Смерть с отсрочкой

9

Сидней шел к берегу озера на окостеневших ногах. Ленни какое-то время наблюдал за ним, потом перегнулся через спинку кресла, шлепнул Ника по ляжке.

— Проснись, посмотри на Эль Сида!

Старик, совсем голый, входил в накрытую туманом воду.

— Не могу я на него смотреть, — простонал Ник. — Где он ночью спал, черт побери?

— Старый дурак возле костра устроился.

— Я серьезно думаю, что обморозился, — объявил Ник. — Ноги онемели. — Он полез за сигаретами. Руки у него лихорадочно дрожали. — Надо закурить, согреться. Хочешь?

Ленни вытащил «Силк кат».

— Какого дьявола мы тут делаем?

Ник перелез на переднее сиденье, включил мотор, пустил обогреватель на полную мощность.

— По-моему, приключение переживаем.

Сидней подошел через пятнадцать минут с сиявшей кожей, но мрачным лицом.

— Похоже, Эль Сид кипятком писает, — заметил Ник, и старик оскалился опасной понимающей улыбкой, проходя рядом с машиной.

— Джентльмены, — сказал он, — у меня к вам вопрос.

— Выкладывайте, — вздохнул Ленни.

— Хорошо. Почему в тюрьмах полно идиотов? — Он перевел взгляд с одного на другого, зная, что парочка неплохо знакома с внутренней ситуацией.

— Понятия не имею, — пожал плечами Ник.

— О том я и говорю. Объясню — ловят лишь глупых преступников. Умные и хитрые вокруг нас свободны как птицы.

— И в чем суть, мистер С.?

— В том, что умные преступники — а мы с вами преступники — не въедут в Сарагосу в ярко-синей инвалидной машине, угнанной в Сантандере у безногого, и совершив вооруженное ограбление меньше чем в тридцати милях оттуда. — Он постучал по крыше машины. — У нас серьезная проблема, джентльмены.

— У нас нет, — возразил Ленни, указывая на берег, где два рыбака выгружали лодку из кузова пикапа. — У них будут.

Через тридцать минут они ехали по дороге, и бедствия холодной ночи таяли инеем под поднимавшимся на безоблачном небе солнцем. Инвалидную машину завели глубоко в лес по сильно изрезанной camino forestal[44] и оставили за кирпичной стеной в конце тракта. Профессорские свидетельства о правоте фашистов в Гражданской войне так и остались на заднем сиденье, несколько засаленные после двух ночей под Ником. Ленни старательно стер с руля свои отпечатки, оставив полный набор на крыше, когда наклонялся для этого. Вернувшись пешком к озеру, увидел, что рыболовы исчезли в тумане, поэтому для угона грязной красной «тойоты» не требовалось никаких усилий, тем более что владелец с очаровательной деревенской наивностью оставил ключи в замке зажигания.

— Видите? — спросил Ленни, тряхнув головой. — Хоть они и заметили пластик, ключи все равно оставили. Никто не ожидает, что калека пойдет на угон.

В Сарагосу приехали в девять с небольшим, поставили машину на стоянку, отправились искать торговцев-нумизматов. К десяти часам монета Ника была продана за одиннадцать сотен евро, что было отмечено в тихом кафе.

— Дальше куда? — спросил Ник.

— В Маэстрасго, — сказал Сидней, потягивая грязновато-коричневый cortado.[45]

— И вы постараетесь вспомнить, где спрятано золото.

— Правильно, — кивнул Сидней, — только должен вам сообщить кое-что важное.

— Ну вот, — вздохнул Ленни.

— Я единственный живой человек, который его видел, но, видимо, не единственный, кто о нем слышал. В других местах о том самом золоте ходят слухи.

— Где, к примеру?

— К примеру, пять лет назад одна немецкая газета опубликовала письмо, запрашивая сведения о его местонахождении.

— Какая газета? — уточнил Ник, насыпая в чашку сахар. — Нумизматическая? Или посвященная металлодетекторам?

