Смотритель

Глава XVIII. СМОТРИТЕЛЬ УПРЯМИТСЯ

— Доктор Грантли здесь, сэр, — приветствовал его громкий шёпот ещё до того, как дверь открылась окончательно, — и миссис Грантли. Они в гостиной наверху, ждут вас.

Тон престарелого слуги указывал, что даже он смотрит на мистера Хардинга как на сбежавшего школьника, которого учитель наконец настиг, и жалеет провинившегося, хоть и ужасается тяжести проступка.

Смотритель попытался напустить на себя беспечный вид и сказал: «Надо же! Я сейчас к ним поднимусь», однако уловка никого не обманула. Было, возможно, некоторое утешение в приезде замужней дочери, вернее, относительное утешение, поскольку доктор Грантли был здесь, но насколько больше мистер Хардинг бы обрадовался, останься они оба в Пламстеде! Тем не менее он вслед за медлительным слугой поднялся в гостиную. Дверь, отворившись, явила его взгляду архидьякона: тот стоял посередине комнаты, осанистый, как всегда, но ах! с каким скорбным ликом! а дальше у стены на обшарпанной кушетке полулежала его терпеливая жена.

— Папа, я думала, ты никогда не вернёшься, — сказала она. — Уже двенадцать.

— Да, милая, — ответил смотритель. — Генеральный атторней назначил встречу на десять. Время позднее, но что я мог поделать? У великих людей свои порядки.

И он поцеловал дочь, а затем пожал руку доктору, всё с той же наигранной беспечностью.

— И вы положительно были у генерального атторнея? — вопросил архидьякон.

Мистер Хардинг подтвердил, что был.

— Боже великий! Как неудачно! — И архидьякон воздел могучие длани жестом, который, как знали все его друзья, выражал крайнюю степень изумления и неодобрения. — Что подумает об этом сэр Абрахам? Разве вы не знали, что не принято клиенту обращаться к адвокату напрямую?

— Вот как? — невинно удивился смотритель. — Во всяком случае, я у него побывал, и сэр Абрахам не нашёл в этом ничего странного.

Архидьякон испустил вздох, который мог бы стронуть с места линейный корабль.

— Но, папа, что ты сказал сэру Абрахаму? — спросила архидьяконша.

— Я попросил его объяснить мне духовную Джона Хайрема. Он не смог истолковать её тем единственным способом, который бы меня удовлетворил, и поэтому я отказался от места смотрителя.

— Отказались от места! — повторил архидьякон скорбно и тихо, но при том вполне слышно — тем шёпотом, которому позавидовал бы Макрид и [61] и которому аплодировала бы галёрка. — Отказались! Боже великий!

И грозный служитель церкви рухнул в набитое конским волосом кресло.

— По крайней мере, я сказал сэру Абрахаму, что подам в отставку, и, разумеется, должен исполнить сказанное.

— Ничего подобного! — воскликнул архидьякон, уловив искорку надежды. — Ничто, сказанное вами своему адвокату, не накладывает на вас обязательств. Вы пришли за советом, и я убеждён, что сэр Абрахам не рекомендовал вам подобного шага.

Мистер Хардинг не мог опровергнуть последних слов.

— Я убеждён, что он вас от него отговаривал, — продолжал преподобный дознаватель.

Мистер Хардинг не мог этого отрицать.

— Я убеждён, что сэр Абрахам рекомендовал вам посоветоваться с друзьями.

И с этим утверждением мистер Хардинг вынужден был согласиться.

— Тогда ваша угроза уйти в отставку ничего не стоит, и мы возвращаемся к тому, с чего начали.

Мистер Хардинг стоял на ковре, беспокойно переступая с ноги на ногу. Он не ответил на последнюю фразу архидьякона, ибо думал главным образом, как бы улизнуть в спальню. В то, что его отставка дело окончательное решённое, сомнений у него не было. Смотритель знал свою слабость, свою привычку уступать, как знал и то, что не уступит и не пойдёт против требований совести после того, как специально приехал в Лондон объявить об уходе. Он ничуть не сомневался в своём решении, но очень сильно сомневался в способности отстоять это решение перед зятем.

— Сьюзен, ты, наверное, очень устала, — сказал он, — не хочешь ли пойти спать?

Однако Сьюзен не хотела уходить раньше мужа. Она сильно подозревала, что если уйти, папу начнут стращать. И она ничуть не утомилась; по крайней мере, таковы были её слова.

Архидьякон расхаживал взад и вперёд по комнате, движениями головы выражая, что думает о неразумии тестя.

— Почему, — проговорил он наконец, и ангелы бы залились краской стыда от укоризны в его голосе, — почему вы уехали из Барчестера так внезапно? Почему предприняли такой шаг, не известив нас, после того, что обещали во дворце?

Смотритель повесил голову и не ответил. Он не смел открыто признать, что хотел ускользнуть от зятя, а юлить и оправдываться не хотел.

— Папа устал с тобой спорить, — сказала архидьяконша.

Её муж ещё раз прошёл по комнате и вновь проговорил: «Боже великий!», на сей раз очень тихим, но по-прежнему слышным шёпотом.

— Я, наверное, пойду спать, — промолвил смотритель, беря подсвечник.

