Соблазн в жемчугах

Глава 12

Он не ответил на ее вопрос, а просто стоял — слишком близко, — и можно было подумать, что все его внимание сосредоточено на этом медленном движении пальцев под ожерельем.

Она напряглась. Было что-то коварное в том, как такое легкое прикосновение может вызывать такой трепет и быть настолько приятным, что ни о чем другом уже невозможно было думать.

Кроме него, конечно. Одна его близость уже была шокирующе интимна, и она реагировала на нее так, словно у нее не было выбора. Ее даже передернуло.

Непреодолимое желание внезапно подавило все разумные причины, по которым она вообще не должна была позволять ему прикасаться к ней.

Ей все же удалось отступить — подальше от него и его прикосновений. Страх на время взял верх.

Но он последовал за ней — шаг за шагом. Он не угрожал ей, а просто был так близко, что его мужская сила завораживала ее.

За спиной оказалась каменная ограда террасы, и отступать стало некуда.

Она положила ладонь ему на грудь, но не для того, чтобы прикоснуться к нему, а чтобы удержать его на расстоянии. Она надеялась, что он поймет это именно так.

Ей показалось, что он улыбается. Он накрыл своей ладонью ее руку и еще крепче прижал ее, так что она почувствовала тепло его тела и то, как бьется его сердце.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал сначала тыльную сторону, а потом — ладонь. Поцелуи были легкие, но пылкие, таившие в себе опасность, уверенные в своей способности волновать кровь.

Он был уже совсем близко, хотя их тела пока не соприкасались. Но в его глазах она прочла страсть и нетерпение и поняла, что сегодня ночью ей придется навсегда распрощаться с надеждами на свободу.

Она попыталась вызвать в памяти воспоминания о Майкле, чтобы использовать свою вину за его судьбу в качестве щита. Но лицо Майкла было просто призраком, а его поцелуи — обычной детской шалостью. Попытки найти какое-либо другое убежище, чтобы остановить Хоксуэлла словами или действиями, не увенчались успехом. Он продолжал ее целовать до тех пор, пока у нее не пошла кругом голова и из нее не вылетели все ее так хорошо обдуманные планы.

Эти поцелуи были предназначены для того, чтобы затуманить, заманить в ловушку, ошеломить. Их нельзя было избежать. Ей оставалось лишь подчиниться натиску его губ — сначала довольно нежному, потом более настойчивому и, наконец, такому страстному, что ей стало почти невозможно дышать.

— Слуги, — только и смогла выдохнуть она, когда поцелуи вдруг прервались.

— Все давно разошлись по своим комнатам. Они хорошенько подумают, прежде чем попасться мне на глаза или подслушивать.

Он опять поцеловал ее, да так нежно, что она подумала, что неправильно истолковала его намерения. Однако он обнял ее, и сомнения рассеялись.

— Я не хочу… — пролепетала она, но он провел рукой по ее груди, и протест оказался невысказанным.

— Вы не хотите этого? — спросил он и начал осыпать поцелуями ее шею, плечи, уши. Его рука обхватила одну грудь, а большой палец надавил на вспухший сосок. — Вы уверены? Или вы опять лжете самой себе? Вам не кажется, что на сегодня лжи было и так более чем достаточно?

Она попыталась — в который раз — облечь свои мысли в слова, чтобы не случилось того, что неизбежно свяжет их навсегда, но ее затуманенный ум подсказывал ей, что независимо от того, какие она сумеет найти слова, победы не будет. Ни сейчас, ни после. Ее план безнадежно провалился, и ей никогда не удастся разорвать эту связь. Так что лучше уступить наслаждению и почувствовать себя по-настоящему живой и желанной.

Он обнял ее и крепко прижал к себе, так что спасательный трос ее благих намерений окончательно лопнул.

Не надо больше лгать. Не надо притворяться, что ей не хочется большего. Прикосновение к груди уже ее не удовлетворяло, хотя и сводило с ума. Близость их тел уже казалась недостаточной. Она видела его словно в тумане. Потом он сам стал туманом, и она утонула в нем.

