Смерть с отсрочкой

16

— За каким чертом ты сбросил его с обрыва? — негодующе спрашивал Кобб. — Не мог, мать твою, горло перерезать, как любой нормальный человек?

— Да ведь он сам упал, — твердил Сидней, обливаясь потом от слабости, потрясения, боли и лихорадки из-за ядовито-жгучей раны в плече. В пещере было холодно, он хотел пить и отчаянно нуждался в отдыхе.

— После смерти поспишь, — отрезал Кобб. — Что будем делать с трупом? Сможешь его сюда притащить?

— Зачем?

Кобб сердито вздохнул, скорчился на своем золотом троне в накинутом на плечи плаще, с пистолетом в руке.

Виллафранка медленно шевелился на фоне каменных стен, перетаскивая скованными руками золото из открытого ящика на пол пещеры, потом в кузов фургона, используя в качестве емкости каску.

— Зачем, как ты думаешь? Дай-ка мне отдохнуть, я не в самой лучшей форме. — Темное пятно широко расплылось — от подмышки почти до бедра. — Ты мне рассказываешь, что в горах полным-полно солдат, а потом сообщаешь, что оставил Кройца там в качестве маяка. Чего не спрашиваешь, почему нельзя его там оставлять? Образумься, мать твою!

— Ух, черт побери, — пробормотал Сидней.

— Ты всех нас погубил, малыш, — заключил Кобб. — Эй, Виллафранка, кончай грузить! Уже смысла нет. Кто-нибудь, раскурите мне последнюю распроклятую сигару.

— Лучше позицию подготовить, — предложил Сидней.

— Наша хренова позиция непригодна для обороны, если использовать правильную военную терминологию, — прошипел Кобб. — Сукины дети выкурят нас отсюда. Бросят полдюжины гранат, дымом удушат.

— Тогда пойдем. Бросим чертово золото. Не стоит за него умирать.

Кобб закашлялся, сплюнул кровью.

— Разумеется, стоит, дурак. Возможно, единственное, за что стоит. Либо мы его с собой заберем, либо будем оборонять. — Он нагнулся, задыхаясь, поднял с пола монету. — Видишь? Единственная цель, в которую я когда-либо верил. — Последние остатки жизни как бы сосредоточились в глазах Кобба, скорчившегося, обескровленного, умирающего. — Если хочешь, иди, а мы с ним, — он ткнул пальцем в цыгана, — будем защищать пещеру. — Повернулся к Виллафранке и описал ему его судьбу по-испански.

Цыган кивнул:

— Спасибо, что берете меня в последний караул. — Хотя вид у него был не слишком-то благодарный.

Сидней закусил губу. Скулы болели от пульсации в плече, жажда чувствовалась, как болезнь, тело было отравлено усталостью. Если смерть обещает долгий безболезненный сон без сновидений, можно с радостью броситься в ее объятия.

— Остаюсь, — услышал он собственный голос.

Кобб не поблагодарил, указав вместо этого на трещину в потолке пещеры шириной в кулак и длиной футов в тридцать, из-за которой свод когда-нибудь рухнет.

— Возьми в машине мешок с динамитом, забей туда. Прицепи детонатор и оставь шнур висеть. — Он поднял брови, глядя вслед Сиднею. — Возможно, сработает. Последний оставшийся подожжет запал.

Когда Сидней забрался на крышу грузовика и, стоя на коленях, начал закладывать в щель динамит, Виллафранка сделал свой ход.

— Дайте мне умереть бандитом, майор, — попросил он. — Дайте винтовку.

— Заткнись, — ответил Кобб, — и продолжай грузить.

— Какой смысл, если нам отсюда не выбраться?

— Я смотрю, как ты пот проливаешь, и мне это сердце греет. Давай работай.

Цыган упал на одно колено.

— Майор, я очень жалею, что ранил вас, хотя вы на моем месте сделали бы то же самое. Мы с вами одного поля ягоды.

— Не оскорбляй меня.

— По крайней мере, позвольте рану перевязать. Я цыган, у нас руки целебные.

— Ты змея на ветке, будь я проклят.

— Плащ сбросьте.

Сидней воткнул короткий шнур детонатора в центральный брусок взрывчатки, закрепил и оставил висеть. Взглянул вниз на Кобба, которым занимался Виллафранка под дулом кольта, уткнувшимся ему в волосы.

— Шнур слишком короткий! — крикнул он.

Кобб осмотрел заминированную трещину.

— Выглядит неплохо.

— Но запалить можно, только стоя прямо под ним.

Кобб охнул, ткнул дулом в ухо цыгана.

— Клянусь, я убью тебя, Виллафранка! Целебные руки, поцелуй меня в задницу. — Он грустно посмотрел на Сиднея. — Малыш, я не уверен, что ты правильно понял концепцию последнего караула. Пусть запал висит. Другого мне не надо.

Вражеский отряд прибыл через полчаса. Они подходили к пещере с востока, осторожно ступая по колее и щурясь на дневное солнце. Сидней лежал между передними колесами грузовика, прикрытый на своей позиции двумя ящиками с золотом. Он застрелил двух солдат, пока их товарищи стояли с открытыми ртами. Кобб послал пулю в живот стрелка в испанской форме, который рухнул на колени, прижав одну руку к ране, другой вцепившись в четки. Сиднею показалось, что он узнал солдата — клубничное родимое пятно на правой щеке выглядело знакомо, — но тот исчез из вида, опрокинувшись назад в розоватом тумане, когда следующая выпущенная Коббом пуля попала ему в горло. Враг отступил, в пещере повис сернистый запах кордита.

— Немецкие пулеметчики! — крикнул Кобб. — Можно было подумать, что сюда пошлют пехотинцев. Видно, Иисус тебя любит, малыш.

— Они только с фланга могут подобраться, — ответил Сидней. — Чтоб стрелять спереди, им придется открыться.

— Думаешь, сможем всех перебить?

— Патронов не хватит.

— Слушай, следующего подпусти поближе, потом вали. Возьмем у него оружие и фляжку.

