Смотритель

Глава XVI. ДОЛГИЙ ДЕНЬ В ЛОНДОНЕ

Смотрителю пришлось пустить в ход всю свою невеликую хитрость, чтобы ускользнуть от зятя и уехать из Барчестера без помех. Ни один школьник не сбегал с уроков в таком страхе, что его поймают, и с такими мерами предосторожности; ни один арестант, перелезая через тюремную стену, так не боялся увидеть надзирателя, как мистер Хардинг — архидьякона, когда ехал в коляске на вокзал в день своего побега.

Накануне вечером он написал архидьякону записку, в которой сообщал, что тронется в путь с утра, что намерен, если удастся, побеседовать с генеральным атторнеем, и определит дальнейшие шаги в зависимости от услышанного. Он просил у доктора Грантли извинений, что не известил того раньше, и оправдывался внезапностью своего решения. Записку он вручил Элинор с невысказанной, но подразумеваемой просьбой не спешить с отправкой гонца, и отбыл на вокзал.

При себе у него была заранее подготовленная записка сэру Абрахаму Инциденту. В ней мистер Хардинг сообщал своё имя и объяснял, что выступает ответчиком по иску «Королева от имени барчестерских шерсточёсов против попечителей по духовной покойного Джона Хайрема», как именовалось дело, и просил досточтимого юриста уделить ему десять минут для разговора в любой удобный час следующего дня.

Мистер Хардинг рассчитал, что в этот единственный день ему ничто не грозит: зять, без сомнения, поедет в Лондон утренним поездом, но не успеет поймать беглеца до того, как он, позавтракав, уйдёт из гостиницы. Если получится в этот день увидеться с адвокатом, то дело будет сделано раньше, чем архидьякон сумеет ему помешать.

В Лондоне смотритель, как всегда, прямо с вокзала отправился в «Чептер кофехаус» [55] неподалёку от собора святого Павла. Последнее время он редко бывал в столице, но в счастливые дни, когда «Церковная музыка Хардинга» готовилась к печати, наведывался туда частенько. Издательский дом стоял на Патерностер-роу, типография — на Флит-стрит, так что «Чептер кофехаус» располагался как нельзя удобнее. Это было тихое клерикальное место, как раз для скромного немолодого священника, так что смотритель, приезжая по делам, всякий раз останавливался здесь. В нынешний визит он, вероятно, мог бы выбрать другую гостиницу, чтобы окончательно сбить архидьякона со следа, но не посмел из опасений, что решительный зять, не найдя его в привычном месте, учинит розыск и поднимет на ноги весь Лондон.

В гостинице мистер Хардинг заказал обед и отправился в контору генерального атторнея. Там ему сообщили, что сэр Абрахам в суде и сегодня, скорее всего, не вернётся, так как из суда поедет прямиком в Парламент. Клерк не мог обещать, что сэр Абрахам примет мистера Хардинга назавтра, однако был практически уверен, что весь завтрашний день у сэра Абрахама расписан; впрочем, сэр Абрахам точно будет в Парламенте, и не исключено, что ответ удастся получить у него лично.

Мистер Хардинг поехал в Парламент и, не застав там сэра Абрахама, оставил записку, присовокупив слёзную просьбу об ответе, за которым сегодня вернётся. В расстроенных чувствах он направился обратно в «Чептер кофехаус» и по дороге вновь перебирал свои горькие думы, насколько позволяли дребезжание омнибуса и зажавшие с боков попутчики — взмокшая престарелая дама и стекольщик, взгромоздивший на колени ящик с рабочим инструментом. Обед, состоявший из бараньей отбивной и пинты портвейна, прошёл одиноко и нерадостно — да и что может быть безрадостнее такой трапезы? В сельской гостинице даже отсутствие компании бывает скрашено живым участием: коли вы известны в округе, трактирный слуга будет предупредителен, да и хозяин встретит с поклоном, а то и самолично подаст рыбу; здесь откликаются на ваш зов, здесь не чувствуешь себя покинутым. И лондонским трактирам не занимать живости, пусть других достоинств за ними не водится — общий гомон, суета, бойкая разноголосица, перестук тарелок развеют любую тоску. Но одинокий обед в старой, почтенной и мрачной лондонской гостинице, где тишину нарушает лишь скрип башмаков дряхлого слуги, где взамен тарелки, убранной медленно и беззвучно, так же медленно и беззвучно ставят новую, а немногочисленным постояльцам мысль заговорить с незнакомцем так же дика, как мысль ни с того ни с сего отвесить ему оплеуху; где слуги изъясняются шёпотом и заказ, отданный в полный голос, грозит всеобщим переполохом, — что может быть безрадостнее, чем баранья отбивная и пинта портвейна в таком заведении?

