Глава 3

Рекс и Триша недавно поженились и жили в Шерман-Окс, в двадцати минутах к северу от Уэствуда, если на дороге нет пробок. Но пробки почти всегда были. Интересно, каково жить в месте, где «если нету пробок» не встречаются в каждом предложении, когда речь идет о пространстве и времени, где знание коротких и объездных путей не насущно необходимо для выживания? В Лос-Анджелесе вместо погоды люди болтают о дорожном движении. Дэвид, к примеру, считал делом чести добираться от собственного дома до телестудии, где работал, не более чем за шесть минут. Я родилась и росла здесь, но никогда не любила водить машину. В своих мечтах я жила в городе тротуаров.

Движение было умеренным, то есть четыреста пятое шоссе двигалось, хотя и со скоростью бегуна трусцой средних лет. Парковщик открыл дверцу моей машины и смотрел, как я медленно из нее выбираюсь: каблуки у меня высокие, ноги длинные, а моя старая «интегра» приземиста. Парковщик – обычная примета любого сборища в некоторых районах, на котором присутствуют более дюжины, и говорящая о том, что вам предложат не только сырные шарики и крекеры. То, на чем вы приехали, может повлиять на мнение о вас.

– Уолли! Ты выключила мобильный? Я целый час пытаюсь до тебя дозвониться! – Это Фредрик, еще одна моя лучшая подруга; она махала мне с противоположной стороны подъездной дорожки.

– Bay! – отозвалась я. – Посмотри на себя. Ты выглядишь…

Фредрик красовалась в многослойном одеянии из полупрозрачной ткани и с тюрбаном на голове.

– …как африканец, – подхватила она. – Но почему ты вырядилась монахиней?

– Эту блузку мы покупали вместе с тобой. Именно ты уговорила меня сделать это.

– А, тогда ладно. – Она погладила меня по волосам, словно я ее ребенок, затем расстегнула на моей блузке несколько пуговиц, чтобы видна была ложбинка между грудями. А поскольку грудью я не обделена, ложбинка была глубокой. – Так-то лучше. Это же не водолазка! А где Саймон?

– Работает.

– Это не должно мешать вечеринкам. Вы оба находитесь на стадии дофаминов. Новая любовь, у вас бушуют гормоны – вам надо как можно больше бывать вместе.

– Мы так и делаем. – Я понизила голос. – Ты слышала о Дэвиде Зетракисе?

– То, что он умер? – не сбавляя тона, уточнила Фредрик. – Что у него был рак легких и он застрелился, испугавшись химиотерапии?

– Я слышала, у него был рак поджелудочной железы, – сказала я. – И он не покончил жизнь самоубийством. Его убили.

– Откуда такие сведения? Рак легких. Он курил лечебную марихуану словно маньяк. Но я слышала, что курил он еще до болезни, причем марихуана была самой обыкновенной. Он делал это, когда вы с ним встречались? Джо говорит, что курил. Она и Эллиот еще не приехали. Светским людям положено опаздывать.

Мы подошли к невероятно большим двойным дверям особняка, сейчас открытым, чтобы просматривался холл, утопающий в свете свечей, и я моментально отвлеклась от мыслей о Дэвиде.

У меня имелся собственнический интерес к дому Рекса и Триши, я видела, как его достраивали, и не была готова к тому, что теперь он выглядит совершенно иначе, заполненный не малярами, а совсем другими людьми. Мебели было мало, поскольку Рекс и Триша лишь недавно вернулись с Гавайев, где провели медовый месяц. В гостиной доминировало пианино, отполированное до такого блеска, что, глядя в него, можно было подкрасить губы. Одетый в смокинг пианист играл главную тему фильма «Крестный отец». Одетые в смокинги официанты мелькали между гостями, предлагая закуски. Мы с Фредрик последовали на кухню за подносом с помидорами-черри, завернутыми в ветчину.

– Здесь все говорят о Дэвиде, – заметила Фредрик. – Большая мыльная толпа.

Дэвид был продюсером мыльной оперы «Под конец дня», которую я пыталась смотреть, когда встречалась с ним, к тому же в ней играла Джо. Но у меня никогда не было интереса к мылу, и в конце концов я бросила это занятие, после того как Джо призналась, что она сама на себя не смотрит. Дэвид начинал как актер, затем поставил несколько серий, а спустя какое-то время перестал играть и стал продюсером. Это не было обычной карьерой, равно как и уникальной. Актер-режиссер-продюсер: Дэвид был, как говорят в Голливуде, многогранником.

