Сны инкуба

Глава одиннадцатая

Когда я вошла, в гостиной было темно, свет горел только в кухне. Оба они прошли через кромешную темноту дома и включили свет только уже на кухне, посмотреть сообщения автоответчика. У леопардов глаза лучше видят в темноте, чем у людей, а у Мики они вообще всегда кошачьи. Бывает, что он ходит по всему дому, не зажигая света, ни на что не натыкаясь, так же уверенно, как я при свете дня.

Но сейчас из кухни было достаточно света, чтобы я не стала зажигать его в гостиной. Белый диван будто сам светился, хотя я понимала, что это иллюзия, отражение рассеянного света от белой ткани. Я не сомневалась, что мальчики пошли переодеваться на ночь. Почти все ликантропы, любого вида, предпочитают одежды поменьше, а Мика не любит парадных нарядов.

Я вошла в пустую кухню — не то, чтобы мне там было, что делать, а просто я не готова была идти в спальню. Все ещё было непонятно, что там делать.

Теперь у меня в кухне стоит большой обеденный стол. В уголочке для завтрака, у эркера, выходящего на лес, по-прежнему расположился столик для четверых. И того было слишком много, когда я только сюда переехала. Сейчас, потому что обычно у нас ночуют ещё несколько оборотней-леопардов — в случае опасности, а чаще просто, чтобы быть поближе к группе, к своему парду, — понадобился стол на шестерых. Даже больше надо было бы, да в кухню не влезет.

Посреди стола стояла ваза. Жан-Клод стал посылать мне по дюжине белых роз, когда мы начали встречаться. Когда к этим встречам прибавился секс, он добавил к дюжине тринадцатую розу, красную. Одна красная роза, как капля крови в море белых роз и белого подмаренника. Весьма красноречиво.

Я понюхала розы — красная пахла сильнее других. Трудно найти белые розы с хорошим запахом.

Все, что мне надо было сделать — это позвонить Жан-Клоду. Он бы успел прилететь сюда до рассвета. Я кормилась от него раньше, могла бы и сейчас. Конечно, это значило бы всего лишь отложить решение… нет, спрятаться от него. Сильнее почти всего на свете я ненавижу трусость, а звонить сейчас моему любовнику-вампиру — это она и была бы.

Телефон зазвонил. Я так дёрнулась, что ваза закачалась на столе — будто я нервничаю или у меня совесть не чиста. Трубку я сняла на втором звонке.

На том конце зазвучал интеллигентный профессорский голос, но говоривший профессором не был. Тедди был выше шести футов ростом и серьёзно занимался штангой. А то, что у него ещё и острый ум и точная речь, меня поразило при первом знакомстве. Вид тупого силача и речь философа. Ещё он вервольф. Ричард разрешил волкам, которым нужна помощь, обращаться к коалиции.

— Анита, это Тедди.

— Привет, Тедди, что там у тебя?

— У меня ничего, но с Джилом не очень хорошо. Все будет нормально, но сейчас мы в приёмном покое больницы св. Антония.

Джил — единственный в городе лис-оборотень. Поэтому он весьма зависим от «Мохнатой Коалиции», как стали её называть местные оборотни и даже копы. Изначально она возникла, чтобы создать лучшее взаимопонимание между группами животных, но нам пришлось выделить направление работы и с людьми — с ними, оказалось, тоже нужно взаимопонимание. Ну просто одна большая вечеря братства ранних христиан.

— Что с ним?

— Автомобильная авария. Кто-то ехал на красный свет. Здесь в приёмном покое другие пациенты до сих пор возмущаются водителем. Если бы Джил был человеком, он бы погиб.

— Окей, так они позвонили в нашу службу ответов, узнали твой сотовый…

— Полисмен на месте события заметил, что Джил поправляется куда быстрее, чем следовало бы.

— Ладно, но почему ты решил, что дело может обернуться плохо?

— Джил был без сознания, так что позвонили по номеру для несчастных случаев, найденному у него в бумажнике. Родственников у него нет, и это был номер нашей службы. Когда я приехал, Джил был прикован к кровати наручниками.

— Почему?

— Тот же полисмен, который рядом с ним до сих пор, заявляет, что боится, как бы Джил не оказался опасным, когда придёт в сознание.

— Твою мать, это же незаконно!

— Теоретически — да, но сотрудник полиции решил по собственному усмотрению предотвратить возможную опасность.

