СМЕРШ. Будни фронтового контрразведчика

Глава XXIII. ВЕЩИЙ СОН

Наступила весна третьего года войны. Весь фронт от Баренцева до Черного моря двигался неуклонно на запад. На юге наши войска подбираясь к Крыму, месили прикарпатскую грязь, нацеливаясь выйти к западной границе. И только один Западный фронт, не сдвигаясь с места, подобно овчарке, молча готовящейся к прыжку и понимающей, что перед ней стоит опытный и сильный зверь, ждал подкрепления и команд из Центра.

Штаб фронта не располагал полными данными о противнике. Отдельные сведения, поступавшие из блокированных партизанских отрядов и разведывательной авиации, говорили о том, что немцы подготовили оборону на многие сотни километров в тыл, а на ее преодоление потребуется немало сил и умение всего фронта.

Разведотделы армий Западного фронта безуспешно пытались заполучить в прифронтовой полосе хотя бы минимум сведений, но противник заполонил ее маневрирующими группами из егерских частей, мотодозорами, передвижными радиопостами для обнаружения наших радиосредств. Наши разведчики неоднократно переходили линию фронта, но немцы их тут же обнаруживали и, пользуясь превосходством в силах и средствах, гоняли, как зайцев, по лесам и болотам, не давая им нигде обосноваться даже на сутки. Разведподразделения фронта несли тяжелые потери. Резерв разведки из опытных, смелых и отчаянных таял, как мартовский снег, а результатов все не было. Большое армейское начальство уже косо поглядывало на руководителей разведки, упрямо заставляя их вновь и вновь бросать не первосортных, но просто рядовых разведчиков, набранных в частях из числа добровольцев, туда, к черту в зубы, на верную смерть! Хорошего разведчика нужно долго учить, натаскивать, тренировать как боксера, а времени на это не было — зато был приказ, который нужно выполнять, не считаясь с потерями.

Надеяться, что разведчики смогут найти приют и помощь у жителей прифронтовой полосы, не приходилось. Немцы задолго до стабилизации фронта выселили оттуда все местное население, и эта полоса стала «мертвой» зоной, без единого дымка и огонька, без собачьего лая и санного следа. И только карканье ворон и волчий вой по ночам оживляли этот покинутый людьми край!

Однажды в дивизии Сазонова в траншею боевого охранения спрыгнул подросток, одетый в куртку и штаны из телячьих шкур, мехом наверх и в белой лохматой собачьей шапке — он походил на лесное привидение. Послушать его приключения пришло почти все дивизионное начальство. Было интересно, как он сумел пересечь больше ста километров прифронтовой полосы противника. Мальчишка говорил медленно, чуть заикаясь и подбирая слова; когда же начал рассказывать, как зимой от тифа умерли его мать и сестра, а коровенку загрызли волки белым днем во дворе, расплакался, уткнувшись в колени стриженной в лесенку головой, и только худенькие плечи вздрагивали от его беззвучного плача. Он рассказал, что его семья жила на лесном кордоне — от остального мира их отделяли непроходимые болота, и пройти к ним можно было только тогда, когда они замерзнут. Учился он в соседней деревне и окончил перед войной четыре класса. Отца призвали в армию. Весной сорок третьего года немцы выселили соседнюю деревню, а дома сожгли. В начале зимы мать пошла добыть соли и на одном из подворьев сгоревшей деревни нашла тайник с тряпьем, принесла домой — с того времени и началась хворь. Мать с сестрой сгорели в тифозном жару, бредя и не приходя в сознание. На дворе тогда был мороз, земля застыла; он вырыл в подполье могилу, вытаскал землю ведрами и зарыл их в собственном доме. Волки приходили каждую ночь, но сарай был из хорошего теса и они только пугали корову. Ну а однажды днем он выпустил ее, и осмелевшая волчья стая ворвалась во двор. Сам он едва успел вбежать в дом и сквозь щель видел, как они, щелкая зубами, кидались на корову, а она все пятилась к сараю. Еще мгновение, и все было кончено.