Мы нашли Рекса, хозяина, и тот заключил меня в медвежьи объятия. Здоровенный, высокий, как Саймон, общительный переселенец из Техаса. Затем он обнял Фредрик, сдвинув набок ее тюрбан, и потому не видел, как я пялюсь на стены.

Я провела на этой кухне несколько недель, расписывая ее лягушками. Теперь стены были белыми. Кто-то закрасил мою работу.

Я почувствовала себя больной и схватилась за черную гранитную столешницу, гадая, может ли меня вырвать прямо на стоящий передо мной поднос с картофельными оладьями и икрой. Рекс и Триша заплатили мне за лягушек, а затем замазали их белой краской. Нужно вернуть деньги. Сейчас я уйду, а утром пошлю им милую записку, приложив к ней чек. Я собиралась вцепиться во Фредрик и объяснить, почему мне нужно идти, прежде чем она поднимет глаза и спросит: «А где же чертовы лягушки?» – но тут парень в бейсболке сунул мне в руку стеклянную кружку.

– Грэг.

– Прошу прощения? – удивилась я.

– Грэг. Осторожно, он горячий.

– Вы имеете в виду грог?

– Да, наверное. Триша сказала, его все должны попробовать. – Он показал на невероятно большую посудину с пуншем: – Хотите того, что там плавает?

– А что это?

Парень пожал плечами:

– Чернослив с чем-то. Триша сама делала. Ну, так она сказала. Возможно, имела в виду, что этим занимался кто-то из слуг. – Я взглянула ему в лицо. Парнишка был совсем молод – не больше двадцати – и невероятно хорош собой. Должно быть, снимается в мыльных операх. Триша сама в них играет. Наверное, все здесь, кроме меня и Фредрик, имеют к ним отношение.

Не успела я попробовать напиток, как меня охватила волна «Опиума». Две тонких руки, звенящие браслетами на запястьях, обвились вокруг моей талии, и я оказалась в объятиях совершенно незнакомой мне женщины – маленькой, худой, сильно надушенной, обвешанной украшениями.

– Уолли! – воскликнула она мелодичным голосом. – Скажи мне, ведь ты Уолли?!

– Я Уолли, – послушно подтвердила я.

– Уолли, моя лягушечка! Это я. Триша. Твой патрон. – Она продолжала держать меня, но вытянула руки, словно говоря: «Дай, я погляжу на тебя». – Ой, да ты высокая! – Она бросила взгляд на мои ноги. – А, каблуки, но все равно. В тебе, должно быть, шесть футов, не меньше. Я права? Ее рост не меньше шести футов, правда, Трей?

Красивый ребенок посмотрел на меня.

– Во мне шесть футов, – согласилась я. – Поверь на слово.

– Тебе не мешало бы поделиться со мной. Во мне всего пять футов и два дюйма. Рядом с Рексом я смотрюсь ученицей начальной школы. Рекс! – позвала она. – Здесь Уолли!

– Знаю, дорогая. Я уже обнимал ее шею.

– Боже, правда, он забавный? – Триша повернулась ко мне спиной. – Люблю, когда он говорит как техасец. Теперь я дам тебе выпить, как большой девочке, и ты расскажешь мне все о себе. Видела снимки, которые мы сделали во время медового месяца? Их показывают на экране в студии. И ты должна попробовать говяжье соте – Рекс называет его «крошево из коровы», – а презентация начнется в семь тридцать. И, да, ты слышала о бедном Дэвиде Зетракисе? Ты его знала?

– Я с ним спала. – Понятия не имею, что заставило меня признаться в этом.

Триша кивнула:

– Я тоже. Задолго до того, как он заболел раком, разумеется. Он должен был прийти сюда сегодня. Никто не знает, самоубийство это или убийство, но у нас здесь новостной корреспондент Энджел Рамирес, и как только прессе станет что-нибудь известно, мы также окажемся в курсе. Энджел все время говорит по телефону. Сейчас она у бассейна – там связь лучше. Впрочем, Уолли, я хочу все о тебе знать.

– Ну!.. – начала я, но тут Триша ринулась прочь, вскрикивая:

– Тони! Дженни! – Браслеты зазвенели: она вытянула руки, чтобы приветствовать других гостей.

