Сны инкуба

Глава пятьдесят пятая

Джейсон вышел, не говоря ни слова, но Натэниел сказал, что будет ждать снаружи с крысолюдами. Никому не нравилась мысль оставить нас одних. Черт возьми, я даже сомневалась, что Ричарду приятно быть со мной наедине, но он попросил этого, а не я.

Ричард остался на полу, будто вообще не собирался двигаться. Поскольку стула в комнате не было, я содрала с кровати измазанную простыню и села на край. Села вроде как наполовину положив ногу на ногу, так что одна нога свисала с кровати, но халатом я постаралась накрыть все, что можно.

Мы просидели в полном молчании не меньше минуты, хотя казалось, что намного дольше. Я не выдержала первая, потому что от этого зрелища — Ричард сидит на полу, склонив голову, мне захотелось его утешить, а это добром не кончится. Ричард уже не принимает от меня утешения — по крайней мере, не заставив меня потом за это платить, а в эти игры я уже не хочу играть.

— В чем дело, Ричард? Ты хотел говорить наедине. Мы наедине, так говори.

Он только глаза перевёл на меня, и этого взгляда хватило. Злого взгляда. Силу он не пролил, не заполнил ею комнату, но это лишь потому, что поставил щиты, наверное, не хуже моих.

— По-твоему, это так легко.

— Я не сказала, что это легко. Я только сказала, что ты хотел говорить, так говори.

— Вот так просто.

— Ричард, черт побери, ты же хотел разговора, не я.

— Ты спросила насчёт ссоры с Клер. Этим я не хочу делиться ни с кем.

— Со мной не обязательно.

— Я думаю, что это необходимо.

— В смысле?

Он так шумно проглотил слюну, что я услышала, потом покачал головой:

— Давай начнём с начала. Я постараюсь не выходить из себя, если ты не будешь меня подкалывать.

— Я не подкалываю, Ричард. Я хочу, чтобы ты начал разговор.

Он обернулся ко мне лицом, уже не столь рассерженный, но и не слишком довольный.

— Если друг тебе должен сказать что-то такое, что сказать трудно, ты так и скажешь: «Тогда говори»?

Я медленно вдохнула и выдохнула.

— Нет, не скажу. Ладно. Давай так. Я прошу прощения, действительно, ты мне хочешь сказать что-то, что тебе трудно произнести. Но то, что я раньше сказала, остаётся в силе: ты не обязан мне объяснять, что за ссора вышла у тебя с твоей подружкой, Ричард. Действительно не обязан.

— Знаю, но это самый быстрый для меня способ все объяснить.

Я хотела спросить «что объяснить?», но подавила это желание. Ему явно было больно, а я стараюсь никому не сыпать соль на раны. Но это требование уединения и такая долгая подготовка меня нервировали. Насколько мне было известно, у нас с Ричардом не было ничего такого важного друг другу сообщить. И то, что он по этому поводу другого мнения, мне спокойствия не добавляло.

Я сидела на углу кровати, одной рукой придерживая ворот халата, потому что он распахивался даже подпоясанный. Слишком широк в плечах, потому и сидит неправильно. Другую руку я держала на коленях, чтобы полы случайно не распахнулись. Минуту назад я торчала перед ним голая, как кочерыжка, а сейчас мне было бы неловко от распахнутого халата. Наверное, дело в его словах, что он не хотел бы говорить со мной на эту тему, если я голая. А мне было бы трудно говорить серьёзно, будь он голым у меня перед глазами? Хотелось бы мне ответить, что нет, но честно говоря, было бы. Черт, только этого мне и не хватало.

Он снова уставился в пол. Я уже не могла этого выдержать. И решила его как-то подтолкнуть, но не так резко, как раньше, и постаралась думать о нем как о своём друге, а не бывшем любовнике, который всегда умел мне изгадить малину.

— Что ты хочешь мне рассказать об этой ссоре с Клер?

Я даже сумела говорить нейтральным голосом. Очко в мою пользу.

Он набрал побольше воздуху — и выпустил его, а потом поднял ко мне грустные карие глаза.

— Может, не отсюда надо начать.

— Окей, — сказала я таким же тщательно-нейтральным голосом. — Начни с чего-нибудь другого.

Он помотал головой:

— Не знаю, как это сделать.

«Что сделать?» — чуть не заорала я, но сдержалась. Только терпение у меня никогда не было бесконечным, и я знала, что если Ричард будет телиться и дальше, оно лопнет. Или я взорвусь. Тут мне пришла в голову мысль, что если начну разговор я, он присоединится.

— Давненько уже я не видала, как ты бесишься, — сказала я.

— Мне жаль, что так вышло. Я потерял самообладание. Я не…

— Это не упрёк, Ричард. Я хотела сказать другое: твоя ярость ощущается по-другому, чем в первый раз, когда я её наблюдала.

Он посмотрел на меня:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ощущается — ну, на вкус, — как моя собственная ярость. Не как твоя.

Теперь я завладела его вниманием:

— Не понимаю.

— Не уверена, что сама понимаю, но смотри: Ашер мне говорил, что Жан-Клод стал более беспощадным, потому что я — его человек-слуга. Но когда Дамиан стал моим слугой-вампиром, я обрела часть его самообладания. Приобрести можно лишь то, чем может поделиться твой партнёр.