А он подобрал то, что осталось от их кормилицы, запер дверь, сварил остатки костей с мясом и через день ушел на восток. Шел без компаса, ночевал в ельнике, привязав себя к стволу, дрожа от холода. Видел несколько раз по просекам немецких солдат на вездеходах и на лыжах. Хорошо, что уже был наст — он шел, не проваливаясь, не оставляя за собой следов.

Когда же ему показали макет местности на пути его движения, воспроизведенный по распоряжению полковника Лепина, он, удивленный, долго стоял перед ним, глядя на раскинувшиеся массивы лесов, болот, речушек, а потом уверенно указал места, где он видел немецких солдат. Глядя на игрушечные избы деревень, он сказал: «Дядечка, у вас здесь неправильно показано — Никитовку немчура сожгла, одни трубы остались; по этому проселку до райцентра сорок верст. Мы с тятенькой, когда я учился во втором классе, ездили сдавать клюкву и заячьи шкурки в райпо, а по дороге в завируху[46] попали — еле спаслись!..»

Так по крупинкам собирали сведения о затаившейся, безмолвной стороне, где чужие солдаты с тоской и опаской глядели на необозримую даль безлюдного пространства, ожидая своей незадачливой судьбы.

Руководство «Смерша» поспешно приняло в Москве решение о возложении на его органы разведывательных функций. Если здраво разобраться, то армейские особисты не были готовы заниматься еще и разведкой в действующей армии — для этого нужен был опыт, навыки, кадры и время для того, чтобы обучить разведчиков всему, что им может потребоваться для успешного выполнения задания. Сазонов вместе с другими особистами сомневался, что разведка «Смерша» за такой короткий период станет более эффективной, чем армейская. Но в решении была ссылка на то, что Верховный самолично дал указание генералу Абакумову заняться разведкой в действующей армии. И какие после этого могли быть разговоры, сомнения! Ни на одном совещании никто из руководства особистов не высказался о предстоящих трудностях по организации нового направления работы. Все промолчали и согласились с решением Москвы — знали, что указания Верховного не подлежат обсуждению, а должны выполняться неукоснительно и в срок!

На фронте, где каждый день и час могли быть последними на этой грешной земле, у многих, где-то в подсознании, появлялись зловещие предчувствия неотвратимой беды задолго до ее прихода. И у многих были свои приметы на этот счет. Так было и у Дмитрия Васильевича перед каждым его ранением. Ночью к нему во сне приходил уличенный в мародерстве красноармеец. Связанная с ним история случилась еще осенью сорок первого года, при отступлении к Калинину. Дивизия Сазонова, до смерти измотанная долгим отходом, бомбежками, боязнью окружения и отсутствием продовольствия и боеприпасов, отступала на восток. Однажды на марше они получили приказ ударить во фланг немцам, громившим соседнюю дивизию, через пару часов без артподготовки атаковали противника, смяли его боевое охранение, и, открывая стрельбу по убегающим в панике немцам, батальон передового полка выскочил по широкой поляне прямо на проселочную дорогу, где его и встретили около десятка бронетранспортеров, растянувшихся вдоль дороги. Почти в упор ударив по батальону и выкосив его наполовину, они продолжали, как в тире, расстреливать залегших перед ними стрелков да их командиров. А потом задним ходом, медленно, огрызаясь огнем крупнокалиберных пулеметов, безнаказанно отступили, показав свое броневое превосходство. Вечером к Сазонову подвели здоровенного верзилу в короткой шинели — поймали, когда тот ползал среди убитых и обирал их. В руках у него был вещевой мешок, набитый деньгами. Расправлять и разглаживать их у него не было времени. Он выворачивал внутренние карманы гимнастерок и брюк и, находя деньги, комкал их липкими от крови пальцами и совал в свой «сидор». Обшарить одежду убитого и найти в ней потайное место, где покойный мог хранить свои кровные, было непросто. Крови было много: застывая на убитых она превращалась в желе и была холодной на ощупь. Но он не брезговал и полз от одного к другому, шаря по холодным телам своими окровавленными длинными ручищами, выбрасывая письма, фотокарточки, вдавливая их локтями в болотную жижу. За этим занятием его и поймали солдаты из похоронной команды. Он не успел даже вытереть руки от крови и она темнела между пальцами траурной каймой. Сазонов запомнил его длинные руки, обросшее многодневной щетиной лицо, горящие глаза и убежденность в том, что он прав. «Ты мне скажи, командир, зачем мертвым деньги?! — вопрошал он глухим голосом. И, обращаясь к тем, кто его задержал: — А мне они очень нужные. У меня дома семь душ — младшенькой три, а старшему только зимой будет пятнадцать. Грех я большой взял на душу — обирал, мертвых, но ведь это ради детей, чтобы они выжили». С передовой его повели двое, похожих на него, обросших, в заляпанных болотной жижей шинелях, со злым блеском в глазах. Не довели — застрелили по дороге, объяснив, что тот был убит при попытке к бегству. У солдат к мародерам был свой счет!