Он посадил ее на каменную ограду террасы и, поддерживая одной рукой спину, начал расстегивать платье. Когда он спустил платье и сорочку с плеч, из ее горла вырвался стон. В лунном свете стали видны белоснежные груди с торчащими твердыми сосками.

Она уже была готова умолять. Затаив дыхание от предвкушения, она следила за его пальцами. Сладкая мука наполнила все ее существо, не позволяя думать ни о чем, кроме того, чтобы наслаждение длилось бесконечно.

Он наклонил голову, и его язык заскользил по ее телу. Ощущение было таким сладостным, что она прижала к себе его голову, желая продлить его. Ласки спускались все ниже по животу, и она непроизвольно раздвинула ноги. А когда его губы — уверенно и требовательно — коснулись теплых влажных лепестков ее женского существа, ее пронзили такие сильные приступы наслаждения, что у нее закружилась голова, а из груди вырвался мучительный стон.

Сильные руки уже куда-то ее несли. Терраса и стены дома исчезли, но ночь и звезды остались. Воздух был наполнен ароматом фуксий и анютиных глазок, а влажные бархатистые лепестки прилипали к ее спине, груди и рукам.

Он снял с нее платье и сорочку. Ее белая кожа и жемчужное ожерелье светились в темноте. Развязав галстук и скинув сюртук, он опустился рядом. Взгляд его синих глаз завораживал ее, а тело дрожало в предвкушении неземного наслаждения.

Он доставил ей это наслаждение. Он знал, как это делается. Слишком хорошо знал. Она стонала и вскрикивала, не умея сдерживаться, а когда его руки снова добрались до горячего и влажного места у нее между ног, она пришла в экстаз.

Он контролировал себя, а у нее больше не было выбора. Ее тело уже ни в чем не могло себе отказать и лишь обрадовалось, когда он лег на нее, хотя ее удивило, что она почувствовала себя такой беспомощной под тяжестью его тела. Он раздвинул ее ноги и вошел в нее, заполняя собой медленно, но неотвратимо. Туман близости стал густым и тяжелым и наконец пролился дождем, затопившим все ее существо.

Ее тело все еще жаждало продолжения, хотя нестерпимая боль и шок заставили очнуться. Открыв глаза, она увидела над собой его темную фигуру. Он продолжал двигаться, и она вдруг почувствовала, что ее собственное желание требует удовлетворения.

Она поддалась этому желанию, хотя ей и было больно. Но напряжение все нарастало и нарастало, пока не достигло вершины, после которой неожиданно наступили тишина и покой. Стали видны звезды в небе и цветы вокруг них и слышно его глубокое дыхание.

* * *

— Нам надо идти.

Его голос был ровным и спокойным. Слишком реальным.

— Иди. Я пока не хочу.

Она смотрела на звезды, вдыхала аромат цветов и постепенно приходила в себя. И это последнее давалось ей с трудом. Он только что доказал, что она никогда больше не будет полностью такой, какой была.

«Настало время осуществить наш брак» — так он сказал и… сделал. А она ему это позволила. И даже не слишком противилась. Во всяком случае, недостаточно. Замуж она, возможно, вышла не по своей воле, но сегодня ночью явно не возражала. Он знал, что она этого не хочет, но сумел соблазнить ее и сделать так, что она захотела.

Сегодня она предала не только себя, но и своего отца, свой дом и людей, которые так много значили в ее жизни. Однако мысль о последствиях этого импульсивного акта все еще была где-то на периферии сознания. Пока она чувствовала только апатию и расслабленность.

Очень скоро она поймет всю полноту своего поражения. Может, завтра или еще раньше. Той жизни, о которой она мечтала, у нее уже не будет.

Он встал и начал одеваться.

— Здесь сыро. Ты можешь простудиться. Вставай. — Он протянул ей руку.

Она схватила свою одежду, прижала к себе и встала. Собственная нагота казалась ей глупой и скандальной. Она постаралась быстро просунуть руки в рукава сорочки и платья. Он повернул ее к себе спиной и застегнул крючки. Потом, взяв за руку, повел ее обратно к террасе. Она бросила взгляд на окна. Неужели слуги действительно разошлись по своим комнатам? Но они наверняка догадывались, что происходит, даже если ушли. Ведь ее не было два года. Их хозяин должен был взять то, что ему полагалось по закону.