Он смотрел на меня, и печаль его слабела, сменяясь задумчивостью. Где-то там прятался острый ум, беда только, что Ричард не всегда его использует.

— Окей, понял.

— Если Жан-Клод получил мою практичность, и стал безжалостнее, то что получил ты? Я получила от тебя часть зверя и жажды мяса. От Жан-Клода — жажду крови и ardeur. А ты что получил от нас?

Он задумался.

— Жажду крови от Жан-Клода. Кровь для меня почти так же привлекательна сейчас, как и мясо. А раньше не была. — Он изменил положение, сел на полу по-турецки. — Мне последнее время легче говорить с тобой мысленно, а вчера я вмешался в твой контроль над зомби.

Он поёжился, будто ему неуютно стало от этой мысли. Что ж, я его понимаю.

— Но телепатия и эта история с зомби — свежая вещь, Ричард. А что ты получил с самого начала?

Он нахмурился, глядя в пол.

— Не понимаю…

— Что если ты получил какую-то часть моего гнева?

Он поднял глаза.

— Твой гнев не может быть хуже ярости зверя.

Я засмеялась, несколько веселее, чем он до того, но не намного.

— Ох, Ричард, ты столько времени провёл у меня в голове и все ещё в это веришь!

Он упрямо мотнул головой:

— Человек не способен на такую безрассудную ярость, как зверь.

— Ты много изучал людей — серийных убийц? — спросила я.

— Сама знаешь, что нет, — буркнул он.

— Не надо дуться, Ричард, я просто пытаюсь сформулировать мысль.

— Тогда сформулируй.

— Так вот, это именно то, о чем я говорила. Ты сейчас говоришь больше похоже на меня, чем на себя. Ты легче сердишься, а меня рассердить стало сложнее — почему? Что если ты получил немножко моей гневливости, а я — твоего спокойствия?

Он снова покачал головой.

— Ты говоришь, что твой человеческий гнев хуже моей звериной ярости. Этого не может быть.

Мой черёд настал мотать головой.

— Ричард, ты все ещё думаешь, что люди лучше ликантропов. Не знаю, где ты набрался таких мыслей.

— Люди не едят друг друга.

— Ни фига, ещё как едят.

— Я не говорю о культурах с ритуальным каннибализмом.

— Я тоже.

— Сравнение ликантропов с серийными убийцами мне тоже не облегчает ощущение от того, что я — ликантроп.

— Я не о том, я только хочу сказать, что люди бывают так же переполнены яростью и одержимы разрушением. Разница в том, что вервольф для этого лучше приспособлен. Если бы у человека были клыки и когти, как у вас, то мы — или они — были бы столь же разрушительны. Не по недостатку желания, а по недостатку возможностей люди не так страшны, как оборотни.

— Если это твоя ярость, Анита, тогда это ужасно. Это хуже всего, что мне приходилось ощущать. Это вроде безумия. Быть такой злой почти все время — не могу поверить, что в тебе такое было.

— Без прошедшего времени, Ричард, могу тебя уверить. Мне давно уже пришлось смириться с тем, с чем приходится работать.

— Что значит — «приходится работать»?

— Значит, что в самом моем сердце лежит эта глубокая, зияющая, бездонная пропасть чистой ярости. Может быть, я с ней родилась. Знаю только, что заполнить её очень поспособствовала гибель матери. Но эта пропасть со мной, сколько я себя помню.

Он замотал головой:

— Это ты только так говоришь, чтобы мне легче было.

— Зачем мне говорить неправду, чтобы тебе было лучше?

Злость как по волшебству наполнила его глаза. Только что они были надёжно-карие, и вдруг потемнели, как у серийного убийцы.

— Спасибо, большое спасибо за напоминание, что я для тебя больше ни хрена не значу.

Я покачала головой, уронила руки на колени.

— Если бы ты ничего для меня не значил, совсем ничего, Ричард, мы не были бы сейчас наедине в этой комнате.

— Ты права, прости. Я просто вдруг дико разозлился.

Он попытался потереть руками плечи, но кровавые царапины сильно заболели.

— Ты говорил, что хочешь облизать раны, так давай. Меня это не трогает.

— Меня трогает.

— Нет, Ричард, тебе легче станет, если ты раны оближешь. Тебе понравится, и вот это тебя и беспокоит. Не то, что тебе этого хочется, а то, как тебе от этого хорошо станет.

Он кивнул, уставясь на свои руки.

— Я пытался принять своего зверя, Анита. Правда пытался.

— Я эмоционально была с тобой, когда ты поедал оленя. Чувствовала, как ты счастлив в облике волка. Ощущение было такое, будто ты своего зверя принял.

— В животном виде — да. Но меня страшно смущает, когда я человек снаружи и зверь внутри.

— Тебя смущает или Клер?

Он посмотрел на меня взглядом, который трудно описать словом — сердитый.

— Я думал, ты не слышала ссору.

— До меня одно слово долетело, которое она тебе кричала — животное. Я ошиблась? Это она жаловалась на себя и своего зверя?

— Нет, ты правильно поняла. — Он опустил руки на колени, и глаза его снова стали грустными, будто перебросили выключатель. Злой — грустный, злой — грустный. Похоже на действие демонических гормонов. — Она меня обвинила, будто я её изнасиловал.

