Смерть в поварском колпаке

18

Радиобудильник сорвался с цепи в три часа тридцать минут. Лора выругалась, свернулась калачиком и опять зарылась головой в подушку. Второй, механический, позаимствованный у Амандины, прозвонил в три тридцать пять. Еще ругательство, подлиннее, позабористее, снова подушку на голову, чтобы выиграть хоть полминутки, но нужно было решаться в конце концов – впереди у нее был рынок Рюнжи.

Накануне вечером черт ее дернул влезть в статью Дафне об истории Центрального парижского рынка: обширную, отлично выстроенную, с интересными врезками по существу, волнующими свидетельствами. Как всегда, документальная сторона была на высоте, она четко очерчивала тему, оставляя место для фантазии. В статье были обозначены наиболее значимые даты, описывались исторические этапы развития Центрального рынка в период от Людовика VI Толстого до Наполеона, в том числе при Филиппе-Августе, Святом Людовике и Франциске I. Солидная часть статьи отводилась конкурсу архитектурных проектов, из которого победителем вышел Виктор Бальтар в 1848 году, строительству десяти стеклянных павильонов на гигантских металлических опорах (номер три для мяса, номер девять – для морепродуктов), о продаже овощей и фруктов там же – в крытых галереях бывшего вещевого рынка и на прилегающих улицах. Дав краткую справку о кладбище Невинных, на месте которого в конце XVIII века разместился рынок зелени и овощей, Дафне называла ряд исчезнувших профессий: откормщики (птицы), извлекатели мозгов (у животных), пахтальщики, счетчики-браковщики яиц и другие. Статья заканчивалась тем, что накопившиеся проблемы санитарии, хранения и безопасности в конце концов вынудили власти вывести рынок за черту города – сначала в Ла-Вилетт[51], а позже, к началу 1970-х, в Рюнжи.

Дафне не стала прибегать к фигурам речи, описывая этот «исход», ибо цифры говорили сами за себя: двадцать тысяч человек персонала, тысяча предприятий оптовой торговли, десять тысяч кубометров материалов, полторы тысячи грузовиков и пять тысяч тонн товаров – все это покинуло рынок в течение двух суток. Павильоны Бальтара разрушили и продали по цене металлолома, лишь два избежали этой участи: один был демонтирован и перевезен в городок Ножан-сюр-Марн, превратившись в театральный зал, другой же был переправлен в японский город Иокогаму.

Для врезки, посвященной историческим курьезам питания в столице, Дафне откопала воспоминания восьмидесятилетней женщины, которой ее бабка рассказывала, как им приходилось есть крыс и других «экзотических» тварей в дни Парижской коммуны. Сам факт, что в наше время еще можно встретить людей, которые были знакомы с очевидцами событий трагической зимы 1870–1871 годов, показался Лоре настолько невероятным, что она обвела врезку карандашом с единственным комментарием – «Супер! Обалдеть!» – как раз перед тем, как погасить ночник и лечь спать.

Ночь оказалась короткой, а теперь как никогда ей нужно было быстро прийти в себя.

В полусне она дотащилась до ванной. Лишь приняв для бодрости обжигающий душ и облачившись в теплое белье, свитер, флисовый пуловер, две пары носков, ботинки на меху, пуховик и шерстяную шапку, Лора почувствовала себя готовой для выполнения своей миссии. Завибрировал мобильник, и она прочла лаконичное сообщение Пако: «Я внизу:)))».

Увидев Пако, она поразилась автомобилю, который стоял возле входа. Это был старый, вернее полуразвалившийся «Рено 5» с бамперами, примотанными к проржавевшему кузову скотчем.

– Я одолжил его у приятеля, но не бойся, доедем!

В дороге они не разговаривали. Минут двадцать тащились по окружной до метро Порт-д-Итали, затем продолжили свое тряское путешествие по шоссе A6, пока не подъехали к контрольно-пропускному пункту Международного рынка Рюнжи. Оказавшись на его территории, Лора сразу расслабилась, и, перекрываемая довольно громким лязганьем от переключения передач, пыталась объяснить Пако дорогу, ведь находились они посреди необозримых двухсот тридцати четырех гектаров самого большого рынка в мире по продаже свежих продуктов. У машины были изношенные тормозные колодки, абсолютно гладкие шины, и не работал ни один из указателей поворота, так что Пако, вцепившись в руль, с трудом лавировал между большегрузами. Он резко сбавил скорость, пытаясь въехать на круговой перекресток, и свернул влево, не включив поворотник. Туманный горн итальянского полуприцепа тут же призвал его к порядку. «Шел бы ты к черту!» – проорал он по-итальянски, чтобы побороть свой страх. Знай он, что Рюнжи ежедневно вмещал до двадцати восьми тысяч транспортных средств, что и ночью движение такое же интенсивное, как и днем, возможно, он поостерегся бы туда ехать на этой развалине.