— Называется Spanienkreuz,[46] — объяснил Сидней. — Издается для немецких ветеранов легиона «Кондор».

Ленни свистнул и заказал еще пива.

— Это еще что такое?

— Британия, Франция и Америка не пожелали пачкать руки в испанских разборках. Рэндольф Черчилль — племянник Уинстона, ни много ни мало, — обозвал испанцев «шайками даго,[47] которые убивают друг друга». Германия и Италия были не столь разборчивыми. Муссолини жаждал победы в каком-нибудь заграничном походе для повышения своей популярности в Риме, Гитлер хотел испытать технику и людей перед нападением на Советский Союз. Испания подходила обоим. Германский контингент выступал под названием легиона «Кондор». Все это было очень давно, но хочу подчеркнуть — здесь до сих пор считается недавней историей. Гражданская война далеко не забыта. — Он ткнул пальцем в бармена, небритого мужчину возраста Ленни. — Спросите у него о легионе «Кондор». Он расскажет. Спросите о любом из десятков отдельных отрядов, которые здесь сражались семьдесят лет назад, — их каждый знает. Вполне возможно, что этот самый бар связан с какой-нибудь политической организацией. Разглядите граффити на улицах — это не детские каракули, как в Норвиче, а политика.

— Значит, Гражданская война долго еще не забудется, — заключил Ник. — Что из этого?

— То, что память свежа. В Маэстрасго придется держаться с большой осторожностью.

— То есть как? — встрепенулся Ленни.

— Держать рот на замке и поглядывать через плечо, мистер Ноулс. Я нисколько не сомневаюсь, что история с золотом остается в тех местах ходячей разменной монетой, порождая разнообразные гипотезы местных жителей. Район всегда был малонаселенным, и теперь иностранцы бросаются в глаза, как прежде. Чтобы отвести подозрения, я придумал, по-моему, неплохую легенду.

Ленни задержал дыхание и рыгнул.

— Ну?

— Ищем окаменелости. — Он посмотрел на членов команды, а те на него.

— То есть как?

Сидней задумался, не потешается ли над ним Ленни. Посмотрел на него, понял, что не потешается.

— То есть ищем окаменелости, мистер Ноулс. Горы Маэстрасго — истинный рай для охотников за динозаврами. Трое мужчин в фургоне с инструментами для раскопок могут с таким же успехом искать бронтозавров и тираннозавров, как золото.

— Их уже по-другому зовут, — сообщил Ленни. Он смотрел фильмы на канале «Планета животных», и нередко какая-то информация застревала у него в голове. — Бронтозавр теперь называется апатозавр, а ваш тираннозавр просто чушь собачья.

— Великолепно, — провозгласил Сидней. — Еще что-нибудь знаете?

Ленни затряс головой:

— По-моему, и так впечатляет.

— Тогда еще раз повторю приказание держать рот на замке, — объявил Сидней, открыл местную рекламную газету, неуклюже провел пальцем до перечня объявлений о продаже транспортных средств и пристально вгляделся в строчки.

Ленни схватил крошечный аэрозольный баллончик.

— А это что такое?

— Спрей с феромонами, — объяснил Ник. — Неотразимо для женщин.

— Яйца укрепляет, — ухмыльнулся Ленни. — Где ты его взял?

— В инвалидной машине нашел.

Сидней поднял глаза от страницы:

— Мистер Ноулс, вы с «пежо-боксером» знакомы?

— Среди многого прочего, мистер С. «Пежо-боксер»? Какого года?

— Девяносто пятого.

— Пробег?

— Сто шестьдесят тысяч километров. Продавец просит пятьсот евро.

Ленни вздернул брови.

— С таким пробегом неплохая цена, да только все зависит от состояния.

Сидней опустил газету.

— Пойдем посмотрим? Если повезет, к обеду будем в Маэстрасго.

