Смерть с отсрочкой

6

Джо Кироу лежал в грязной луже собственной крови, как бы причастившись к земле, которую пришел защищать.

— Если б я знал, что так будет, ни за что не поехал бы, — прошептал он.

Сидней прикусил губу и улыбнулся. Эйфория после триумфального прибытия в Испанию быстро испарилась, оставив чувство разочарования, уныния, страха, которое нарастало в пустые недели в Фигерасе, во время первых неумелых строевых занятий в Альбасете и теперь в преступном самопожертвовании на крутом пыльном обрыве над искрившейся Харамой. Интернациональные бригады были частью армии, организованной на манер профсоюза, укомплектованной революционерами и ораторами; ее ряды составляли агитаторы разнообразных национальностей; мечтатели, преисполненные надежд; коммунисты, державшие карты в руках. Пастозные от дизентерии своевольные отпрыски лучших европейских семейств сидели на бархатных банкетках «Гранд-отеля» в Альбасете рядом с сильно пьющими ирландскими республиканцами, фанатики из уэльской Ронты[30] проходили излюбленную бригадными комиссарами муштру сомкнутым строем вместе с беглыми представителями германского рабочего движения с окаменевшими лицами, сильно забавляя толпы зевак, тогда как французские волонтеры протестовали, заявляя, что сомкнутый строй в бою не поможет. Над каждым жизненным аспектом в Альбасете маячила Партия, чье всевидящее око и безупречная с виду организация вселяли ощущение безопасности и надежности, обещая, что скандальная глупость и непригодность ее человеческих составляющих в конце концов как-то исправятся. Джо находил в Партии великое утешение и опору, разозлившись на Сиднея, когда тот заявил, что не верит ни одному ее слову. Они как бы поменялись ролями — теперь Джо был наивным дурачком с горящими глазами, кивающим в ходе полемики, начищая бесполезную винтовку фирмы «Росс».

В тот момент это уже не имело значения. Если они собирались уйти, то надо было уходить, когда гнусный сукин сын Андре Марти предоставил им такую возможность в конце своей великой речи на поле для боя быков. В тот день никто не вышел из строя, и Сидней гадал, что стало бы с теми, кто шагнул вперед. Партия отбрасывала длинную черную тень — казалось, огромная масса истинно верующих и искателей приключений будет принесена в жертву некой необъявленной цели. Полная уверенность Сиднея в собственной неотвратимой гибели сопровождалась полной уверенностью, что большинство окружающих не погибнет. Он смотрел в лица товарищей и с полной ясностью прозревал их судьбу. Не возникало никаких сомнений: этот выживет, этот нет.

Он взглянул на Джо. Не выживет.

Они уже два дня сидели за флангом, обороняя британский пулеметный пост в тридцати ярдах слева. Сидней покинул предписанную позицию после первого вражеского залпа. Он ничего не знал о расположении орудий, хотя не надо быть специалистом, чтобы сообразить, что вражеская артиллерия имеет определенную дальность. В двадцати ярдах позади голый каменный пласт. Отсюда он казался открытым и незащищенным, но Сидней решил, что при небольшой передислокации станет невидимым и недосягаемым. Джо не желал передвигаться, услышав, что было с теми, кто покидал пост под огнем, однако Сидней уговорил его и тем самым спас жизнь. На какое-то время.