Это он сказал тихо.

Я посмотрела на него вытаращенными глазами, давая понять, сколь невозможной мне кажется сама мысль, будто он кого-то изнасиловал.

Он улыбнулся в ответ едва заметно.

— Да, одно выражение твоего лица дорогого стоит. Ты не веришь, просто не веришь, что я мог так с ней поступить.

— Я не верю, что ты вообще можешь поступить так с женщиной, но это к делу не относится.

— Да нет, относится, — сказал он голосом, впервые прозвучавшим нормально с минуты, когда он вошёл. — Для меня — относится. После всего, после того, как я был с тобой такой сволочью, ты все ещё веришь в меня. Это много значит.

На это я не очень понимала, что сказать. Согласиться, что он был сволочью — не значит ли это начать ссору? А согласиться, что я в него верю — вдруг это подаст ему ложную идею? На самом деле моё неверие в то, что Ричард мог кого-то изнасиловать, не так уж много для меня значит. Просто он порядочный человек, вот и все.

— Приятно, что тебе от моего мнения лучше, но не забудь, я видела начало вашего сеанса. Нельзя изнасиловать согласную, Ричард.

Он посмотрел так, будто я чего-то не поняла.

— Она сказала, что я всегда в постели так себя веду, будто это изнасилование.

Тут у меня брови полезли под потолок:

— Извини? Ты не мог бы повторить ещё раз, медленно, потому что я как-то не поняла.

Он посмотрел на меня, и что-то было в его глазах, будто он просит меня что-то сказать или сделать, но я не знала, что.

— Ты серьёзно просишь повторить?

— Я прошу мне объяснить, что она имела в виду.

— Она сказала, что я всегда так груб, будто это изнасилование. Что я не умею заниматься любовью, умею только трахаться.

Глаза его смотрели с мукой, будто с них содрали кожу, если можно так выразиться. Мне было больно это видеть, но я не отвернулась. Я смотрела ему в глаза, давая понять, что я думаю о словах Клер.

— Она до сих пор твоя подруга?

— Не думаю.

— Вот и хорошо. Потому что вдруг я скажу, что она психованная, а вы ещё встречаетесь.

— Почему она психованная? — спросил Ричард.

— Она тебе мозги свихнула, Ричард? «Изнасилование» — таким словом никто бросаться не должен.

— Она и не бросалась, — сказал он, и едва заметная улыбка была горькой. — Она говорила всерьёз.

— Как это — всерьёз?

Он посмотрел на меня с тем же неприкрытым страданием во взгляде.

— Я тебе когда-нибудь делал больно, когда мы бывали вместе?

Я хотела спросить: «Эмоционально или физически?» — потом решила спросить по-другому.

— Ты имеешь в виду физически?

— Я хотел спросить: делал я тебе больно, когда мы занимались любовью? — Он мотнул головой. — Ты извини, что спрашиваю. Знаю, что не имею на это права, но больше мне спросить некого. Я знал, что ты мне не соврёшь — ни потому что я твой Ульфрик, ни из страха ранить мои чувства. И если я спрошу, то ты мне дашь честный ответ.

Я глядела на него, надеясь только, что вид мой не выдаёт, насколько я потрясена. После всего, что мы друг другу сделали, после всех ссор, взаимных уколов и прочего он все так же мне верит. Верит, что я не совру, чтобы сделать хуже или лучше, а просто скажу правду. Не могу сказать, была я польщена или оскорблена. Решила, что, наверное, польщена, потому что иначе разозлилась бы. Но такое безоглядное доверие меня пугало — не по отношению ко мне, потому что он был прав, я действительно скажу правду. Но многие другие не сказали бы. Многие воспользовались бы таким поводом всадить нож чуть поглубже. И ему чертовски повезло, что я не из этих многих.

Я открыла рот, закрыла, погладила рукава халата, и все же мне пришлось отвернуться от этих страдающих глаз, чтобы найти ответ. Не правду или ложь, а просто найти слова.

Он встал, резко, внезапно.

— Нормально, извини. Не надо было спрашивать.

— Сядь, Ричард. Я просто ищу слова, чтобы это не прозвучало глупо.

Он остался стоять с таким сердитым лицом, будто мне не поверил.

— Хорошо, стой. Но ты меня спросил, делал ли ты мне больно во время близости. Я правильно поняла?

Он кивнул.

— И да, и нет.

Он наморщил лоб.

— Как это — и да, и нет.

— Так, что мать-природа щедро тебя одарила, и у тебя не получится не быть грубым, разве что ты будешь очень, очень сдержан.

Он ещё сильнее нахмурился:

— Не понял.

Уж конечно, не понял. Конечно, старается, чтобы мне было как можно более неловко.

— Ричард, ты ведь знаешь, что очень здорово оснащён?

Я почувствовала, как краска заливает мне шею, и ни черта не могла с этим сделать. Я всегда легко краснею, и никогда мне это не было так неприятно, как сейчас.

— Райна говорила. Это была одна из причин, по которым она хотела меня снимать в своих фильмах.

— А до Райны ты не знал, насколько ты большой?

Настала его очередь краснеть.

— До Райны я был девственником.