Является ли убийство менее ужасным преступлением, если жертва смертельно больна? Мне хотелось обсудить это с Фредрик, и я пошла к бассейну искать ее. Около дюжины гостей слонялись но патио, причем две трети из них разговаривали по мобильникам.

– Вы ведь Уолли Шелли, правда? – спросила меня какая-то женщина возле коктейльного столика. Она курила, хотя на многих вечеринках в Лос-Анджелесе, а также в ресторанах это разрешается только на улице. – А я Джен Ким, продюсер «Под конец дня» и «Мыла и грязи».

– Извините… как вы сказали?

– «Мыло и грязь» – это шоу Триши.

– Я думала, Триша участвует в мыльных операх. Как актриса.

Джен Ким кивнула, выпустив из ноздрей дым. Она была симпатичной азиаткой и выглядела слишком молодо для продюсера.

– Триша играет главную роль в «Под конец дня» с понедельника по четверг. В пятницу она записывает «Мыло и грязь». Вы должны посмотреть эту передачу, потому что…

– Дамы! Господа! – В дверях стоял здоровенный парень с мегафоном. – До презентации осталось пять минут. Пожалуйста, пройдите на кухню. – Он, прихрамывая, вошел в дом.

– …потому что я ищу кого-нибудь. – Джен Ким достала из сумочки от Кейт Спейд визитку и вручила мне. – Я думаю, вы подойдете. Можете дать мне свою?

Я всегда ношу с собой визитные карточки, я протянула одну Джен, та затушила сигарету, попрощалась и пошла за мужчиной в красной водолазке.

Вся эта вечеринка – большая ошибка, решила я, направляясь в дом вместе с другими гостями. Я пришла сюда только из уважения к Рексу, который дал мне работу, когда я в ней нуждалась. Здесь нет ни одного знакомого лица, кроме Фредрик, которую могу видеть когда захочу; меня все принимали за женщину, с которой меня перепутала и Джен Ким; я печалилась о Дэвиде; расстроилась из-за своих лягушек; мне нужно, наконец, хорошенько выспаться, ведь мы с Саймоном не давали друг другу такой возможности уже несколько недель. Попробую ускользнуть и окликнуть Фредрик из машины, чтобы объяснить свой скорый отъезд.

Я вышла из парадной двери и дала парковщику корешок от квитанции. В ожидании машины набрала номер Саймона и стала писать сообщение, в котором предлагала заняться сексом, но тут человек с мегафоном подошел ко мне, встал рядом и спросил:

– Уолли, вы ведь не покидаете нас?

Откуда всем известно мое имя? Или у меня на спине табличка, где оно указано?

– Мы знакомы? – удивилась я.

– Макс Фройнд. – Он сердечно пожал мне руку. – Я работаю с Тришей. На этой вечеринке мне досталась роль помощника режиссера, и потому я собираю исполнителей и гостей. На презентацию.

– Я собиралась уезжать – что-то неважно себя чувствую. И думала исчезнуть по-тихому, но догадываюсь…

– Вы не можете потерпеть еще десять минут? Спасибо. Жаль, что вам нехорошо.

– Мне плохо не физически. Сегодня умер мой друг.

– Дэвид Зетракис? – Я кивнула, он обнял меня. – Я знал его двадцать семь лет. Мы вместе занимались бизнесом, делали карьеру. Он играл, я был помощником режиссера. Он ставил, я был помощником режиссера. Он заделался продюсером, я оставался помощником режиссера. Почти все здесь знали Дэвида. Представьте, что это поминки по нему.

Вряд ли эти слова пришлись бы по душе Трише.

– Пойдемте лучше на презентацию. Семь минут назад вы объявили о ней. А кстати, что будут представлять?

Грубое лицо Макса осветила теплая улыбка.

– А вы не знаете? Тогда я не буду портить вам удовольствие. Но без нас они не начнут. Ведь я как-никак помощник режиссера. А вы, моя дорогая, самая настоящая звезда.

Когда мы проходили гостиную, Макс показал мегафоном в сторону пианиста. От «Канона» Пачелбела тот перешел к «Возрадуйся, мир!» в версии «Фри дог найт» с начальными словами «Иеремия был лягушкой-быком», которую пианист исполнял оперным голосом.

Под вялые аплодисменты мы вошли в кухню. Отсюда была видна столовая. Я не умею произносить речи, Рекс же стоял на стуле посреди кухни.

– Уолли, минуту назад я поведал миру о том, что ты та самая девушка, которая дала мне прозвище Рекс Стетсон, и оно превратилось в мое имя, когда я переехал сюда. Триша никогда не стала бы встречаться со мной, останься я Морисом.

