Смерть пэра

Глава 3 Приготовления к шараде

Миноги жили в двух квартирах, занимавших весь верхний этаж здания, которое именовалось Плезанс-Корт-Мэншнс. Плезанс-Корт — всего лишь коротенькая улочка, которая соединяет Кэдоген-сквер с Леннокс-гарденс, а многоквартирный дом стоит на углу. Роберте фасад здания показался просто отталкивающим, но вестибюль был обставлен по-новому и выглядел вполне уютно. Бледно-зеленые стены, толстый ковер, тяжелые кресла и огромный камин создавали впечатление роскоши. Огонь в камине бросал блики на хромированную сталь лифта в центре вестибюля и на панель с прорезями, куда вставлялись таблички с фамилиями жильцов. Роберта прочла самую верхнюю надпись: «Лорд и леди Чарльз Миног. 25, 26. Дома». Генри проследил направление ее взгляда, быстро подошел к панели и покрутил хромированный стальной язычок.

— «Лорд и леди Чарльз Миног. Нет дома». Так-то оно лучше будет, — пробормотал Генри удовлетворенно.

— Ой, правда?! — вскричала Роберта. — Их нет дома?

— Да нет же, — отозвался Генри. — Тсс!

— Тсс! — повторила Фрида.

Они слегка повернули головы к входной двери. На тротуаре перед домом стоял невысокий человечек в котелке и сравнивал табличку на доме с адресом на конверте. Он посмотрел на фасад дома и стал подниматься по ступенькам.

— В лифт! — скомандовал Генри.

Роберта в полном остолбенении вошла в лифт. Швейцар, грузный и величественный в темно-зеленом мундире с кучей медалей, вышел из-за конторки.

— Привет, Стэмфорд, — обратился к нему Генри. — Доброе утро. У Мэйлинга в машине есть кое-какой багаж.

— Я прослежу, сэр, — поклонился швейцар.

— Большое вам спасибо, — вежливо проговорили Миноги, а Генри, чуть понизив голос, добавил: — Его светлости сегодня утром дома нет, Стэмфорд.

— Вот как, сэр? — откликнулся швейцар. — Спасибо, сэр.

— Поехали, — сказал Генри.

Швейцар закрыл за ними двери. Генри нажал кнопку, и с металлическим вздохом лифт повез их на верхний этаж.

— Стэмфорд не развозит жильцов на лифте, — объяснил Генри. — Он здесь только для виду, да еще следит за служебными квартирами на первом этаже.

Через три дня фотографии лифта в Плезанс-Корт-Мэншнс появятся в шести иллюстрированных газетах и в папках отдела по расследованию убийств в Скотленд-Ярде. Его осветят вспышками фотоаппаратов, опечатают, опылят порошком для снятия отпечатков пальцев, измерят и опишут. О нем будут говорить миллионы людей. Лифту предстояло вот-вот стать знаменитым. Роберте он показался очень красивым, и она не заметила, что лифт, как и вестибюль, был модернизирован. Старое устройство для лифтера все еще оставалось в кабине — цилиндр с торчащей из него рукояткой, — но над ним располагался ряд кнопок. Квартира Миногов была на самом верху.

Они вышли из лифта на хорошо освещенную площадку, где находились две двери с номерами 25 и 26. Генри толкнул дверь номера двадцать пять, и Роберта шагнула через порог в прошлое. Ощущение «Медвежьего угла» из того самого часто повторяющегося сна снова нахлынуло на нее так пронзительно, что у девушки перехватило дыхание. Здесь ее встретил тот самый запах «Медвежьего угла»: ароматного масла, которым леди Чарльз курила в гостиной, турецких сигарет, срезанных цветов и мха. Наше обоняние действует как направленно, так и бессознательно. Во многих домах существует собственный приятный запах, который воспринимается нашим носом только полуосознанно, и он столь тонок и сложен, что его никак нельзя точно определить. Запах в доме Миногов — хотя в нем можно было выделить горящие кедровые поленья, ароматное масло и тепличные цветы — состоял из всех этих запахов по отдельности и еще из чего-то, что показалось Роберте ароматом самой их сути. Запах отбросил ее на четыре года назад, и, находясь под этим впечатлением, она заметила в глубине квартиры знакомые старые вещи: стол, гравюру с изображением китайского слоника. И странно знакомым показался голос леди Чарльз, которая воскликнула:

— Неужели старушка Робин Грей? Роберта от дверей кинулась в ее объятия.

