СМЕРШ. Будни фронтового контрразведчика

Глава XIII. ПРОНИКНОВЕНИЕ В РАЗВЕДГРУППУ

Майор Бондарев, с неудовольствием выполняя указания своего шефа, терпеливо листал и изучал литерное дела на все подразделения дивизии в поисках кандидатов для зафронтовой заброски. У него уже рябило в глазах от множества сообщений осведомителей, написанных корявым почерком, карандашом. Изредка в делах попадались более грамотные отчеты резидентов, на хорошей бумаге, выполненные чернилами. В одном из них он нашел сведения о сержанте Княжиче. Осведомитель по прозвищу Бойкий сообщал, что Княжич пришел в телефонную роту в ноябре прошлого года. По своему характеру — скрытный: о себе и своих родных говорит мало, якобы жили они в Западной Белоруссии; до войны работал у немцев-хуторян вблизи Гродно, поэтому немного знает разговорный немецкий язык; мобилизован в Красную Армию в июне 1941 года. Там же имелась отметка, что Княжич проверен по учетам — компрометирующих материалов не имеется.

Бондарев к рекомендациям Сазонова отнесся небрежно. Ему нужно было просмотреть не только литерное дело на батальон связи, но также и архивные учеты на ранее проверяемых, а для этого нужно было обращаться к сержанту Калмыкову, которого он терпеть не мог, и это было выше его сил. Он не мог переломить себя, чтобы подойти с просьбой к этому сержантишке-писарю, любимцу шефа. Но напрасно он этого не сделал, и это выяснится потом, когда он, жалкий и раздавленный случившимся, предстанет перед военным трибуналом.

Сержант Княжич, он же Лисовецкий, с множеством других фамилий, какими он прикрывался в рискованных операциях по партизанскому подполью, обладал железной выдержкой и, Главное, чутьем к опасностям! У него была способность предвидеть любую ловушку противника, разгадать ее замысел, запутать противника, навязать ему свою волю и молниеносно нанести удар! Он обрел опыт распознать, где и как работает подготовленный агентурист из спецотряда НКВД, а где — привлеченный к сопротивлению самоучка-подпольщик. Первые отличались своей медлительностью, желанием основательно вникнуть в обстановку, излишней подозрительностью к вновь вовлекаемым, боязнью ввязываться в рискованные операции. Они были более предсказуемы в своих действиях. А вот те самоучки — добровольные разведчики, диверсанты, — жители деревень, городов, станций, вовлеченные неприязнью к оккупации, подогреваемые организованным сопротивлением партизан и окруженцев, были менее предсказуемы. Они действовали стихийно, без всяких правил, не боялись риска, не страдали занудством подозрения, надеясь на земляческие и родственные связи.

С той поры, как Лисовецкий из госпиталя попал служить в дивизионный батальон связи, он стал готовиться к переходу фронта. Но он знал, что передний край дивизии густо начинен минами. Немцы тоже сплошняком засеяли свой «передок» вновь изобретенными прыгающими «лягушками», натяжными, сюрпризными и другими смертоносными пакостями, лежащими в толще снега. Проскочить с ходу эту смертельную полосу было безумием. Его сержантская должность — механик подвижного взвода — позволяла ему быть вне строя роты, иметь свой рабочий уголок, инструменты. Он быстро освоил ремонт телефонных аппаратов, умение паять, сращивать провода и даже помог отремонтировать взводный мотоцикл. Решить свою задачу — проникнуть в осведомительную сеть — ему помог упрощенный способ работы особистов в среде личного состава. Многие солдаты роты не скрывали своего сотрудничества с контрразведкой, ставя себе это как бы в заслугу. Их никто за это не упрекал, и только за глаза говорили: «Вон, смотри, Рожков-сексот пошел докладывать в землянку к старшине; скоро туда придет «особняк» — старший лейтенант Никифоров». Он, действительно, приходил в старшинскую землянку, двери закрывались, и они «беседовали» там наедине. «Особняк» делал вид, что соблюдает конспирацию, а солдаты деликатно притворялись, что якобы не догадываются о его негласной работе. Каждой из сторон хотелось затратить на эту встречу как можно меньше усилий, не видя в том никакого прегрешения.