Она была рада, что он молчал. Да и что он мог сказать? Однако к тому моменту, как они подошли к дверям ее комнаты, она начала злиться, потому что шок стал проходить.

Наклонившись, он поцеловал ее в щеку, и она не отстранилась.

— Я считаю, что сегодня ночью вы были не слишком честны, — сказала она, чтобы он не подумал, будто она не понимает, что произошло и почему.

— В этом виноват жемчуг. Он выглядел так соблазнительно на твоей белой коже, Верити, что я потерял голову.

Он снова ее поцеловал, и они разошлись по своим комнатам.

Значит, виноват жемчуг. Какая чушь.

Хоксуэлл проспал почти до полудня и проснулся в отличном расположении духа. Он приказал приготовить ему ванну и лежал в воде, пока она не остыла, потом оделся и спустился вниз. За завтраком он выслушал от дворецкого все деревенские новости, одновременно размышляя о том, что скажет Верити, когда увидит ее.

Он не считал необходимым извиняться. В конце концов, она его жена. Но он был с ней не так осторожен, как намеревался, и это было странно.

Обычно в таких случаях он хвалил себя за то, что не терял над собой контроль. Но сегодня ночью… Будь он проклят, если помнит какие-либо детали.

Он подозревал, что накал страстей, которые он испытал, свидетельствовал о том, что он не был осторожен. У него не было опыта близости с девственницами, но он отлично понимал, что с ними надо вести себя совсем не так, как с опытными женщинами.

Позавтракав, он отправился к Верити. Он решил, что сегодня можно и постучаться. Никто не ответил. Его настроение уже не было столь благодушным. К тому же, наконец, всплыли детали его ночного поведения. Весьма вероятно, что ему может быть оказан более чем холодный прием.

Дверь все же открылась, но на пороге стояла не Верити, а светловолосая девушка. В руках она держала вчерашнее платье Верити и иголку с ниткой.

— Миледи здесь нет, сэр. Она ушла до моего прихода.

Но внизу Верити тоже не оказалось. Она опять сбежала — была его первая мысль. Он попытался навязать ей поражение. Хуже того. Он вел себя неуклюже и под конец сделал ей больно. Своим побегом она дала ему знать, что между ними все кончено и она никогда не сдастся.

Стараясь подавить в себе ярость и вместе с тем беспокойство, Хоксуэлл послал за Криппином и миссис Брэдли. Ожидая, когда они придут, он мысленно сочинял письмо, которое пошлет Саммерхейзу, и другое, более строгое — Дафне Джойс. Только когда Криппин и миссис Брэдли прибежали в библиотеку, он понял, что не может больше сдерживаться.

— Я хочу знать, что моя жена делала сегодня утром, — кричал он. — Расспросите слуг, поговорите с конюхами. Делайте все, чтобы узнать, куда она уехала.

Криппин взглянул на миссис Брэдли. Миссис Брэдли съежилась.

— Милорд, — осмелился Криппин, — леди Хоксуэлл проснулась рано, спустилась вниз и попросила принести ей чай. Потом она вышла из дома. Сейчас она в саду. Я только что ее видел. Думаю, она все это время провела в саду.

В саду. Ну конечно.

Чувствуя себя идиотом, Хоксуэлл вышел на террасу.

Он заметил ее в дальнем углу сада, где дикая природа отвоевала себе большой участок. На Верити было голубое платье и шляпка — те самые, в которых он впервые увидел ее в Камберуорте. Она то наклонялась, то выпрямлялась…

Он направился к ней. Садовник подстригал кусты самшита около террасы. Рядом была клумба со сломанными цветами, глядя на которую легко было понять, что произошло. Хоксуэлл мог голову дать на отсечение, что на клумбе видны отчетливые отпечатки женской головы, плеч и бедер.

— Эту клумбу надо всю скосить, Сондерс. Сондерс перестал подстригать куст и поклонился.

— Я начал этим заниматься, милорд, но миледи мне запретила. Она сказала, что нет вреда в том, чтобы срезать цветок, но если срезать все растение до корня в это время года, оно погибнет. Так она сказала.

— И это действительно так?

Сондерс кивнул.