Они все стояли здесь, в длинной гостиной, где в двух каминах потрескивали поленья, а цветы веселили глаз. Леди Чарльз, даже более стройная, чем прежде, еще как следует не проснулась и куталась в красный шелковый халат. На седых ее кудрях была сеточка. Ее муж стоял с ней рядом в своем утреннем виде, который Роберта так хорошо помнила: в руке газета, в глазу монокль, а тонкие волосы неопределенного цвета зачесаны гладко назад. Его светлые близорукие глаза сияли, когда он смотрел на Роберту; он послушно наклонил голову, готовясь встретить ее поцелуй. Близнецы — сверкающие белокурые головы и серьезные улыбки — расцеловали ее. Плюшка, школьница-переросток с детским жирком по всему телу, чуть не повалила Роберту, а одиннадцатилетний Майкл с облегчением вздохнул, когда гостья ограничилась рукопожатием.

— Как чудесно, дорогая, — повторяли все Миноги своими мягкими голосами, — как чудесно тебя видеть.

Наконец они все устроились перед камином. Шарло — в своем кресле, Генри на обычном месте — на коврике у камина, а близнецы развалились в креслах. Плюшка уселась на подлокотник кресла Робин, Фрида встала в элегантной позе у камина, а лорд Чарльз рассеянно прохаживался по комнате.

— Батюшки, — сказал Генри, — я чувствую себя как старина Урия Хипп: «Как хорошо видеть во плоти Робин Грей — прямо как слушать колокола старой церкви».

Близнецы согласно закивали, а Колин с удивлением сказал:

— Ты почти не выросла.

— Знаю, — отозвалась Роберта. — Я пигмейка.

— Очень милая пигмейка, — заметила Шарло.

— Как ты думаешь, она красивая? — спросила Фрида. — По-моему, да.

— Не то чтобы красивая, — протянул Стивен, — скорее я бы назвал ее привлекательной.

— Право! — мягко сказал лорд Чарльз. — Как по-вашему, нравится ли Робин, которая, должен сказать, выглядит очаровательно, общественный диспут по поводу ее прелестей?

— Да, — заявила Робин, — когда это говорит Семья.

— Конечно нравится, — завопила Плюшка, наградив Робин мощным шлепком по спине.

— А что ты думаешь обо мне? — спросила Фрида, встав в позу. — Разве я не абсолютная прелесть?

— Не говори ей «да», — вмешался Колин. — Эта девчонка нимфоманка.

— Мой дорогой! — пробормотала шокированная леди Чарльз.

— Дорогой Колин, — сказал его отец, — было бы очень неплохо, если бы ты употреблял только те слова, которые понимаешь.

— Ну что ж, — изрекла Фрида, — можете возблагодарить вашу счастливую звезду, что я такая прелестная. В конце концов, внешность на сцене имеет чуть ли не решающее значение. Может статься, мне придется содержать вас всех в самом ближайшем будущем.

— А кстати, — сообщил Генри, — по-моему, внизу сидит бэйлиф.

— Только не это! — вскричали Миноги.

— Признаки самые зловещие. Я сказал Стэмфорду, что тебя нет, папа.

— Тогда, наверное, лучше мне не выходить из дома, — пробормотал лорд Чарльз. — Кто бы это мог быть на сей раз? Ведь не «Смит и Векли» в очередной раз? Я написал им великолепное письмо с объяснением, что…

— …обстоятельства, на которые мы не могли п-повлиять, — подсказал Стивен.

— Я изложил это еще лучше, Стивен.

— Майк, — попросила леди Чарльз, — будь другом, ангел мой, сбегай на площадку. Если увидишь там человечка…

— В котелке, — уточнили Генри и Фрида.

— Да, разумеется, в котелке. Если ты его увидишь, ничего ему не говори, а просто прибеги и скажи мамочке, ладно?