— Коп этого не говорил.

— Он это выразил такими словами: «Пока я не знаю, что он за хрень такая, я рисковать не буду».

Я кивнула, хотя он меня и не видел:

— Так больше похоже на правду. И ты сейчас там, следишь, чтобы Джила не сунули в сейфхауз.

Сейфхаузы — тюрьмы для ликантропов. Их изначально задумывали как убежища для оборотней-новичков, чтобы у тех было место, где привыкнуть к первым нескольким полнолуниям. Идея неплохая, потому что первые полнолуния могут превратиться в вакханалию убийств, если не приглядит за новичком старший оборотень. Новички в первые полнолуния не помнят, что они делают, и очень мало в их животной форме остаётся от человека. Сейфхаузы были в теории хороши, но на практике — кто туда вошёл, уже редко оттуда выходит. Ты опасен, и опасен будешь всегда. АКЛУ затеяло юридические битвы по поводу незаконного тюремного заключения без должного судебного процесса, но пока что все равно лучше в сейфхаузы не попадать.

— Больничный персонал боится, что Джил опасен, и говорил уже об этом.

— Тебе там нужен адвокат?

— Я позволил себе позвонить в адвокатскую контору, которой платит коалиция.

— Мне странно, что так быстро стало так плохо. Обычно, чтобы на кого-то надели наручники и поволокли в сейфхауз, нужно нападение. Ты чего-то недоговариваешь?

Я слышала, как он колеблется.

— Тедди?

Я произнесла его имя, как папа произносил моё, когда подозревал, что я делаю то, чего делать не должна.

— Весь персонал приёмного покоя одет в полные костюмы химзащиты.

— Ты шутишь!

— К сожалению, нет.

— Ты думаешь, это у них просто паника?

— Полагаю, так.

— Джил все ещё без сознания?

— Постепенно приходит в себя.

— Ладно, оставайся с ним и ждите адвоката. Я не могу сегодня приехать, Тедди, не обессудь.

— Я не по этому поводу звонил.

Ничего себе!

— Хорошо, так в чем дело?

— Есть другая аварийная ситуация, где прямо сейчас кто-нибудь нужен.

— Черт, что ещё?

— Звонил один член стаи. Он в баре. Кажется, он перепил, а он совсем новенький.

— То есть ты хочешь сказать, что он может утратить над собой контроль в баре?

— Боюсь, что да.

— Твою мать!

— Это ты уже говорила.

— Знаю, знаю, что бранью делу не поможешь.

Тедди стал недавно осуждать меня за избыток ругательств. Составил компанию моей мачехе.

— Я не могу поехать, Тедди.

— Кто-то должен. Адвоката здесь нет, а ты знаешь, что в законе есть маленький пунктик: находящегося без сознания оборотня можно поместить в сейфхауз, если он признан представляющим опасность. Я не знаю, отчего здесь все так паникуют, но если я его сейчас оставлю, нам его придётся извлекать из тюрьмы, откуда на поруки не выпускают.

— Знаю, знаю!

Я радовалась, что Ричард наконец разрешил волкам присоединиться к коалиции. Самая большая популяция оборотней в городе, и это очень удобно в чрезвычайных ситуациях. Оборотная сторона заключается в том, что Ричард решил: раз стая приходит на помощь, то она тоже может пользоваться услугами чрезвычайной службы. Кажется справедливым, но так как волков в округе около шестисот, нагрузка на наши службы учетверилась. Волки дали нам нужное количество персонала, и это оказалось и решением, и проблемой.

— Этот волк звонил своему брату?

«Братом» на сленге называется старший или более опытный вервольф, которого приставляют ко всем новым волкам. Новички носят с собой номер телефона брата на случай, если понадобится помощь.

— Говорит, что звонил и не получил ответа. Судя по голосу, он на грани, Анита. И если он перекинется в баре, люди вызовут полицию…

— И его пристрелят на месте.

— Да.

Я вздохнула.

— Я так понимаю, что и туда ты не можешь поехать, — сказал Тедди.

— Я — нет, но Мика может.

Мика вошёл в кухню как раз вовремя и глянул на меня вопросительно. Он уже снял костюм и, насколько я его знаю, аккуратно его повесил. Сейчас на нем была пара тренировочных штанов и ничего больше. От одного его вида без рубашки, шлёпающего по полу босиком, у меня сердце заколотилось. Волосы он прихватил сзади резинкой, но это я могла ему простить, видя мускулатуру груди и живота. Руки и плечи у него такие, будто он долго занимался с железом, но на самом деле это от природы. Не все, но почти все. Он просто отлично сложен.