Претерпев это все, мистер Хардинг сел в другой омнибус и вновь поехал в Палату Общин. Да, сообщили ему, сэр Абрахам здесь и сейчас выступает, ревностно отстаивая сто седьмую статью билля о надзоре за монастырями. Записку мистера Хардинга ему передали; если мистер Хардинг подождёт часа два-три, сэра Абрахама можно будет спросить, собирается ли он дать ответ. Народу сегодня в Палате немного, и возможно, мистер Хардинг получит разрешение пройти на галерею для публики, каковое разрешение мистер Хардинг и получил, расставшись с пятью шиллингами [56].

Билль сэра Абрахама прошёл два чтения и был передан в комитет. Сто шесть статей рассмотрели всего за четыре утренних и пять вечерних заседаний. Девять из ста шести приняли, пятьдесят пять сняли по общему согласию, четырнадцать изменили так, что их смысл изменился на противоположный, одиннадцать оставили для дальнейшего рассмотрения и семнадцать отклонили. Сто седьмая, допускавшая личный обыск монахинь пожилыми священниками на предмет выявления иезуитских символов, была, по общему мнению, ключевой для законопроекта. Никто не имел намерения принимать этот закон, но правительство не собиралось отказаться от него раньше, чем обсуждение достигнет поставленной цели. Все знали, что ирландские депутаты-протестанты будут яростно его поддерживать, а ирландские депутаты-католики — так же яростно осуждать, и после такого столкновения всякий союз между ними станет невозможен. Наивные ирландцы, как всегда, попались на крючок, и виски с поплином осели на складах.

Когда мистер Хардинг поднялся на галерею, краснощёкий джентльмен с пышной шевелюрой, представитель южной Ирландии, как раз получил слово и с лихорадочным театральным жаром обличал кощунственное предложение.

— И это христианская страна? — вопросил он. (Громкие крики поддержки; глумливые возгласы с министерской стороны. «Можно поспорить!» — голос с нижних скамей, где сидят рядовые члены палаты.) — Нет, не христианская это страна, где юридицкий советник короны. — (хохот и выкрики) — да, я говорю, юридицкий советник короны… — (громкий хохот и выкрики) — может встать посередь этой палаты и предложить закон, дозволяющий непристойные посягательства на стыдливость религиозных дам! — (оглушительные хохот и выкрики, не смолкавшие, пока досточтимый член палаты не вернулся на своё место.)

Мистер Хардинг слушал это и подобные выступления часа три, затем вернулся ко входу в палату и получил собственную записку, на обороте которой карандашом было нацарапано: «Завтра, 10 часов вечера, у меня в приёмной. А.И.»

Итак, он преуспел, но десять вечера! Час, назначенный сэром Абрахамом для юридической консультации! Мистер Хардинг нимало не сомневался, что к этому времени доктор Грантли будет в Лондоне. Правда, доктор Грантли не знает о встрече и не узнает, если не сумеет раньше поймать сэра Абрахама, что представлялось весьма маловероятным. Мистер Хардинг решил уйти из гостиницы пораньше, сообщив лишь, что пообедает в городе. Тогда, если Фортуна не будет уж слишком к нему жестока, он не увидится с архидьяконом до возвращения от генерального атторнея.

Позавтракал он в девять, двадцатый раз проверяя по своему «Бредшо» [57], насколько рано может приехать доктор Грантли. Проглядывая колонки расписания, смотритель внезапно окаменел: ему пришло в голову, что архидьякон мог прибыть ночным почтовым! Сердце упало; мгновение он уже воображал, как его тащат в Барчестер, не дав увидеться с генеральным атторнеем. Тут мистер Хардинг вспомнил, что в таком случае доктор Грантли уже бы давно разыскивал его в гостинице.

— Официант, — робко позвал он.