К востоку от Сарагосы шоссе 232 и железная дорога шли к Каталонии по южному берегу могучей реки Эбро. Через пару миль после Вирген-де-ла-Колумна находилась развилка, нижняя ветка которой сворачивала на юг к горам. Угнанный пикап остался на стоянке у супермаркета, Ник сидел теперь за рулем ржавого белого автомобиля с плохими тормозами, болтавшейся коробкой передач, потертыми сиденьями и надписью «Se vende»,[48] по-прежнему выведенной на стекле. Используя Сиднея в качестве переводчика, Ленни убедил продавца, жирного неразговорчивого мужчину в вязаной кофте и пижамных штанах, что проблема «боксера» девяностого пятого года заключается в сальниках, особенно после ста шестидесяти тысяч километров, и поэтому речь фактически идет о покупке кота в мешке. Продавец, видно стремясь вернуться к неотложному делу в спальне, согласился на четыреста евро. Сделка состоялась.

— Эти места когда-то носили название Илергетас, — сообщил Сидней. — Идеально: с севера их огораживают Пиренеи, а с юга Иберийские горы. Те и другие их орошают. Истинное сокровище пропало, потому что два идиота владельца, Индибилис и Мандоний, никак не могли определиться, на чьей они стороне. Это должно послужить вам уроком, мистер Ноулс и мистер Крик. — Он взглянул вправо на Ленни, который привалился к пассажирской дверце, затуманивая стекло храпом, сверкая слюной на небритом подбородке.

— Можно спросить? — вызвался Ник.

— Пожалуйста.

— Это самое золото принадлежало республике?

— Именно.

— И, как я понимаю, были приняты строгие меры предосторожности, чтобы транспортировка оставалась тайной. Так?

— Так. Президент Асанья и министр финансов Негрин подписали приказ о переводе резерва из Мадрида тринадцатого сентября. Через месяц распорядились отправить его в Москву по морю. На той стадии о плане было известно только Асанье, Негрину, премьер-министру Кабальеро, генералу Орлову и дяде Джо. Проделанный анализ риска сводился к сравнению между дьяволом и глубоким синим морем. Как я слышал, Негрин никогда не просил и не получал от Орлова никаких гарантий, что золото когда-нибудь будет возвращено. Больше того, Орлов исполнял строгое указание Сталина не отвечать на такие вопросы.

— Откуда вы все это знаете? Вы же были тогда поросенком.

— В то время ничего не знал, а после конца войны история с перевозкой стала общеизвестной. Осталась лишь одна тайна, мистер Крик: исчезнувшие сто ящиков. Кто-то приписал недостачу простой бухгалтерской ошибке. Я знал, что это не так, ибо сам видел пропавшие ящики.

— А еще кто видел?

Сидней погладил усы и медленно покачал головой:

— В живых нет никого, кто мог бы подтвердить легенду.

На рассвете в День святого Хуана 1937 года ремонтно-полевая бригада отрядом бесплотных духов явилась на дороге в пяти милях к северу от Виллануэвы рядом с поворотом на Альфаро. На святого покровителя строителей произвела бы немалое впечатление скорость, с которой было возведено заграждение из срубленных на обочине берез и установлены матерчатые указатели, изготовленные в мастерской в Бенимамете. Отряд, вооруженный двумя пулеметами «льюис» и подкрепленный группой стрелков, расположился на густо заросших склонах, откуда просматривалась дорога, а двое дозорных рванули на пятьсот ярдов вперед вести наблюдение. Сидней следил за работой, неловко чувствуя себя в новой форменной одежде и еще не сжившись с новой командой. Стрелковая группа из двенадцати человек шла за ним без вопросов, когда он вчера поздним вечером вел их в горы за линию фронта, на пятнадцать миль в глубь вражеской территории, но сейчас, когда из-под бесцветных сплошных облаков пробивался серый день, Сидней ощущал себя лишним, никому не нужным. Кобб не принимал участия в операции, командовал невысокий сердитый русский по фамилии Сулов с неподвижным пристальным взглядом и нервным тиком. Его вызывающий подозрения альбинизм и слабые познания Сиднея в испанском исключали участие обоих в разведывательной стадии и сборе информации.

Подойдя к Сиднею, он со сверкнувшим в светло-голубых глазах безумием пнул его в ногу, указывая на плохо натянутые гетры, наплывшие на ботинки.