Они отползли как раз вовремя и уткнулись лицом в пыль, когда оглушительный залп артиллерии националистов с холмов над долиной в клочья разнес левый край находившихся перед ними французов. Сидней успел увидеть прямое попадание в их огневую точку, начисто уничтожившее команду. Зажимая кровоточивший нос, он в благоговейном восторженном ужасе таращил глаза на снаряд, который рикошетом отлетел от камня, волчком завертелся в спиральном дыму, накатываясь на него колесом святой Екатерины, беспомощно упал и скатился с горы. Видел, как французы бежали с позиции, беспорядочно отступая перед регулярными марокканскими отрядами из Фуэрсы, пробившими в их рядах кровавую дыру, прежде чем обойти с фланга Британский батальон, а когда к нему вернулся слух, услышал радостные возбужденные голоса марокканцев, производивших перегруппировку в пятидесяти ярдах, мольбы и отчаянные вопли пленных, которым перерезали горло. Сердце так колотилось, что он задохнулся, а Джо, дико трясясь, корчился под откосом. Сидней понял: вот как мужчины погибают в бою — безликие, безымянные, никому не известные, уничтоженные такими же обреченными нулями, одетыми в другую форму. Смерть была рядом, оттачивала косу, отсчитывала его время, но Сидней знал — сколько бы мавров за ним ни пришло, он здесь и сейчас не умрет. Поэтому потихоньку пополз вперед, твердой рукой раздвигая чабрец, взял на прицел сигнальщика, стоявшего на полном виду в ста пятидесяти ярдах ниже по склону. В Альбасете он не учил никаких правил семафора, но догадался, что мужчина дает наводку батареям на дальнем берегу реки. Дождался, когда тот взмахнет флажками, и спустил курок, слыша только пустой щелчок старого канадского ружья, которое дало осечку.

— Вот с-с-сволочь, — прошипел Сидней, шарахаясь назад в укрытие, перевернувшись на спину и дергая заевший затвор.

Джо тихо стонал, заглушая руками жалобные дрожащие звуки. Сидней легонько ткнул его в ребра, и он замолчал, с силой втягивая сквозь зубы воздух. От реки неслись медленные раскаты далеких ударов, сопровождавшихся тихим коротким свистом падавших при очередном залпе снарядов. Земля каждый раз лихорадочно содрогалась, увесистый дождь из грязи и камней проливался на склоны. Сидней со звоном в ушах оглянулся, видя, как к его позиции приближается отряд из двух десятков мавров, пригнувшихся, рассредоточившихся, выставивших перед собой ружья, как пики. Он прицелился в последнего, свалил его выстрелом с сильной отдачей в плечо, сразу поймал в прицел другого и тут понял, что только что выстрелил в человека — возможно, убил. Взволнованное ликование охладило облегчение от того, что первый смертельный выстрел не пробудил до сих пор дремавшую совесть. Он снова спустил курок, ружье опять дало осечку. Слизывая с губы пот, передернул затвор, слыша скрежет в нарезе, послал в магазин другой патрон. Следующий заряд угодил коротышке между лопатками, тот описал четверть круга и рухнул в сорную траву.

Дешевые патроны оставляли за собой синий дым, и вражеский солдат, высокий, бородатый, черный в ночи, заметил его. Невидимый для своего взвода, продолжавшего осторожное наступление, он упал и пополз к Сиднею, быстро, низко, припадая к земле, прячась за бугорками. Столь же смелый, сколь глупый поступок чуть не увенчался успехом. Сидней прицелился, выстрелил с десяти ярдов. Осечка. Он отшвырнул ружье, выхватил оружие из трясущихся рук Джо и поразил африканца в шести ярдах. Вытянутая рука мужчины, упавшего с размозженным виском, ударила его в лицо. Он схватил винтовку противника — новенькую «ли-энфилд» — и патронташ, безнадежно глядя, как мавры занимают позицию англичан. В ближнем бою у плохо обученных, плохо экипированных волонтеров было мало шансов против ветеранов испанских колониальных войн в Северной Африке, и, пока перепуганные растерянные люди старались перезарядить незнакомые ружья, регулярные войска крошили их вдребезги. Дрогнувший батальон стал отступать, но в последний момент пулеметная очередь из гнезда и точные выстрелы Сиднея отбросили атакующих. Линия обороны была восстановлена.

Враг отошел, однако всю ночь во все горло старался распропагандировать защищавшихся. Сидней тоже занимался делом, ползал в сорняках, стараясь начисто лишить врага оружия, боеприпасов, воды, провел двадцать жутких минут под останками французского стрелка, когда трое марокканцев стояли в пяти ярдах, переводя дух и собирая вещи. К рассвету он был обладателем шести новеньких короткоствольных винтовок и «люгера», взятого у убитого испанского офицера.

Джо пришел в бешенство. Винтовки оказались английскими, что для него служило чертовски верным доказательством британского сговора с фашистами.