Я поёжилась, и, видя отразившуюся на его лице боль, сказала:

— Сама мысль о девственнике в руках Райны достаточно пугает. Она была очень извращённой стервой.

— Теперь я это знаю, — кивнул он.

— А ты знал это, когда начинал с нею?

— Мне не с чем было сравнивать.

У меня возникла мысль. Райна была его первой любовницей, и Райна настолько увлекалась садомазохизмом, что понятия безопасности, трезвого рассудка и внимания к партнёру никак не рассматривались. Она снимала порнографические фильмы — черт побери, даже с убийством актёров. Одна из самых страшных и извращённых личностей, которых я в жизни видала, а видала я их не мало. Раз Ричарду не с чем было сравнивать, что из этого следует?

Я попыталась подвести к этому постепенно, и вернулась к началу своей речи.

— Ты очень большой, Ричард, а это значит, что когда ты занимаешься любовью, это может твоей партнёрше быть больно, если ты не сдерживаешься.

— Значит, я делал тебе больно, — сказал он мрачно.

— Я этого не говорила.

— Сказала.

— Ричард, пожалуйста, слушай, что я говорю, а не редактируй мои слова.

Я встала, чтобы можно было ходить. Не такой разговор, чтобы сидеть неподвижно.

— Постараюсь.

— Уже хорошо. — Я встала перед ним и начала снова. — Многие женщины не любят во время секса толчки в шейку матки.

Он снова озадаченно наморщил лоб. Черт, как получилось, что я должна заниматься сексуальным образованием своего бывшего жениха? Как вообще втянулась в такой разговор? Наверное, просто повезло.

— Если ты входишь слишком глубоко, у большинства женщин ты доходишь до конца. Стучишь в конец влагалища, в шейку матки.

Он кивнул.

— Да, я всегда дохожу до конца.

Я сделала жест рукой — а я о чем?

— Вот это я и говорю.

— Что именно?

Я упёрла руки в боки, потому что он либо намеренно тормозил, либо действительно не понимал.

— Ты настолько большой, что всегда стучишь в шейку матки, если находишься в позиции, когда весь твой… орган может войти в женщину. Ричард, я не могу выразиться яснее, так что, пожалуйста, сообрази сам.

— Ты хочешь сказать, что им это больно.

— Да.

— И это было больно тебе.

— Нет. Я люблю, когда мне туда стучат. У меня от этого получается совершенно другой оргазм, так что я не возражаю.

Он снова нахмурился, но теперь — как будто думал.

— Ты хочешь сказать, что если тебе это не нравится, тогда это больно.

— Это всегда больно, потому что в некоторых позициях с кем-нибудь, так хорошо оснащённым, как ты, это больно. Но для меня — и, спорить могу, для Райны, — наслаждение было больше боли.

Мне очень не хотелось относить себя с Райной к одной категории в каком бы то ни было смысле, но здесь я могла ручаться, что я права.

— То есть я тебе делал больно, и это не было больно?

Я вздохнула:

— Послушай, я сама только недавно стала в это врубаться. Иногда у меня центры боли и удовольствия путаются. То, что другим было бы больно, мне хорошо — по крайней мере, во время секса.

Это было моё признание, так что мне можно было не смотреть ему в глаза. Я делилась своей болью, а не его.

— У меня тоже, — сказал он.

Я посмотрела на него:

— Что ж, это многое объясняет.

— То есть?

— Секс всегда был отличный, Ричард. Даже когда все остальное летело к чертям, секс оставался классным.

— Ты всерьёз?

Я кивнула:

— Да.

Он улыбнулся, почти по-настоящему, только ещё глаза его немного дрожали.

— Так ты думаешь, что я для Клер слишком груб — из-за размера?

— И слишком энергичен.

Он снова так же нахмурился, не понимая.

— Ричард, тебе приходилось бывать с кем-нибудь, с кем ты не так… энергичен?

Он посмотрел на меня, и взгляд красноречивее слов давал отрицательный ответ.

— Окей. Одна моя подруга мне говорила, что мужчины — как утята. У них происходит импринтинг на первую любовницу. То есть они всегда занимаются любовью так, как их впервые научили. Тебя учила сексуальная садистка и продюсер порнофильмов с убийствами.

Он был потрясён. В глазах его появился ужас.

— То есть Клер была права? Я был слишком груб и делал ей больно.

Я покачала головой:

— Она тебя когда-нибудь просила во время секса не быть таким энергичным?

— Она вообще ничего никогда не просила… в смысле техники. Просто взорвалась и сказала, что я слишком груб. Что радуюсь, пробуждая в ней зверя. Радуюсь, когда она меня когтит. Радуюсь, превращая её в чудовище. Что всегда занимаюсь любовью как животное, в каком бы облике я ни был.

Э-эх. Я сказала то, что думала:

— Клер хотела тебя отделать посильнее, или это случайно она так попала?

— Ты о чем?

— О том, что если бы я хотела задеть тебя как можно больнее, то лучшего бы не придумала.

— По-моему, она просто так думала. Понимаешь, если я занимаюсь сексом достаточно грубо для Райны, то ведь любая другая женщина может воспринять это только как изнасилование, разве нет?

Я покачала головой и махнула рукой у него перед глазами, чтобы он посмотрел на меня.