— Хорошо, — вежливо ответил Майк. — А он Бэйлиф, мамуля?

— Да, по-моему, но беспокоиться не о чем. Поторопись, Майк, солнышко.

Майк обезоруживающе ухмыльнулся и запрыгал прочь из комнаты на одной ножке.

— Я могу так пропрыгать тыщу миль, — похвастался он.

— Ну хорошо, только сейчас пропрыгай для разнообразия тихонько.

Майк испустил боевой индейский клич и пополз из комнаты по-пластунски. Близнецы грозно приподнялись в креслах. Он издал пронзительный визг и выскочил вон.

— Ну какой ангел, правда? — спросила леди Чарльз Роберту.

— Вот и лифт! — воскликнул Колин.

— Это М-майк развлекается. К-катается вверх и вниз, — пояснил Стивен. — Как я понимаю, жильцы весьма не одобряют, что Майк так обращается с лифтом.

— Готов поспорить, это бэйлиф, — пробурчал Колин. — Баскетта предупредили? Я хочу сказать, что Баскетт может величественно провести его сюда.

— Если Баскетт, прослужив у нас пятнадцать лет, — сказал горячо лорд Чарльз, — не узнает бэйлифа с первого взгляда, тогда он глупее, чем я до сих пор о нем думал.

— Боже мой, в дверь звонят! — воскликнула леди Чарльз.

— Все в порядке, — успокоил ее Генри, — это всего-навсего багаж Робин.

— Слава тебе господи! Робин, деточка, наверное, тебе хочется посмотреть твою комнату, правда? Фрид, солнышко, покажи Робин комнату. Комната до невозможности маленькая, но ты же не будешь возражать, лапочка, правда же? На самом деле это должна была быть прихожая, но Майк с Плюшкой превратили ее в какой-то караван-сарай, поэтому мы счастливы, что она снова приобрела человеческий вид. Право же, мне нужно одеться, но не могу: хочу услышать горькую правду насчет бэйлифа.

— А вот и Майк, — заметила Фрида.

Майк вернулся, все еще прыгая на одной ножке и напевая:

— Заткнись, — хором приказали братишке Стивен и Колин. — Ты что имеешь в виду? Он здесь, что ли?

— Не-а, — прошептал Майк. — Это прибыл ейный багаж.

— Так не говорят: «ейный», — поправил Стивен. Майк стал подскакивать на одной ножке перед близнецами, напевая:

Колин взял Майка за плечи, а Стивен схватил его за ноги. Вдвоем они раскачали и кинули визжащего от восторга братишку на диван.

— Два беленьких мальчика! — упрямо вопил Майк. — А спорим, она вас не различает: кто из нас кто! А, Робин? — Он посмотрел на Роберту обаятельным лучистым взглядом. — Правда же?

Близнецы повернулись к ней и вопросительно подняли брови.

— Так как же, Робин? — спросили они.

— Только когда вы говорите, — ответила Роберта.

— Вообще-то я теперь почти не заикаюсь, — заявил Стивен.

— Конечно, но голоса у вас разные, Стивен. И даже когда вы молчите… нужно только посмотреть за уши.

— У-У-У. — разочарованно протянул Майк, — так нечестно. Она знает секрет — эта нахальная родинка у Стивена все портит… У Стивена такой вид, словно он не вымыл за ухом, ме-е-е!

— Пошли-ка к тебе в комнату, — сказала Фрида. — Майк совсем расхулиганился, а угроза бэйлифа вроде миновала.

Роберте понравилась ее комната в квартире двадцать шесть. Как и говорила леди Чарльз, на самом деле это была прихожая, но в ней тяжелой шторой отгородили проход, по которому должны пробираться остальные, чтобы попасть к себе в спальни. Фрида показала ей остальные комнаты двадцать шестой квартиры, которая состояла из одних спален, а нянюшка Бернаби жила в бывшей кухне, где могла готовить бесчисленные чашки овальтина,[4] которые она все еще насильно вливала в Миногов перед сном. Нянюшка сидела перед электрической плитой, превращенной ее стараниями во что-то вроде письменного стола. В волосах у нее заметно прибавилось седины, лицо покрылось сеточкой морщин. Роберте подумалось, что все добрые и злые деяния юных Миногов оставили свои следы только на этом единственном лице. Нянюшка раскладывала пасьянс и встретила Роберту так, как будто с их последней встречи прошло не четыре года, а четыре дня.

