Сны инкуба

Глава пятидесятая

Футболка и трусы слетели в первом порыве рук, но я никогда не пыталась дотронуться до Натэниела, если не было метафизической необходимости. Никогда не обращалась к Натэниелу просто потому, что хочу его. Не то чтобы меня к нему не тянуло — видит Бог, ещё как тянуло, но я до сих пор не понимала, как я привыкла полагаться на ardeur. Я думала о нем лишь как о проклятии, но впервые сейчас оценила, как он смазывал для меня колёса. Он переносил меня через смущение, через неловкость, через вбитое в меня «хорошие девушки так не делают». Без него осталась только я, и в голове у меня было очень противно.

Натэниел заметил — он все замечает. Приподнявшись на локте, он спросил у меня:

— В чем дело?

Я не знала, как сказать, и это отразилось у меня на лице, потому что он сказал мне:

— Просто скажи, Анита, что бы оно ни было.

Я посмотрела на него, подавила желание посмотреть вниз, вдоль тела. Пришлось зажмуриться. Наконец я сказала:

— Сейчас ardeur молчит, осталась только я. Только я, а мне… мне неловко.

— Со мной?

Я хотела кивнуть, но остановилась и сказала правду:

— С самой собой.

Он подвинулся на кровати, лицо его оказалось рядом с моей поясницей. И был он тёплый-тёплый.

— И что это должно значить?

Как объяснить другому то, что я сама не могу понять?

— Не знаю, как объяснить.

Дверь ванной открылась, мы оба подняли глаза. Там стоял Джейсон с полотенцем вокруг бёдер. Мокрый он не был, но был завернут в полотенце. Я слишком давно верчусь среди оборотней, чтобы понимать, насколько это странно.

— Я просто не выдержал. Не выдержал.

— Чего? — спросила я.

— Ты сейчас все испортишь

Я посмотрела не него — не слишком дружелюбно.

— Нечего на меня смотреть. — Он подошёл и встал у края кровати, руки на бёдрах. — Я тебе говорил, что все на свете отдал бы, чтобы кто-нибудь смотрел на меня, как Натэниел на тебя.

— Да, но…

— И никаких «но». Я думал, ты растёшь, меняешься, но по твоим словам выходит, что это все был ardeur. Ты здесь просто ни при чем — не твоя вина. Если ты сейчас перепохабишь все, что работает под волной ardeur'а, ты все равно будешь не виновата.

Я хотела поспорить, но не могла ничего придумать. В конце концов я сказала:

— Допустим, я с тобой согласна. И что с того?

— Боже мой, Анита, при чем тут вообще вина? Ты себя ведёшь так, будто это грех.

Что-то, наверное, отразилось у меня на лице — Джейсон издал какой-то звук, то ли рычание, то ли выдох. Мне пришлось отвернуться от его глаз, от горящего в них гнева.

— Меня учили, что это грех.

— Тебя учили, что на свете есть Санта-Клаус. Ты же в это сейчас не веришь?

Я скрестила руки на груди, но задуманная угрюмость позы получилась не совсем — в голом виде угрюмость изобразить нелегко.

— И что ты этим хочешь сказать?

— Чтобы ты на него посмотрела.

Я упрямо глядела на Джейсона, а не на Натэниела.

— Повернись и посмотри, а то я тебя поверну.

— Попробуешь.

— Если хочешь устроить соревнования по борьбе, то можно. Но не проще ли и не умнее ли просто обернуться?

Я набрала воздуху, медленно выдохнула и обернулась.

Натэниел лежал на животе, опираясь на локти. Лицо — прежде всего замечалось оно. Эти потрясающие лавандовые глаза с остатками грима, от которых глаза казались больше, темнее, будто их надо было украшать. И в этих глазах было полное спокойствие, неколебимая уверенность, что я все сделаю как надо. Что все будет хорошо. Не люблю, когда на меня так смотрят, потому что жизнь меня научила: все хорошо не бывает. Я не могу спасти всех. И не могу ничего исправить.

На губах у него играла лёгкая улыбка, и не было в этом лице ни тревоги, ни заботы. На меня смотрело спокойное лицо святого, глядящего в лицо Бога. Защищённого верой своей, укрытого знанием, доверяющего так, как я уже много лет назад разучилась доверять. Как он может на меня вот так смотреть? Неужто он не понимает? Он прожил со мной четыре месяца. Неужто он не знает, что у меня мозги свихнуты во все стороны, и на меня нельзя надеяться?