— Чтобы я больше от тебя не слышала слова «изнасилование», Ричард, потому что этого ты не делаешь. Если ты с кем-то, кто любит секс в том же стиле, что и ты, то это просто хороший секс.

— Но грубый.

Я пожала плечами:

— Начинаешь ты не грубо, но, в общем, обычно этим кончаешь. Но никогда при этом не было ничего такого, чего я не хотела бы. Клер только надо было попросить о том, чего она хочет, но она с тобой обошлась, как многие женщины обходятся с мужчинами: будто ты должен читать её мысли. А ты не телепат, Ричард, всего лишь мужчина, а мужчины обычно хуже могут прочитать мысли женщины, чем другая женщина.

— Я не человек, Анита, я вервольф. Животное.

Я схватила его выше локтей:

— И этого я чтобы больше никогда не слышала. Слово «животное» ты произносишь как ругательство, и потому не прав. Но пока ты не допрёшь, что это не так, не давай никому вызвать у себя презрение к себе.

Тут он улыбнулся, слегка грустно, но по-настоящему. Коснулся моих рук ладонями, и я отодвинулась. Обниматься с ним я не собиралась. Помочь ему выбраться из кризиса я готова, но мы уже больше не пара.

— Если я тебе не делал больно, почему же ты отодвинулась сейчас?

Я обхватила себя руками и чуть отошла в сторону.

— Ты пришёл сюда за правдой, ладно, вот тебе правда. Мы больше не пара, Ричард, но это не значит, что я не чувствую… черт, я не хочу, чтобы ты меня неправильно понял.

— Неправильно — это как?

Снова он был готов к защите и нападению.

— Вчера у меня дома ты был очень прозрачен. Я ведь была у тебя в голове, Ричард. Я знаю, что ты думал, что ты чувствовал. Я это знаю изнутри.

— Тогда ты видела, что я хотел с тобой сделать. — Он отвернулся, и передо мной предстала только задняя его часть в джинсах и спина джинсовой куртки, чуть темнее самих джинсов. Волосы его уже начинали курчавиться, но все ещё казались мне ободранными. — Это сумасшествие, Анита. Мне хотелось, чтобы ты меня боялась. Если бы ты боялась, пока я буду тебя трахать… это бы…

— Как раз было бы то, что ты хочешь, — договорила я.

Он повернулся ко мне. Глаза его были пусты, будто что-то в них умерло.

— Вот именно.

— Ричард, все ликантропы, которых я знаю, слегка путают секс, еду и реакцию страха.

Он затряс головой, и, наверное, слишком резко, потому что он поморщился от боли.

— Но ни один из моих знакомых ликантропов, кроме Райны и Габриэля, не считал страх афродизиаком.

— Поскольку я знаю некоторых ликантропов, которых знаешь ты, то могу точно сказать: это не так. А правда то, что только Габриэль и Райна готовы были признаться в этом где угодно и кому угодно.

— Нет-нет, — возразил он, чуть пододвигаясь ко мне, и его гнев стал подниматься щекочущей волной. — Никто другой не хотел того, чего хотели они. Так, как они этого хотели. По-настоящему.

— Ага! — сказала я и тут же за это «ага» извинилась. — Вот в этом и ключ: «по-настоящему». Я много видала оборотней, которые увлекаются сценами связывания и подчинения, но у этой игры есть правила. Они обеспечивают безопасность, разумность и согласие. Есть защитные слова, и когда условленное заранее слово произносится, то все. Сцена прекращается.

— Никакое слово не могло бы тебя спасти от Райны и Габриэля.

— Вот именно, Ричард, вот именно. Но этой игрой можно наслаждаться, не делая того, что делали они.

Он протянул ко мне руки, и я попыталась уклониться, но у меня лишь тень его скорости, все-таки. Он поймал меня за одно запястье, не за два, но все же поймал. И чуть дёрнул меня на себя, не сильно, но настолько, что я упёрлась ногами, чтобы меня не притянули поближе. Это принцип, инстинкт, ничего личного.

— А что если мне нужно по-настоящему, Анита? Если я так нравился Райне потому, что на неё похож?

Он не делал мне ничего плохого, вообще ничего не делал, только держал за руку, удерживал меня, и освободиться мне было бы нелегко, если вообще возможно. Я сильнее обычного человека, но далеко не так сильна, как настоящий ликантроп.

Я продолжала дышать ровно, и голос звучал нормально, но выдержать этого я не могла и начала со слов:

— Ричард, отпусти меня.

— Ты меня боишься.

— Нет, но ты мне больше не бойфренд. У тебя нет права касаться меня без разрешения.

— То, что ты пытаешься освободиться, а я знаю, что ты не можешь — это меня возбуждает.

Было время, когда я бы заспорила, но поспорим потом, если надо будет. Я не стала повторять просьбу, потому что не знала, как на него подействует, если я подкреплю её физической силой. Проверять мне не хотелось, и потому я продолжала говорить.

— Все, что тебе нужно — это своя покорная подруга, которая любит играть в такие игры, и все будет в порядке, но я тебе не подруга и вообще никто, поэтому отпусти мою руку.

Он отпустил так резко, что я покачнулась. Наверное, тянула руку наружу сильнее, чем я думала. Забавно. Я подавила желание потереть запястье. Никогда не давай заметить, что тебе сделали больно — правило такое.