— Нянюшка, — промолвила Фрида, — дела наши плохи. Мы снова залегли на дно, и вот-вот появится бэйлиф.

— Некоторые люди… они ни перед чем не остановятся, — не совсем понятно, но грозно произнесла Нянюшка.

— Ну да, конечно, но я их понимаю: им же нужно вернуть свои денежки.

— Ну что ж, пусть тогда его светлость им заплатит, и делу конец.

— Боюсь, Нянюшка, денег у нас сейчас совершенно нет.

— Глупости, — отрезала Нянюшка. Она посмотрела на Роберту и сказала: — А вы совсем и не выросли, мисс Робин.

— Верно, Нянюшка. Мне кажется, я больше и не вырасту. Мне ведь уже двадцать, как вы знаете.

— Вы с мисс Фрид ровесницы, а посмотрите, как она вытянулась. Вас подкормить надо.

— Нянюшка. — сообщила Фрида, — завтра приедет дядя Габриэль.

— Хм, — откликнулась Нянюшка.

— Будем надеяться, что он вытащит нас из этой передряги.

— Так ведь его собственная плоть и кровь в беде…

В дверь заглянул Генри. Судя по суровому взгляду, которым одарила его Нянюшка, Роберта поняла, что он по-прежнему был Нянюшкиным любимчиком.

— Привет, миссис Бернаби, — сказал он. — Слышали новости? Мы попали в переплет.

— Не первый раз, мистер Генри, и не последний. Придется брату его светлости уладить это дело.

Генри пристально посмотрел на свою старую няню и покачал головой.

— Если не уладит, по-моему, мы и впрямь с треском разоримся.

Нянюшкины руки с распухшими ревматическими суставами невольно дернулись.

— С тобой все будет в порядке, Нянюшка, — добавил Генри. — Мы ведь устроили тебе пожизненную пенсию, правда же?

— Я не про то думаю, мистер Генри.

— Это уж точно, я так и знал. Это я подумал про пенсию.

Нянюшка нацепила очки с толстыми стеклами и пошла на Генри.

— А ну-ка быстренько покажите язык, — приказала она.

— Да какого дьявола?

— Делайте как велено, мистер Генри. Генри высунул язык.

— Так я и знала. Подойдите ко мне перед сном, вечером. У вас желчь разлилась.

— Что за ерунда!

— А у вас всегда так: как плохое настроение, так уж точно — желчь разлилась.

— Нянюшка!

— А что ж вы несете чушь про всякие вещи, в которых ничего не смыслите? Его светлость — тот, другой, — скоро покажет всяким негодникам, где раки зимуют.

— Это ты про нас?

— Чепуха на постном масле. Вы знаете, о чем я. Мисс Робин, за ленчем выпейте стакан молока, а то вы перевозбудились.

— Хорошо, Нянюшка, — послушно кивнула Роберта. Нянюшка вернулась к своему пасьянсу.

— Аудиенция окончена, — сообщил Генри.

— Я, наверное, распакую вещи, — сказала Роберта.

— Оставьте мне, что надо погладить, — предложила Нянюшка. — Я все сделаю.

— Спасибо, Нянюшка, — ответила Роберта и отправилась к себе в комнату.