— Нехорошо.

Сидней отложил винтовку, наклонился, поправил. Форма Терцио — Испанского иностранного легиона — была удобной и теплой, но всем носившим ее иностранцам, захваченным националистами, грозила более медленная и мучительная смерть, чем обычно.

Утренний мрак пронзил свист, и Сулов столкнул Сиднея с дороги.

— Смотри, — прошипел он, указывая на склон.

Сидней упал за поваленным деревом, откуда полностью простреливался участок за заграждением. Высокий рябой немец Кройц вышел на дорогу, поправляя форменную пилотку с легкомысленной кисточкой, и встал, подбоченившись, будто имел на то полное право. Через минуту у барьера остановился конвой из трех грузовиков, возглавляемый мотоциклистом, повинуясь взмаху флажка в руках громадного венгра-поэта по прозвищу Эль Гордо, который стоял у барьера с красной повязкой регулировщика дорожного движения на рукаве. Кройц что-то крикнул через плечо, и один из его соратников, дружелюбный марселец с шустрыми глазами по фамилии Сименон, подскочил с черной конторской книгой. Немец проигнорировал приветствие мотоциклиста и, перейдя к первому грузовику, обменялся с водителем воинскими формальностями. Несколько раз кивнул с притворной скукой и послал Сименона осмотреть другие машины. Вернувшись, Сименон передал книгу Кройцу, а тот водителю на подпись. Отошел, опять козырнул и махнул, пропуская конвой.

— Еще два, потом мы пойдем, — сказал Сулов. — Вот сюда. — Он ткнул толстым пальцем в карту. — Ты поведешь.

Через два дня они вернулись в Бенимамет. Кобб нашел Сиднея, когда тот чистил оружие на весеннем солнце. Он бросил в пыль окурок сигары и раздавил подошвой.

— Как тебе нравится служба в Терцио, мальчик?

Сидней пожал плечами:

— По-моему, в армейской форме лучше.

Кобб поднял бровь.

— Хочешь сказать, прикид тебе не по нраву?

Сидней оглядел вельветовые штаны и поношенные ботинки.

— Вряд ли можно назвать это формой, правда? — Он бросил вычищенный патрон в деревянный ящик и вытащил из другого горсть грязных.

— Что стряслось с венгром?

— Разве не слышали?

— Я много чего слышу, — раздраженно ответил Кобб. — А также командую частью, в сравнении с которой чикагская мафия сойдет за иезуитскую семинарию. Всякое бывает. Поэтому расскажи, что стало с венгром.

— Выпал из поезда, когда мочился.

Американец долго смотрел на него.

— Так я и слышал.

— Мы раздобыли то, что вам нужно?

Кобб сунул в ухо палец, повертел, осмотрел результаты.

— Конечно, раздобыли. В наших разведданных была большая дыра насчет вражеских сил в районе. Вы, ребята, ее залатали.

Дорога шла к югу, поднималась и опускалась, как тихое море, направляясь прямо к гористому горизонту. Ник махнул рукой на пейзаж — голую равнину без деревьев, усеянную тусклыми валунами, руинами заброшенных домов, покрытыми белой известкой.

— Похоже на пустыню.

— Так и есть, — кивнул Сидней. — El Desierto de Calanda.[49] Здесь почти никогда не бывает дождя. Небольшие остатки плодородной почвы, уцелевшие после многовекового выпаса овец, унес ветер, когда вырубили деревья. Земля мертва, больше на ней никто не живет.

— А в тридцать шестом как было?

Сидней взглянул на пустошь.

— Точно так же.

— Кроме домов, где тогда жили люди, — вставил Ленни.

— Вовсе нет. Они уже тогда пустовали. Невозможно было не заметить, не почувствовать полное опустошение сельской местности. Едешь часами, ни души не видишь. Даже собаки. По ночам кажется, будто, кроме дороги, ничего не существует, а она проложена через лимб.[50]

— Куда люди делись?