— В тебе ничего нет от Райны, Ричард.

— Есть.

— Вспомни, во мне есть её мунин, она у меня в голове переливается всеми цветами техниколора, и у тебя в голове я тоже бывала. Поверь мне, Ричард, ты мыслишь совсем не так, как она.

— Иногда у меня бывают страшные фантазии, Анита.

Хотелось мне на это сказать, что я ему не мать-исповедница, но я не стала, потому что к кому мне было его послать для подобного разговора? Кому я могла бы доверить? Да никому. Ладно, черт с ним.

— Как у всех нас, Ричард, только важно не то, что мы думаем, а что мы по этому поводу делаем. Почти все мы знаем разницу между фантазиями — и реальностью. И знаем, что пригодное для фантазий не пригодно для реального мира.

— А что если мне хочется такого, отчего другим будет больно?

Очень уж мне не хотелось вести этот разговор, но, глядя в его лицо, я понимала, что сейчас говорю — хотя бы отчасти — с тем демоном, что чуть не довёл Ричарда до самоуничтожения — а потому и нашего уничтожения.

— Если это навсегда изувечит, изуродует или просто убьёт кого-то, ты этого не делаешь. Вне этих параметров можешь поговорить с партнёром и выслушать ответ. На что твой партнёр согласен.

Он посмотрел на меня, нахмурясь:

— Без увечий, уродств и убийства, а все остальное — ладно? Так просто?

Я покачала головой:

— Нет. Все остальное — это то, на что скажет «да» твой партнёр, тогда это ладно. Если ты сверху, если ты доминируешь, то ты контролируешь процесс и гарантируешь, что все будет безопасно и не слишком страшно.

— А я хочу страшного.

Я пожала плечами:

— Я сказала: «не слишком страшно». С помощью моих… друзей я начинаю понимать, что небольшой страх вполне вписывается в прелюдию.

— Могла бы прямо говорить «Натэниела» вместо «моих друзей».

— Если бы я имела в виду только Натэниела, я бы так и сказала — Натэниела. Он не может меня научить, как вести себя наверху. Чтобы научиться быть доминантом, надо говорить с доминантом, а не с подчинённым.

— Говоришь так, будто ты это изучила.

— Почти все леопарды в моем парде занимаются связыванием и подчинением. Плохая была бы я Нимир-Ра, если бы их не понимала.

Он посмотрел на меня, что-то соображая. Не знаю точно, о чем он думал, зато он сейчас не печалился и не злился, а я уже готова была на любую эмоцию, кроме этих двух.

— Я знаю, что до сегодняшней ночи ты с Натэниелом не трахалась. Я тоже видел твоё сознание, и я знаю. Тебе действительно пришлось поизучать вопрос, чтобы понимать своих леопардов. Ты это делала не только ради своего любовника.

— Ты удивлён?

— Райна очень долго была нашей лупой, и многие вервольфы тоже увлекаются садомазохизмом, но я все, что хотел знать о нем, узнал от Райны, Габриэля и их соучастников.

Я чуть было не промолчала, но он же пришёл ко мне за правдой. Сейчас посмотрим, хочет он всю правду или только её часть.

— Ричард, ты сказал, что любишь страх в сексе. Ты любишь игру в страх, и любишь грубый секс.

Он смотрел на меня, и взгляд его предупреждал. Эти карие глаза не хотели, чтобы я договорила, но если я ему не скажу, кто тогда скажет?

— Тебе тоже нравятся эти сцены, Ричард.

— Я не…

Я подняла руку:

— Ты не делаешь того, что делали Габриэль, Райна и ещё кое-кто, но немножко этого делать можно, и не быть при том сексуальным садистом. Некоторые вообще считают, что зубы и ногти в момент секса — это уже садизм.

Он затряс головой, и хотя царапины на лице должны были болеть, он на этот раз не перестал.

— То, что я люблю, когда ногти и зубы, ещё не значит, что я такой, как они. Я не такой.

— Если ты имеешь в виду Райну и Габриэля — то да, ты не такой. Но ты удрал от меня не потому, что счёл меня кровожадной. Удрал ты потому, что со мной не мог притворяться.

— Притворяться кем? Я никем не притворяюсь.

— Не только ты притворяешься, Ричард.

— Чем притворяюсь?

Его гнев заполнял комнату, горячий и удушающий, как собирающаяся гроза.

— Я люблю в сексе зубы и ногти. Черт побери, да я даже просто кусаться люблю без особого секса. Нравится ощущение плоти между зубами.

Он отвернулся:

— Это я виноват, и Жан-Клод. Это у тебя наш голод.

— Может быть, но он во мне есть, и он доставляет мне удовольствие. Может, мне никогда не будет так уютно в такой ситуации, как Натэниелу, и это меня беспокоит, потому что, если он мой, то я хочу, чтобы он был счастлив. Но мне пришлось бросить притворяться, будто я не люблю грубый секс. Джейсон сказал, что я люблю доминантных мужчин, потому что они берут командование на себя, а у меня не остаётся выбора. Вот почему я могла так долго уклоняться от Натэниела, пока он старался, чтобы все нужные шаги сделала я. Мне нужна некоторая игра в доминантность, иначе я не играю. Я тогда подумала, что Джейсон порет чушь, но случились у меня напряжённые сутки, и я вроде как устала убегать.