Старик подошёл, скрипучий башмаками, но безгласный.

— Приезжал ли ночным поездом какой-нибудь джентльмен, священник?

— Нет, сэр, никто не приезжал, — прошептал слуга, наклоняясь к самому его уху.

Мистер Хардинг успокоился.

— Официант, — позвал он снова, и старик вновь подошёл, скрипя башмаками. — Если меня будут спрашивать, я обедаю в городе и вернусь примерно в одиннадцать.

Старик кивнул, но на сей раз не проронил ни слова, и мистер Хардинг, взяв шляпу, приготовился скоротать долгий день подальше от архидьякона.

«Бредшо» двадцать раз сообщил ему, что доктор Грантли никак не доберётся до Паддингтонского вокзала раньше двух часов пополудни, так что наш бедный друг мог бы без всякой опаски пробыть в гостинице ещё несколько часов. Однако он нервничал. Кто знает, какие шаги способен предпринять архидьякон? Вдруг он телеграфирует хозяину гостиницы, чтобы мистера Хардинга не выпускали за порог? Или пришлёт письмо, которого мистер Хардинг не посмеет ослушаться? Так или иначе, смотритель не чувствовал бы себя спокойно в таком месте, где архидьякон может его найти.

В десять утра он вышел из гостиницы; ему предстояло провести в Лондоне двенадцать часов.

У мистера Хардинга были в городе знакомые, но он не чувствовал сил наносить обычные визиты и не хотел ни с кем обсуждать намеченный великий шаг. Как сказал он дочери, каждый сам лучше знает, где жмёт его башмак. Бывают вопросы, по которым невозможно следовать чужим советам — вопросы, в которых человек должен прислушиваться лишь к собственной совести. Наш смотритель решил, что для него будет благом любой ценой избавиться от этой беды, и дочь, единственная живая душа, чьё согласие он считал необходимым, горячо его поддержала. В таких обстоятельствах он предпочитал по возможности не советоваться больше ни с кем, пока советы не станут бесполезны. Если архидьякон его настигнет, от многочисленных советов и обсуждений самого неприятного толка не уйти, однако мистер Хардинг надеялся на лучшее и, поскольку чувствовал, что не может беседовать на посторонние темы, решил ни с кем пока в Лондоне не видеться.

Он избрал убежищем Вестминстерское аббатство, вновь поехал туда на омнибусе и, найдя двери закрытыми (утренняя служба ещё не началась), заплатил два пенса за право войти и осмотреть достопримечательности. Ему подумалось, что если ходить все двенадцать часов, то к вечерней встрече не останется сил, поэтому он сел на каменную ступень и устремил взгляд на статую Уильяма Питта [58], который смотрел с таким выражением, будто оказался в церкви первый раз в жизни и крайне недоволен тем, что сюда попал.

Мистеру Хардингу удалось просидеть так минут двадцать, но затем подошёл причетник и спросил, не желает ли джентльмен пройтись по аббатству. Пройтись мистер Хардинг не желал, поэтому ответил, что ждёт утренней службы. Причетник, видя перед собой священника, сказал, что дверь на хоры уже открыта, и проводил того до места. Итак, цель была достигнута: смотритель знал, что архидьякон точно не пойдёт на утреннюю службу в Вестминстерское аббатство, а значит, никто не помещает ему отдохнуть и, когда придёт время, помолиться.

Его тянуло встать и заглянуть в ноты хористов и книгу, по которой поют литанию, узнать, велики ли отличия в службе между Вестминстером и Барчестером, представить себя на регентском месте — заполнит ли его голос своды аббатства? Однако такое любопытство было бы неприличным, поэтому он сидел, не шелохнувшись, глядя на величественные своды и готовясь перенести утомление наступающего дня.

Начали заходить люди: та самая взмокшая пожилая леди, что вчера едва не задушила мистера Хардинга в омнибусе, или очень похожая; две молодые дамы под вуалью, держащие в руках молитвенники с тиснёными золотом крестами; старик на костылях; компания, зашедшая посмотреть надгробья и решившая, что за свои два пенса можно заодно послушать службу, и девушка с молитвенником в узелке, которая сильно опоздала, в спешке налетела на скамью и произвела столько шума, что вздрогнули все, включая каноника у алтаря, а у самой виновницы переполоха от смущения чуть не случился истерический припадок.