— Вот тебе проклятая политика невмешательства, — простонал он. — Гады убивают нас из оружия, которое изготовлено в Лондоне!

Сидней вытянул руку с пистолетом.

— Этот сделан в Германии, — указал он.

— Не имеет значения, — злобно бросил Джо. — Мы здесь за свою жизнь сражаемся.

Сидней поднял бровь: Джо провел почти все время свернувшись в клубочек в грязи, захлебываясь рвотой всякий раз, когда видел разбрызганные мозги убитых товарищей.

— Я сражаюсь, — поправил он, Джо взял его винтовку, передернул затвор и отбросил. — Только один не справлюсь. — Протянул Джо винтовку «ли-энфилд», объяснил, как с ней обращаться, посоветовал считать каждый патрон.

Вскоре после семи марокканцы атаковали всем батальоном, взметнувшись грязной волной по пыльному склону, и прорвались в мертвое пространство, не обращая внимания на бессильный треск республиканских ружей. Они находились на расстоянии в сотню ярдов, голоса раздавались над низким кустарником и откосами, за которыми прятались африканцы. Потом пошли в наступление, под прикрытием огня перебежками добираясь до линии, прежде чем прорваться штыковой атакой. На месте остались только пулеметчики, расстреливая врага; левый фланг дрогнул и побежал. Стрельба стихла, Сидней увидел, как от окруженных одиноких пулеметчиков мчится беглец.

— Слушай! — вдруг вскрикнул Джо, схватив его за руку. — К нам идет подкрепление!

Пропитанный запахом чабреца воздух наполнился исполняемой сотней голосов песней с неразборчивыми словами, но с безошибочной мелодией «Интернационала» — рабочего гимна.

— Это поют не наши ребята, — заметил Сидней, указывая вниз. — Посмотри на гадов. — Шеренги националистов продвигались медленно, осторожно, опустив ружья, высоко подняв кулаки. Он упал на колено, прицелился, Джо выбил у него винтовку.

— Сдаются, — прошептал он. — Массовое дезертирство! — Повернулся к Сиднею, положил руку ему на плечо. — Мы свидетели революции, Сид! Историческое событие! Рабочие покидают ряды, идут к нам. Черт возьми, мы победили!

Бойцы бригад стояли на линии, разинув рты, глядя на приближавшихся дезертиров, которые шли все увереннее, пели громче, размахивали кулаками в жарком замершем воздухе. Защитники карабкались на каменные груды, хором приветствовали приближавшихся, остальные присоединялись, хриплые английские голоса призывали африканских братьев в объятия. Через несколько минут дезертиры очутились в британских окопах. Пение вдруг прекратилось. Ошеломленные пулеметчики были окружены, и Джо с Сиднеем, чувствуя себя обманутыми детьми, смотрели, как тридцать человек уводят, хладнокровно понимая, что теперь они совсем беззащитны.

Стемнело, ветер доносил гортанные мавританские голоса, запах крови и пороха. Сидней снова пополз искать воду, еду и боеприпасы. Миновал в тридцати ярдах мавра, шедшего в другую сторону, — оба друг друга не заметили. Через десять минут одиночный выстрел заставил его вернуться, чтобы обнаружить Джо, который лежал на спине рядом с распростертым у него под ногами мертвым мавром. На губах изумленная улыбка, в животе ружейный штык, вошедший на пятнадцать дюймов.

— Мне конец, правда, черт побери? — пропыхтел Джо.

Сидней открыл рот с лежавшей на языке монетой лжи, потом снова закрыл и сглотнул.

— Плохо дело, Джо, — признал он наконец. — Хочешь, чтоб я его вытащил?

Джо взглянул на винтовку, колыхавшуюся в такт его дыханию, на штык, на темное пятно, расплывшееся на животе.

— Адски больно, Сид.

Сидней взялся за приклад, видя, как Джо морщится под тяжестью винтовки.

— Рукав закуси, — велел он.