Он посмотрел на меня:

— Убегать? От чего убегать?

— От того же, что и ты. От себя.

— Ты же не…

Я снова остановила его выставленной ладонью.

— Да, убегала. Может быть, и до сих пор убегаю. Есть в моей жизни уголки, куда я не хочу заглядывать. Кто-то мне говорил, что вполне ничего, если мне нравится быть в постели с двумя мужчинами. Я тогда спорила, Ричард. Я спорила, что мне вовсе это не нравится. — Я шагнула к нему. — Но ведь глупо было спорить, правда?

— Не понимаю, о чем ты.

— Я встречаюсь сейчас с Жан-Клодом и Ашером. Я встречалась с тобой и Жан-Клодом.

— Не одновременно.

Я отмахнулась:

— Ладно, оставим тебя в стороне. Но с Жан-Клодом и Ашером я встречаюсь сейчас. Я живу и делю ложе с Микой и Натэниелом. Да, это вроде как случайно получилось. Я не старалась нарочно попасть в эту ситуацию, но попала. И теперь ещё Дамиан и Натэниел, ещё один тройственный союз, где я — единственная женщина. Не нарочно, но, Ричард, теперь спорить, что мне нравится иметь в постели двух мужчин, было бы с моей стороны глупо.

— А тебе нравится?

Отвечать ему я не была обязана, но, наверное, обязана ответить самой себе.

— Да, быть зажатой между двух мужчин — это на меня действует. Ощущать их по обе стороны от меня — это действует.

Я ожидала, что начну краснеть или хотя бы мне будет неловко, но ничего такого. Я сказала правду, и все в порядке. В порядке. И в моей жизни есть мужчины, для которых это тоже в порядке.

Ричард уставился на пол, будто увидев у меня в лице такое, чего видеть не хотел. Или в его лице было что-то, чего он не хотел мне показывать.

— Я бы никогда не смог.

— Тебя никто не просил.

Он поднял голову, и его гнев плеснул наружу, будто горячий кнут по коже.

— Ой! — сказала я.

— Извини, я не хотел тебе делать больно. Только зря ты говоришь, что никто меня не просил.

— Ладно. Насколько мне известно, никто тебя не просил.

— Каждый, каждый среди общины противоестественных, какого бы вида он ни был, думает, что я трахался с тобой и Жан-Клодом. Что мы — нормальный счастливый mиnage б trois.

— Доходил до меня этот слух, — сказала я. — Ты сам знаешь, с кем и с чем ты спишь, так какая тебе разница?

Он испустил жалкую тень того нечленораздельного крика, который я слышала раньше.

— Анита, как ты думаешь, каково мне, когда почти любой лидер в этом городе, с которым приходится иметь дело, думает, что я трахаю Мастера Города?

— Ты хочешь сказать, что раз тебя считают бисексуалом, это вредит твоей позиции вождя?

— Да.

— А Жан-Клоду это не мешает.

— Это другое.

— Не вижу разницы.

Он сжал кулаки, до боли, потому что снова издал какой-то звук.

— Ты не понимаешь, Анита. Ты женщина, и ты не понимаешь.

— Я женщина, и я не понимаю. Что это должно значить?

— Это значит, что бисексуальность до сих пор социально более приемлема для женщин, чем для мужчин.

— Кто это тебе сказал?

— Все говорят! — Гнев Ричарда рванулся наружу кипятком почти до пояса и продолжал подниматься.

— Ты гомофоб, — сказала я.

— Вовсе нет.

— Да. Если бы тебя так не беспокоило, что люди сочтут тебя бисексуалом, ты бы меньше внимания обращал на слухи. — Я придвинулась к нему, протолкнулась сквозь жар его силы, гнева, досады. — И вообще, что плохого в том, чтобы быть бисексуалом, или гомосексуалистом или кем там ещё? Какая разница, Ричард, если тебя это устраивает и никому от этого не плохо?

— Ты не понимаешь.

Я стояла так близко, что можно было дотронуться. На таком расстоянии его сила кусала и жгла мне кожу, будто и халата на мне не было. Боже, какой он сильный, куда сильнее, чем в прошлый раз, когда я его силы касалась. Он набрал силу вместе со мной и Жан-Клодом. Если бы мы сумели заставить наш триумвират работать как надо, нас бы никто и тронуть не посмел.

А эта мысль была не совсем моя. Жан-Клод ещё не проснулся, я бы почувствовала, но мысль скорее принадлежала ему, чем мне. Я вспомнила прошлую ночь, клуб, как мы соединялись так тесно, как никогда раньше. Я делала такое, что невозможно было бы раньше. Я достигла нового уровня силы с Жан-Клодом и с собственными способностями. Ещё я занималась сексом с вампиром, с которым не была знакома и двух недель, и только джентльменское поведение Реквиема не дало числу вампиров увеличиться до двух. Все это на меня не похоже, как и то, что стоя так близко от Ричарда, я думаю о силе, а не о том, чего она ему стоила. Но и то, и другое очень в духе Жан-Клода.

— В чем дело? — спросил Ричард. — Ты о чем-то задумалась.

— Просто интересно стало, что ещё от Жан-Клода я таскаю в себе.

— Ты мне говорила. Ardeur, жажду крови.