— Анита, ты меня слышишь?

До меня дошло, что Тедди что-то говорил.

— Извини, Тедди, не мог бы ты повторить?

— Дать адрес бара тебе или подождать Мику?

— Он здесь.

Я передала Мике трубку, и он приподнял брови. Я объяснила ситуацию как можно короче.

Он закрыл микрофон рукой:

— Ты уверена, что это удачное решение?

Я покачала головой:

— Почти уверена, что неудачное, но я ехать не могу, когда ardeur может выплыть с минуты на минуту. Я не могу тронуться с места, пока он не удовлетворится.

— Да, но может быть, мог бы поехать Натэниел?

— Что? Войти в бар, быть может, в подозрительном месте, и бороться в рукопашную с вервольфом настолько новым, что он ещё и пить без риска не научился? — Я покачала головой. — У Натэниела много умений, но это в его список не входит.

— В твой тоже, — сказал он, смягчая улыбкой горькую правду.

Я улыбнулась, потому что ну прав он был.

— Нет, я могла бы поехать в больницу и не дать сунуть Джила в сейфхауз, но угомонить вервольфа не смогла бы. Застрелить — да, но не уговорить. Если я его не знаю.

Мика записал адрес и название бара и повесил трубку. Потом посмотрел на меня, тщательно сохраняя спокойное выражение лица.

— Я не против оставить тебя и Натэниела наедине с ardeur’ом. Вопрос в том, не против ли ты?

Я пожала плечами.

Он покачал головой:

— Нет, Анита, я должен получить ответ перед тем, как уехать.

Я вздохнула.

— Тебе надо успеть туда, пока волк не потерял контроль окончательно. Езжай, все будет в порядке.

Он посмотрел недоверчиво.

— Езжай.

— Я не только о тебе беспокоюсь, Анита.

— Я сделаю для Натэниела все, что смогу, Мика.

Он нахмурился:

— И что это значит?

— Значит то, что я сказала.

Ответ его не слишком устроил. Я добавила:

— Если ты будешь ждать, пока я скажу: «О да, все путём, я утолю ardeur и дам Натэниелу», за это время волк перекинется, копы его застрелят, прихватив ещё парочку штатских, пока ты ещё из дому не выйдешь.

— Вы оба мне дороги, Анита. Наш пард дорог. То, что случится сегодня здесь, может переменить… все.

Я сглотнула слюну — вдруг мне стало трудно смотреть ему в глаза.

Он взял меня за подбородок, приподнял:

— Анита?

— Я буду хорошая.

— Что это значит?

— Я не знаю, но сделаю все, что в моих силах, и больше этого я ничего не могу предложить. Я никогда не знаю наперёд, что я буду делать, когда проснётся ardeur. К сожалению, это правда. Сказать что-то другое — значит соврать.

Он глубоко вдохнул, грациозно поднялась и опустилась его грудь.

— Наверное, на этом я и успокоюсь.

— А что же ты хотел бы от меня услышать?

Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. Редко мы целовались так целомудренно, но когда ardeur так близко, Мика был осторожен.

— Чтобы ты сказала, что ты это берёшь на себя.

— Что значит — «беру на себя»?

Теперь вздохнул он:

— Мне надо пойти одеться.

— Ты возьмёшь джип?

— Нет, свою машину. Тебя может опять вызвать полиция на новый труп, а все твоё снаряжение в джипе.

Он улыбнулся мне почти печально и пошёл одеваться. Я услышала его тихое восклицание, когда он свернул за угол, и разговор с другим мужчиной. Голос не Натэниела.

Из-за угла выплыл Дамиан.

— Сильно же ты отвлеклась, если не учуяла меня раньше.

Он был прав, я отлично чую нежить. Ни один вамп не мог бы подойти ко мне так близко незаметно, тем более Дамиан.