Княжичу было интересно знать, проявит ли интерес к нему особист Никифоров. Для этого он сблизился с одним из «этих», кто захаживал к старшине, и однажды в его присутствии в ротной землянке, когда солдаты рассматривали найденную обложку немецкого журнала, Княжич медленно, по складам перевел небольшой текст. Может быть, донесение осведомителя Бойкого пролежало бы в литерном деле без движения, но теперь оно пришлось в самый раз — искали людей для заброски в тыл, и вот тут-то Бондареву и «свезло», о чем он еще долго будет помнить! Причудливая судьба заманчиво раскрыла перед ним свои объятия: после таких упорных поисков, когда ему уже хотелось доложить Сазонову о невозможности выполнения задания, вдруг он лично, перелопатив кучу дел, находит кандидата, да еще какого — белоруса-западника со знанием языка, кадрового сержанта бедняцкого происхождения!

Потом он будет многим рассказывать, что, обладая необыкновенным «оперативным нюхом», разыскал забытое сообщение осведомителя. И вот именно он, Бондарев, как бывший ответственный и политически достаточно подготовленный политработник — сразу же обратил внимание на этот документ и не прошел мимо него, как некоторые оперработники со стажем чекистской работы. Это говорилось в адрес двух сотрудников отдела, прикрепленных к нему в помощь Сазоновым для выполнения директивы Центра. И тут же, в их присутствии, он долго и нудно доказывал превосходство политических знаний над чекистской практикой и, безбожно перевирая ленинское изречение, сказал:

— Еще на заре революции Владимир Ильич указывал, что выбор коммуниста на руководящую работу определяется не профессиональными знаниями, а политической зрелостью и преданностью партии…

Один из оперработников даже аккуратно записал в блокнот это руководящее ленинское указание, исходящее из уст замнач отдела, и спросил его, в каком томе можно это найти. Тот сделал паузу и с назиданием ответил, что каждому коммунисту нужно читать и перечитывать нашего основателя партии и государства и руководствоваться его трудами в нашей работе, поэтому «читайте всего Ленина и вы найдете там эти слова». После его ухода из землянки второй оперработник, постарше годами, сказал:

— Это я уже не в первый раз слышу и могу сказать, что только политработник утверждает, что не профессиональные знания определяют руководящий пост, а преданность партии и политическая грамотность… — и, чуть понизив голос, добавил: — Между нами говоря, наш Бондарев — мудозвон, корчит из себя шибко политически подкованного и на каждом шагу только об этом и долдонит! А ведь спроси у него, какая разница между агентом и осведомителем — он до сих пор не знает. В этом я уже убедился, общаясь с ним эти дни. И еще я понял, что он дурак непроходимый! А с каким гонором он мне сказал, что партия направила его на укрепление «Смерша», и посмотрел на меня, как на проштрафившегося солдата! А ведь он в нашей работе — ни ухом ни рылом. И, надо же, чтобы сразу на руководящую должность в наш отдел! А я вот еще с финской службу ломаю, а все еще старшим опером, и никакого движения! Ведь по справедливости-то я должен быть у Сазонова замом, а здесь, видишь, прислали из политрезерва эту фигуру.

Младший по возрасту собеседник сочувственно молчал, он целиком был на стороне товарища — он просто не любил пришлых чужаков. Примерно такой же настрой к новому заму был у всего оперативного состава отдела.

Прошло несколько дней, и Княжич почти забыл про свою «наживку» с обложкой немецкого журнала, как вдруг его вызвали к старшине, где он и познакомился с «особняком». Старший лейтенант Никифоров, родом из Чувашии, широкоскулый, коренастый, с прищуром хитроватых азиатских глаз, без всяких оговорок и вступлений, с подкупающей простотой стал расспрашивать его, откуда он знает немецкий язык. А Княжич, достоверно изображая белоруса-селянина, не торопясь, обстоятельно рассказал «скорбную» повесть о том, как его бедная, беззащитная семья перебивалась с хлеба на воду случайными заработками по найму, и еще о том, как им плохо жилось в панской Польше, и увидели они свет в окошке, когда пришла Красная Армия! И еще поведал о том, что вся его семья работала несколько лет в поместье немецкой семьи, и там, с их детьми, он научился читать и объясняться на этом языке. Во время беседы он, вроде бы по давней привычке, норовил назвать Никифорова «паном старшим лейтенантом», доверчиво и с преданностью смотрел на особиста своими широко открытыми глазами. «Особняк», с детства воспитанный на классовом сознании, как-то проникся и искренне посочувствовал бедному, безземельному белорусу и остался очень доволен беседой — он выполнил задание руководства отдела!