Он склонил голову, почти застенчиво, но это движение привлекло внимание, и дальше мой взгляд прошёл по закруглению плеча, ниже по спине. Только однажды я позволила себе коснуться его ниже пояса, когда ardeur был ещё для меня совсем нов. Я тогда покрыла ему спину и ягодицы укусами, и ему понравилось, а я накормилась, но с тех пор никогда не позволяла себе так сильно его трогать — до последних двух суток. В первый раз все было только ради того, чтобы утолить ardeur, и я не дала себе как следует посмотреть на него, насладиться им, потому что во всем этом видела только неизбежное зло. Сейчас, глядя на него, я ощущала вину за то, что так о нем думала. Он заслуживал лучшего.

Я месяцами заставляла его всегда носить одежду, хотя бы шорты, даже в кровати. Но при этом я все равно не могла удержаться от хотя бы беглых взглядов на него. Даже вчера ночью, в клубе, я не дала себе посмотреть на него, по-настоящему посмотреть. Потому что если бы я стала разглядывать его тело, взгляд остановился бы там, где ему больше всего хотелось, на той части, которая чаровала меня сильнее всего — нет, это не то, что вы подумали. Спина его слегка вздымалась линией, переходящей в прекраснейший зад, но в конце линии спины, где она переставала быть спиной, находились ямочки. Может быть, ямочки — неправильное слово, но другого я не нахожу. Я смотрела сейчас на Натэниела, дав волю глазам, не заставляя их отворачиваться после беглого взгляда. Я не смотрела на его наготу — я видела его тело.

Протянув руку, я разрешила себе то, чего хотела уже много месяцев — провела рукой по изгибу спины и остановила руку прямо в её конце, перед выпуклостью зада.

Он чуть вздрогнул под прикосновением моей руки, хотя я всего лишь положила на него ладонь, оставила тяжесть руки между двумя ямочками. Они выглядели так, будто Бог приложил большие пальцы к ещё влажной глине над выпуклостью ягодиц. Говорят, что ямочки возле рта — это поцелуй ангела перед рождением младенца. И эти ямочки — тоже благословение.

Я осторожно поцеловала эти гладкие углубления, похожие на крошечные блюдечки. Каждое из них было размером с мои губы, как будто именно для моих поцелуев и были они сделаны. Потом я положила голову в закругление его спины, прижалась щекой к этим следам благословения ангела, и лицо моё было чуть приподнято выпуклостью его тела, и взгляд устремлялся ниже закругления, дальше, к ногам, но сейчас меня вполне устраивало быть там, где я была.

Я легла на него как на подушку, и как рот точно подошёл к этим ямочкам для поцелуев, так и голова точно легла в изгиб тела, будто для того этот изгиб и был предназначен. Натэниел испустил долгий вздох, и его тело распласталось по кровати, будто какое-то напряжение, мне даже не видимое до тех пор, отпустило его и оставило отдыхать.

Я провела рукой по закруглению зада, и Натэниел чуть застонал. Пальцы мои заскользили ниже, вдоль линии бедра. Не то чтобы его ноги были в запретной зоне в том смысле, в каком другие части тела, но я поняла, что разделила его тело по линии талии, как будто это линия фронта. Выше этой линии — мы, ниже — запрет. Бедро у него было гладкое и твёрдое от мышц.

Положив руку ему на бедро, я пустила пальцы бродить кругами по его заду. От этих движений он стал издавать резкие быстрые звуки, почти звуки протеста.

Голосом таким же ленивым и ласковым, как мои движения, я спросила:

— Это что, больно? Ты стонешь.

— Нет, — ответил он, и в голосе было напряжение, даже намёка на которое не было в теле. — Просто я так давно хотел, чтобы ты меня трогала. Это… это невероятно, когда твоя голова лежит на мне, а руки меня гладят. Бог ты мой, это так хорошо!

Я очень-очень деликатно провела вдоль щели в заду, так легко, что если бы там были волоски, я бы едва задела их, но он был гладким, полностью гладким. Я подумала, всюду ли так.

Снова я провела пальцами по контуру зада, по разделительной линии, пока не нашла первую полосочку тёплого тела, которая уже не была задом, а была полоской гладкой шелковистой кожи.

И я взялась пальцами за края этой полоски, легчайшим из пожатий, и скользнула пальцами вверх и вниз. Натэниел изогнулся под этим прикосновением, его руки хватали простыни, будто он не знал, что с этими руками делать.