Он мой слуга-вампир, как я у Жан-Клода — слуга-человек. Ardeur мне достался по вине Бёлль Морт и Жан-Клода — их наследие, заразившее меня. Но то, что Дамиан — мой слуга, это уже я виновата. Я — некромант, и, очевидно, сочетание некромантии с состоянием слуги-человека даёт непредвиденные побочные эффекты. Один из них и стоял сейчас у входа в кухню, глядя на меня глазами цвета зеленой травы. У людей таких глаз не бывает, но у Дамиана, очевидно, были, потому что превращение в вампира не меняет исходных черт. Может побледнеть кожа, могут удлиниться кое-какие зубы, но цвет кожи и глаз останется тот же. Единственное, наверное, что от этого стало живее, были его волосы. Рыжие волосы, сотни лет не видавшие солнца, приобрели цвет почти свежей крови — ярко-алый. Все вампиры бледные, но Дамиан начал жизнь молочно-медовый, как часто бывает с рыжими, так что он был бледнее других, будто кожа у него была из мрамора, и какой-то демон или бог вдохнул в неё жизнь. Так, стоп. Тот демон — это я.

Фактически именно моя сила, сила некроманта заставляла биться сердце Дамиана. Он старше тысячи лет, и мастером вампиров ему уже никогда не стать. Если же ты не мастер, то тебе нужен мастер, дающий тебе силу восстать из могилы — не только в первую ночь, но каждую ночь. Иногда, бывает, мертвецы поднимаются случайно, когда мастера рядом нет, и становятся упырями. Ходячими трупами, почти как зомби, но им нужна кровь, а не мясо, и они не разлагаются. Подобные мелкие проблемы и явились причиной вампирских законов, как можно нападать на людей и как нельзя. Нарушь такой закон — и вампиры тебя за это убьют. Причём это в странах, где вампиры до сих пор вне закона. В США, где у них есть права, вампиры ведут себя цивилизованней — если есть шанс, что полиция докопается. Если же они могут сохранить дело в тайне, то разбираются сами, пусть это даже значит убить своего.

Дамиан, видно, пришёл прямо с работы, потому что, хотя он, как большинство недавно приехавших из Европы вампиров, почти никогда не надевает джинсы и кроссовки, официальную одежду он не любит с той же силой, с какой Жан-Клод на ней настаивает.

Он был одет во фрак, который я уже видала. Темно-зелёный, будто из восемнадцатого века, но фрак был новый, пошитый так, чтобы открывать белое сияние груди и живота. Вышивка покрывала обшлага и лацканы почти сплошь, отчего вся эта белая кожа начинала переливаться, штаны атласные, чёрные, свободные, будто материала взяли больше, чем нужно было бы для изящных ног Дамиана. Пояс заменял широкий зелёный кушак, ноги уходили в чёрные кожаные сапоги — вполне пиратский убор.

— Как работалось? — спросила я.

— «Данс-Макабр» — самый горячий на сегодня дансинг в Сент-Луисе.

Дамиан шёл ко мне, точнее, скользил. Что-то в его манере мне показалось непривычным.

— Единственное место во всем городе, где люди могут танцевать с вампирами. Ещё бы ему не быть горячим.

Я посмотрела на Дамиана, сосредоточилась и поняла, что сегодня он подкормился, на женщине-добровольце. Добровольная отдача крови рассматривается как добровольный секс. Достигни совершеннолетия, и можешь кормить нежить и хвастаться укусами перед подругами. Я приказала Дамиану кормиться только на добровольных жертвах, а поскольку мы связаны, он не может меня ослушаться. Некроманты из легенд умели командовать любым видом нежити, и мёртвые выполняли все их приказы. Единственная нежить, которой могу командовать я, это зомби и Дамиан, и, честно говоря, мне от этого неуютно. Я вообще не хочу иметь ни над кем такой власти.

Конечно, есть и у Дамиана власть надо мной. Мне все время хочется его трогать. Только он вошёл, тут же возникло почти непреодолимое желание погладить его кожу. Так оно и должно быть между мастером и его слугой. Такая тяга к слуге, потребность касаться и гладить — одна из причин, почему так драгоценны слуги. Я думаю, что это ещё и не даёт самым сумасшедшим и злобным вампирам убивать слуг, потому что вамп часто не может пережить смерть своего слуги — так сильна эта связь.

Он обошёл вокруг стола, проведя пальцами по спинкам стульев:

— А я из тех вампиров, к которым они всю ночь телом прижимаются.

— Клубом все ещё командует Ханна?

— Ну да, а я — просто холодное тело, которое посылают в публику. — Он обошёл стол, выйдя к островку, отделяющему рабочую часть кухни от остального помещения. — Реквизит, как статуя или штора.