– Правильно! – кивнула Триша, которая приходилась по пояс возвышающемуся надо всеми Рексу. Она как должное выслушала смех, наслаждаясь им, и ни с того ни с сего напомнила мне пуделя. В моей голове тут же родилась идея поздравительной открытки: собака и ее тренер на дог-шоу в «Уэстминстер кеннел клаб»… Но Рекс снова заговорил и показал на стену позади себя.

Я увидела, что она, в отличие от других, задрапирована.

– Вы все знаете Тришу гораздо дольше, чем меня, – начал Рекс, – и все являетесь членами ее мыльной семьи. Вам известно, какие чувства она испытывает к лягушкам. Ее гардеробная в студии, где она жила прежде, словно взята из журнала «Нэшнл джиографик», и мне очень хочется, чтобы она чувствовала себя здесь дома, точно так же как и там. Вы можете увидеть пять самых настоящих лягушек в солярии, но вот эти две – мои самые любимые. Дамы и господа… портреты Рекса и Триши!

Белая драпировка поднялась, и все увидели лягушек. Первая отличалась размерами Гаргантюа, причиной чему послужила ошибка в расчетах, другая была маленькой и симпатичной: синей с черными пятнами. Вместе они составляли очень странную пару, и, работая, я чуть было не закрасила их. Но они оказались единственными, кто выжил, и под ними золотыми буквами с завитками значилось «Рекс и Триша». Толпа начала охать, ахать, смеяться, все кинулись меня поздравлять. Я не собиралась доносить до зрителей, что Рекс с Тришей столь разновелики и напоминают западноафриканского голиафа и голубого древолаза, и не имела намерения высмеивать их, но именно так обстоит дело с искусством: ты делаешь что задумал, а люди видят в этом то, что хотят видеть. Разумеется, подпись – это все; никто не знает этого лучше, чем художник, рисующий открытки.

– Шедевр, – заявил стоящий рядом со мной мужчина. – Единственная ценная вещь в этом ужасном доме. Который построил Рекс. Кто художник?

Шедевр? Что, я оказалась в собственном рекламном ролике?

– Я художник, – сказала я и представилась. Мужчина ответил тем же, его звали Шеффо Корминьяк.

Шеффо было по меньшей мере семьдесят, выглядел он маленьким и хрупким, а неряшливость вполне могла свидетельствовать о бедности, если бы не перекинутый через руку ценителя искусства пиджак – судя по ярлыку, от Армани.

– Что вы знали о лягушках до того, как взялись за это произведение?

– Абсолютно ничего.

Он бросил на меня изучающий взгляд.

– А скажите-ка, вам известно что-нибудь о греческой мифологии?

– Только то, что мы изучали в школе на уроках истории.

Шеффо смотрел на меня слишком пристально, а это необычно для знакомств на коктейльных вечеринках.

– Да, – прошептал он. – Это вы. Получится просто замечательно. – Затем живо продолжил: – Я хочу предложить вам работу, Уилли.

– Уолли, – поправила я. – В каком качестве?

– Художника, разумеется. В вашем рабочем расписании найдутся окна?

У меня не было ничего, кроме окон, мое расписание состояло сплошь из дыр, но зачем признаваться в этом Слагго? Нет, Шеффо. Я открыла сумочку.

– Вот моя визитка. Вас интересуют лягушки?

– Боги, женщина. Боги, полубоги, цари. И простые смертные, ставшие героями, – греки, жившие около двенадцатого века до нашей эры. А сам я живу на Олимпе.

– Хм… – Я поняла, что он пьян. И, возможно, бредит. Но я провела немало времени с душевнобольными, и бредом меня не испугать.

– Электра-драйв перед Геркулесом. Знаете, где это? У меня есть стена.

– О! – Я быстро порылась в памяти. Маунт-Олимпус – название района среди холмов над Голливудским бульваром. Я видела указатель, когда стояла в пробке у Лорел-каньона, и еще подумала, действительно ли там все построено в древнегреческом стиле и напоминает руины. – А вас не заботит то, что о греках я почти ничего не знаю?

– Невежество! – воскликнул он. – Да! От латинского слова «ignorare». До сих пор вы игнорировали греков, но теперь вы обратитесь к ним и у вас откроется зрение оракула. Боги общаются с простыми и невежественными людьми, равно как и с могущественными. Ваши лягушки изумительно примитивны.