Княжич тоже был доволен результатом своей задуманной игры и отметил про себя, что Никифоров в беседе, напуская на себя важность, обмолвился, что Княжича, возможно, пошлют с заданием за линию фронта, но тут же замолк, как бы поняв, что сболтнул лишнее, внимательно и пытливо посмотрел на собеседника, а тот, изобразив равнодушие и даже полное непонимание сказанного, не проявил при этом никакого интереса. Особист частенько пользовался такой хитростью в беседе, иногда с результатом. И Княжич, вспоминая весь ход беседы, сделал предположение, что им заинтересовались, поскольку он владеет немецким языком, а это значит, что его будут изучать со всех сторон, и если Никифоров обмолвился не случайно, то им займутся серьезно. Его не пугала полная проверка — его родина под немцами, документы подлинные. Вот только предательская запись в красноармейской книжке: «взамен испорченной при выполнении подсобных работ», но тут была подпись начальника полевого госпиталя и печать — все, как полагается в таких случаях. Если будут глубоко и быстро копать, то могут проверить по местам прежней службы, разыскать сослуживцев, знавших личность Княжича Романа Яковлевича, но для этого нужно, чтобы были живы сослуживцы и время для проверки. Чтобы опознать, его нужно задержать и направить в часть для опознания, но для этого его нужно арестовать, но, спрашивается, за какое преступление и кто даст санкцию на его арест? По подозрению в использовании чужих документов? Но для этого нужно доказать, в каких целях он это сделал!.. Разнобой мыслей — от предположений, как его могут вычислить, до последствий в случае разоблачения — захватили его полностью, но он тут же взял себя в руки, собрался в тугую, чуткую струну и стал ждать.

Усилия Никифорова были замечены: он стал целыми Днями бывать в батальоне, чаще посещать старшинскую землянку. Княжич почувствовал внимание и готовность установить с ним приятельские отношения сразу трех сослуживцев, между прочим, ранее не помышлявших о дружбе с ним. Он понял, что его изучают, и принял игру. Двое из них были просто глупы, и каждый из них считал, что только он выполняет задание, поэтому мешали друг другу, а один из них даже наговорил Княжичу на другого. Но Княжич помирил их и позвал помочь ему навесить дверь на землянку, где была его мастерская. А вот третий был въедливый, настырный и прилипчивый как банный лист. Он ходил, наступая на пятки, сопровождая своего подопечного всюду, и даже во вновь отстроенную баню, приставая с вопросами, где родился, кто родители, ходил ли в церковь, где и когда был ранен, в каком госпитале лечился. И все спрашивал и выведывал, а потом пошел по второму кругу с теми же вопросами, надеясь, что собеседник забыл свой ответ. Но для Княжича это были азы ухищрений, он знал, с кем ведет игру, и не доставил ему удовольствия поймать себя на ответах.

Бондарев ходил в отделе именинником, называя себя создателем и основателем разведгруппы глубокого проникновения. Теперь он считал, что выполненное им задание было самым крупным вкладом в оперативные усилия отдела. Кропотливо проводимую обыкновенную рутинную работу по обеспечению боеспособности в частях дивизии он считал второстепенным делом.

Сазонов сдержанно отметил успехи своего зама, тщательно просмотрел материалы на группу, дал указание завести наблюдательное дело и наметил ряд оперативных мероприятий по дополнительной проверке всех кандидатов в разведгруппу, о чем лично проинструктировал Бондарева и приказал ему составить индивидуальный план проверки на каждого кандидата, а позже собрать характеризующие данные на каждого не менее чем от трех источников осведомления. Бондарев, считая, что проделанная им работа успешно закончена, пытался вступить в дискуссию о том, что подобранные им кандидаты — честные советские люди и собирать какие-то дополнительные материалы об их преданности, сознательности — ненужная затея. Вот, к примеру, взять этого белоруса-западника, ведь он воюет с начала войны, а мог бы еще в момент мобилизации дезертировать. Он же, как истинный патриот нашего социалистического Отечества, воевал не щадя своей жизни и ранение тяжелое имеет — разве это не доказательство его преданности нашей Родине и партии, хотя он и беспартийный.