— Ты лукавишь, Дамиан. Я видела твою работу — ты любишь заигрывать с публикой.

Он кивнул, обойдя островок. Теперь нас ничто не разделало, кроме того, что я все ещё стояла, прислонившись к шкафу, а он остановился у края островка. Тяга сократить расстояние, забросить руки вокруг его тела была почти неодолима. У меня просто руки ныли, и я их сунула за спину, прижав телом, как стоял недавно Натэниел возле джипа.

— Заигрывать я очень люблю. — Бледные пальцы скользили по краю островка, нежно, медленно, будто он чего-то совсем другого касался. — Но нам не разрешают секс на работе, хотя многие об этом умоляют.

Изумрудная радужка ширилась, поглощала зрачки, и он глядел на меня двумя зелёными огнями. Сила Дамиана плясала по моей коже, от неё перехватывало в горле дыхание.

И голос у меня слегка дрожал, но я набралась твёрдости, пока говорила, и наконец смогла почти нормально произнести:

— У тебя, Дамиан, есть моё разрешение встречаться, трахаться, что тебе захочется. Ты можешь иметь любовниц, Дамиан.

— И куда же мне их водить?

Он прислонился к островку, скрестив руки на широкой бледной груди.

— В смысле?

— У меня гроб в твоём подвале. Достаточно, но вряд ли романтично.

Я от него готова была услышать что угодно, но только не это.

— Извини, Дамиан, мне просто в голову не приходило. Тебе ведь нужна комната?

Он слегка улыбнулся:

— Да, комната, куда приводить подруг.

Тут до меня дошло.

— Ты имеешь в виду — приводить сюда незнакомых? Женщин, которых ты никогда до того не видел, а потом, после ночи, чтобы они с нами завтракали?

— Да, — ответил он, и теперь я поняла выражение его лица: это был вызов. Он знал, что меня не обрадует мысль о чужих людях в моем доме, уж тем более с утра первым делом увидеть незнакомую женщину, которую он привёл просто потрахаться.

На меня накатила волна злости, и это помогло собраться с мыслями, отпихнуть потребность касаться его, не имеющую ничего общего с ardeur’ом и порождённую только силой.

— Я знаю, что у тебя была комната в Цирке. Можно будет договориться с Жан-Клодом, чтобы ты туда водил женщин.

— Мой дом здесь, с тобой. Ты теперь мой хозяин.

От слова «хозяин» меня слегка покоробило.

— Я знаю, Дамиан.

— Нет, правда? — Он оттолкнулся от островка, подошёл и встал передо мной. На таком расстоянии сила заплясала между нами, заставила его закрыть глаза, и когда он их открыл, это были два тихих изумрудных озера. — Если ты мой хозяин и мастер, трогай меня.

У меня сердце билось в горле пойманной птицей. Я не хотела его трогать, потому что мне до смерти хотелось его трогать. В каком-то смысле это присутствовало и в нашей взаимной тяге с Жан-Клодом. То, что я принимала за похоть и любовь, было отчасти вампирским фокусом. Трюком, чтобы привязать слугу к мастеру, а мастера к слуге, чтобы оба служили друг другу добровольно и с радостью. Мне это не понравилось, когда я впервые поняла, что часть моих чувств к Жан-Клоду несколько отравлена вампирскими играми с сознанием, хотя — с точки зрения Жан-Клода, — это было не нарочно. Он не больше властвовал над действием своей силы по отношению ко мне, чем я — по отношению к Дамиану.

Он стоял так близко, что мне шею пришлось выгнуть, чтобы видеть его лицо.

— Я очень хочу прикоснуться к тебе, Дамиан, но ты сегодня как-то забавно разговариваешь.

— Забавно, — повторил он. И шагнул так близко, что атлас его свободных шароваров, края его фрака коснулись толстой ткани моих брюк. — Забавно, что мне вовсе не забавно, Анита. — Он наклонился ко мне и зашептал: — Я с ума схожу. Все эти женщины меня трогают, трутся об меня, прижимаются своими тёплыми… — он наклонился ниже, касаясь волосами моей щеки, — мягкими… — дыхание у меня на коже, — влажными… — губы коснулись моей щеки, и я задрожала, — телами прямо ко мне.

