Смерть Кощея Бессмертного

IX

— Принц выстрелил в любимого коня тем, кто не последовал его примеру, он приказал отрубить головы. — пробормотал Германарих, подавая сигнал рукой.

Альберих выбежал из храма и поднял фрамею — стальной наконечник сверкнул на солнце. В поле засуетились люди. Заголосила, раздирая легкие, женщина.

— Гей! — яростно выкрикнул кат[80].

Дважды щелкнул особый кнут, впиваясь колючками в черные крупы диких коней. Жеребцы рванули в разные стороны. Короткий вскрик женщины взметнулся в небо туда, где в вышине выписывал плавные круги орел, прикрывая серым крылом солнце. Скакуны уносили в степь разорванные половины того, что раньше было телом.

Германарих привстал с трона, облизал пересохшие губы. Глаза пока не подводили столетнего старика, он хорошо видел тянущиеся за дикими жеребцами две алых дороги, разбегающиеся в разные стороны.

Аз[81] готов удовлетворенно ухмыльнулся и опустился в кресло. Посмотрел на бледное лицо возвратившегося телохранителя.

— Все, Альберих, умерла прекрасная Карима. — Германарих ободряюще улыбнулся. — Предатели заслуживают лютой смерти, запомни. Бог не бывает строгим, бог всегда справедлив.

Альберих кивнул. В зале, под темной нишей со статуей Одина, громко расхохоталась вельва. Она рассыпала перед собой сухие гадательные косточки и кружила перед ними в медленном танце. Германарих брезгливо поморщился:

— Старуха совсем из ума выжила. Вели позвать Икмора и подать вина.

— Слушаюсь. — Альберих с облегчением покинул площадку перед троном.

Царь готов плотнее запахнулся в трабею[82], нахохлившись, уставился в степь. Казнь свершилась и люди поспешно расходились. Некоторые поднимали головы, оглядывались на дворец и быстро отворачивались, словно чувствовали на себе тяжелый, гнетущий взгляд Великого Гота.

— Сурт-Черный с юга едет с огнем, пожирающим ветви… — пела вельва, танцуя в углу.

— Заткнись, — глухо проворчал Германарих.

Старая вельва не слышала и продолжала петь:

— Солнце сверкнет в ответ на мечах богов — светлых асов и ванов!

— Проклятая старуха, — пробормотал Германарих.

Царь нахмурился, было от чего хмуриться — гунны, через Киммерийское море, Таврию и Перекоп, вышли готам в тыл. Германарих послал против них искусного и отважного вождя росомонов Тарма, но тот оказался — О, Один! — неблагодарным предателем, забывшим про верность клятвы своему повелителю. Сказывают, что Тарм стал одним из первых людей Баламбера. Пришлось срочно объявлять вайан[83] и поднимать восточные лагеря готов, стягивать с ближайших фюльков[84] воинов на защиту ставки. Грядет большая война. Гонцы разосланы по западным лагерям для сбора войска.

Великий Гот потер руки — возвращаются славные времена, — думал он. — Наконец-то настоящий противник. На готов давно никто не осмеливался нападать.

Вернулся Альберих, поставил на подлокотник трона кубок, наполнил его из гидрии[85] дорогим алым напитком. Алая струя напомнила телохранителю две короткие дороги, протянувшиеся в степи. Он посмотрел на Великого Аза. Германарих хмурился, думал о чем-то своем, не замечая телохранителя.

— Прекрасной и доброй была Карима, жена Тарма, — шепча, отступил Альберих. — Великий Гот, ты так и остался Кощеем. Росомоны лучшие союзники, которых мы имели. Теперь они все уйдут, вслед за Тармом.

Телохранитель передал служке гидрию и прислушался к пению прорицательницы.

— Солнце померкло, земля тонет в море, срываются с неба светлые звезды. Жар нестерпимый до неба доходит. — Вельва устало опустилась на корточки, сгребла в мешочек гадальные кости. Прошептала:

— Волк поражает Одина. Наступает Рагнарок. Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется жадный. — Прорицательница поднялась и направилась к трону Германариха.

— Что скажешь старуха? — царь с презрением посмотрел на гадалку.

— Правду. Ты в опасности. Готы в опасности. Наступают сумерки богов, — вынесла приговор вельва.

Германарих отпил из кубка, на подбородок упала алая капля. Потекла, оставляя красный след. Царь обтерся рукавом.

— Иди прочь.

— Наступают сумерки богов, — повторила вельва удаляясь.

Германарих допил вино.

В зал вошел Икмор. Он едва скрывал свое недовольство: вот уже год, изо дня в день он приходит в храм Германариха и поет эпиталамы[86].

Вечером, как обычно, во дворце пировали. Вино лилось рекой. Готы и приглашенные иноплеменники кричали здравницы столетнему царю, похвалялись боевыми подвигами и грядущими победами. Возливалось жертвенное вино к подножию Одина, Тора, Хеймдаля, Фрейру и другим богам-асам.