Нельзя сказать, что служба была для мистера Хардинга особо душеполезной. Каноник вошёл быстрым шагом, чуть припозднившись, в стихаре, которому не помешала бы стирка; за ним шли хористы, числом около двенадцати, тоже не слишком опрятные. Они торопливо заняли свои места, и служба быстро началась. Быстро началась и быстро кончилась: музыки не было, на лишнее пение времени не тратили. В целом мистер Хардинг остался при мнении, что в Барчестере служат лучше, хотя и там, он знал, есть что усовершенствовать.

Для нас вопрос, может ли хоть один священник чинно отправлять службу одно утро за другим в громадном здании перед менее чем десятком слушателей. Лучшие актёры не могут играть перед пустым залом, и хотя в данном случае, конечно, есть более высокая побудительная причина, даже лучшие священники не вполне свободны от влияния конгрегации; ждать, что они в таких обстоятельствах станут достойно исполнять свой долг, значит требовать от человеческой натуры более чем человеческих сил.

Когда две дамы с золочёными крестами на молитвенниках, старик с костылём и всё ещё трепещущая горничная вышли, мистер Хардинг почёл для себя невозможным остаться. Причетник поглядывал то на него, то на дверь, поэтому смотритель вышел на улицу и через несколько минут вернулся, заплатив ещё два пенса. Другого такого убежища ему было не сыскать.

Медленно прогуливаясь по нефу, затем по проходу вдоль стены, затем вновь по нефу и по проходу вдоль другой стены, мистер Хардинг пытался серьёзно размышлять о предстоящем шаге. Он собирался добровольно отказаться от восьмисот фунтов годового дохода и до конца дней жить на сто пятьдесят. Ему было ясно, что он ещё не осознал это обстоятельство, как следовало бы. Сумеет ли он сохранить независимость и содержать дочь на сто пятьдесят фунтов в год, никого не обременяя? Доктор Грантли богат, однако смотритель не мог, не хотел прибегать к помощи зятя после того, как поступил ему наперекор — нет, что угодно, только не это. Епископ богат, но смотритель намеревался отринуть лучший его дар и тем в некотором смысле нанести ущерб патронату дарителя; он не мог ни ждать, ни принять от епископа чего-либо ещё. Не заслуга, а постыдное лицемерие — отказаться от смотрительского места, если не готов обойтись без этих средств. Да, он должен будет с сегодняшнего дня соизмерять желания — свои и дочери — с мизерным доходом. Мистер Хардинг понимал, что не подумал об этом как следует, увлёкся порывом и до сих пор не заставил себя прочувствовать всю тяжесть своего положения.

Естественно, больше всего он думал о дочери. Да, она помолвлена, и мистер Хардинг хорошо знал её жениха, знал, что для того изменившиеся обстоятельства не станут препятствием к браку; напротив, бедность отца побудит Болда настаивать на скорейшей свадьбе. Однако смотрителю претило рассчитывать на Болда в крайности, вызванной его действиями. Не хотелось говорить себе: Болд лишил меня дома и дохода, пусть теперь Болд избавит меня от необходимости содержать дочь. Он предпочитал думать, что Элинор разделит его изгнание и бедность — что они будет жить вместе на скромные сто пятьдесят фунтов.

Некоторые меры к тому, чтобы обеспечить дочь, мистер Хардинг предпринял давным-давно. Его жизнь была застрахована на три тысячи фунтов в пользу Элинор. Архидьякон несколько лет назад выплатил взнос и получил небольшую земельную собственность, которая должна была перейти к миссис Грантли после смерти её отца. Таким образом, от этой заботы мистера Хардинга избавили, как, впрочем, и от других деловых забот, и беспокоился он лишь о доходе при жизни.

Да. Сто пятьдесят фунтов в год — очень мало, и все же в них, наверное, при должной экономии можно уложиться. Только как он будет петь литанию в соборе воскресным утром и одновременно совершать службу в Крэбтри? Да, от церкви в Крэбтри до собора меньше полутора миль, но не может же он быть разом в двух местах? Крэбтри — маленькая деревушка, там хватило бы и послеобеденной службы, однако совесть его такого не позволяла: неужто из-за его бедности прихожане лишатся того, что им положено? Разумеется, можно договориться и служить в соборе в какой-нибудь будний день, однако он пел литанию в Барчестере так давно, и без хвастовства понимал, что поёт так хорошо, что не хотел отказываться от этой обязанности.