И вот уже вторую ночь приходит во сне к Сазонову этот красноармеец, держась левой рукой за окровавленный висок, а в правой руке у него вещмешок, раздувшийся от скомканных кредиток. И опять, как тогда, он спрашивает: «Товарищ командир, а зачем мертвым нужны деньги?!» Сазонов хотел ему ответить, но каждый раз просыпался, пораженный явью сна, который предвещал какие-то неприятности. Он вспомнил, что перед первым и вторым его ранениями солдат тоже являлся к нему во сне. Но сейчас-то откуда ждать напасти? По службе у него полный ажур: проверка отдела прошла благополучно, получил звание, полковник Туманов признал работу положительной. А предчувствие, поселившись в нем, не исчезало и, как заноза, изредка давало знать о себе.

И вдруг, как снег на голову, неожиданно пришел запрос из учебного центра, куда была направлена пятерка будущих разведчиков. Просили перепроверить и подтвердить сведения на сержанта Княжича: при каких обстоятельствах он поступил в полевой госпиталь, установить лиц, находившихся вместе с ним, опросить их, выяснить все до мельчайших подробностей о его нахождении там.

При этом Бондарев, ознакомившись с запросом, вместо того, чтобы обсудить, как лучше выполнить задание, начал возмущаться — пытался доказать ненужность дополнительной проверки Княжича, так как тот воюет с первых дней войны и, отступая от самой границы, мог свободно дезертировать, но остался в части, имеет ранение, по службе зарекомендовал себя положительно. Кроме того, уполномоченный Никифоров письменно подтвердил его надежность, никаких «зацепок» в процессе негласного изучения не поступило. Затем Бондарев повторил, что хотя его контрразведывательный опыт еще небольшой, но политическое чутье подсказывает ему, что дополнительной проверки Княжича в данном случае не требуется.

Сазонов с досадой поморщился: после той полупубличной порки, учиненной Бондареву проверяющими, тот стал реже ссылаться на свой политический опыт, но иногда позволял себе напомнить окружающим, что пришел в отдел из политорганов. Дмитрию Васильевичу не хотелось вступать в бесполезные словопрения со своим «ненаглядным», и он попросил Калмыкова принести литерные дела по батальону связи.