Я приподняла голову и с поцелуями перенесла её на ягодицу Натэниела, как на подушку. Снова провела рукой вдоль бедра, и на этот раз стала гладить круговыми движениями под коленями, и продолжала гладить, пока мои руки не дошли до лодыжек.

Он засмеялся и стал снова извиваться, как тогда, когда я коснулась более традиционных интимных мест. На теле куда больше эрогенных зон, чем в коротеньком списке, который известен большинству. Я подняла голову с подушки его тела, чтобы больше внимания уделить лодыжкам, провела ногтями по этой чувствительной коже. Он снова отозвался извивами, приподнял торс над кроватью, дыхание вырвалось у него как что-то среднее между вздохом и смехом. Я села, чтобы пощекотать ему подошвы, и он вздохнул: «Господи!» Я тронула его стопы спереди, едва-едва касаясь, и он брыкнул ногами, будто прикосновение было невыносимым. Не у каждого ноги так чувствительны к любовной игре, но у некоторых бывает.

Я смотрела вдоль контура его тела, а он лежал на простынях, тяжело дыша. Я ведь только начала — столько вариантов, что глаза разбегаются. Нагнувшись к его лодыжкам, я лизнула косточку, водя языком как кистью, сильными влажными кругами.

Он замычал протестующе и стал дёргать ногами, но я схватила его за ногу двумя руками и придержала. Он почти закричал и опустил глаза ко мне. И что-то было в этих глазах дикое, и нежное, и очарованное.

Я чуть прикусила кожу, не сильно, просто сжала зубами, но у него от этого закатились глаза и плечи обмякли, будто он потерял сознание.

Я подалась назад по кровати, чтобы положить голову не на ягодицу, а поперёк, как на подушку. От ощущения раздавшихся под моей щекой ягодиц мне пришлось закрыть глаза и снова вспомнить, как надо дышать. Проведя рукой по линии его тела, я снова нашла эту шёлковую кожу. Но на этот раз я по ней прошла до кое-чего другого, нашла, что искала, и там кожа была мягче, чем в любом другом месте. Яички были прижаты его телом, плотные, круглые. Только часть их выдавалась наружу, где я могла их коснуться, и сочетание давления тела и возбуждения заставило их раздуться, и кожа не двигалась так свободно, как могла бы. Я хотела поиграть с этой свободной кожей, но она уже натянулась, а потянуть её значило бы доставить больше боли, чем удовольствия. И как бы Натэниелу это ни нравилось, я не была на такое готова.

Я скользнула телом вдоль его ног, раздвинула их, легла между ними. Приложила рот к внутренней поверхности бедра, но остановилась раньше, чем решила, хочу я их лизнуть, поцеловать или укусить. Остановилась, потому что за выпуклостью бедра Натэниела увидела Джейсона.

То есть я совсем забыла, что он тоже здесь. Хорошо это или плохо? Значит это, что я перестала себя стесняться, или что совсем провалилась в бездну разврата? Как бы там ни было, а я внезапно застыла, глядя поверх Натэниела в эти светлые синие глаза. То, что я в них увидела и заставило меня застыть. Похоть — она бы меня сконфузила, но была бы логичной. Однако увидела я не это. Джейсон смотрел на нас, и выражение его лица было почти печальным, а в глазах — горькое чувство утраты. И как отнестись к этому взгляду, я не знала, и потому остановилась и посмотрела поверх тела Натэниела.

Джейсон понял, что я его увидела, и опустил голову. Когда он поднял глаза снова, он уже овладел своим лицом и почти выдавил из себя шутку:

— Если из-за меня, то не останавливайся. Мне это зрелище нравится.

Голос его был обычным, но эта лёгкость до глаз не дошла.

— Врёшь, — сказала я.

Он улыбнулся невесело:

— Я думал, ты слишком занята, чтобы меня заметить. Надо было сообразить, что, когда молчит ardeur, ты внимательнее.

— Что там? — спросил Натэниел.

— Толком не пойму, — ответила я.

— Да не бойтесь, — сказал Джейсон. — Не сохну я по тебе, Анита, и по Натэниелу, если на то пошло. Но сохну по тому, чтобы кто-нибудь на меня затратил столько же времени и внимания.

Я поглядела на него, сдвинув брови.

— Бывает секс, бывает хороший секс, но я дорого бы дал, чтобы кто-то меня касался так, как ты касаешься Натэниела. У нас с тобой потом будет секс, и будет классный, но на меня ты так смотреть не будешь.