Дыхание вырвалось у меня прерывисто, и пульс оглушительно забился в ушах. Так трудно было настроиться на что-то, кроме губ у меня на щеке, хотя они едва её касались. Я сглотнула слюну так, что горло заболело, и ответила:

— Ты мог бы поехать к любой из них.

Он прижался ко мне щекой, но ему пришлось нагнуться ниже, и тело его отодвинулось. Хоть какой-то компромисс.

— И надеяться, что окна у них закрыты от солнца? — Он стоял, опираясь о ящики по обе стороны от меня, и я оказалась между его руками. — Верить, что они мне ничего плохого не сделают, когда взойдёт солнце и я стану беспомощным?

Я попыталась сказать что-нибудь полезное, что-нибудь, что даст мне возможность думать о другом, а не о том, как мне хочется до него дотронуться. Когда не знаешь, что сказать — ссорься.

— У меня шею сведёт, если ты будешь стоять так близко.

Придыхание в моем голосе при этих словах было едва слышно. Уже хорошо.

Дамиан взял меня руками за талию, и ощущение его твёрдых ладоней вымело из меня все умные слова, которые я хотела сказать. И его тоже на минуту остановило. Заставило нагнуть голову, закрыть глаза, будто пытаясь сосредоточиться или прояснить мысли. И вдруг он поднял меня и посадил на край кухонного стола. Я не ожидала этого, и он успел вдвинуть бедра меж моих колен раньше, чем я среагировала. Мы не были прижаты друг к другу, только его руки лежали у меня на талии, что было почти то же самое.

— Вот так, — произнёс он хрипло, — тебе будет меня лучше видно.

Он был прав, но я не это имела в виду. Я хотела, чтобы он отодвинулся, а вместо этого у меня освободились руки, и тут же легли на его рукава, и даже через толстую ткань ощущалась твёрдость мышц. Как будто мои руки действовали по собственной воле. Я провела ими снизу вверх, нащупала плечи, широкие плечи, и волосы щекотали мне тыльные стороны ладоней. И от ощущения моих рук у него на плечах, от его волос у меня на коже я потянулась к нему. Я хотела поцелуя. Вот так просто. Казалось неправильно — быть так рядом и не соприкоснуться.

Он чуть наклонился ко мне, глаза — как глубокие зеленые озера, такие, что утонуть можно.

— Скажи мне «остановись», и я остановлюсь, — прошептал он.

Я не сказала. Я охватила его руками за шею, и сразу, как только соприкоснулась наша кожа, я успокоилась. Снова смогла думать. Это был дар его мне, как моего слуги. Он помогал мне успокоиться, взять себя в руки. Когда я его касаюсь, мне почти невозможно выйти из себя. Он снижает мне кровяное давление, помогает думать.

Я держала его лицо в ладонях, потому что хотела его касаться, но от его столетиями выработанного контроля за эмоциями мне кое-что досталось, и потому я не потеряла разум, когда его губы коснулись моих. Не то чтобы я ничего не почувствовала, потому что невозможно быть в руках Дамиана, прижиматься к нему грудью, соприкасаться с ним губами и остаться равнодушной. Чтобы не растаять в его объятиях хоть чуть-чуть, надо быть каменной. Но он, поделившись со мной спокойствием, получил взамен страсть, которой был лишён столетиями. Страсть не в смысле только секс, но любая сильная эмоция, кроме страха. Все остальное выбила из него она за столько сотен лет, сколько редкий вампир может прожить.

Он отодвинулся посмотреть мне в лицо:

— Ты спокойна. Почему ты спокойна? Я с ума схожу, а ты смотришь на меня безмятежными глазами! — Он схватил меня за руки, пальцы впились до боли, но я осталась спокойна. — Злая судьба: чем больше мы соприкасаемся, тем ты спокойнее, и тем сильнее я завожусь. — Он чуть встряхнул меня, лицо его перекашивали эмоции. — Меня наказывают, а я ничего плохого не делал!

— Это не наказание, Дамиан, — ответил мой тихий и спокойный голос.

— Жан-Клод говорил, что ты, если хочешь, можешь черпать спокойствие как только оно тебе будет нужно. Что ты можешь меня трогать и наслаждаться этим, но тебя это не затянет.

Пальцы его впились так, что должны были остаться синяки.

— Дамиан, ты делаешь мне больно.

Голос у меня был все ещё спокоен, но в нем появилась едва слышная нотка жара, гнева.

— Зато ты хоть что-то чувствуешь, когда я тебя трогаю.