Сидней поднял большой палец и взглянул вперед, благодарный за небольшую милость — цыган прострелил левое плечо, а не правое. Боль от раны по-прежнему властвовала над сознанием, занимая его, как ледяной ветер, от которого некуда скрыться, но после того, как Виллафранка промыл дело собственных рук арманьяком и перевязал грязным рукавом рубашки, стало немного легче.

— Прикрывай спереди, — приказал Кобб. — Я Виллафранку мобилизую.

— Что? — возмутился Сидней. — Вы спятили?

— Что мы теряем? Они его тоже убьют, если тут обнаружат.

— А вдруг он удерет?

Кобб позвенел ключами от наручников.

— Никуда не удерет. — Он помолчал, как бы обдумывая последствия неожиданной идеи. — Если каким-нибудь чудом выберешься отсюда, малыш, вот тебе рекомендация Фрэнки Кобба: покинь эту страну.

— А вы?

— Я без золота никуда не уйду.

— А Виллафранка?

— Получит мою предпоследнюю пулю. Слушай меня: четвертого из Таррагоны уходит судно под названием «Эсмеральда». Фамилия капитана Олнат. Скажешь, я тебя послал. Он все поймет, если меня не будет. Пароход идет в Мексику, в Веракрус. Вежливо попроси капитана, и он высадит тебя в Алжире. Если не успеешь к четвертому, возле порта есть бар под названием «Расин». Хозяйка — бельгийская шлюха по имени Грейс. Передай ей от меня привет, и она продаст тебе выездную визу.

— Чем я буду расплачиваться?

У Кобба был разочарованный вид.

— Сам как думаешь?

Сидней пожал плечами:

— Золотом?

— Ничего не упускаешь из виду, малыш Сид. Насыпай в ботинки. Бери, сколько сможешь унести.

Сидней закрыл один глаз. Тошнота слегка отступила.

— Почему вы считаете, будто я уцелею?

— Я не утверждаю, что уцелеешь, но ты этого достоин.

— Почему я, а не вы? Почему не Сименон, не девушка в берете?

— Потому что ты для такого дела не скроен. Единственный из окружающих, кто еще сражается ради цели. А кроме реального золота, на которое можно купить хорошую одежду, красивых женщин, экзотическую выпивку, в этом мире больше не за что гибнуть.

— Немцы, что стоят сейчас рядом, не согласились бы.

— Да? По-твоему, распроклятый легион «Кондор» стоит тут потому, что мы республиканцы? Ошибаешься. Они здесь ради золота, потому что наш чертов цыган заключил с ними сделку, а наш покойный господин Кройц проложил для них след. — Кобб смахнул со лба прядь волос, оставив на нем кровавые полосы. — Пару дней назад ты сказал Клее, что приехал в Испанию бить немцев. Только что двух уложил — трех, если Кройца считать, — выполнил свою задачу. Бросай это дело, пока не поздно. Отправляйся домой или в Мексику, женись на простой некрасивой девушке, заведи красивую любовницу, ребятишек, собаку, проживи остаток жизни в мире. Черт возьми, вот что мне надо было сделать двадцать лет назад.

Славный вечер в «Ке Таль» превратился в хаос. Откуда ни возьмись, явилась Гваделупе и вырубила Ленни. Падая, он уронил бутерброды, расплескал светлое пиво и водку, осколки стекла рассыпались по полу. С трудом поднявшись на ноги, получил удар круглым табуретом и снова упал. Сообразил в пьяном тумане, что второй раз за одну неделю его побивают старые женщины, и не смог стерпеть. Вскочил, схватил Гваделупе за руки, но сопровождавший ее Виктор Веласкес, сотрудник автотранспортной организации, не собирался стоять и смотреть, как хулиган хватает его подругу.

— Эй-эй-эй! — крикнул он, втискиваясь между парой и отважно стараясь ее развести, пока Ленни не угомонил его локтем в горло.

Гваделупе резко вырвалась, принялась хватать со стойки стаканы, швырять в Ленни. Некоторые попадали не в цель, а в других выпивох. Негодующие протесты тонули в потоке изобретательной брани, который выливался из старательно накрашенного, но неописуемо грязного ротика Гваделупе. Коротко стриженная женщина с полным ухом колечек метнула ей в лоб бутылку «Сан-Мигеля», отчего она онемела на три долгих секунды, а потом схватила другой табурет, который пролетел над головой Ленни и начисто сбил противницу с ног. Давний компаньон коротко стриженной женщины, стриженный еще короче и носивший в ушах еще больше колечек, оттолкнул Ленни в сторону, нанес удар Гваделупе. Виктор в тесных черных штанах и в облитой пивом широкой белой рубашке с трудом поднялся на колени, схватил Ленни за талию наполовину молитвенным, наполовину регбистским жестом. Коротко стриженная женщина оправилась от удара табуретом, рванулась помогать компаньону и споткнулась о Виктора, который опять упал на пол, прихватив с собой спортивные штаны Ленни. Все замерли, когда Ленни поднялся у стойки в штанах, спущенных до щиколоток, а задохнувшаяся Гваделупе указала пальцем на его обнаженные причиндалы и риторически спросила:

— Весь этот скандал и драка из-за такой ерунды?

Тут приехала полиция.

Монтальбан — город маленький, стоит вдали от побережья и от барселонской гедонистической ночной жизни. До Мадрида еще дальше, и, кроме как от проезжающих каждое лето хайкеров, байкеров да охотников за костями, общество почти не получает туристических евро, которые сыплются на многие муниципалитеты королевства. Впрочем, шеф полиции Пабло Менендес Берруэко чуял перемены, свидетельство которых препровождалось в данный момент к его машине. Он испытывал существенное волнение, даже гордость, впервые арестовав английского бездельника, любителя светлого пива, и, хотя обвинения в его адрес не идут ни в какое сравнение с теми, которые предъявляют коллеги из управления ближе к морю, Пабло все-таки надеялся, что пьянство и беспорядки с причинением преступного вреда, непристойное поведение и сопротивление при аресте станут заманчивым приглашением в Британский туристический клуб. Пока двое патрульных вели возмущенного и эмоционального пленника к полицейскому автомобилю, шеф заметил вышедшего из бара Круса.