Бороздка сбоку на английском штыке облегчила дело, и, когда он с отрыжкой выскользнул из плоти, Джо издал высокий тонкий вопль, полный смертного недоверия. И отключился, прежде чем последний дюйм стали вышел из кишок. Запах крови и экскрементов напомнил Сиднею домашний сарай, где он свежевал кроликов. Он вытащил из нагрудного кармана Джо перевязочный пакет, разорвал матерчатую упаковку, сунул в дыру тампон. Из раны пролитым молоком потекла кровь. Он вскрыл свой собственный пакет, тоже втолкнул, понимая при этом, что выходное отверстие в спине кровоточит так же сильно. Вспотев на холодном вечернем воздухе, с липкими от крови руками, вытащил из брючного кармана носовой платок, скатал и полез под рубашку затыкать выходное отверстие.

— Лучше забинтовать. — Джо очнулся, глядя на рану, коротко дыша.

— Я туда два пакета засунул, — сказал Сидней, не упоминая о другой ране. — Руками зажми. — Кровь тенью лежала на светлой земле. — Придави хорошенько и будешь как новенький девятипенсовик.

В яму пролился короткий поток земли и сланцевой глины, будто земля старалась поскорее засыпать еще одного волонтера, и Сидней прикрыл лицо друга.

— По крайней мере, одного гада ты сделал, — сказал он.

Джо горько покачал головой:

— Он один из нас, Сид. Просто еще один бедный проклятый задавленный рабочий, который делает то, что ему говорят. Я убил его, он убил меня, ты убьешь его приятелей, они убьют тебя. Боссы и акционеры по-прежнему будут сидеть с семьями за рождественским ужином, а дети этого парня будут умирать с голоду. Чертовский стыд и позор.

— Он тебя не убил, Джо. Ты достал его честно и чисто, а сейчас я понесу тебя за перевал.

— Не будь идиотом. — Губы у Джо были синие, зубы красные, белое, как убывающая луна, лицо в мелких царапинах, которые уже не кровоточили, но никогда не заживут.

— Все в порядке, и мы уцелеем, если будем держаться в тени.

Джо тряхнул головой. Эта ночь принадлежит маврам.

— Забудь. Они нас слышат. Я предпочел бы остаться с яйцами, товарищ. Нашел воду?

— Нет. Сразу вернулся, как выстрел услышал.

Джо сморщился — желудочный сок просочился на поврежденный нерв.

— Чувствую, все это плохо кончится.

Без очков он выглядел моложе.

— Ничего еще не кончилось. Дай-ка сюда свой красивый шарф.

В Лондоне миссис Кироу славилась своими шелковыми шарфами. Они были на шесть дюймов длиннее и на целых два дюйма шире любого сопоставимого изделия и продавались только в самых лучших магазинах. Старушка никогда бы не догадалась, что однажды вещь из коллекции «Альбион» свяжет запястья ее смертельно раненного сына на шее неудачника-егеря. Перевал находился в трехстах ярдах выше, а дорога в низине к медпункту начиналась на четверть мили дальше. Нагруженный оружием Сидней полз на четвереньках, волоча за собой Джо и скрываясь в тени. Они останавливались передохнуть за валунами или в кустах, слыша жалобные крики с незнакомым акцентом: «Sanitario! Sanitario!»,[31] которые издавал невидимый раненый, насмешливые вражеские свистки, жужжание, треск и удары снайперских снарядов из мавританских рядов, панические ружейные залпы и пулеметные очереди необученных добровольцев, запуганных слухами о бесшумных ножах мавров. Все это время Джо бормотал, шутил, как будто остроумные замечания могли отвлечь Смерть от насущного дела, но перед самым перевалом стал серьезным.

— Пообещай мне кое-что, Сид, — пропыхтел он, издавая запах крови, запачкавшей его зубы. — Обещай, что после этого поедешь домой и никогда больше ни во что такое не ввяжешься.

Руки и колени Сиднея кровоточили, тело, избитое за два дня боев, дико болело. Винтовки на спине весили пятьдесят фунтов, но гордость не позволяла их бросить. Вдобавок он знал, что сразу же за перевалом они с Джо окажутся в безопасности, поэтому, глотая ртом воздух, кивнул:

— Обещаю, приятель. Еще чуть поднатужимся и очутимся дома, сухие.

Он добрался до пункта помощи через шестьдесят минут с Джо и висевшими на плече винтовками. Джо умер ровно час назад.