Я вздохнула:

— Кажется, у нас уже был такой разговор. Ты хочешь, чтобы тебя поглотила любовь, а моя цель в жизни — чтобы меня ничего не поглотило.

— Забавно, правда? Я хочу, чтобы на меня кто-нибудь хоть раз посмотрел, как ты на Натэниела, а ты этого боишься до смерти. Ты все твердишь, что ardeur — это проклятие, но если бы не ardeur, у тебя не было бы Натэниела, не было бы Мики. Я даже не на сто процентов уверен, что ты бы устраивала двойные свидания с Ашером и Жан-Клодом.

Я положила руки поперёк ягодиц Натэниела и опустила на руки лицо, глядя на Джейсона. Глядела и старалась вслушаться, что он говорит.

— Не уверена насчёт Ашера. Когда перешагнёшь уже несколько черт, ещё одна — не слишком большая важность.

— Вот именно, — сказал Джейсон.

— Так ardeur — это что? Благословение?

— Посмотри, на что ты опираешься руками, и попробуй мне сказать, что нет. Я слышал тебя раньше, Анита. Если бы к тебе не пришёл ardeur, ты бы застряла, где была. Ты бы все ещё сражалась с тем, чего ты хочешь, ради того, чего тебе полагается хотеть.

Я смотрела на него, лёжа на Натэниеле. Натэниел приподнялся на локтях и тоже смотрел на Джейсона. И нам обоим совершенно не мешало, что он здесь. Это плохо? Я не чувствовала, чтобы это было плохо.

Хотела я поспорить, но не могла бы. То есть могла бы, но это бы прозвучало глупо. Если бы не пришёл ardeur, где я была бы? Мне подумалось, что все ещё с Ричардом, но вместе с этой мыслью пришёл и правильный ответ. Ричард использовал ardeur как предлог, чтобы от меня удрать, но ему и так в моей жизни ничего не нравилось. Не нравилась моя работа на полицию, подъем зомби, непринуждённые отношения с вампирами и оборотнями. Как ни парадоксально, ещё больше ему не нравилась моя готовность принять его вместе с его зверем. В тот миг у себя в ванной я слишком глубоко заглянула ему в голову. Лучше всего это сказал Дамиан: Ричарду его стыд дороже всего на свете.

Так где бы я сейчас была, если бы не ardeur? Мики не было бы, Натэниела тоже, Ашера тоже. Были бы только расследования убийств, подъем зомби да ликвидация вампиров. И вообще, если бы не ardeur, я бы осталась с Жан-Клодом или нашла бы повод от него удрать? Не знаю. Второе похоже на правду.

Я посмотрела на Джейсона, устроилась поудобнее на теле Натэниела. Он вздохнул и опустил голову на постель.

— Так что, ardeur — это способ, которым вселенная поставила меня туда, где мне надлежит быть?

— Может быть, — ответил он и усмехнулся: — За всю вселенную говорить не могу. Я только знаю, что я тебе завидую, а завидую я немногим.

Я наморщила лоб.

— Ты ревнуешь? — спросил Натэниел.

Джейсон удивился — то ли вопросу, то ли тому, что задал его Натэниел. Потом он покачал головой.

— Не ревную тебя или Аниту, как ревнует любовник. Ревную то, что есть у вас двоих — ещё как. Ревную, что не так много народу влюблены в меня — опять же. — Он улыбнулся, расплылся в усмешке, и на этот раз глаза его тоже смеялись. — А вообще-то я не того типа, который Анита выбирает для отношений.

— В смысле? — не поняла я.

— Я недостаточно покорный и недостаточно доминантный для тебя. И уж точно недостаточно ручной. Кроме того, я не желаю брать на себя все обязанности, которые так охотно принимает Мика. Ты себе нашла другого, который живёт своей работой и занимается чужими проблемами. Это не моё представление об интересном. — Он развёл руками. — А вот ты и Жан-Клод — это нечто другое. Здесь мне тоже не конкурировать.

— Тут нет конкуренции, — заметил Натэниел.

— Ты её не видишь, — возразил Джейсон. — А я достаточно доминант и достаточно мужик, чтобы её увидеть.

— Если бы кто-то из них видел здесь конкуренцию, ничего бы не вышло, — сказала я.

— Я знаю. — Джейсон покачал головой. — В общем, сейчас я пошёл в ванную, и буду там, пока меня не позовут или пока не проснётся ardeur. Развлекайтесь, люди. Извините, если сбил настроение.