Теперь уже трудно установить, кто придумал заводить такие дела, но в них оседало все, что попадало в тайную, мелкоячеистую сеть политического контроля военной контрразведки. Чем меньше ячейки, тем больше было сведений о внутренней жизни подразделения. На официальном языке это называлось информацией о боеспособности части. Под эту рубрику можно было отнести все, что было запрещено уставом. Бывший начальник Сазонова — майор Гуськов — любил, когда литерное дело было увесистым и пухлым: «Я по одному виду литерного дела могу сказать, чего стоит «опер» этот или тот…» У него в чести всегда были те сотрудники, кто без устали собирал любые сведения — по поводу и без повода, лишь бы наполнить литерное дело и создать видимость оперативной работы. И Гуськов укоренял, поощрял такую традицию и требовал расширения осведомления. Но не только он требовал этого — все руководящие установки Главка «Смерш» твердили об усилении и совершенствовании аппарата осведомления и боеспособности армии и флота. В литерные дела поступал мутный поток сведений солдатского быта: от кражи портянок, самовольных отлучек, азартных игр на деньги, небрежного обращения с оружием и многого другого, что не представляло интереса для особистов, а скорее было материалом для командиров и политработников по воспитанию личного состава.

Продираясь сквозь дебри литерного дела в поисках необходимых материалов, предстояло запастись терпением. Не без улыбки Сазонов читал случайно попавшееся на глаза сообщение осведомителя о том, что во время карточной игры сержант Скворцов читал стихи антисоветского содержания: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ.

И вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ!..» Старший лейтенант Никифоров, в чьем оперативном обслуживании находился батальон связи, давая задание по данному факту, указал: «Продолжить наблюдение за Скворцовым и выяснить, что он имел в виду под «голубыми мундирами». Исполнительный, старательный Никифоров — ему чуть-чуть не хватало образования — закончил семилетку и пошел на работу — помогать отцу. Трудно было ему, выходцу из деревни, постигать возможность использования техники связи, не говоря уже о поэзии. Но на политзанятиях он старательно конспектировал историю ВКП(б) и обогатился знанием борьбы с врагами партии. Поэтому даже пытался завести разработку на двух солдат с фамилиями Каменев и Зиновьев, полагая, что они могли состоять в родстве с упомянутыми в «Кратком курсе» врагами.

Наконец, Сазонов выбрал из литерного дела несколько донесений на Княжича: все они были малосодержательными, почти слово в слово повторяли, что сержант Княжич хорошо относится к своим обязанностям, освоил материальную часть подвижного взвода, все приказания выполняет добросовестно, на политзанятиях принимает активное участие, враждебных высказываний не допускает, политику партии и правительства одобряет. И только двое осведомителей из шести подметили за Княжичем заслуживающие внимания особенности.

Осведомитель Гром — из людей, обладающих способностью толково излагать свои мысли, — указал, что Княжич, по его же словам, окончил только приходскую школу, однако в политике он разбирается лучше, чем замполит роты. Говорит, что последнее время работал слесарем, но объяснить, какой у него разряд, не мог. Гром утверждал, что Княжич слишком аккуратен в быту, знает правила гигиены и поэтому не похож на выходца из сельской местности. И еще у него есть навыки в медицине: он очень умело сделал «источнику» перевязку на плече — так могут делать только профессиональные медики. И в конце донесения он приходит к выводу, что Княжич не тот человек, за кого себя выдает! В справке по данному сообщению оперуполномоченный Никифоров пишет, что Гром, хотя и наблюдательный и грамотный осведомитель, но страдает по части выдумывания, помешан на том, что вокруг него одни шпионы.

Другой осведомитель — Верный — сообщил, что у Княжича поддельная красноармейская книжка и поэтому он никому ее не показывает и держит в потайном кармане. Других доводов по этой части осведомитель не приводил. Но проверка этого факта все опровергла, и только один факт остался без подтверждения: в своей части Княжич числится без вести пропавшим в августе 1943 года, а проверка по госпиталю свидетельствует, что он поступил туда в сентябре, и запись в красноармейской книжке подтверждает выдачу ее взамен испорченной.

Сазонов не раз встречался с небрежностью учетов и записей в госпиталях и в частях, и он уже был склонен убедить себя в этом, но глядя на запрос, уловил в себе смутное беспокойство; близость ожидавшей его какой-то неприятности. В голову лезла всякая чертовщина и этот вещий сон про мародера! Повторяя про себя, что все это не к добру, он позвал Бондарева, усадил его по своей учительской привычке рядом и продиктовал план перепроверки Княжича.