Во всяких мудреных книжках по восточной философии говорится, что природа это храм. Поэтому, дескать, человек должен относиться к ней бережно и уважительно, чтоб ненароком чего-нибудь не напортить. Однако у нас, советских людей, с религией отношения сложные. Поэтому и с этим огромным храмом у меня с самого начала не задалось.
Митя с дядей Гришей явно обрадовались новой рабочей силе и со спокойной душой свалили на нас с Софой все возможные дела. Я к любой работе приноровиться могу, это правда, но когда ты за день успеваешь десяток разных задач перелопатить, к закату попросту хочется сдохнуть.
Культурный обмен с этими аборигенами тоже оказался не так-то прост. Говорили мы на одном языке и в то же время на разных.
— Дело тебе, Витек, пока что будет следующее, — заявил как-то дядя Гриша, уписывая за обе щеки вареную картошку, — Аксинья, скотница, прихворнула намедни, ревматизм у ней в дождливую погоду разыгрывается. Поэтому пока придется тебе ее подменять. Будешь за скотиной ходить утром, до того как пастуху коров отдавать, и вечером, когда они домой придут. Понял?
Чего ж тут не понять-то? Дело плевое. А животных я всегда любил, хотя больше кошек и собак. Козы с поросятами как-то не очень радовали.
— Да не вопрос, дядь, — ответил я, — партия сказала “надо”, комсомол ответил “есть”.
— Про “есть” это ты хорошо сказал, — старик усмехнулся в свою густую, как у волшебника из сказок, бородищу, — садись давай к столу, картошечку с грибками накладывай.
Второго приглашения мне не потребовалось.
— Ты куда это на весь день слинял, а?
Григорий Афанасьевич сурово и пристально смотрел на меня. Глаза у него были выцветшие, как у всех стариков, повидавших на своем веку всякое дерьмо. Но взгляд цепкий, холодный. Как у бывшего гэбиста.
— Митьку пришлось от работы отрывать, на колодезь гнать, а ведь путь это неблизкий. Нехорошо, Витя.
— Так это, Григорий Афанасич, вы ж сами сказали, что мне за скотиной ходить. Я и ходил весь день, вот докладываю. Все тридцать шесть голов на месте и в добром здравии. Сперва на лужок под откосом пошли, там пообъелись, потом на водопой пошли к обеду. Там жуть что творится! Слепни заедают, хоть бы спреем каким побрызгаться, а то к вечеру даже на жопе живого места не найдешь. Я их попробовал поразгонять, но потом в говно вляпался и это дело забросил. После обеда повели их с Коляном под откос, там хорошо так, прохладно, и уже не так донимают. В общем-то, все неплохо, только пес у Коляна злющий, так и норовит вцепиться. Я ему показываю, мол, брат, ты чего, я свой. А он только зубы скалит. Запах ему мой не нравится…
Я тебе открою кое-что, только ты не обижайся. никому твой запах не нравится.
Цыц. Советское воспитание, как-никак, оптимизму учит. Вот в бане пропарюсь хорошенько пару раз — и все сойдет. Предпочел бы ванную с контрастным душем, если честно. Но выбирать здесь не приходится.
— Это все очень интересно, Витя, — усмехнулся Григорий Афанасьевич, — но зачем ты целый день на наблюдения-то убил?
Не понимаю, он придуривается надо мной, что ли?
— Дядь Гриш, вы ж сами сказали, что мне положено за скотиной ходить. Я и ходил! Все честь по чести. За всеми следил так, будто у меня на затылке глаз. Два глаза!
В ответ дед захохотал. Гулко так, заливисто, аж стаканы на столе затренькали.
— Все-то у тебя не как у людей, на затылке глаза, а мозг, по всей видимости, в жопе, Витя. Ходить за скотиной значит ухаживать, понял? Корм задавать ей надобно с утра, поилки наполнять, стойла чистить, в конце концов. А ты на что день потратил?
Очень хотелось ответить, что просто выражаться надо понятнее, по-людски. Но я промолчал. Вспомнил про ружье.