Наконец она осталась одна. Пол качался у нее под ногами, как будто море, которое пять недель властвовало над девушкой, не так легко отпускало ее. Оно напоминало о себе физически, и это было очень странно, потому что путешествие казалось уже страшно далеким. Роберта принялась распаковывать вещи. Платья, которые она покупала в Новой Зеландии, перестали ей нравиться, а дела и проблемы Миногов заняли ее настолько, что о собственных она думать не могла. За последние четыре года Роберта превратилась из подростка в женщину. Чувства и переживания, которые обычно этому сопутствуют, были нарушены трагедией. Два месяца назад, когда мечты, тоска и порывистость подростка еще не улеглись, погибли родители Роберты. Все ее чувства словно побило морозом. Она переживала свое горе, но скорее разумом, чем сердцем. Позже, немного оттаяв, Роберта обнаружила, что с ней произошло нечто неожиданное: ее чувства, которые она раньше так щедро раздаривала, откристаллизовались, и она поняла, что охладела к большинству своих друзей. Она сделала еще одно открытие: даже по прошествии четырех лет сердце ее принадлежало невероятному семейству, которое теперь жило на другом конце света. Мысли ее вернулись к «Медвежьему углу», и ей очень захотелось оказаться вместе с Миногами. Пусть они рассеянные, неустроенные, достойные порицания — Роберта знала, что они подходят ей. И, как ей казалось, она подходит им. Когда сестра ее отца написала ей и предложила племяннице переехать в Англию и поселиться у нее, Роберта с радостью согласилась, поскольку с той же почтой пришло письмо от леди Чарльз Миног, всколыхнувшее в девушке прежнюю любовь к этой семье. Когда выяснилось, что они должны встретиться снова, ей стало страшно, что они будут относиться к ней как к неприятному напоминанию о прошлой колониальной жизни. Но, увидев на пристани Фриду и Генри, она почувствовала себя увереннее, а теперь, убирая последние свои неэлегантные вещи в ящик комода, где уже лежали бренные останки игрушечной железной дороги, Роберта ощутила странное чувство, словно это она стала гораздо старше, а юные Миноги только вытянулись ростом.

«А во всем остальном, — подумала Роберта, — они ни капельки не изменились».

Дверь открылась, и вошла леди Чарльз. Она уже переоделась. Седые волосы ее сияли и вились мелкими кудряшками, худощавое лицо было почти незаметно напудрено, она выглядела просто восхитительно.

— Как дела, старушка Робин Грей? — спросила она.

— Я так счастлива…

Леди Чарльз включила электрообогреватель, пододвинула к себе кресло, натянула короткую юбку на колени и закурила. Роберта с теплым чувством узнавания увидела все эти признаки надвигающейся задушевной беседы.

— Надеюсь, дорогая, тебе будет не слишком неуютно, — сказала леди Чарльз.

— Шарло, милая, я просто на седьмом небе.

— Нам бы так хотелось, чтобы ты пожила у нас подольше. Какие у тебя планы?

— Понимаешь, — ответила Роберта, — моя тетя очень любезно предложила мне стать чем-то вроде ее компаньонки, но мне кажется, что я должна найти работу. Я хочу сказать — настоящую работу. Так что, если она согласится, я собираюсь стать секретаршей в дирекции магазина или, на худой конец, в какой-нибудь конторе. Я научилась стенографировать и печатать.

— Посмотрим, что можно сделать. Но сперва, разумеется, ты должна хотя бы немного развлечься.

— Мне бы ужасно хотелось хоть немного развлечься, но у меня совсем мало денег. Примерно двести фунтов в год. Так что мне придется очень скоро начать работать.

— Должна сказать, что, по-моему, деньги — ужасная штука, — изрекла леди Чарльз. — Вот пожалуйста, взять хотя бы нас: разве что с медведем по ярмаркам и по миру не ходим, а все потому, что бедняга Чарли никак не может освоить арифметику, чтобы считать деньги.

— Вам нелегко приходится.

— Да ничего, только если обанкротимся, будет очень неловко. Во-первых, Чарли не сможет играть на бегах. Это его единственная радость, и к тому же своему букмекеру он платит! В том, чтобы не платить букмекеру, есть что-то настолько вульгарное… а что они вытворяют с людьми — просто позор!

— А что они такое вытворяют?

— По-моему, объявляют о твоих беговых долгах в Сэндаупс[5] и трубят во все фанфары, чтобы только привлечь к тебе всеобщее внимание. Или это только с масонами так делают? Ладно, не будем на этом останавливаться, потому что это единственное, что нам не грозит.

— Шарло, но вы же и не такие барьеры брали.

— Ничего подобного пока не было. Это не барьер — это гора.

— Как все это получилось?