— Эрман! — окликнул его Пабло. — Требуется твоя профессиональная помощь. — Вдобавок к торговле драгоценностями и ссуде денег Эрман Крус исполнял обязанности муниципального переводчика. — Спроси, не сидит ли он на каких-нибудь таблетках. — Сыпал мелкий дождичек, холодная туча спускалась с горы.

— Ладно, — кивнул Эрман и, наклонившись к окну машины, повернулся спиной к шефу.

Ленни вздернул брови, как бы вообще не понимая, за что его задержали. Эрман считал его совершенно невыносимым типом, страстно желая расквасить физиономию, превратив ее в лепешку дерьма. Встретил идиота меньше пяти часов назад и за столь короткое время уже унижен, оскорблен, возмущен ядовитым, типично английским высокомерием.

— Меня просят узнать, принимали ли вы какие-нибудь медикаменты, — холодно проговорил он.

— Только тот порошок, что ты мне продал, Панчо, — подмигнул Ленни. — Вот что скажу: замолви словечко этому зануде — мол, получит свою долю бабок, — и тогда я не стану докладывать, где бодягу взял.

У Эрмана горло перехватило. Он глубоко вдохнул.

— Я не Панчо. Меня зовут Эрман Гутьеррес Крус, я хочу, чтоб ты это запомнил. Я официальный переводчик в городе. Говорю по-немецки, по-французски, по-английски, за мной посылают, когда надо с кем-нибудь побеседовать. Сейчас отправлюсь в твою гостиницу с несколькими специально приглашенными друзьями и, когда разговорю твоего приятеля, долбаного мистера Сиднея Стармена, спину ему переломаю на хрен. — Он придвинулся ближе к Ленни. — Многие засвидетельствуют, что ты был последним, с кем его видели, а если захочешь это опровергнуть, говорить будешь через меня. — Эрман кивнул полицейскому: — Он сильно возбужден, Пабло. Бредит, несет какую-то чушь, но не сидит на наркотиках.

— Говнюк сопливый! — захлебнулся Ленни.

— Видишь? — пожал плечами Эрман. — Если буду нужен, звони на мобильник.

Шеф привез арестованного в участок, с некоторым разочарованием придя к заключению, что он не опасен, хотя, несомненно, силен и туп, как бык.

— Тут сядь, — велел он, указывая на пластмассовый стул. Вызвал дежурного для оформления документов и охранника. — Оформите, допросите и заприте на ночь. Я утром с ним повидаюсь. — Почесал под мышкой, отдал охраннику паспорт Ленни, отправился домой ужинать.

Ленни сидел на чисто вытертом стуле, стараясь, чтобы мысли текли, как река. Два пакетика кокаина удалось бросить за спинку заднего сиденья патрульной машины, наличных хватит на уплату любого разумного штрафа. Насколько известно, его обвиняют в драке и непристойном поведении — ничего серьезного, — но собираются продержать ночь в кутузке, а это уже катастрофа.

— Прошу следовать за мной, — сказал бесстрастный с виду молодой полицейский, и Ленни потащился за ним в служебное помещение без окон, разделенное на шесть кабинок для допроса. К хрупкой стенке пришпилен календарь — был День святой Агаты, покровительницы ювелиров. Рядом висел плакат с обвисшими краями, предупреждавший о терроризме. Кроме того, над левым плечом полицейского была прикреплена бульдожьим зажимом компьютерная распечатка — одна из десятков ежедневных сводок. Похоже, в ней изображались срочно разыскиваемые по всей Европе преступники, и рядом с Мохаммедом бен Масудом под Феликсом Оттермайером красовалась снятая камерой видеонаблюдения слегка изумленная физиономия Леонарда Артура Ноулса, который размахивал пачкой чипсов «Принглс», должно быть, в каком-то магазине, торгующем товарами по сниженным ценам.

Ленни затаил дыхание при виде своего черно-белого изображения, чувствуя, как сердце собирает вещички и выскакивает из груди. Полицейский кликнул в помощь коллегу, и Ленни постарался изобразить недоумевающую невинность.

— Режущие, колющие предметы есть? — спросил первый полицейский.

Ленни покачал головой, полицейский его обыскал, выбрасывая в пластмассовую корзинку пачку сигарет, зажигалку, бумажник, маленький аэрозольный баллончик с феромоном.

— Хорошо. Садитесь, пожалуйста.

— Вот это не мое, приятель, — заявил Ленни, указывая на баллончик еще закованными руками.

Второй полицейский ушел, а первый склонился над компьютерной клавиатурой, изучая паспорт Ленни.

— Посмотрите на меня, пожалуйста, — попросил он, нацеливая на задержанного цифровой фотоаппарат. Потом посмотрел на экран. — Хорошо. Еще раз. Посмотрите на ту стену. Спасибо.

Ленни оглядывал помещение, пока его паспортные данные мучительно медленно набирались на стареньком компьютере, тогда как мозги у него работали с головокружительной скоростью процессора «Пентиум». Полицейский участок почти опустел — слышалось лишь слабое эхо устало прощавшихся офицеров, закрывавших на ночь кабинеты, и смертоносный стук клавиш под пальцами дежурного, заполнявшего бланк с ловкостью бессловесной обезьянки. Ленни старался сохранять спокойствие, но злился на несправедливость. Продавая монету, он хотел только пивка хлебнуть да пару дней развлечься на побережье. Честные, достойные, порядочные намерения, и, если бы распроклятый Сидней Стармен в последнюю минуту не изменил условия завещания, не пришлось бы выходить из дела, и нынешней катастрофы вообще не случилось бы.