— Она сказала, что бедные растения не должны страдать из-за небрежности какого-то идиота.

— А еще она что-нибудь сказала?

Сондерс покраснел.

— Не помню. Память стала не та, милорд.

Хоксуэлл пошел по тропинке к тому месту, где находилась Верити. Она опять наклонилась, потом разогнулась и бросила в стоящее рядом ведро какое-то растение.

— Вы решили восстановить эту часть сада? — спросил он, разглядывая цветы среди некошеной травы.

— Пожалуй. — Она вернулась к своей работе.

— Сондерс сказал, что вы не разрешили ему скосить цветы, которые мы помяли прошлой ночью.

— Прошу вас не думать, что мною руководила сентиментальность.

— А я и не думаю.

— Нет смысла убивать растения. Слуги и так знают, что произошло. Миссис Брэдли была весьма озабочена моим здоровьем, когда я утром спустилась вниз. Она все время спрашивала, как я себя чувствую и не надо ли мне чего-либо. — Она вырвала еще один сорняк. — Они все были здесь — кто внизу, кто наверху. У вас было достаточно свидетелей, как вы и хотели.

— Я уверен, что они ничего не видели и не слышали, Верити. Они просто предполагают. Ведь прошло два года, не так ли?

— Не сомневаюсь, что им не понравилось, что я заставила вас так долго вести образ жизни монаха. Где им было знать здесь, в Суррее, что вы не страдали от воздержания все это время. Они не читают лондонских скандальных листков и ничего не знают о ваших многочисленных любовницах.

У него чуть было не вырвалось, что любовница — это не то же самое, что жена, но здравый смысл взял верх, и он промолчал.

— Что еще вы сказали садовнику? Он уверял меня, что не может вспомнить, но, насколько я понял, он просто решил быть тактичным.

Она сняла одну перчатку и, достав носовой платок, стала им стирать капельки пота с лица и шеи.

— Я сказала, что свидетельства ночи были настолько очевидными, что, возможно, стоит поставить на клумбу табличку и покончить с этим. А на табличке написать: «Здесь лежала леди Хоксуэлл, когда лорд поимел ее в первый раз».

Он не понял, сердится она или издевается.

— А что вы ответили, когда миссис Брэдли справилась о вашем здоровье, Верити?

— Я сказала ей, что испытывала трудность при ходьбе сегодня утром, но потом все прошло.

— Вы действительно все это говорили? — Он был в ужасе. Не может быть!

Она бросила в ведро очередной сорняк, и в ее глазах промелькнула насмешка.

— Люди, с которыми мне приходилось общаться в детстве и юности, могли иногда выражаться и более непристойно. Нет, на самом деле я так не говорила.

Она по крайней мере не слишком сердится, раз может отпускать такие шуточки.

Верити больше ничего не сказала и продолжила полоть. Возможно, подумал он, надо извиниться.

— У меня не было намерения причинять вам боль, Верити. Если это случилось…

— Я совершенно точно знаю, каковы были ваши намерения, милорд. И хорошие, и плохие.

И чем меньше говорить об этом, тем лучше, понял он и не стал оправдываться.

— Что касается боли, меня о ней предупреждали. Я уже могу ходить. Благодарю вас за заботу.

Она выдернула с корнем еще один сорняк, стряхнула с него землю и бросила в ведро.

— Что вы собираетесь посадить в этой части сада? — спросил он.

— Луковичные растения. Я посажу их осенью, чтобы они взошли весной.

— Это может сделать садовник.

— Он слишком стар, а эта работа не из легких.

— К осени мы наймем ему молодых помощников.

— Я хочу делать это сама. Хорошо иметь перед собой цель.

Он снял сюртук и бросил его на землю. Этот жест привел ее в недоумение, но больше — в смятение. Он сделал то же самое вчера ночью, перед тем как овладеть ею.

— Леди Хоксуэлл не пристало быть такой осторожной. Ее муж не собирается снова поиметь ее в саду на земле. — Он засучил рукава. — Вы хотите все это выдернуть? И это деревце тоже?

— Да, все это должно быть уничтожено. Мы должны начать с самого начала.

Он нагнулся рядом с нею, ухватился за тонкий стволик и с силой дернул.