— Лапочка, ну как люди погрязают в долгах? Это просто получается, одно к одному. И ведь знаешь, Робин, я так старалась! Мы жили как отшельники, отказывались буквально от всего. Дети были при этом совершенными ангелами. Близнецы и Генри обращались по всевозможным объявлениям и не оставили мысль найти работу. И они так великодушно отказывались от всяких удовольствий! Радовались любым дешевым развлечениям: объехали Англию, останавливаясь во второразрядных гостиницах, потом поехали в Остенде играть в карты и рулетку на сущие гроши, вместо того чтобы отправиться на Ривьеру, где отдыхают все их друзья. А Фрида с таким пониманием отнеслась к своему выходу в свет… Никакого бала, только обед и коктейль, которые мы устраивали буквально на жалкие пенсы. А теперь она посещает эту театральную школу и работает как вол, притом с совершенно ужасными людьми. Конечно, все это получилось из-за Чарли и этой истории с драгоценностями. Не проси, я тебе даже не стану рассказывать все целиком, потому что история эта слишком мрачная и запутанная, словами ее не передашь. Суть в том, что бедному Чарли нужно было иметь контору в Сити с покупателями на Востоке и в таких местах, как «Галле Фейс отель» в Коломбо. Он занялся этим делом на паях с сэром Дэвидом Стейном, который казался самым заурядным, но очень симпатичным человеком. Так вот, как оказалось, они устроили настоящую оргию подписывания всяческих бумаг, и не успело все закончиться, как сэр Дэвид вышиб себе мозги из пистолета.

— Почему он так поступил?

— Похоже, он делал большие дела и большие долги, и одна из его самых крупных сделок сорвалась совершенно неожиданно. И оказалось, что Чарли придется оплачивать кучу его счетов, потому что он — партнер сэра Дэвида. И счетов было столько, что у него не осталось денег, чтобы оплатить наши собственные счета, которые потихоньку накопились за полгода. Вот такие дела. Ну что ж, остается только не вешать носа и найти правильный подход к Габриэлю. Чарли послал ему совершенно очаровательную телеграмму, составленную ну просто совершенно как надо, понимаешь? Мы так над ней корпели… Габриэль живет в «Медвежьем углу» и ненавидит ездить в Лондон, поэтому мы надеялись, он просто сообразит, что нельзя позволить Чарли разориться, и пришлет ему чек. А он возьми и пришли в ответ телеграмму: «Прибуду пятницу, шесть часов. Вутервуд», так что мы все в лихорадке.

— Вы думаете, все может уладиться? — спросила Роберта.

— Ну, видишь ли, это настолько важно, что мы вообще не можем ничего думать. Не стоит говорить «гоп», пока не перепрыгнешь. Но мне страшно хочется найти к Габриэлю правильный подход. Как жаль, что Чарли его ненавидит до мозга костей.

— Мне кажется, он не может никого ненавидеть.

— Ну, он ненавидит Габриэля, насколько может. Габриэль всегда относился к нему довольно по-свински, он считает, что Чарли — мот. Сам-то Габриэль скряга.

— О господи!

— Вот-вот. Но он все-таки сноб, и мне как-то не верится, что он позволит собственному брату разориться. У него мурашки бегут по коже при одной мысли о скандальной славе. Нам остается только решить, какой подход найти к Габриэлю, когда он окажется здесь. По-моему, первым делом надо будет устроить его поудобнее. Он любит совершенно особенное шерри, которое практически нельзя достать, как я понимаю, но Баскетт собирается поискать. И еще ему нравится ранний китайский фарфор. И по счастливому стечению обстоятельств так получилось, что Чарли для будущего дела купил маленькую голубую вазочку, страшно дорогую, и в припадке безумия заплатил за нее наличными. И мне пришла в голову просто блистательная идея: пусть Майк вручит ее Габриэлю. Майк, если захочет, умеет быть таким очаровательным.

— Но, Шарло, если вазочка такая ценная, почему бы вам самим ее не продать?

— Может быть, и можно ее продать, но как? Во всяком случае, моя интуиция мне подсказывает, что лучше приручить этой вазочкой Габриэля. Нам надо поступать дипломатично. Ну, допустим, вазочка стоит сто фунтов. А нам нужны две тысячи. Почему бы не использовать плотвичку как приманку, чтобы поймать кита?