Эль Сид даже не потрудился упомянуть о собственной широкой известности в этих местах, и сейчас ожиревший ювелир со специально приглашенными друзьями и убийственными намерениями спешит к «Свинье». Ник себя-то не защитит, не говоря уж о ком-то другом, и Ленни хорошо представлял, какую историю кратко выложит толстозадый испанец. Двое бессердечных бывших заключенных подружились с больным стариком, угрозами заставили финансировать пивной разгул в Коста-Браве. За ними тянется хвост преступлений и безобразий по северу Испании до самой Сарагосы, где они вынудили старика объявить их наследниками своего состояния, после чего совсем распоясались. На пути к побережью что-то не сложилось: возникли споры, в результате чего Леонард Артур Ноулс прикончил старика и сообщника. Вызовут мастера-ремонтника торговых автоматов, который подтвердит, что подбросил до города возбужденного англичанина, и припомнит признание обвиняемого, что он повредил спину, копая ямы. Гваделупе, изо всех сил стараясь завуалировать свои злодейские намерения, ничего не припомнит или попытается доказать, будто Ленни затащил ее в койку, грозя убить дядю. Наконец, Эрман Крус, уважаемый гражданин Монтальбана, расскажет, что купил у подозреваемого монету, после чего повел его в местный бар, где тот возбудился под действием наркотика и начал хулиганить. Лучшее, на что можно надеяться, — попасть под действие какого-нибудь испанского эквивалента закона о невменяемости.

Помещение как бы расширилось, Ленни вдруг остро почуял собственное дыхание, пульсацию в ушах, подлинную глубину дерьма, в которое вляпался. Сидней с Ником в смертельной опасности — дело не в Эрмане, с виду неспособном отшлепать щенка, а в коварном злодее цыгане. «Специально приглашенные друзья» стоят на общественной лестнице скорей ближе к Пинсаде, чем к жирному ювелиру, а Ленни слишком хорошо знаком с жестокой изобретательностью подобных типов.

Полицейский Лоренцо Асейтунилья за письменным столом проклинал Windows и обращался с мышкой как студент со штыковой лопатой. Надо было послать сведения о задержанном в общую базу данных для сверки, и Лоренцо боролся с собственной тупостью. Какой-то спец, парнишка с козлиной бородкой, всего месяц назад читал в комиссариате обновленный курс, который Лоренцо посещал без всякой охоты. Знает — надо что-то открыть и ввести пароль, имя, фамилию арестованного, но будь он проклят, если помнит, как это делается. Лоренцо устало поднялся, шагнул за перегородку проконсультироваться с коллегой.

— Еще раз объясни, как запросить информацию, — попросил он, недоумевая, почему с игровой приставкой справляется, а с компьютером нет. Впрочем, он не чокнутый программист, а борец с преступностью.

Коллега вздохнул:

— Смотри. Входишь в Cynet, набираешь пароль. Очень просто.

— А дальше?

— Пора бы знать, старик. Открываешь новый документ, вводишь данные и сохраняешь.

— Стой, — кивнул Лоренцо, вернулся к столу и скопировал бланк со сведениями о Ленни. — Еще пару минут, — бросил он задержанному.

Его коллега произвел необходимые манипуляции.

— Теперь нажми вот эту клавишу, а потом сиди и жди. Будет немножко дольше, так как он не испанец.

Вечер выдался несчастливым для Ленни. В полицейском управлении в Теруэле на Калле Кордова замигали красные огоньки. Ответное послание полетело обратно, сообщая, что мужчина, арестованный в Монтальбане за мелкие правонарушения, визуально практически полностью соответствует одному из двух преступников, разыскиваемых за вооруженное ограбление бензоколонки в Ла-Риохе. Имя его, согласно составленному Лоренцо протоколу о задержании, Леонард Артур Ноулс.

— Ух, черт возьми, — охнул коллега. — Лучше звони шефу. Он его брал, должен все это знать. — Он взглянул на Лоренцо: — Где подозреваемый?

— В кабинке для допроса, — ответил Лоренцо, заглядывая за перегородку. — Мать твою!

Ленни исчез.

— Хотелось бы знать, что ты вспомнишь с особенной теплотой об этой никому не интересной войнушке? — спросил Кобб.

Двое оставшихся членов ремонтно-полевой бригады при поддержке Ангела Виллафранки только что отразили атаку группы храбрых, полных энтузиазма, но крайне некомпетентных немецких пулеметчиков. Двое лежали убитыми в сгущавшихся сумерках, а третий, опираясь на локоть, полз к откосу.

— Пока не накопил драгоценных воспоминаний, — угрюмо ответил Сидней и сморщился, когда Кобб пустил в спину ползущего автоматную очередь, прикончив его в нескольких дюймах от укрытия. — Гады с каждым разом все ближе подходят, — заметил он хриплым от жажды шепотом. — Как только накинутся всеми силами, нам крышка.

— Они еще зеленые, как весенняя травка, — заметил Кобб. — Мы их будем удерживать, пока патронов хватит. Хотя они от нас никогда не уйдут. — Он сплюнул на землю кровавую пену. — Господи Иисусе, до чего пить хочется! Думаешь, доберешься вон до того парня?

Ближайший мертвый немец лежал в десяти ярдах, распластавшись брошенной куклой у входа в пещеру.

— Возможно, — кивнул Сидней с кружившейся, как у пьяного, головой. — Попробую снять с него фляжку.

— Попробуй притащить тело, оружие и остальное.

— Тело?

— Ты меня слышал, малыш. У него есть продукты, боеприпасы, вода, обмундирование, порнографические картинки из Берлина, всякое такое, и, если там увидят, как ты обшариваешь карманы, живьем с тебя кожу сдерут. Тащи его сюда. Если на нем красивые часы, я тебе их отдам.

Сиднею понадобилось двадцать минут, чтобы втащить в укрытие тело солдата, и все его усилия вознаградила заткнутая войлоком фляжка за поясом мертвеца с парой глотков затхлой воды.

— От него воняет! — пожаловался Виллафранка, перезаряжая автомат немецкой обоймой.