Раскрасневшийся, разгоряченный вином Германарих восторженно оглядывал зал. Сердце его наполняла гордость за своих боевых вождей, за непобедимый народ.

— Ха, кто сказал, что слава готов меркнет?! — пьяно воскликнул царь, взмахивая золотым ритоном[87], обливая пурпурные одежды пурпурным вином.

— Мы! — раздался крик рядом с троном.

— Смерть Кощею! — К Германариху рванулись двое убийц, выхватывая из-под плащей короткие мечи.

— Стража! — взревел царь, падая в кресло, выплескивая вино в лицо палача.

— Стража! — завизжал Великий Гот, выставляя перед собой руки и колени, поджимая ноги.

— Прими смерть за сестру нашу, — прошептал один из убийц, вонзая меч в бок Германариху.

— За прекрасную Кариму! — воскликнул второй, пронзая царю ногу.

— Стража! — визгливый крик перекрыл шум в зале.

Альберих метнул копье, пронзая грудь росомона. Второй убийца успел нанести царю еще несколько колотых ран, пока его неистово рубили мечами. Мертвые тела скатились с подножия трона, но их продолжали рубить и топтать поднявшиеся из-за столов пьяные готы. Стража, опустив копья, окружила трон. Обычно, во время пиров, они стояли с внешней стороны храмовых стен. На праздники возлияний допускались ближние люди, среди которых не должно быть заговорщиков-убийц.

Альберих склонился над вжавшимся в кресло, истекающим кровью Германарихом. В серых глазах царя застыл животный страх.

— Кто? — прохрипел Германарих.

— Братья Каримы — Сар и Амий, — ответил Альберих.

— Казнить.

— Они мертвы.

— Приведите скальда и вельву, — прошептал царь, закрывая глаза. Руки впились во влажный живот, нащупали пояс и кинжал.

— Напасть на меня! — Гнев застлал сознание. — Убейте их, — прохрипел царь.

— Они мертвы, — повторил Альберих громче.

— Вывесить на крепостной стене.

Телохранителя отстранила в сторону, появившаяся предсказательница, за которой ходила слава хорошей целительницы.

— Открой глаза, Германарих.

Царь медленно раскрыл мутные, испуганные глаза. В туманной дымке увидел над собой плавающее морщинистое лицо вельвы. Старуха улыбнулась беззубым ртом.

— Ты будешь жить, Германарих. Закрой глаза.

Целительница повернулась к Альбериху и явившемуся Икмору, скальд знал толк в травах и травяных настоях.

— Освободите зал от посторонних. Икмор, мне нужна теплая вода.

— Я принесу, — вызвался телохранитель.

— Очистить зал! — отдал приказ Икмор.

Стража кинулась на протрезвевших готов, пораженных покушением на царя.

— Все прочь! Прочь!!!

Икмор взял Германариха на руки. Царь раскрыл глаза. Круглая зала, статуи богов, длинные пиршественные столы, пламя факелов, кружились перед очами Германариха в багровых туманных всполохах. Предметы то приближались, то отступали, затягиваясь кровавой дымкой.

— Я буду жить. Я буду жить, — шептал царь.

Сплетатель песен осторожно опустил Германариха на расчищенный стол. Альберих принес бадью с тепловой водой. Вельва склонилась над раненым и принялась бережно освобождать от одежды.

— Я буду жить. Я буду жить вечно.

— Сейчас увидим, — пробормотала старуха.

Германарих стиснул зубы, когда с него срезали трабею, снимали лоскутья ткани. В зал ворвался холодный степной ветер, принес запах чабреца и полыни.

— Трон поставьте к морю, — пробормотал Германарих, теряя сознание.

— Ну что? — спросил Икмор у вельвы, смывшей кровь с тела Германариха и рассматривающую раны.

— Он будет жить. Раны глубоки, но не опасны, — ответила прорицательница.

Икмор покосился на два изуродованных трупа, которые проносили мимо стражники, выполняя приказ царя — вывесить тела убийц на крепостной стене.

— Росомоны оставляют нас.

Вельва насмешливо посмотрела на скальда.

— Не только росомоны оставляют нас. Не много ли времени ты провел среди гуннов?

— Я гот. И завтра уезжаю в Восточную Киммерию, сражаться с гуннами, — запальчиво ответил скальд.

— Я вижу, — ответила вельва.

Гунны не встречали практически никакого сопротивления. Произошло несколько незначительных стычек с готами на бывшей территории Боспорского царства — готы отступили.

Вскоре часть готов, не видя иного выхода, покорились Баламберу. Винитар с небольшим войском, сумел пробиться к венедам и объявить себя новым царем готов. Но это было не надолго. Большая часть готов спешно переправлялась за Данувий, прося защиты у Рима…

На историческую арену выходил новый народ, неизвестный цивилизованному миру, но который скоро заставит содрогнуться этот мир от ужаса грядущих кровавых битв и разорений. Римская империя переживала закатный век. Скоро родится Бич Божий…