— Не знаю, — пожал плечами Сидней. — С началом войны местные фашисты обрушились на местных анархистов. Кому-то удалось убежать, многих расстреляли. Потом из городов прибыли новые анархисты, перевешали местных фашистов. Полагаю, при таких событиях любой мало-мальски разумный человек решит, что в городе безопаснее, чем в деревне. Я бы перебрался. А вы?

— Еще бы, — подтвердил Ленни. — Перебрался бы в Англию к чертовой матери.

— Тогда не смогли бы участвовать в единственном порядочном деле средь кровавого грязного хаоса.

Ленни зевнул.

— Зачем трудиться?

— Что же это за дело? — спросил Ник.

— Коллективизация. Жители деревень собирались в так называемом casa del pueblo,[51] если его не спалили фашисты, или в любом другом месте, просили всех и каждого пожертвовать все, что имеет, на общую цель.

— Что, к примеру? — поинтересовался Ленни.

— Все: дом, скотину, землю, если есть, инструменты, деньги, труд, барахло, черт возьми.

— И жену? — ухмыльнулся Ленни.

— Жена шла добровольно. Свободные анархисты славились трезвостью, воздержанием и умеренностью во всем. Они согласились отказаться от курения и алкоголя, от половой и расовой дискриминации, от понятия супружеской измены, что всегда вызывало у меня недоумение, поскольку в то же время брак был отменен. Все переходило в общую коллективную собственность. В результате, как я понимаю, исчезли все капиталистические ловушки с приманками.

— Что за хреновина? — возмутился Ленни. — Деньги как зарабатывать?

— Вы абсолютно ничего не поняли. Деньги отменялись.

— Сигареты на что покупать?

— Напоминаю: курение запрещено.

— А колбаса? За колбасу чем платить?

— Ничем. Идете к мяснику, просите, он дает колбасу. То же самое относится к оливковому маслу, муке, молоку. Заходите в кооперативный магазин и берете что нужно.

Ник обогнал мужчину в желтом спортивном костюме из лайкры на гоночном велосипеде — единственный летучий признак жизни в мертвом пейзаже.

— Обождите, никак в голове не укладывается. Откуда берутся продукты?

— С земли. Вы производите продукты. Выращиваете свиней на колбасу. Собираете маслины, из которых получится оливковое масло. Вы вместе со своими товарищами, мужчинами и женщинами. — Сидней взглянул на Ленни. — Вам бы понравилось, мистер Ноулс. Прибывшие колонны анархистов прогнали землевладельцев, caciques,[52] буржуев — всех наживавшихся за счет крестьян, отняли у них дома, землю, имущество. Религию запретили, в храмах устроили товарные склады — в альканисский кафедральный собор свезли всякую всячину. Так что, если сеньору Ноулсу хотелось иметь в своем доме чудный столик из красного дерева, красивую картину на стенке, изысканный обеденный сервиз, оставалось только забежать в собор и выписать.

— А потом можно было пойти на рынок и продать?

— Нет, конечно. Денег не было. Рынков тоже.

— Как насчет парикмахеров или дантистов?

— Специалисты, работники сферы услуг не оплачивали свое питание и прочие основные жизненные потребности, поэтому не нуждались в деньгах. Вы отдавали на общие цели свой труд, они — профессиональное мастерство. Все даром, если хотите, а выгода крестьянской коллективизации заключается в том, что при экономии от масштаба[53] и повышении урожайности можно покупать наилучшие семена, удобрения…

— На что покупать? Вы ж говорите, деньги отменили.

— Да, внутри кооператива. Но каждое коллективное хозяйство было островком в капиталистическом море и на первых порах нуждалось в деньгах для торговли с внешним миром.

Ленни хмыкнул.

— Напоминает кучу белиберды, которую несли старые хиппи. У кого были деньги?

— У избранного представителя.

— Неплохо было бы добиться избрания.

— Вы циник, мистер Ноулс.

— Реалист, мистер Стармен. Знаю я эти культы. Наверху какой-нибудь жулик обязательно обогащается.

Сидней передернул плечами.