Думая обо всем этом, перебирая мысленно маленькие желания и тягостные обязанности, однако и на миг не сомневаясь, что из богадельни надо уйти, мистер Хардинг час за часом бродил по аббатству или сидел на одной и той же каменной ступени. Утренний причетник ушёл, пришёл другой, но они не мешали мистеру Хардингу, только иногда подходили на него посмотреть, впрочем, со всей почтительностью, так что в целом выбор убежища оказался удачным. Около четырёх часов его покой нарушил коварный враг, а именно: голод. Надо было пообедать, и, очевидно, мистер Хардинг не мог сделать этого в аббатстве, поэтому он с неохотой покинул своё убежище и двинулся по направлению к Стрэнду в поисках еды.

Глаза его настолько привыкли к церковному полумраку, что, выйдя на дневной свет, он почти ослеп, растерялся и засмущался: ему чудилось, будто все на него смотрят. По-прежнему страшась встречи с архидьяконом, мистер Хардинг быстрым шагом дошёл до Чаринг-кросс и тут вспомнил, что как-то, проходя по Стрэнду, видел в окне надпись «Бифштексы и отбивные». Заведение помнилось ему отчётливо: рядом с магазином, где продавали чемоданы, напротив сигарной лавки. Смотритель не мог пообедать в своей гостинице, а кроме неё ел в Лондоне только у знакомых. Не обладая никаким опытом, он рассудил, что может съесть отбивную в трактире на Стрэнде. Уж сюда-то архидьякон Грантли точно обедать не придёт.

Здание он нашёл легко, там, где и помнил, между чемоданами и сигарами. Его слегка напугало увиденное через окно количество рыбы: здесь были бочки устриц, гекатомбы омаров, несколько огромных крабов и целое корыто солёной сёмги. Впрочем, мистер Хардинг ничего не слышал о связи рыбы с непотребством, поэтому вошёл и скромно спросил неопрятную женщину, достававшую устриц из большого чана с водой, можно ли заказать баранью отбивную с картошкой.

Женщина немного удивилась, но ответила утвердительно, и девка в стоптанных башмаках провела его в длинную заднюю комнату, разделённую перегородками. Мистер Хардинг сел в одном из закутков. Более убогое место ему вряд удалось бы отыскать: здесь воняло рыбой, опилками, застоялым табачным дымом и, самую малость, подтекающим газом из рожков [59], все было грязное и грубое; к скатерти, которую перед ним положили, гадко было притронуться, как и к гнутым, сальным ложкам и вилкам. Радовало лишь, что здесь он совершенно один и никто не видит его смятения. Мистер Хардинг мог не опасаться, что кто-нибудь войдёт: то был лондонский ночной кабак. За полночь тут кипела бы жизнь, но сейчас его уединению так же ничто не угрожало, как под сводами аббатства.

Примерно через полчаса неряшливая девка, ещё не приодевшаяся для вечерних трудов, принесла отбивную с картошкой, и мистер Хардинг попросил пинту хереса. Он находился в плену мнения, общего в прежние годы и не вполне выветрившегося в настоящее время, будто поесть в публичном заведении и не заказать бутылку вина — своего рода мошенничество по отношению к хозяину, пусть и ненаказуемое по закону, но от того не менее гнусное. Памятуя о грядущей бедности, он охотно сэкономил был полкроны, однако считал, что иначе поступить невозможно, и вскоре перед ним уже стояла бутылка невообразимого пойла из соседнего паба.

Отбивная и картошка, впрочем, оказались вполне съедобными. Кое-как преодолев брезгливость, которую внушали ему ножи и вилки, мистер Хардинг съел свой обед. За все время его побеспокоили только раз. Бледный молодой человек в сдвинутой набекрень шляпе вошёл, уставился на него водянистыми глазами и довольно громко спросил девку: «Это что ещё за старикан?», но вопросом дело и ограничилось, так что смотритель остался спокойно сидеть на деревянной скамье, вдыхая разнообразные запахи устриц, омаров и солёной сёмги.