Вот такие люди, как этот Княжич, являются лучшими представителями, олицетворяющими сталинскую национальную политику. Тут Бондарева понесло вскачь — не остановить. И почти официальным тоном он отчеканил:

— Вот что, товарищ Сазонов, я вам скажу, но вы не обижайтесь — коммунист должен всегда выслушивать критические замечания от товарищей по партии, не только от руководящих лиц из вышестоящих инстанций, но также и от своих подчиненных, коим я являюсь. Так вот, вы, несмотря на свою должность, чекистскую практику, не улавливаете политического момента в оценке надежности наших советских людей! В данном случае вы выразили недоверие пятерым бойцам нашей победоносной Красной Армии, а их дополнительная проверка отнимет много времени, тем самым вы сознательно затягиваете время при выполнении приказа Центра! — последнюю фразу он произнес почти по слогам, со скрытой угрозой в голосе.

Сазонов с досадой посмотрел на своего «ненаглядного» и подумал: «Вот навязался на мою голову! Сейчас придется ему доказывать самые элементарные истины и потратить на него не меньше часа, а мне надо к проверке отдела готовиться. Как бы от него отвязаться?» И вдруг его осенило: «Направлю я его, пожалуй, к начподиву Кузакову».

— Так вот, Алексей Михайлович, — назвав по имени и отчеству своего зама и вложив, насколько было возможно, ноту уважения в свой голос, — я полагаю, что вас следовало бы похвалить, что так горячо отстаивали свою точку зрения, но не могу согласиться по вопросу моего недопонимания политического момента по части оценки верности и преданности советского народа. У меня нет таковых оснований, но, руководствуясь приказами, инструкциями Центра, а также указаниями товарища Абакумова, вижу мой долг в том, чтобы настоять на глубокой проверке подобранных кандидатов. Этого требуют руководящие указания ЦК партии и лично товарища Сталина, и вам, как бывшему политработнику, хорошо известны партийные требования к политической бдительности, тем более, что мы готовим группу не на пикник, а для глубокой разведки группировки «Центр» и всей эшелонированной обороны глубиной до 400–500 километров. Ставка и Верховный Главнокомандующий возлагают на нас часть задания для разгрома немцев на этом направлении. — Упоминание о ЦК, партийных установках, Ставке ВГК и ее Верховном понизили энтузиазм «ненаглядного», но он не подумал уступать своему шефу и сразу решил воспользоваться его советом — сходить к Кузакову и получить его поддержку, в чем он не сомневался. Мнение начподива, как авторитета, он предполагал в ближайшее время, наряду с другим компроматом, использовать против Дмитрия Васильевича, чтобы добиться его отстранения от должности.

Когда Бондарев изложил свою точку зрения, считая, что его шеф, злоупотребляя служебным положением, преступно затягивает выполнение важнейшего задания, от которого зависит успех операции их фронта, то он как коммунист должен со всей прямотой заявить, что Сазонов — типичный перестраховщик, и его указания относительно дополнительных проверок людей, кто своими геройскими делами на фронте уже трижды доказал свою надежность, не что иное как политическая близорукость, граничащая с преступлением!

Начподив, прошедший школу портфеленосительства в приемной руководителей политорганов, бывший свидетель предвоенных репрессий среди политсостава, чудом уцелевший и наученный горьким опытом бывших начальников, принимавших самостоятельные решения по делам, связанным с риском, теперь взял за правило не проявлять инициативу, не принимать решений по вопросам, вызывающим сомнение, не участвовать в них, не способствовать им, если даже об этом просит самый близкий друг, каковых у него никогда и не водилось в силу его характера. У него для других не было любви и преданности! Он их отсек, как клинком, вытравил, как женщина нежеланного ребенка из своего чрева, под влиянием партийных чисток, того кошмара тридцатых годов: судебных процессов, доносов, оговоров, повальных арестов, крупного и мелкого интриганства, коими была наполнена служебная жизнь политорганов Красной Армии, пришедшая в норму только к началу Финской кампании, а в некоторых округах — только к началу большой войны.

Выслушав Бондарева, Кузаков согласился с ним в оценке действий Сазонова и пообещал всячески поддерживать своего бывшего коллегу. Но внутренний голос его натуры запретил ему участвовать в этом сомнительном деле, и его обещания выдать звонок своим друзьям в приемную Члена Военного Совета и кое с кем поговорить были пустыми обещаниями.