Как ни странно, Лора оставалась спокойной, погруженной в свои мысли. Она размышляла над тем, что ее сюда привело. Конечно, ей нужны были снимки, и она, высоко ценя Пако, хотела обеспечить его полноценной натурой, сценами, выхваченными из жизни рынка, предоставить ему все это многоцветье, сочность красок, типичные лица, однако истинная цель вылазки была иной. Необходимости в погружении во чрево Рюнжи для доведения до совершенства ее статей вобщем-то не было. За свою профессиональную жизнь она здесь бывала не раз, да-да вставала спозаранок, чтобы взять интервью у фермера или сопровождала ресторатора, пожелавшего увидеть новые поступления продуктов.

Нет, сегодня ей требовалось совсем другое: ответы на вопросы, не дававшие ей покоя, какая-нибудь деталь, способная пролить свет на произошедшее, возможно, даже знак свыше. Она указала Пако на широкую дорогу, ведущую к A4 – павильону морепродуктов. Свернув на нее, тот остановился возле огромного стеклянного строения с обширной парковкой, забитой рефрижераторами. В ночном мраке «адмиральское судно» рынка Рюнжи казалось космическим кораблем. Выйдя из машины, Пако настроил камеру и принялся снимать фасад, над которым холодным светом пламенели граненые символы «A4».

Фотограф тут же устремился внутрь, не слушая того, что говорила Лора. Здесь, в великолепном нагромождении ящиков с рыбой, гребешками, мидиями и ракообразными, он чувствовал себя в своей стихии. Ему удалось сделать несколько отличных фото в перламутрово-искрящейся гамме: живописные водяные брызги на бетонном полу, сверкающие ракушки на фоне водорослей и колотого льда. Запечатлел он и вывески оптовиков, выставляющих напоказ свое «старинное происхождение»: «Дом Рейно с 1924 года», «Демарю с 1929», «Пекуниа с 1921». Ему понадобилась помощь Лоры, чтобы получить допуск в лабораторию, где он увидел различные стадии обработки морепродуктов: вырезание филе, очищение от кожи, разделку на порционные куски, извлечение содержимого раковин. Только в одном рыбном секторе насчитывалось около двадцати восьми тысяч постоянных покупателей, так что работать приходилось в заданном ритме. Фотограф постарался запечатлеть этот лихорадочный темп, выверенные, точные движения, взмокшие от пота куртки, покрасневшие от холода пальцы.

Прежде чем побывать в павильоне молочных продуктов, они снова сели в машину и заехали в мясные ряды. Быки, коровы, свиньи, бараны, подвешенные за крюки к потолку, уходили в бесконечность. Пако не приходилось видеть прежде столько туш, словно замерших в ожидании последней кровавой расправы. Чтобы немного отвлечься от удручающей картины, Пако приблизился к группе мясников, пивших кофе, и тут же схватил выигрышный кадр: нагромождение брикетов бургундской ветчины на фоне постера с моделью в откровенном купальнике, выставившей напоказ загорелые бедра.

Павильон, отданный во власть сыров, сливок, масла и йогуртов, вызвал у него головокружение. Здесь он сделал всего несколько снимков, используя эффект контраста: снял небольшие сыры Том де Монтань и огромные круги Мель де Пармезан, десятками лежавшие на деревянных стеллажах. Лора, хотя и везде его сопровождала, наблюдала за съемкой в твердой уверенности, что это будет один из лучших репортажей журнала, но держалась скромно, не вмешиваясь, время от времени кивая знакомым, вдыхая аромат продуктов, пробуя образцы, как обычная туристка, путешествующая по деревенскому базару.