— Ну да, — с сомнением сказала Роберта, — только вот не покажется ли ему расточительством раздаривать такие дорогие вазочки?

— Да нет, — возразила леди Чарльз, махнув рукой. — Он будет в восторге. И во всяком случае, если он швырнет вазочку Майку в лицо, она же все равно останется у нас.

— Это верно, — согласилась Роберта, смутно чувствуя какой-то пробел в логике леди Чарльз.

— Мы все соберемся в гостиной, когда он придет, — продолжала леди Чарльз, — и мне кажется, что стоит представить какие-нибудь шарады.

— Что?! Шарады — ему?!

— Я знаю, Робин, затея с сумасшедшинкой, но, видишь ли, он и так знает, что мы немного не в себе, поэтому нет смысла притворяться, что мы не такие. А мы очень хорошо представляем шарады, ты ведь не станешь этого отрицать.

Роберта моментально вспомнила шарады Миногов в Новой Зеландии, особенно ту, которая представляла «райский сад». Лорд Чарльз, с моноклем в глазу и зонтиком над головой — чтобы намекнуть на зной — изображал Адама. Генри был змеем-искусителем, а близнецы изображали ангелов. Фрида, проникнувшись идеей, включилась в представление в роли Евы, нарядившись в почти Евин наряд: фиговый листок из оберточной бумаги и лифчик. Леди Чарльз выкопала где-то фальшивую бороду — в этом вопросе на Миногов можно положиться — и представила страшно раздражительного и сварливого Создателя. Плюшка была древом познания.

— А ему вообще нравятся шарады? — спросила Роберта.

— По-моему, он с ними никогда не сталкивается, и это очень нам на руку. Мы его развеселим. В этом-то и горе бедняги Габриэля. Он никогда по-настоящему не веселился.

В дверь постучали, и Генри просунул голову в комнату.

— Мне подумалось, вам захочется как следует посмеяться, — сказал он, — так вот: бэйлиф пробрался по черной лестнице и поймал бедного старину папочку. Бэйлиф сидит в кухне с Баскеттом и горничными.

— О боже мой! Только не это! — воскликнула его мать.

— А зовут его мистер Ворчалл, — хмыкнул Генри.

За ленчем леди Чарльз развивала свою теорию о том, как следует принять лорда Вутервулского (и Рунского). Семья, за исключением Генри, приняла самое что ни на есть горячее участие в обсуждении этого вопроса. Генри казался еще рассеяннее, чем обычно, и не в настроении. Роберта, к своему смущению, часто ловила его взгляд на себе. Генри смотрел на нее с необъяснимым выражением лица, которое беспокоило ее, пока она не сообразила, что он смотрит и не видит ее. Роберта перестала смущаться и стала внимательно слушать, что говорят остальные члены семьи. С каждым новым витком этой невозможно нелепой беседы таяли в дымке четыре года разлуки, и Роберта почувствовала, что снова начинает наполовину принимать безумную логику их рассуждений. Они страстно и горячо обсуждали, какие шарады подходят к такому случаю: леди Чарльз и ее дети — с горячим энтузиазмом, лорд Чарльз — беспристрастно и критически. Роберта все пыталась представить себе, что чувствует лорд Чарльз на самом деле перед лицом кризиса, и ей казалось, что вид у него слегка встревоженный. Но его бледное овальное лицо никогда нельзя было назвать выразительным. Близорукие глаза глядели дружелюбно и приветливо. Светлые усы и странно юный рот не придавали ему значительности, но все-таки он выглядел представительным, хотя и мягким человеком. У лорда Чарльза была странная привычка понижать к концу фразы свой несколько высоковатый голос, при этом широко раскрывая глаза и поглаживая себя по макушке. Роберта вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления, о чем он думает, хотя она очень его любит. Лорд Чарльз все-таки исключительно замкнутый человек.

— Ну, как бы там ни было, — говорила Фрида, — мы можем попытаться. Зальем в него шерри по самое горлышко и представим шараду. Как насчет леди Годивы?[6] Генри будет скакуном, папуля — кошмарным супругом, один из близнецов изобразит Любопытного Тома, а остальные — сочувствующее население.