Как ни мало мистер Хардинг смыслил в лондонских обычаях, он чувствовал, что зашёл в неподобающее место и отсюда лучше уйти. Ещё не пробило пять — где скоротать время до десяти? Пять мучительных часов! Он уже устал, и о том, чтобы столько прогулять, не могло быть и речи. Ему пришла мысль сесть в омнибус, доехать до Фулема и вернуться на другом омнибусе, но и это было бы утомительно, так что, расплачиваясь с хозяйкой, он спросил, нельзя ли где-нибудь поблизости выпить кофе. Та хоть и держала ночной рыбный кабак, вела себя чрезвычайно вежливо и посоветовала сигарный диван на другой стороне улицы.

О сигарных диванах мистер Хардинг знал не больше, чем о лондонских трактирах, но отчаянно нуждался в тихом месте для отдыха, посему отправился, куда сказали. Очутившись в табачной лавке, он подумал было, что ошибся, но приказчик, увидев незнакомца, сразу догадался, что тому нужно.

— Шиллинг, сэр… спасибо, сэр… сигару, сэр?.. билетик на кофе, сэр… вам надо будет только подозвать официанта. Соблаговолите подняться вон по той лестнице, сэр. Сигару лучше заберите, сэр, — вы всегда сможете отдать её знакомому. Да, сэр, большое спасибо, сэр, раз вы так любезны, я выкурю её сам.

И мистер Хардинг поднялся в диван, с билетиком на кофе, но без сигары.

Место выглядело куда более подходящим для его целей, нежели покинутый трактир. Разумеется, тут стоял сильный запах табака, к которому смотритель не привык, однако после рыбной вони даже табак не раздражал. А главное, здесь были полки с книгами и длинный ряд диванов, а что может быть прекрасней дивана, книги и чашки кофе? Старенький официант подошёл, принёс несколько журналов и вечернюю газету. Какое культурное заведение! Желает ли он чашку кофе или предпочтёт шербет? Шербет! Неужели это полностью восточный диван с лёгким добавлением английской прессы? Однако смотритель подозревал, что шербет полагается пить, сидя по-турецки, и поскольку не был вполне к этому готов, заказал кофе.

Принесли дивный кофе. Воистину диван оказался раем! Учтивый старичок-официант предложил партию в шахматы. Мистер Хардинг играл плохо, поэтому предложение отклонил и, положив усталые ноги на софу, принялся неспешно прихлёбывать кофе и листать «Блэквудский журнал». Наверное, за этим занятием прошло около часа, поскольку официант предложил вторую чашку кофе, и тут музыкальные часы начали бить. Мистер Хардинг захлопнул журнал, заложив пальцем страницу, смежил веки и стал слушать часы. Постепенно музыкальный бой как будто перешёл в звуки виолончели, вступило фортепьяно, и мистеру Хардингу стало казаться, что старичок-официант — барчестерский епископ. Мистер Хардинг пришёл в неописуемое смущение от того, что епископ самолично подаёт ему кофе. Затем появился доктор Грантли с целой корзиной омаров, которых никак не соглашался оставить на кухне; и мистер Хардинг никак не мог взять в толк, почему в епископской гостиной столько курильщиков. Вскоре сон перенёс его на привычное место в Барчестерском соборе и к двенадцати старикам, с которыми ему вскорости предстояло расстаться.

Смотритель очень утомился, поэтому спал долго и крепко. Проснулся он от того, что музыкальные часы внезапно умолкли; он резко сел и увидел, что в комнате полно народу — когда он задремал, она была почти пустой. Мистер Хардинг в испуге вытащил часы: они показывали половину десятого. Он схватил шляпу, торопливо спустился по лестнице и быстро зашагал к Линкольнской коллегии.

На месте он был за двадцать минут до назначенной встречи, поэтому немного погулял во дворике, чтобы остыть от ходьбы. Стоял чудесный августовский вечер. Усталость совершенно прошла; кофе и сон придали сил, и смотритель с удивлением поймал себя на том, что положительно наслаждается жизнью. Тут начали бить часы. Звук последнего удара ещё не до конца затих, когда мистер Хардинг постучал в дверь сэра Абрахама и услышал от клерка, что великий человек сейчас к нему выйдет.