— У меня настроение в порядке, — сказала я.

— У меня тоже, — повторил Натэниел.

Джейсон уставился на нас.

— Ardeur не проснулся, я вас заставил так всерьёз говорить и думать, и вам ничего?

— Ничего, — ответила я.

— Как так?

— А так, что очень близкий и очень умный друг предостерёг меня, что я могу все испортить, а этого я не хочу.

Он улыбнулся, выражение его лица смягчилось.

— Если ты когда-нибудь выберешь кого-то из них для свадьбы, и это будет Натэниел, я напрашиваюсь в шаферы.

— Не думаю, что до этого дойдёт, — сказала я, — но если так, ты будешь первой кандидатурой.

— Ты Натэниела не спросила, — напомнил Джейсон.

— А и не надо, — ответил Натэниел.

Джейсон пошёл в сторону ванной, покачивая головой.

— Ну и доминантная же тётка!

Я его окликнула:

— Ты же знаешь, Джейсон, что мне в любых отношениях надо быть сверху.

Это должна была быть шутка.

Он повернулся и ответил:

— Анита, черт меня побери, но ты действительно всегда сверху. Как настоящий мужчина, хотя аппаратура у тебя другая, но не она определяет твою суть.

И он решительно захлопнул дверь. Щёлкнул замок.

Мы остались в спальне вдвоём. Натэниел приподнялся и посмотрел на меня:

— Анита, ты не обязана сегодня доводить до конца. Джейсон прав, все дело в том, как ты меня касалась. И я знаю, что если не сейчас, то в следующий раз. Чем быстрее ты напитаешь ardeur, тем лучше будешь себя чувствовать.

Я улыбнулась ему, расцепила руки и сползла вниз, вдвинув лицо до упора ему между ног. Он сейчас не был так возбуждён, и кожа висела свободно. Я лизнула её там, где она всего чувствительнее, и услышала, как он ответил долгим вздохом. Эту свободную кожу я втянула в рот, осторожно оттягивая от тела. Она недолго была свободной, и когда она напряглась, стало можно лизнуть яйца внутри, я скомандовала:

— На четвереньки.

Он не заставил просить себя второй раз.

Я втянула яйца в рот, осторожно, по одному, очень бережно. Покатала их во рту языком и губами, пока они не стали мокрыми и скользкими. Остальное, то, что спереди, мелькало у меня перед глазами, но не в фокусе и не целиком. Голым спереди я видела его всего трижды: при первой встрече, когда создала триумвират с ним и с Дамианом, и вчера у меня в кабинете.

— Перевернись, — велела я, и он перевернулся на спину. Он лежал толстый, дрожащий, вдоль живота, торчащий, как восклицательный знак.

— Не помню, чтобы ты был такой большой, когда я в первый раз тебя видела.

— Это было в больнице, меня чуть не убили тогда. Я был не в лучшей форме.

Глядя на него, я сказала:

— Да, теперь вижу.

И я медленно потянулась к нему, приложила ладонь к его теплоте. Но я уже теряла терпение. В другой раз я бы действовала медленнее, но сейчас обхватила его рукой, чтобы круглая твёрдая толщина наполнила мне ладонь. Натэниел дёрнулся, чуть приподнимаясь над кроватью. Одной рукой я спустилась ниже, к яйцам, стала их массировать, одновременно гладя тёплую твёрдую бархатистость.

— Такой твёрдый и такой мягкий одновременно.

Я его гладила, пока у него глаза не помутнели и шея не начала дёргаться; он закрыл глаза и не видел, как я к нему нагнулась. Пока он не смотрел, я обхватила губами кончик, и он вскрикнул, когда мой рот пополз вниз. Я знала, чего я хочу — чтобы он весь оказался у меня во рту, до самых яиц, хотя бы один раз. В другой раз я бы начала, когда он был бы поменьше, а сейчас мне приходилось с трудом добиваться своего. Я научилась пропускать до глотки, потому что делю постель с Микой, и надо было либо научиться, либо отказаться от одного из моих любимых приёмов. Тренировки дали свои плоды — я втянула Натэниела в рот одной твёрдой чёткой линией, и губы коснулись верхушек его желез. Так я могла выдержать только один миг, потом пришлось подняться. Подняться, чтобы вздохнуть, выпустить влагу из моего рта вдоль твёрдого ствола его тела.