У Софы дела шли куда веселее. Работать она любила… ну или если не любила, то по крайней мере умела и не чуралась. И дров наколоть, и хлеб замесить… на все руки мастерица. Почему-то я не сомневался, что при необходимости она бы и тягач водить научилась. А пока что огромную популярность имела Софина способность охлаждать жидкость. Во время полевых работ за холодным квасом к ней выстраивалась очередь.
Славная деваха, конечно. Местные нас временами подкалывали на тему “свадьбы” — что с них взять, с традиционного патриархального общества. Когда у тебя по вечерам гудят ноги да отваливаются руки, тут уж не до любви совсем. Только и думаешь о том, как бы мозг поскорее отключить.
Но в целом жилось нормально. Особенно когда после “животных” обязанностей мне стали поручать что-то менее грязное.
— Витек, Сонька! Дуйте сюда!
Вариант имени Софа так у Григория Афанасьича не прижился. Он говорил, что софами в глубокую старину лежанки называли, и человеку так зваться нельзя.
— Чего надо? — отозвался я, подтягивая шаровары. Неведомый мне Игорь и правда когда-то был моей комплекции, но с тех пор я несколько схуднул. Что в принципе и ожидаемо — на не самых богатых харчах да с ежедневной работой… Надо будет резинку утянуть в очередной раз, не то падать начнут.
— Вот, — дед указал на два увесистых короба, плотно закрытых крышками, — ваш черед на рынок идти. Все, что в коробах, вам на продажу. Ступайте к Федулу, с ним уже все сговорено заранее.
— Как нам его найти, Федула этого? — поинтересовалась Софа. По ее загорелой щеке ползла капелька пота. К полудню очень уж распогодилось.
Дед крякнул, отхлебнул из кружки на столе и утер губы рукавом.
— Найдете, не ошибетесь. У него одного такой павильон на всем рынке. Расписной, со ставенками и флюгером наверху. Как шатер какого-нибудь хана восточного, аж в глазах рябит.
Народное искусство, е-мое.
Зато внимание наверняка привлекает на “ура”. Методы торговли и этого, как его, маркетинга, во.
— Ну что, вроде понятно, — сказал я, — тогда…
— И постарайтесь по пути никуда не захаживать, ясно? А то день вон какой, молочка свернется на жаре в два счета.
— Да мы что, мы никогда, — начали наперебой мы с Софой протестовать.
Подумаешь, зашли однажды к шинкарю, а там у моей спутницы кошелек тиснули. Благо много не унесли. Но Афанасьич так кипятился, что и до сих пор припоминает.
— Знаю я ваше никогда. Не был бы седой, так еще раз поседел бы, — проворчал он, — вот молодежь нынче пошла…
Молодежь и впрямь пошла. Подхватив короба (удобные ручки я все-таки к ним приделал) мы с Софой поспешили смыться. За это время уже успели усвоить, что Афанасьич если сел на любимого конька, то его хер остановишь. Ворчать будет до победного, в этом деле он спец.
Путь до рынка и впрямь предстоял неблизкий — пятнадцать верст. Верста это по-нашему чуть больше километра, так что даже в хорошем темпе мы на это целый день убили бы. А скорость у нас при всей сноровке была черепашья. Короба дед до отвала нагрузил, товары из-под крышек перли буквально. Свежее масло, творог, молоко в крынках… вкуснотища, настоящий продукт. У нас на этикетке написали бы что-нибудь типа “стопроцентно органический, без ГМО и консервантов”. Но в обычные гастрономы нипочем не завозили бы — только из-под полы. Так сказать, эта сметанка кого надо сметанка, не про вашу честь, батюшка.
Я много всего успел передумать по пути. Чего еще делать, когда приходится топать по бездорожью, месить грязь, которая только-только вот на солнце застывать начала. Поначалу у нас держалось равноправие — Софа тоже тащила свой короб, но не долго. Сгрузила его мне, якобы она впереди разведывает обстановку, поэтому лучше идти налегке. Детские сказочки, пф-ф.
Поэтому смотрел в основном себе под ноги. Так что если по пути и было что-то живописное, оно мимо меня прошло. Разве что миновали славный зеленый перелесок. Вот дышится в этом мире на удивление легко, аж голова идет кругом В поселке это не так заметно, потому что вонь от скотины все перебивает, но когда по чистому полю топаешь, чувствуешь, как прочищаются мозги.