— В любом случае эксперимент был красивый. Не прошло и года, как произошла революция в сфере образования, социального обеспечения и юстиции, возникли отлично организованные сельскохозяйственные кооперативы, которые иногда собирали с полученных земель в восемь-десять раз больше прежнего.

— Потом пришли фашисты и все погубили? — спросил Ник.

Сидней покачал головой:

— Потом пришли республиканцы и все погубили. По всему миру разнеслись вести, что народ захватывает землю, отменяет деньги и собственность, изгоняет священников и так далее. Власти запаниковали. Франция с Англией не могли допустить, чтоб Испания погрузилась в пучину анархизма, и решили призвать коммунистов, чтобы покончить с этим. Вот как было дело, джентльмены.

— Тоже правильно, — кивнул Ленни. — Ни курева, ни выпивки? Просто смешной способ управлять страной.

Впереди границу между Бахой и Старым Арагоном отмечала гряда низких холмов пыльного цвета, которые поочередно вздымались вроде кучевых облаков перед надвигавшейся бурей. Сидней сунул в рот очередную конфетку.

— Можете смеяться, мистер Ноулс, но вы сами — идеальный материал для анархиста.

— Будь я проклят.

— Налоги платите?

— Нет, конечно.

— За кого голосовали на последних выборах?

Ленни помолчал.

— По правде сказать, в последний раз я не имел возможности использовать свое право голоса. Николас тоже.

— Вообще когда-нибудь голосовали?

— М-м-м…

— Почему?

— Потому что меня политика вообще не колышет. Пускай меня оставят в покое, дадут дело делать. Никому ни мешаю, мне тоже никто не мешает. Я не стану платить никаким жирным ублюдкам, которые мне будут указывать, как надо жить.

— Вы как раз подтвердили мою правоту, — усмехнулся Сидней. — Один из принципов свободных анархистов — естественное состояние человека, а вы, мистер Ноулс, естественный человек. Нельзя ли притормозить на минуточку, мистер Крик? Я хочу помочиться.

Пустынная равнина поднималась к Сьерра-де-лос-Морос — мрачным скалам на севере провинции Теруэль. Надрывные надписи поперек дорожных указателей утверждали: «Теруэль жив!», но признаки человеческого присутствия крайне редко подтверждали это заявление. По обеим сторонам дороги стояли покинутые крестьянские хозяйства, деревни, дома с просевшими крышами и разбитыми окнами — непогребенные останки коммун, родившихся, чтобы погибнуть. Дорога спиралью взвинчивалась вверх, в холодном разреженном воздухе все чаще виднелись ржавевшие в темных горных долинах железные конструкции угледобывающих кооперативов с типично испанскими названиями «Алакон», «Кортес-де-Арагон», но внешне напоминающих о Сибири. Ленни явно не нравилось дикое безобразие.

— Впервые попав сюда, я испытывал то же самое, — сказал Сидней. — Испания была для меня страной яркого солнца, апельсинов, веселых цыганок. Никогда не думал, что тут бывает снег и бездомные мрут от холода и голода.

Ленни содрогнулся.

— Не пойму, зачем вы сюда вообще ехали. Сидели бы спокойно в симпатичном пригородном домике, разводили фазанов. Вместо того отправились в такую даль бить немцев, когда просто надо было дождаться Второй мировой войны, сесть в бомбардировщик и лететь в Дрезден. За одну ночь грохнули бы тысячу гадов.

— Это я тоже делал, — кивнул Сидней.

Дорога пошла вниз по южному склону сьерры к долине Рио-Мартин. Поблизости от перекрестка с дорогой на Каминреаль Сидней широко открыл глаза, а по верхней губе потекла струйка пота.

— Здесь я был, — шепнул он, будто пред ним предстал призрак прошлого.

— Тут золото? — вскинулся Ленни.

— Нет… Выше в горах за рекой. А здесь было что-то другое… — Голос его прервался, он сосредоточился на воспоминании. Потом улыбнулся, сморгнул и тряхнул головой. — Ничего особенного.