Я покачала головой.

— Я никогда не была слишком практичной в отношениях, в сексе, а последние сутки все время это за собой замечаю. По крайней мере, я стала куда более практична, чем раньше.

— Это правда, что ты вчера ночью занималась сексом с двумя новыми вампирами из Великобритании?

— Ну-ну. Быстро вертится мельница слухов.

Он выдохнул, напряжение его слегка ослабело.

— Значит, это просто слухи.

Я вздохнула, хотя мне уже это делать надоело, но Ричард будто все время заставлял меня вздыхать.

— Наполовину правда.

— На какую половину?

Мне не понравилось выражение его лица. Не сердитое, что уже лучше, но и безразличным тоже не назвать.

— С одним вампиром, а не с двумя. — Я покачала головой. — Только знаешь что? Я не думаю, что должна перед тобой отчитываться, Ричард. Я не слежу за кильватерной струёй, которую ты оставляешь в своей стае, и в стае Верна, когда бываешь в Теннеси.

Он смотрел на меня, будто изучал, будто пытался понять, что я скрываю.

— Если бы ты этого не стыдилась, ты бы просто сказала.

— Ричард, ты мне не папочка и не бойфренд. Я тебе не обязана отчитываться, с кем я сплю и с кем не сплю.

— Ты четыре месяца спала с Натэниелом в одной кровати, пока наконец у вас был секс. Что изменилось? Почему эти два вампира, почему сейчас? Я слыхал, этой ночью было потрясающее представление. Что с тобой стряслось?

— Ты спрашиваешь, как собственник-мачо?

— Нет, как третий член твоего триумвирата. Или надо сказать «одного из твоих триумвиратов»?

Как третий в нашем триумвирате Ричард имел право знать, насколько серьёзна была опасность выпустить из-под контроля Примо, и ещё кое-что. Он мне ночью помог, пусть даже получилось нехорошо, но он пытался. Честно пытался.

Я села на край кровати, он сел на пол, подобрав колени к груди, пока я конспективно изложила историю чуть не случившейся катастрофы и отредактированную версию того, как я помогла Жан-Клоду набрать силу. Я не о многом умолчала, я просто выбирала выражения.

— Не могу поверить, что ты трахалась с Байроном. Я даже не думал, что ему нравятся девушки.

— Он прихватил одну для разнообразия, — сказала я, сведя иронию к минимуму.

Он даже покраснел.

— Я не про то. Я хотел сказать, что если бы подбирал тебе пару среди новых вампиров, он бы не был в первых строках моего списка.

— Честно говоря, моего тоже. Я в том смысле, что он хороший парень, но именно как друг, не больше.

— Отчего же тогда?

— Он там был, Ричард. Если бы я случайно высосала чью-то душу, Жан-Клод решил, что лучше это будет Байрон, чем Натэниел.

— Так Примо — что-то вроде троянского коня? — спросил Ричард, и этот вопрос повысил моё мнение о нем, сильно повысил. Очень хороший вопрос.

— Ты в смысле, не подсунула ли его Дракон Жан-Клоду, чтобы попытаться захватить здесь власть?

— Или устроить хаос, чтобы Жан-Клод попал под обвинения. Или поломать его бизнес. Судя по тому, что до Жан-Клода доходит из Европы, совет от него не в восторге.

Наверное, это было написано у меня на лице, потому что Ричард вслух сказал:

— Я слежу за событиями, Анита.

— Ой, прости, но я честно не думала, что ты следишь.

— Признаю, что раньше не следил, где-то ещё месяц назад, но слежу теперь. Я тебе говорил, я решил жить, а не умирать дюйм за дюймом. А тогда надо уделять делу внимание, пусть это мне даже не нравится. Пусть мне это даже противно, но быть членом триумвирата — дело, а дело требует внимания.

— Не знаю я насчёт Примо. Может быть, как ты удачно сказал, он — троянский конь. Я поставила крысолюда охранять его гроб. И дала инструкции, если Примо вырвется, его убить. Третьего шанса ему не давать, потому что второй уже был дан.

— А зачем Жан-Клод привлёк такого опасного типа?

— Я видела, как Примо дерётся, и видела, как он заживлял такие раны, какие ни один другой вампир не смог бы. Впечатляет. У нас полно мощных вампиров, но почти все они из линии Бёлль, то есть потрясающе красивы и соблазнительны, что бесценно для ночных клубов. Я хочу сказать, что у нас отличный выбор танцовщиков для посетителей в «Данс Макабр», но если будет война, настоящая война, то солдат у нас почти нет.

— У вас есть волки, — сказал он, — и крысолюды, по двум договорам.

— Да, но такие тесные связи с другими группами — вещь необычная. Вампы, разведывающие нас на предмет захвата, волков не учитывают. Мало кто из них подумает, что договор с животными, которые не подвластны мастеру, устоит, когда дело обернётся туго.

— Так ты одобряешь присутствие Примо?

— Ни в коем случае, тем более после этой ночи. Я думаю, его пристрелить надо к чёртовой матери, но понимаю, почему Жан-Клод решил рискнуть. Нам нужно несколько вампиров, которые умеют драться, а не только смазливо выглядеть.

Будто в ответ, распахнулась дверь — вошёл мой любимый смазливый вампир.