При виде одного из девяти зданий недавней постройки, отведенного под фрукты-овощи, Лора словно очнулась ото сна. Именно в этом месте, в ангаре E2, ей предстояло провести собственное расследование, и касалось оно единственного человека, который ее по-настоящему интересовал: Алена Бергунью, оптовика с южными корнями, суперспециалиста по всем вопросам, поставщика уникальных пряностей, давно исчезнувших овощей, фруктов былых времен, экзотических грибов и прочих редкостей. Перевалив за седьмой десяток, этот еще полный сил человек впервые задумался о постепенной передаче дел наследникам. Сама мысль об этом была ему невыносима, однако пришло время протянуть руку троим детям: старшей дочери, которой был поручен отбор наиболее выгодных производителей в регионе; младшей, работавшей в офисе и занимавшейся вопросами управления и бухгалтерией, и наконец, сыну, ведавшему логистикой, такому же крепкому, хитрому и дерзкому на язык, как он сам. Им он доверял, но ни один из них не был способен заменить его, когда речь шла о завязывании контактов с клиентами, о неофициальных переговорах «внутри грузовика», об умении поладить по старинке, подмаслить нужного человека в подходящий момент. Бергунью знал, что своим успехом он был в первую очередь обязан таланту превращаться в барыгу-краснобая, любезного и без особой щепетильности, этой способности внушать безотчетную симпатию и в то же время вызывать страх. Но ведь он был человеком другой эпохи, далеким от экселевских таблиц, штрих-кодов, отслеживания перевозок по спутниковой системе навигации, кратких имейлов и автоматизированных систем взаимных расчетов. Работать он начал еще мальчишкой, в самом центре Парижа, который тогда чаще называли Панамом[52]; позже ему пришлось перебраться на юг, где он с редким упорством продолжил сколачивать собственную клиентуру в перерывах между мясным винегретом и яйцами вкрутую, кокнутыми о цинковую стойку. Ален Бергунью был живой памятью о «чреве Парижа» и гордился, что за глаза все называли его Динозавр. Поистине, разве не являлось такое признание заслуг самым почетным и благородным титулом?

– Господин Бергунью! Вот вы где, наш Хранитель храма! – не поскупилась на лесть Лора, едва завидев оптовика, перебиравшего ящики с маленькими лиловатыми артишоками.

– Госпожа Гренадье! А вы – богиня этого храма! – вторил он ей, подмигивая.

Вдруг она поняла, что ей ни за что не обвести вокруг пальца этого старого, прожженного лиса. Еще труднее будет его приручить и заставить вылезти из берлоги. И тогда она решила действовать напрямую, не прибегая к уловкам.

– Как я рада, что вновь вижу вас здесь. Ничуть не сомневалась, что полиция быстро оставит вас в покое.

– Надолго ли, надолго ли… Ведь я по-прежнему главный свидетель. И потом, я имел глупость оставить пальчики на месте преступления. Вы ведь знаете – от свидетеля до обвиняемого всего один шаг.

– Оставили, приподняв колпак Жюльена?

Бергунью напрягся и бросил на пол подозрительный артишок.

– Сам не знаю, почему я так поступил. Теперь копы меня из своих лап не выпустят!

– Но это еще не делает вас убийцей, господин Бергунью!

– У меня нет алиби. По результатам вскрытия, смерть Вильдье наступила за двадцать минут до моего прихода. И мне нечего рассказать об этих двадцати минутах, кроме того, что я торчал в пробке да искал место для парковки. И только! А потом все сразу на меня свалилось, и я оказался нос к носу с трупом.

– Вы всегда приходили так рано? – спросила Лора с несколько нарочитым удивлением.

– Вообще-то нет. Обычно я бывал позже, если у меня имелась какая-нибудь новинка для шефа. Примерно раз в неделю. Но то был особый случай.

– Особый? Нашли нечто из ряда вон выходящее для нового меню? Что-то оригинальное?

– Не совсем. Скажем, нужно было кое-что обсудить. Вы ведь, конечно, в курсе, что в последнее время дела в ресторане шли неважно: неоплаченные счета, задержки, отсрочки. Вот я и хотел переговорить с глазу на глаз, без посредничества дочери. Уладить все по-приятельски.

– Думаю, вам не стоит беспокоиться, полиция найдет, кого расспросить. Следствие наверняка продлится долго, но вас это никак не затронет.

– В любом случае, в тот день почти все опоздали. Кондитер и су-шеф якобы случайно: забытый телефон и сломанный будильник – это несерьезно.

– Может, как и у вас, простое стечение обстоятельств, – заметила она, прищурившись.

Внимание Лоры внезапно привлекла знакомая фигура. Метрах в сорока от них, может, больше, стояла молодая женщина, явно за ней наблюдая.

– В ресторане царила такая гнилая атмосфера, что полиции придется нелегко. Один этот лицемер Прессак чего стоит. Разве способен он сказать хоть слово против шефа? Он безумно его боится, даже мертвого.

– Сирил – скромный парень, вставила слово Лора.

– Что вовсе не делает его невиновным.

Женщина, стоявшая в отдалении, тем временем повернулась к ним спиной. Все совпадало: прическа, походка, пропорции фигуры. Лора проводила ее взглядом, почти не слушая Бергунью, который принялся ругать налоги и сложности с закупками. Она подошла к Пако, стоявшему на коленях с камерой перед ящиком с морковью: казалось, его очень впечатлили корнеплоды разных цветов – от нежно-кремовых до почти черных. Она наклонилась и что-то быстро прошептала ему на ухо.