— Отпусти мне руки, Дамиан.

И он отпустил, тут же, будто обжёгся, потому что ослушаться прямого приказа от меня он не может. Каков бы приказ ни был.

— Сделай шаг назад, Дамиан, дай мне место.

Я теперь злилась, хотя его тело все ещё касалось моего, и злость заполняла меня, выливалась жаром. И Господи, до чего же это было хорошо! Я привыкла злиться, я это люблю. Не слишком позитивное отношение, зато правда.

Я стала растирать руки, где он их сжал, и тут же прекратила. Не в моих правилах показывать кому бы то ни было, что он сделал мне больно.

— Я не хотел делать тебе больно, — сказал он, обхватывая себя за руки.

На миг я подумала, что это он ощутил мою боль, потом поняла, что это он, чтобы меня не трогать.

— Конечно, ты только хотел меня оттрахать.

— Так нечестно.

Он прав, это было нечестно, но мне наплевать. Когда он меня не трогает, я могу позволить себе быть нечестной, несправедливой и вообще какой хочу. Я завернулась в собственную злость. Я скормила ей все мелочные стимулы, которые подавляла целые дни. Надо было помнить, что в смысле овладения собой злоба ничуть не хуже спокойствия. И если отбросишь одно, то и другое труднее будет удержать.

И я спустила с цепи злость, как спускают озверевшего пса. Она заревела, вырываясь из меня, и вспомнилось время, когда ярость была у меня единственным теплом.

— Пошёл вон, Дамиан! Иди спать.

— Не делай этого Анита, прошу тебя.

Он протянул ко мне руку, готов был дотронуться, но я шагнула назад.

— Немедленно иди!

Здесь он ничего не мог поделать — я дала прямой приказ. Он вынужден был повиноваться.

Он вышел, блестя слезами зелёных глаз. В дверях разминулся с Натэниелом. Тот посмотрел на меня безразличными глазами, тщательно стараясь ничего на лице не выразить.

— Мика должен был уехать.

Я кивнула, поскольку своему голосу не доверяла. Давно я уже не давала себе так разозлиться. На несколько минут это ощущение приятно, но я уже начинала жалеть, что так обошлась с Дамианом. Он не просил меня делать его своим слугой. То, что это произошло случайно, не делает это более правильным. Он взрослая личность, а я только что послала его спать, как расходившегося ребёнка. Он заслуживает лучшего отношения. Как и всякий другой.

Злость отхлынула, и мне даже прохладней стало. Термин «пышет злостью» — вполне реалистичный. И мне уже было стыдно за то, что я сделала, хотя и понимала, почему. Уж меньше всего мне сейчас было надо, чтобы ещё один мужчина, со мною мистически связанный, претендовал на долю моей постели или хотя бы моего тела. Меньше всего. И тем более не нужен мужчина, который даже ardeur утолить не сможет. Потому что даже в самом его разгаре прикосновение Дамиана могло охладить огонь. Когда он держит меня за руку, ardeur не может проснуться, или его хотя бы можно на несколько часов отложить. Так почему же я не допустила Дамиана к собственному телу? Потому что он хотел намного большего, чем я соглашалась давать. Я не могу использовать его для борьбы с ardeur’ом, если не желаю поддаться тому голоду кожи, который испытываем мы друг по другу.

Натэниел вошёл в кухню, босой, одетый только в шёлковые шорты. Его вариант пижамных штанов. Косу он расплёл, и густые волосы рассыпались вокруг него пелериной.

— Что-нибудь не так?

Я хотела сказать, что должна извиниться перед Дамианом, но не успела, потому что в этот миг воспрянул ardeur. И не просто воспрянул, а поглотил меня, не давая дышать. Горло перехватило бешено бьющимся пульсом. Не знаю, что там было у меня в глазах, но Натэниел остановился, где стоял, застыв, как кролик, услышавший поблизости лису.

Ardeur хлынул наружу невидимой водой, горячей, густой, удушающей. Я увидела, как сила дошла до Натэниела, потому что он задрожал, покрылся гусиной кожей.

Я однажды уже сегодня заставила ardeur отступить, и за это есть цена. Я отказалась от прикосновения своего слуги, и за это есть цена. Я дала волю злости, выпустила её наружу на одного из тех, кто мне дорог — и за это тоже цена есть. Но я не хотела, чтобы эту цену платил Натэниел.