— В штаны наложил, — объяснил Кобб, обыскивая мундир убитого солдата. — Слишком много мяса ел. Смотри, колбаса! Хочешь?

— Пить хочу, — прохрипел Сидней.

Глаза Кобба сверкнули в темноте.

— Думаешь, сможешь найти?

Сидней сглотнул комок желчи. Все мышцы болели, как при гриппе, скулы мертвенно онемели. Он медленно сморгнул.

— Что?

— Воду, малыш. Холодную чистую горную воду.

— Где?

Кобб слабо махнул рукой в ночь, как бы прогоняя его:

— Там. В источнике, в ручье, в проклятом звонком водопаде на какой-нибудь зачарованной лесной поляне. Гунны наверняка укрылись в лесу, ожидая рассвета и подкрепления. Как думаешь?

Они шатались, как два алкоголика, бормоча и спотыкаясь над распростертым телом немецкого волонтера. Сидней думал, что обменял бы золото Орлова до последней унции на бурдюк воды и никогда не пожалел бы об этом.

— Оставь винтовку, — велел Кобб. — Возьми бурдюк, «люгер», насыпь в рюкзак золото. Возможно, заплатишь за путь на свободу.

Сидней не попрощался. Просто шел за водой.

Кобб окликнул его.

— Вот, возьми. — Он сунул ему в руку часы с ремешком, липким от крови. — Я тебе обещал хорошие часы. Посматривай на время, мы тебя будем ждать.

— Он хотел, чтоб я ушел, — объяснял Сидней Нику, — и не ждал моего возвращения, с водой или без.

Между ними на столе лежал бурдюк с кольцом на горлышке, увешанным почерневшими серебряными верблюдами. В меню в тот вечер значились свиные ребрышки — желанное разнообразие после неизменной форели и единственного соуса в ассортименте дяди Пепе. К несчастью, к их приходу подаваемая на обед свинина кончилась.

— Кончилась? — переспросил Сидней.

Дядя Пепе пожал плечами и кивнул.

— Черт побери, мы единственные постояльцы! Кто ее съел?

Старый хозяин вытер подбородок.

— Прошу прощения, джентльмены. Одному очень трудно обеспечивать сервис высокого класса. Генератор вышел из строя, я готовлю на дровяной плите. Могу предложить вам бутылку вина в компенсацию.

— Можете, — разрешил Сидней. — А поесть?

Дядя Пепе съежился.

— Разве жаренную на решетке форель с хлебным соусом?

Ник смотрел, как он шаркает на кухню, гадая, чем нынче вечером угощается Ленни.

— Думаете, он вернется? — спросил Сидней.

— Трудно сказать. В зависимости от того, ушел ли в запой или серьезно решил вернуться домой.

Дядя Пепе призраком возник в темноте, поставил на стол пыльную бутылку без этикетки. Сидней налил, хлебнул и поморщился.

— У мистера Ноулса денег нет. Не представляю, на что он устроит попойку.

Ник вздернул брови.

— Отсутствие денег никогда не мешает Ленни выпивать. Он даже в тюрьме нелегально раздобывал спиртное. Ручаюсь, если пьет — вернется, а если найдет себе женщину — нет. — Он пожал плечами. — Без него справимся.

Через час Сидней оттолкнул нетронутую тарелку. Аппетит пропал, словно тело не видело смысла в дальнейшем питании. Он хлебнул терпкого черного вина, чувствуя во рту острое жжение. Понял, что конец совсем близок, воспоминания стали четче, чище и яснее прежнего. Понял, что сейчас просматривается вся его жизнь, словно книга деяний, представленная на рассмотрение святого Петра. Есть в чем признаваться.

— Помню, съехал на спине с утеса, увидел далеко внизу огромный кружок кипарисов, решил, что там должен стоять большой дом. Долину целиком освещала гигантская желтая луна, над ней летела эскадрилья немецких бомбардировщиков, точно стая канадских гусей. Я подумал, вот как надо воевать: попей чаю, сосни, разбомби что-нибудь, возвращайся домой за последними распоряжениями. — Он говорил тихо, медленно, как будто батарейки почти разрядились.

— Зачем же тогда вы пошли в Королевскую авиацию? — спросил Ник.

— Понимаете, там нет шансов, что тебя свои же прикончат, — объяснил Сидней так, словно повторял объяснение бесконечное множество раз. — Летчик летит над военным туманом.

— Что же было дальше?

— Ну, знаете, я тащил тяжеленный рюкзак с золотом, совсем ослаб от раны в плече. Помню, добрался до первого оливкового дерева, присел на минутку под ним отдышаться. Увидел на листве и на серебристых ветвях отражение вспышек вроде летних молний, смотрю — северный горизонт полностью освещен. Кобб нам говорил, что там должна быть отвлекающая артиллерийская батарея, и, Бог свидетель, не ошибся! Линия фронта всего в восьми милях, слышалось, как земля дрожит от взрывов. Я оглянулся и, видно, отключился. На следующее утро меня нашли под деревом.

— Немцы?

— Вот с этим? — Сидней постучал по наручным часам. — Я сейчас тут не сидел бы, если б немцы увидели их у меня на руке. Нет… — Он помолчал, потом угрюмо прошептал: — Нет, мистер Крик, меня нашли не немцы.

Ник услышал рокот мотора за несколько секунд до того, как автомобильные фары посрамили свечной свет в обеденном зале. Это мог быть кто угодно — местный житель, турист, даже специалист по ремонту генераторов, — но Ник неожиданно первым делом подумал о девушке из «Кипарисов». Его ожидало жестокое разочарование. Явились Эрман Крус, братья Пинсада и толстопузый убийца Пако Эскобар.

— Дверь заперли, — шепнул Ник.

— Я заметил, — шепнул в ответ Сидней.

— Вот дерьмо, — простонал Ник. — Где этот чертов Ленни, когда он нам нужен? Думаете, грабители?

Сидней осушил стакан. Когда он его поставил, у него за спиной стоял Эрман Крус, протягивая пухлую розовую руку.

— Полагаю, мистер Сидней Стармен?