— Если ты думаешь, что я собираюсь гарцевать по гостиной, таская тебя в чем мать родила на своем горбу… — начал Генри.

— У тебя, Фрид, волосы недостаточно длинные, — заметила Плюшка.

— Я же не говорила, что это я буду леди Годива.

— Ну, вряд ли ты собираешься предложить маме раздеться догола, — сказал Колин. — К тому же ты точно имела в виду себя.

— Не будь дурочкой, солнышко, — произнесла леди Чарльз, — разумеется, мы не можем представлять леди Годиву. Дядя Г. придет в ужас.

— Он перепутает ее с шабашем ведьм, — заявил Генри, — и решит, что мы издеваемся над тетей В.

— Если Фрида собирается ехать на тебе верхом, то он обязательно перепутает, — предрекла Плюшка.

— Почему? — спросил Майк. — Пап, а на чем ездят верхом ведьмы?

Лорд Чарльз издал свой высокий короткий смешок. Генри задумчиво уставился на Плюшку.

— Если бы это не было так вульгарно, то было бы смешно, — изрек он.

— Ну хорошо, а почему бы не представить шабаш ведьм? — спросил Стивен. — Дядя Г. ненавидит тетю В. за то, что она к-колдует. Мне кажется, нас ждет большой успех. Он поймет, что мы на его стороне. Понимаете, можно сделать все тактично, не слишком явно. Можно составить шараду с п-подходящим словом, например, «кол-дунь-я».

— А как, интересно, ты покажешь «я»? — усомнился Колин.

— А Плюшка может выйти и показать на себя — ее так много… — сказал Генри.

— Скотина ты, Генри, — взорвалась Плюшка. — С твоей стороны свинство говорить, что я толстая. Ма-а-ма!

— Не обращай внимания, деточка, это же просто подростковая полнота. Мне кажется, что ты в самый раз, совсем не толстая.

— А можно представить «я» как уик-энд в «Медвежьем углу». Все зевают со скуки: я-а-а-а…

— Вот это будет уже по-настоящему грубо, — серьезно ответила ему мать.

— Но зато недалеко от истины, — сказал лорд Чарльз.

— Я знаю, Чарли, но все же так не годится. Давайте не сочинять на этот счет никаких глупостей. Давайте здраво поразмыслим над какой-нибудь забавной и милой шарадой. Не слишком вульгарной и не оскорбительной.

Последовало долгое молчание, которое нарушила Фрида.

— Я придумала! — воскликнула она. — Мы можем изобразить самих себя с Бэйлифами в доме. Можно представить завтрак, Баскетт входит и говорит: «К вам какой-то человек, милорд». Ведь вы не возражаете, Баскетт?

С улыбкой, которой требует беспредельная вежливость вышколенного слуги, Баскетт предложил Фриде сыру. Роберта вдруг подумала, что интересно было бы знать, находит ли Баскетт Миногов такими же забавными, как и она. Фрида спешно развивала свою идею.

— Мамочка, это же мысль! Ты только представь себе: Баскетт вводит Бэйлифа, а мы все его умоляем, и папочка сможет сказать все, что хочет сказать дяде Габриэлю. А Робин может изобразить Бэйлифа, она будет просто божественно выглядеть в шарфе и котелке. Будет и весело и храбро с нашей стороны.

— А какое слово выберем? — спросила Плюшка.

— Бэйлиф. Бей-лиф?

— И как же ты мыслишь показать второй слог? — возразил Колин.

— Может, уполномоченный? Как Майк распевал? Упал-намоченный.

— Это, моя дорогая, неприлично до невозможности.

— Ну хорошо, давайте тогда «отобрать имущество». Второй слог может быть про родственников. Можно изобразить даже самого дядю Г.! Робин вполне может представить дядю Г. Его пальто и зонтик где-то там в прихожей под рукой. А мы все встанем вокруг нее и будем умолять и говорить: «Твой собственный брат, Габриэль, послушай, ведь это родной твой брат».

— Ну да, все это очень хорошо, — заявил Стивен, — но ты з-забыла про мягкий знак в слове «отобрать»!

— Так ведь можно показать рукой на мягкое место…

— Достаточно, Фрид! — поморщился лорд Чарльз.