– О! Спасибо.

Он похлопал меня по руке.

– Очаровательное отсутствие тщеславия. Давайте пройдем в дом. И обсудим условия вашей работы.

Мы договорились завтра встретиться.

– Обратите внимание, – прошептал Шеффо. – Теперь вы начнете везде видеть греков. С вами разговаривают боги. Они окружают нас. Смотрите. Слушайте. – Шеффо отошел, чтобы взять еще один бокал вина, а ко мне присоединилась Фредрик.

– Видела это болото? Ой, извини, солярий. Говорят, он обошелся Трише в двадцать штук. Лягушек доставили из экзотических стран первым классом. Наводит на мысль о том, что надо дважды подумать, прежде чем поздороваться с ней за руку. Ну как, слышала какие-нибудь сплетни о самоубийстве Дэвида?

Я поправила ей тюрбан.

– Это не самоубийство. А убийство. Я случайно узнала…

– Тебе сказал об этом Шеффо Корминьяк?

– Кстати, кто он такой?

– Август Уренсайд. Семейный патриарх в «Под конец дня». В древности он также работал над сериалами «Поиски», «Джи-эл», «Джи-эйч», «Дни» и «Эй-эм-эс». Ему двести, лет.

Эти сокращения были мне не знакомы, но я обрадовалась тому, что Шеффо работает и получает хорошие деньги. Для независимого художника всегда проблема, способен ли заказчик выплатить гонорар. Много я не запрашиваю, но ненавижу, когда мне отдают последнее. Я рассказала Фредрик о полученном предложении.

– Хм… – отозвалась она. – Это хорошо, что ты будешь работать. А когда выйдешь замуж за Саймона, сможешь бросить это дело. У него явно есть семейные деньги, так что работа тебе не понадобится.

– Я не собираюсь замуж за Саймона. Мы встречаемся всего три недели.

– Трахаетесь три недели. А как он на тебя смотрит… Если этот вопрос не встанет у него на повестке дня, значит, ты не заслуживаешь звания моей протеже. Чем раньше, тем лучше. Время, когда ты можешь родить ребенка, утекает, словно песок в часах. Тебе уже не тридцать.

Слава Богу, Саймон этого не слышит.

– Фредрик, я благодарна…

– Убирайся к черту, Хоровиц! – раздался скрипучий голос, и наш разговор оборвался.

Джо.

Мы с Фредрик уставились друг на друга. Затем я схватила ее за руку и повела через холл.

В гостиной стояла Джо, одетая в рваные джинсы, майку, кожаный пиджак и ковбойские сапоги. Такое облачение на коктейльной вечеринке могут позволить себе только очень красивые и/или очень уверенные в себе особы. Джо относилась к обеим категориям, но в тот момент она была также заплаканной, с красным лицом и злой.

Ее муж стоял рядом с пианино, руки были подняты в успокаивающем жесте. Эллиот Хоровиц был одет в костюм, но без галстука. Все в нем выдавало человека, окончившего бизнес-школу в Гарварде, бизнесмена, заработавшего свой первый миллион через два года после выпуска. Он также выглядел несчастным.

– Джо, – просил он, – держи себя в руках.

– «Держи себя в руках»?! Это ты должен держать себя в руках, потаскун с огромным членом.

– Ты преувеличиваешь.

– Нет, это ты преувеличиваешь, потому что спишь со всеми в Уэст-Сайде, ты… – Стройное тело Джо сотрясалось от ярости. Рекс положил руку на ее плечо, и она резко повернулась, словно собираясь ударить его, но не сделала этого. – Прости, Рекс. Не самый удачный день. Я не должна была…

Рекс обнял ее и сделал знак пианисту. Тот заиграл песню «Люди», но затем остановился, передумав. Когда он вновь ударил по клавишам, раздалась мелодия «К нам приходит Санта-Клаус».

– Она пьяна, – сказал Эллиот в паузе между двумя песнями, и его слова донеслись до присутствующих.

Джо оторвалась от Рекса, выхватила кувшин с грогом у проходящего мимо официанта и швырнула в мужа. Цель была рядом, но у Эллиота оказались хорошие рефлексы. Он метнулся вправо, и до него долетели только брызги и парочка миндальных орехов.

Кувшин с остатками напитка с черносливом, изюмом, палочками корицы и кардамоном ударился о крышку пианино и упал на обнажившиеся струны.

Музыка смолкла.

Загрузка...