Сидней снова наполнил стакан, задумчиво хлебнул, покосился на жирного ювелира:

— А вы кто такой?

Эрман опустил руку и улыбнулся.

— Прощу прощения, нас никто не знакомил, но я ждал встречи с вами всю жизнь.

— Очень рад, — пробормотал Сидней.

— Вы хорошо знали моего отца.

— Да?

— Да, Сидней Стармен. Его звали Альберто Крус. Прозвонил звоночек? Нет? — Эрман облизнулся и торжественно провозгласил: — В Англии его звали бы Альбертом Кроссом, во Франции — дайте сообразить — Альбером Круа… — он ухватился за спинку стула Сиднея, качнул его назад и развернул на ножках, обратив старика к себе лицом, — а в Германии, мистер Сидней Стармен, моего отца знали под именем Альбрехт Кройц. — Он толкнул стул вперед и ткнул пальцем в лоб Сиднея. — Вспомнил, старик?

Сидней взглянул на Ника:

— Вы мне ничем не обязаны, мистер Крик. Спасайтесь.

Даже если бы Ник мог спастись бегством, он упустил свой шанс. За его стулом стоял Пако Эскобар, нажимая на плечи жестом массажиста, но только усиливая напряжение.

— Кто это? — требовательно спросил Эрман.

Дикий кабан, как опытный свидетель, наблюдал со стены.

— Никто, — ответил Сидней. — Путешествует автостопом. Ко мне отношения вообще не имеет.

— Не верю, — заявил Эрман. — Не время врать, Сидней Стармен. Как думаешь, долго я ждал твоего возвращения?

Брат Энрике Пинсады Октавио, высокий, коротко стриженный мужчина с худым лицом, изнуренным от тюремного заключения и кокаина, привязал старика к стулу серебристой липкой лентой, пока сам Энрике его удерживал. Сидней смотрел прямо перед собой, преувеличенно изображая усталую покорность. Эскобар осмотрел шею Ника, провел языком по зубам, чувствуя прилив крови.

— Две жизни, — провозгласил Эрман. — Вот сколько я ждал этого дня.

— Спроси, где проклятое золото, — подсказал Энрике.

— Спасибо, сам знаю, что спрашивать, — раздраженно бросил Эрман и поднес к лицу Сиднея два раздвинутых пальца. — Две жизни…

— Я хорошо слышу, — огрызнулся Сидней.

Эрман презрительно тряхнул головой, приказал дяде Пепе:

— Принеси бутылку виски.

Октавио оторвал шестидюймовую полосу липкой ленты, собираясь заклеить Нику рот.

— Стой! — воскликнул Эскобар, вытащил фломастер, нарисовал на серебристой ленте широкую зубастую улыбку и налепил на губы. — Блеск! — ухмыльнулся он. — Смотри, Энрике, правда, забавно?

— Две жизни, — повторил Эрман. Он всю жизнь репетировал эту речь. — Чем расплатишься за две жизни?

— Да-да, я понял про две жизни, — вздохнул Сидней. — Переходите к делу.

Эрман быстро задышал, щеки вспыхнули. Он стоял над стариком, глядя на него с яростью обиды. Решил, что слов недостаточно, и крепко хлестнул его по лицу тыльной стороной ладони. Сидней дернулся от удара, из глаз потекли слезы, старческая плоть вспухла. Он знал, что последует дальше, поэтому не спешил вновь взглянуть на мучителя. При втором ударе массивное золотое кольцо Эрмана рассекло щеку до крови.

— Вы унаследовали жестокость своего отца, но не его воображение, — заметил Сидней.

— Ты его изувечил, — прошипел Эрман.

— Старался убить. Он был предателем.

— Он служил своей стране. Это ты и американец были предателями.

Сидней вздернул бровь.

— Зависит от того, как посмотреть, но вы наверняка ждали две жизни не для того, чтоб мне это сказать. Как я понимаю, герр Кройц уже мертв?

— Умер в семьдесят седьмом году.

— Удивительно, что пережил падение.

— Он был безоружен. Хотел сдаться. Ты столкнул его с утеса.

Сидней глубоко вздохнул:

— Упал, спрыгнул, я его столкнул… Какая разница?

— Он сломал спину, разбил череп. Если б не наш отряд, так и умер бы там.

— Но ведь не умер, правда? Прожил долгую счастливую жизнь, вырастил очень милого сына. — Сидней критическим взглядом окинул костюм Эрмана. — Хотя, как я понял, золота не нашел.

Эрман наклонился к Сиднею, схватил за мизинец и вывернул.

— Я хочу, чтоб ты понял, какую он испытывал боль. Сорок лет душевной муки и физических страданий. Он без конца копался в воспоминаниях и разыскивал чертову шахту в проклятых горах. Последнее, что помнил, — путь из Теруэля. Ты помнишь тот путь? Можешь себе представить, как невыносимо знать, что ты видел, держал в руках целое состояние и забыл, где оно? — Эрман крепче нажал на палец, ожидая услышать хруст сломанной кости, но сил не хватило. Наконец оставил попытки, подставил для себя стул. — Отец часто рассказывал сказку о козопасе, поймавшем древесного эльфа. Эльф обещал несметные сокровища, если он его отпустит. Как известно, древесные эльфы честные, но хитрые. Не обманывают, но мошенничают. Гад привел пастуха к пещере, полной золота, и попросил его отпустить. Зная, что эльф не отберет сокровище, пастух исполнил просьбу. Сделка успешно состоялась, эльф вытащил серебряную фляжку, два крошечных стаканчика, они ее обмыли. Пастух взял, сколько мог унести, и пошел домой за повозкой с ослом, не ведая о тайном действии зелья древесного эльфа. Когда пришел в деревню, ничего не помнил. — Эрман придвинулся на стуле, лицо его сияло в свете лампы. — У него осталась горстка золота, уместившаяся в карманах, происхождения которой он так и не смог объяснить. Быстро потратил и до скончания жизни гадал, откуда она взялась. Через несколько лет снова поймал того самого эльфа, который тайком доил его коз. Давно умершая память воскресла, и он спросил эльфа, помнит ли тот его. Эльф взглянул на пастуха и извинился: «Не помню. Напиток, который мы пили, стирает память».