Я встала на колени у него между бёдер, и выражение его лица стоило затраченных усилий. Настолько стоило, что я решила повторить ещё раз. На этот раз я не заглатывала так глубоко, и могла двигаться лучше, вталкивая его в рот и выталкивая. Я его лизала, катала во рту, сосала, и когда он уже стонал как следует, я очень осторожно пустила в ход зубы.

— О Господи, да, ещё, ещё!

Я слезла так, чтобы можно было спросить:

— Ещё — что?

— Зубами.

Я сдвинула брови:

— Многие мужчины считают, что это больно.

— Я не из них, — ответил он, и что-то было в его тоне такое, что заставило меня снова прижаться к нему ртом. Я снова всосала его в себя, надвинула рот на ствол, не так далеко, как прежде, потом прикусила — не слишком сильно, но сильнее, чем кусала любого из мужчин, с которыми мне приходилось такое делать. При этом я смотрела ему в лицо, не слишком ли ему больно. Глаза у него стали дикими, и он сказал:

— Сильнее.

Я посмотрела на него.

— Анита, прошу тебя, умоляю, ты не знаешь, как долго я об этом мечтал.

Не мне быть покусанной, но я припомнила, что у Натэниела когда-то не было «точки останова», знака «опасно! Не переходить». Я могу сделать то, что он хочет, но мне следить, чтобы дело не зашло слишком далеко. Сейчас я, наконец, стала делать то, чего он хотел всегда — быть наверху. Над ним.

Я навалилась на него быстро и резко, и на этот раз прикусила так, что зубы сомкнулись вокруг плотной мясистой плоти. На миг во мне вспыхнул — нет, не ardeur, это проснулся зверь, и его жажда мяса, того, что зажато у меня меж зубами. Я оттолкнула его, но одновременно отпустила Натэниела, не желая повторять опыта. Однако я уже сделала достаточно, потому что он закатил глаза под лоб и извивался на постели. Руки его хватались за простыни, тело напряглось и билось.

Я подождала, пока он утихнет, хотя его глаза ещё трепетали веками, как бабочки. Когда между мигающими веками я углядела проблеск голубого, то нежно погладила его, гладила руками, и наконец глаза стали смотреть на меня, а не к себе под веки.

Он смотрел на меня снизу вверх, глаза стали ленивыми, и улыбка — как у кота, который наелся сливок. Я обхватила рукой длинное, тёплое, толстое. И сжала.

— Я хочу вот это у себя внутри.

Когда глаза у него открылись, он ответил:

— Ведь для тебя прелюдии не было.

Я сжала его снова, посмотрела, как выгнулась у него спина, закинулась назад голова, и длинная коса свалилась с кровати, будто хотела удрать.

— Можешь мне поверить, Натэниел, я готова.

Когда он пришёл в себя, то сказал:

— Ты здесь не единственная держала руки при себе, я тоже не трогал тебя ниже пояса.

Я закрыла глаза:

— Натэниел, прошу тебя, просто люби меня. Я хочу, чтобы ты закончил то, что в кабинете начал. Пожалуйста.

Он посмотрел на меня, и что-то очень мужское, очень взрослое было в этом взгляде.

— Тебе понравилось?

Я посмотрела на него внимательно:

— Ты же там был. Как ты сам думаешь?

Он сел, и вдруг я оказалась в окружении его ног, его рук. Он поцеловал меня, и поцелуй был бережный, но не целомудренный. Он исследовал мой рот, как я исследовала его ноги, зад — нежно, деликатно, с наслаждением. Но одна рука его скользнула по мне вниз, коснулась. Моё тело отреагировало на это прикосновение, но его рука не остановилась. Натэниел пальцем провёл по отверстию.

— Ты влажная.

— Я же тебе говорила.

Он скользнул пальцем внутрь, и у меня пресеклось дыхание. Тогда он вставил два пальца и кончиками их нашёл точку. Играя концами пальцев, только концами, он сгибал их и резко разгибал. И будто вот этот фрагмент моего тела ждал его, будто все, что он сделал раньше, осталось и ждало, потому что от этих быстрых прикосновений я кончила. Кончила с криком, впиваясь ногтями ему в плечи и спину.

Он перехватил меня другой рукой за талию, иначе бы я упала на спину. Вытащив из меня руку, он сказал:

— Вот теперь ты готова.

Поскольку я видела только свои глазные яблоки, а речь была вне моих возможностей, я попыталась кивнуть, но вряд ли это было надо. Как говорится, дела говорят громче слов.