— По крайней мере, вы пообещаете не предпринимать больше никаких шагов, не посоветовавшись, — сказал архидьякон.

Мистер Хардинг не ответил, только медленно пошёл зажигать свечу.

— Разумеется, — продолжал архидьякон, — ваше заявление сэру Абрахаму ничего не значит. Ну же, смотритель, пообещайте мне не делать ничего опрометчивого. Дело, как вы видите, улажено почти без хлопот и затрат. Болда вынудили отозвать иск, и теперь всё, что от вас требуется — тихо оставаться в богадельне.

Мистер Хардинг по-прежнему не отвечал, лишь кротко глядел зятю в лицо.

Архидьякон думал, что знает тестя, но он ошибался. Он думал, будто уже убедил колеблющегося человека отказаться от своего замысла.

— Давайте же, пообещайте Сьюзен не думать больше об отставке.

Смотритель глянул на дочь, думая, возможно, что раз Элинор его поддерживает, то мнение другой дочери не так и важно.

— Папа, — сказала она, — безумием было бы отказаться от места. На что ты будешь жить?

— Бог, дающий пищу птенцам ворона, позаботится и обо мне [62], - ответил мистер Хардинг с улыбкой, как будто не желал обидеть собеседников, цитируя Писание чересчур серьезно.

— Пфу! — фыркнул архидьякон, быстро поворачиваясь. — Если бы вороны постоянно отказывались от предлагаемой пищи, их бы не кормили.

Священники обычно не любят, когда им возражают цитатами из Писания. Они чувствуют себя оскорблёнными, как врач, которому старуха советует любимое домашнее средство, или адвокат, которого профан пытается осадить юридической формулировкой.

— У меня будет приход в Крэбтри, — робко промолвил смотритель.

— Восемьдесят фунтов в год! — фыркнул архидьякон.

— И место регента, — сказал тесть.

— Оно прилагается к смотрительскому, — ответил зять.

Мистер Хардинг был готов оспорить это утверждение и начал говорить, но доктор Грантли его перебил:

— Мой дорогой смотритель, всё это чепуха. Восемьдесят фунтов в год или сто шестьдесят — не велика разница. Вы не сможете на них прожить, и вы не вправе губить будущность Элинор. Да вы и не можете уйти в отставку. Епископ её не примет. Всё улажено. Нам надо лишь пресечь всякую лишнюю шумиху, не допустить новых газетных статей.

— Именно этого я и хочу, — сказал смотритель.

— И чтобы их не допустить, — продолжал его собеседник, — надо исключить всякие слухи о вашем уходе.

— Но я ухожу, — ответил смотритель очень, очень кротко.

— Боже великий! Сьюзен, дорогая, что мне ему сказать?

— Папа, — проговорила миссис Грантли, вставая и беря отца под руку, — что будет с Элинор, если ты откажешься от дохода?

Горячие слёзы стояли в глазах мистера Хардинга, когда он смотрел на замужнюю дочь. Почему богатая старшая сестра предрекает нищету младшей? Он думал о чём-то таком, но вслух этого не сказал. Потом он подумал о пеликане, кормящем птенцов собственной кровью, но и об этом говорить не стал. И наконец ему вспомнилось, что Элинор ждёт дома и что ей не терпится поздравить его с избавлением от всех напастей.

— Подумай об Элинор, папа, — сказала миссис Грантли.

— Я о ней думаю, — ответил отец.

— И ты не совершишь это безрассудство? — Миссис Грантли почти утратила своё обычное невозмутимое спокойствие.

— Правильный поступок не может быть безрассудством, — промолвил он. — Я безусловно откажусь от места смотрителя.

— Тогда, мистер Хардинг, впереди у вас только разорение, — объявил архидьякон, окончательно выведенный из себя. — Разорение для вас и для Элинор. Как вы намерены оплатить колоссальные издержки по делу?

Миссис Грантли предположила, что, поскольку иск отозван, издержки будут невелики.

— Как же, как же, моя дорогая, — отвечал её муж. — Беседовать по ночам с генеральным атторнеем — удовольствие недешёвое, но, разумеется, твой отец об этом не подумал.

— Я продам мебель, — сказал смотритель.

— Мебель! — провозгласил доктор Грантли с издёвкой.

— Полно, архидьякон, — сказала его жена, — об этом сейчас думать не стоит. Ты ведь и не ждал, что папа возьмёт расходы на себя.

— Такое безрассудство вывело бы из себя Иова, — заявил архидьякон, стремительно расхаживая по комнате. — Твой отец — как дитя. Восемьсот фунтов в год! восемьсот восемьдесят с домом, и никаких забот. Самое место для него. И отказаться от всего, потому что какой-то мерзавец тиснул газетную статейку! Что ж, я выполнил свой долг. Коли он желает разорить собственную дочь, я ничего поделать не могу.

И архидьякон застыл у камина, глядя на своё отражение в тусклом зеркале над каменной полкой.

С минуту длилось молчание, затем смотритель, поняв, что продолжения не последует, зажёг свечу и тихонько проговорил:

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, папа, — ответила архидьяконша. И смотритель вышел, но, закрывая за собой дверь, он услышал такое знакомое восклицание — более медленное, тихое, более грозное, чем обычно: «Боже великий!»