Сидней посмотрел на Эрмана и покачал головой.

— Я слишком стар, чтобы выслушивать сказки, господин Кройц.

Пинсада нахмурился, когда Эрман с силой ударил Сиднея в лицо, опрокинув стул и свалив старика на пол. Ник взвыл под кляпом с нарисованной ухмылкой, пытаясь подняться вместе со стулом, к которому был привязан, как к парашюту, и рухнул под ударом Эскобара наотмашь в ухо.

— Ты гнусная скотина, Крус! — крикнул Энрике. — Ему девяносто лет! Убить хочешь?

— Старость не избавляет от праведного возмездия, — выпалил Эрман.

— Слушай, мать твою, — буркнул Октавио, глядя на истекавшего кровью старика, — это слишком.

Эрман бросил на дядю Пепе пылающий взгляд:

— Воды принеси.

Энрике положил на плечо Эрмана руку с вытатуированной паутиной.

— Полегче, толстяк. Еще раз ударишь прадедушку, и кранты. В таком возрасте много не надо. — Он взглянул на Октавио. — Помнишь старого сукина сына, что продал нам тот «мерседес»?

Брат кивнул.

— Только что был, через секунду не стало. — Он прищелкнул пальцами.

— Он что, один знает, где клад?

— Один, кто его видел, — кивнул Эрман.

— Значит, младшего бесполезно допрашивать? — Энрике ткнул пальцем в Ника.

— Правильно.

— Тогда с ним поработаем, а старик пусть посмотрит.

— Трахнем в задницу, пускай скалится, — ухмыльнулся Эскобар.

— Сначала подними старика, — велел Энрике.

Прошмыгнул дядя Пепе со стаканом воды на подносе.

— К сожалению, льда нет, сеньор, — промямлил он. — Генератор…

Эрман схватил с подноса стакан, выплеснул в лицо Сиднея.

— Где золото?

Сидней покачал головой:

— Не знаю.

— Ладно, — усмехнулся Эскобар. — Тогда смотри. — Он схватил жирными пальцами мочку уха Ника и оттянул. Открыл складной нож, провел по щеке лезвием, заскрипевшим на щетине. — Вот что ты почувствуешь, когда я перережу тебе глотку, — шепнул он. Ник выпучил глаза, чуя, как лезвие вонзается в ухо, перерезает хрящ, как по шее потекла горячая кровь. — Смотри! — воскликнул Эскобар, показывая отрезанную мочку. Сорвал с губ ленту, сунул в рот Нику кусок уха. — Ешь!

Эрману вдруг стало плохо. Он попросил еще воды и обратился к Сиднею:

— Так где золото, ты говоришь?

— Не говорю, — спокойно ответил Сидней, — и не скажу, пока вы его не отпустите.

— Ну нет, — возразил Эрман, качнув головой. — Так дело не пойдет. Я отпущу то, что от него останется, когда ты мне скажешь, где золото. Наверняка знаешь, тебя тоже не отпущу.

— Отец гордился бы вами.

— Спасибо. Где золото?

Тяжелая мочка лежала на языке куском парного свиного сала. Ник чувствовал текущую по предплечью кровь, боялся захлебнуться собственной рвотой. Тело окаменело. Эскобар схватил его за левую руку, пригвоздил к столу острием ножа. Октавио придержал стул, оторвал мизинец Ника от сжатого кулака, распрямил на столе, как хвост игрушечной собачки.

— Все это ерунда по сравнению с тем, что Орлов сделал бы с вами, — сказал Эрман. — Через пару дней после вашего исчезновения он закрыл свою контору, арестовал Нина. История свидетельствует, что Сталин хотел убрать со сцены марксистов и анархистов, но тебе, Сидней Стармен, хорошо известно, почему умер Андреас Нин, правда? Известно, почему Орлов приказал содрать с него кожу, правда? Никто никогда, даже здесь, не умирал такой смертью ради политики. Где золото?

— Даже если б я знал, вам не сказал бы. Извините меня, мистер Крик.

Эскобар воткнул нож в столешницу, чуть коснувшись кончика мизинца. Подмигнул Нику, потянул назад лезвие, нажал, как на рычаг, взрезав плоть. Боль взвыла сиреной, и Ник взвыл из-под пластыря, когда сталь врезалась в кость.

— Заткни ему пасть рукой, — приказал Эскобар.

Октавио замотал головой:

— Не могу. Дело грязное, мать твою.

— Просто заставь замолчать сукина сына, — настаивал Эскобар.

— Кончай, Эскобар, черт тебя побери! — крикнул Энрике, срыгнув выпитое виски.

Ник затих, онемел от ужаса, глядя на выгибавшийся под ножом ноготь. На столе образовалась густая лужица темно-красной крови. Потом верхняя фаланга пальца отскочила отрезанным кружочком морковки.

— Откроем, — продолжал Эскобар, сдирая кожу с отрезанного кончика пальца.

Эрман отвернулся, хлебнул воды.

— Мне так же тяжело, как и вам, — сказал он Сиднею, пока Эскобар вытирал окровавленное лезвие о щеку Ника. — Выпить хочу и ему дам глоток, — объявил он, потрепав Ника по голове. — Похоже, ему надо хлебнуть.

Пес козопаса нашел Сиднея на рассвете. Всю ночь в горах шла стрельба, но при первом луче солнца все стихло. Пастух недоумевал, зачем красным обстреливать необитаемый горный хребет. Он взвалил Сиднея на плечо и понес домой. Дочь видела, как отец выходит из-за кипарисов, окрашенных ранним утренним солнцем в розовый цвет.

— По-моему, умер, — сказал козопас, свалив тело на узенькую кровать. — Рюкзак на нем тяжелый.

