочили и заметались волчьи силуэты. Загремели выстрелы, и испуганная стая бросилась прочь. Достигнув места волчьего пира, никто из этих жестких мужей не смог спокойно смотреть на эту страшную картину.

Волкам попались незахороненные тела двух русских солдат, относившихся, судя по знакам на форме, к Азовскому полку. Из разодранного кармана старшего из них выглядывала прядь кудрявых детских волос, повязанная алой ленточкой.