Сперва хотели сделать привал, когда прошли половину дороги, но в конце концов решили, что это не лучшая идея. Время слишком ценный ресурс, чтоб его транжирить, в конце концов, ночевать под звездами ни мне, ни Софе не улыбалось. Поэтому стиснули зубы и двинулись вперед. Я был уверен в том, что сдюжу без проблем… а потом закрутило желудок. От голода, слава вселенной, а не от болячки. Хотел было поживиться чем-нибудь из короба, но моя спутница увидела и замахала руками:
— Чего это ты удумал, Витя?
— Чего-чего, — буркнул я в ответ, — жрать хочу, вот чего. Режим питания нарушать нельзя, это все знают.
Софа глянула на меня с укоризной.
— А ты водички попей, сразу перестанет.
— У тебя, может, и перестанет, — парировал я, — а мужику без еды никак нельзя. Ты бы хоть щей наварила как-нибудь, или рассольник…или соляночку мясную сборную. Мяса у Афанасьича хоть жопой ешь, от него не убудет.
Она поджала губы и отвернулась. Понятно, опять щас начнет стыдить, плавали-знаем. Но нет — через десяток шагов Софа достала из холщовой заплечной сумки тряпицу. В нее оказались завернуты два увесистых пирога. Выбрав один из них, потолще, с поджаристым краем, она протянула его мне.
— На вот, мужик, — на последнем слове она хихикнула, — подкрепись. А я пока один короб возьму.
Пирог с зеленым луком и яйцом оказался неплох. Чуть пересидел в печке и подсох, но все равно с покупным магазинным не сравнить. Еще и яйца от собственных кур, точно знаешь, что не мороженые. Так что этот крепкий середняк кулинарного искусства очень кстати зашел. Можно сказать, просвистел. Как пуля.
Серебряная. которыми очень хорошо гасить всякую нечисть. вроде твоего старого приятеля Распятьева.
Да без Софкиного волшебства черт знает, не задрала бы меня эта рожа упыриная. Вполне может быть, конечно, что и задрала бы. А с другой — неспроста ж, наверное, люди талдычат мне про кровь неких Ламбертов. Если здесь не случилось какого-нибудь массового помешательства (а история знает такие случаи, я как-то видел в передаче по телевизору), то я к ним, получается, отношусь. Проблема в том, что я никаких Ламбертов отродясь не знал. Разве что сыр такой в магазине видел. Все хотел попробовать, но цена кусается, поэтому приходилось брать “пошехонский”, но теперь уж дудки. Когда обратно вернусь, чесслово, целую голову куплю. И сожру под коньяк. Надо же и человеку из рабочего класса отдыхать.
— О чем задумался? — голос Софы, спокойный и отчего-то чуть смазанный, вырвал меня из раздумий.
Я поднял голову и глянул на нее. Подруга по несчастью
А может, и по счастью, не загадывай пока.
беззаботно жевала пирог. Ее в сегодняшнем дне ничего не напрягало. Это и неудивительно — груз-то мне достался. Хотя пока я перекусывал, с коробом Софа управлялась безо всякого труда. Она хоть и выглядит не очень внушительно, а все ж девка сильная, жилистая. Гвозди бы делать из этих людей, как говорил классик… или подушки диванные.
Опять на сиськи пялишься, я так и знал.
— Ни о чем таком, — отмахнулся я, — разве только о том, что с удовольствием бы щас этот пирожок запил чем-нибудь.
Не надо ей знать о том, что крутится у меня в башке, спать легче будет. Я хоть парень простой, но котелок-то у меня варит будь здоров. Иногда прям хочется, как в сказке у Андерсена, крикнуть “горшочек, не вари”.
Софа мне не поверила. По глазам видел, что не поверила. Но и дальше расспрашивать не стала. Не потому что не хотела — просто возможности не предоставилось. Как раз в это время издали потянуло запахами скошенной травы, дрожжей и еще чего-то непонятного, гари, что ли. Не самая привлекательная смесь, клиентов в такой атмосфере много не наберешь. Но то ли местные к такому притерпелись, то ли выбора особого у них не было, но рынок оказался полнехонек. Даже мне пришлось локтями активно поработать, чтоб протолкнуться сквозь гомонящее людское море.