Дочь закричала, веля поднять раненого, чтобы он не испачкал покрывало, вытащила из стоявшего рядом расписного комода серую простыню, расстелила.

— В него стреляли, — сказала она. — Принеси с плиты горячей воды.

День и ночь Сидней лежал на берегу между жизнью и смертью, утопая и выплывая из волн прилива. Дочь пастуха промыла рану на плече горячей водой с мылом, наложила припарку из меда, сосновой смолы и тимьяна, влила в сомкнутые губы жидкий чесночный суп, отскребла щеткой кровь, раздела догола, выстирала в ручье одежду, уничтожив голодных вшей, угнездившихся в швах. И пока он лежал в постели ее матери, что-то бормоча в бреду, все гадала, откуда взялся этот бледный юноша. Явно иностранец, а одет как бандит. Тяжеленный рюкзак лежит на полу у кровати нетронутый, под ним прячется безобразный черный пистолет. Нательного креста нет, в карманах никаких бумаг, никаких документов. Дочь козопаса подозревала, что он навлечет беду на их головы. Зарисовала спящего, проведя углем темные круги под глазами. На третий день он поднялся, с трудом вышел из дома, завернутый в одеяло, щурясь на солнце, и напугал ее, коловшую дрова.

— Где мой пистолет? — спросил он по-испански с южным или бандитским акцентом.

— Под кроватью, — сказала она. — Одежду сейчас принесу.

Пока он одевался, она разогрела луковую похлебку, наполнила бурдюк водой из ручья. Он подошел к столу, как бы готовясь уйти.

— Простите, что доставил вам столько хлопот. Меня зовут Сидней Стармен.

Девушка улыбнулась:

— Изарра Ромеро. Есть хочешь?

— Не могу, — сказал Сидней, качнув головой. — Прошлой ночью ушел от своих за водой. Должен вернуться.

Изарра взглянула в лихорадочно блестевшие глаза.

— Ты провел здесь три дня, — объяснила она. — Отец нашел тебя в горах. В ту ночь, когда стреляли.

У него челюсть отвисла.

— Боже мой, — охнул Сидней. — Извините, мне надо идти. — Взгромоздил рюкзак на стол, расплескав похлебку, пошатнулся, пот выступил на верхней губе. — Послушайте, — с облегчением пробормотал он, вдруг обессилев, — возьмите и спрячьте. Это вам. Спасибо. — Вышел в тень кипарисов, оттуда на солнечный свет, зашагал к горам с полным бурдюком на здоровом плече, с пистолетом в руке.

Изарра бросилась за ним, завернув в салфетку буханку хлеба и лепешку козьего сыра.

— Вот, возьми.

— Спасибо, Изабелла, — кивнул он.

— Изарра, — поправила она. — Куда ты?

— Обратно к своим.

— Ты немец?

— Боже упаси! — воскликнул Сидней. — Англичанин. Из Интернациональных бригад. — Он шел быстро, размашистым шагом, Изарре приходилось бежать, поспевая за ним.

— Да ведь они…

— Враги, знаю. Я стою не с той линии фронта. Пожалуйста, никому не рассказывай, что меня видела.

— Неужели скажу? — возмутилась Изарра. — После того, как за тобой ухаживала? Думала, что ты бандит.

Сидней остановился и посмотрел на нее. Накопленные силы разом улетучились.

— Пожалуй, так и есть, — признал он и упал.

Проспал еще тридцать шесть часов, ворочаясь в смертельной лихорадочной хватке. Очнулся в темноте с бившимся в ушах пульсом. У кровати сидела Изарра с четками в руках.

— Что за шум? — прохрипел Сидней.

— Отец выпивает, а он всегда поет, как напьется, — объяснила Изарра.

— Нет, другой. Будто кто-то что-то рубит.

— Это он тебе могилу копает. Говорит, легче выкопать холодной ночью, и мы тебя сразу же похороним, как только умрешь, пока мухи не добрались.

В окно светила убывающая луна, бросая бледный свет на лицо девушки.

— Мне надо идти, — сказал Сидней. — Наш отряд… — Он сел, спустив ноги с кровати.

— Отряд тебя точно считает погибшим, — сказала Изарра. — Останешься здесь.

Вернувшийся отец заявил то же самое.

— Они давно погибли, — сказал он. — В горах в начале недели были солдаты. Записали тебя в мертвецы, inglés.

— Вы не поняли, — настаивал Сидней. — Солдаты были немецкие, из легиона «Кондор», нас искали. Мы прятались в пещере, в старой рудничной шахте высоко в горах. Они могли туда войти, только всех перебив.

— Значит, так и сделали. Можешь считать, тебе повезло.

Сидней покачал головой:

— Не могу. Я обещал воды принести и, значит, принесу.

— Нет, не принесешь. Ты слишком слаб, чтобы подняться в горы, не говоря уж о том, чтобы лазать по скалам.

— Умру, но постараюсь.

Козопас налил себе выпить, тихо рассмеялся:

— Глупый мальчишка. Все красные такие дураки? Пей, только на кровать не пролей. — Он опрокинул свою aguardiente и снова плеснул, уже в два стакана. — Где эта пещера?

Сидней в нерешительности замешкался.

— Зачем вы спрашиваете?

— Думаешь, я тебя выдам? Ты лежишь в моем доме, ешь мою еду, пьешь мою водку и думаешь, будто я тебя выдам? Матерь Божья!

Сидней закрыл глаза.

— Не думаю, сеньор. Пещера высоко над деревьями, выходит на юг, от восточной долины к ней ведет колея серпантином. Это не пещера, а старая шахта. Больше ничего не знаю.

Козопас кивнул:

— Отыщу.

— Слушайте, — сказал Сидней. — Там наш тяжело раненный командир, а с ним еще задержанный. Вас убьют, если вы не представитесь. Скажете, что вас прислал малыш Сид.

— Малыш Сид?

— Вас щедро наградят.

Козопас оглянулся на дочь:

— Он либо слишком умен, либо слишком глуп. Я скорее поверю последнему. Пса оставлю с тобой.