Как и прежде, торговцы свои товары раскинули хаотично, кто во что горазд. Если ряды у них и получились, то весьма свободные. Кто-то соорудил подобие палатки, вроде толстой тетки, предлагавшей разное шитье. Иные ставили телеги без лошадей — так сделал, например, один дед. Хлипкие, тонкие колеса едва выдерживали груз из головок сыра. Сыр лежал вповалку прямо на солнце, над ним кружилась мошкара и мухи. Мимо этого “стенда” я почти пробежал — с такого лакомства срать будешь дальше, чем видеть.
Самые зажиточные ставили настоящие павильоны. Чаще всего они приезжали с “командой”, которая в короткие сроки этот павильон и слаживала. Это даже вызвало у меня небольшой “привет” из прошлого
которое одновременно и будущее, хихи.
потому что у нас тоже есть такие дома, которые складываются из панелек. Жить там не то чтобы очень круто — тепло такой материал держит хреново, поэтому зимой без обогрева замерзнешь на хер, как актер Джек Николсон в одной кинокартине. Зато строятся они быстро и стоят дешево. Не настолько дешево, чтоб я на свою ставку заводского рабочего мог позволить, но все равно не баснословную сумму. При желании можно потянуть, особенно если займ взять у Госбанка на пару-тройку лет.
В этих же павильонах жить и не требовалось. Хотя в некоторых можно было бы. Как, например, в том, куда нас послал Афанасьич. Неизвестный мне Федул явно страдал комплексами, потому что из своей торговой лавки он настоящую пряничную избушку сделал, черт возьми. В глаза бросились резные ставенки, украшенные рисованными цветами. Того и гляди, щас распахнутся, а оттуда пойдет телепередача “В гостях у сказки”. И сам павильон симпатичный, тщательно выбелен, а изнутри музыка играет — кто-то тренькает на балалайке или мандолине. Но когда ставенки все же открылись, то явили нам хозяина в окружении всякой всячины.
Сам Федул, толстый мужик в широком темно-зеленом кафтане с воротником, как только завидел нас, расплылся в довольной, добродушной ухмылке. Ухмылка сразу мне не понравилась. Слишком ровные и крепкие зубы. Деревенские с такими не ходят. Там если ты до двадцати пяти почти всю верхнюю челюсть в целости сохранил, уже считаешься завидным женихом.
— Ну, с чем пожаловали ко мне, гости дорогие? — поинтересовался Федул, — отовариться желаете?
— Возможно, когда-нибудь, — не стала спорить Софа, — но не сейчас.
— Ага, — подтвердил я, — товарищ Федул. Мы к вам, так сказать, от поставщика. От Григория Афанасьевича. Товар принесли, на реализацию.
В тот же момент ухмылка пропала. Никогда не думал, что так бывает, но за какое-то мгновение его лицо стало совсем другим. Только что перед нами с Софой сидел веселый толстяк, любитель пончиков, жареных в масле, расстегаев с капустой — и тут же он превратился в прожженного торгаша. У нас любили таких называть “акулами капитализма”. И регулярно пропесочивали их на передовицах газет. Эти акулы всегда плавали где-то в западном полушарии, а когда к нам, в советские воды, заплывали, то получали от пролетариата кулаком в рыло.
Разумеется, это было вранье. Вранье чистой воды. И все об этом знали, включая тех, кто печатал газеты.
Федул смерил нас с Софой пристальным взглядом (стало неуютно, как будто тебя просвечивают до кишок под микроскопом), почесал шею в красных пятнах и сказал:
— От Гриньки? Что ж, тогда прошу ко мне, потолкуем. Савва, подмени меня.
Треньканье прекратилось. Сбоку появился высокий детина в шапке, похожей на панаму. Он был такой здоровый, что чуть не подпирал макушкой потолок павильона.
— Сделаем, Федул Михалыч, — пробасил детина, — а вы не стойте. Прохаживайте давайте туда взад.
Мы переглянулись с Софой. Никто из нас тогда и понятия не имел, что насчет “зада” Савва окажется абсолютно прав.