Хоксуэлл безуспешно потратил два дня в Лондоне, разыскивая Майкла Боумана.
Он провел много часов в офисах чиновников, пролистывая многочисленные пыльные тома всевозможных отчетов, но ничего не нашел. Майкла не выслали — это было ясно. И он не был в какой-нибудь плавучей тюрьме. Его не судил суд присяжных. Все, что он смог выяснить, — это то, что Боуман не был судим ни в одном из соседних графств — ни в Шропшире, ни в Стаффордшире, ни в Вустершире.
На первый взгляд молодой человек просто куда-то уехал, уехал в поисках лучшей доли. Хоксуэлл с радостью принял бы такое объяснение.
Он ехал верхом по Стрэнду, погруженный в свои мысли, когда из задумчивости его вывел появившийся рядом всадник.
Бертрам Томпсон, в касторовой шляпе и синем новомодном пальто, ехал верхом с ним рядом с таким видом, будто имел на это право.
— Мне надо поговорить с вами, Хоксуэлл. Вы не ответили на мои письма.
— Я их не читал. Неужели вам не ясно, Томпсон, что я не желаю вас видеть? Вы что, преследовали меня по всему городу, чтобы вот так подстеречь?
— У меня не было выбора. Со мной связались несколько джентльменов по поводу завода. Я не могу ответить им, пока вы не рассмотрите их предложение.
— Вам предложили продать завод?
Хоксуэллу ничего не оставалось, как отъехать в сторону и остановиться.
Бертрам последовал за ним, явно довольный тем, что ему удалось по крайней мере остановить Хоксуэлла.
— Предложение очень выгодное.
— Завод не продается. Я управляю этой собственностью и доходами от нее, но она все еще принадлежит Верити. Прежде чем разрешить подобную сделку, судья захочет убедиться, что она добровольно согласилась продать завод. Я уверен, что она никогда на это не пойдет.
— Предложение состоит не в том, чтобы продать завод, а сдать в аренду.
Хоксуэлл знал все об аренде земли, но понятия не имел, что значит этот термин в промышленном производстве. Но он не был намерен говорить об этом Бертраму.
— И сколько они предлагают?
— Среднюю величину дохода за последние пять лет минус пятнадцать процентов. Если учесть постоянно колеблющийся в настоящее время спрос на железо и сокращение количества заказов, это предложение очень привлекательно.
Еще бы. Оно было бы еще привлекательней, если бы средняя величина не включала те последние пять лет, которые были самыми убыточными в истории завода. Но даже в этом случае только глупец не задумался бы самым серьезным образом о предложении, которое исключало бы риски, присущие любому делу.
— И на сколько лет рассчитана аренда?
— На пятьдесят лет.
Пятьдесят лет надежного дохода, если, конечно, новые управляющие не законченные идиоты, завод не обанкротится и договор аренды не будет расторгнут. Предложение было привлекательным, и улыбка Бертрама говорила о том, что он это понимает.
— А вы, Томпсон? Что будете делать вы, если все это произойдет?
— Можете не волноваться — у меня много других интересов. Я с удовольствием оставлю этот дом и всю эту головную боль. Так как? Сказать им, пусть готовят бумаги, чтобы мы могли обсудить детали?
Пятьдесят лет. К тому времени, когда кончится аренда, его уже не будет в живых. С таким обеспеченным доходом он легко сможет позаботиться обо всей своей недвижимости и не зависеть от ежегодных колебаний прибыли.
Конечно, Верити придет в ужас, узнав, что он подписал такие бумаги. Она будет просто в бешенстве. Ее жизнь, все ее воспоминания были связаны с этим заводом, а аренда означала, что эта связь будет разорвана. Он никогда не смог бы просить ее об этом. И даже не хотел.
— Нет смысла просить их готовить бумаги, Томпсон. Мы не будем сдавать завод в аренду.
Разочарование Бертрама отразилось на его лице.
— Нет? Это очень выгодное предложение.
— Нет.
— Позвольте объяснить так, чтобы вам было понятно, милорд. Предположим, у вас имеются фермы, которые вы сдали арендаторам. Вы получаете ренту независимо от того, живы овцы, которых стригут, или сдохли. — Он раскинул руки, будто подчеркивая, насколько это очевидно, и ему ничего не надо объяснять. — Финансы страны устроены так, что фабрики, может быть, и не производят так много шерсти, как обычно. А здоровье овец лучше перепоручить кому-либо другому — пусть он и рискует. Это единственный разумный вывод.
— Вы хотите сказать, что я либо неразумен, либо глуп. Просто я верю в английскую промышленность больше, чем вы. Точно так же, как те люди, которые сделали вам это странно великодушное предложение.
Бертрам так натянул поводья, что его лошадь встала на дыбы.
— Вы ничего в этом не понимаете. Выходит, я обречен на всю жизнь быть связанным с идиотом.
— Возможно, я и идиот, но не вижу смысла в том, чтобы платить пятнадцать процентов за управление заводом.
Хороший специалист стоит намного дешевле. Мистер Тревис и многие другие на заводе хорошо отзывались о молодом человеке по имени Майкл Боуман. Лучше вернуть его на завод, чтобы он помогал мистеру Тревису получать больше заказов на специальное оборудование.
— Черт возьми, почему никто не хочет слышать, что он исчез? Он не вернется. Если вы настаиваете на том, чтобы осуществить этот безумный план, мы все пойдем по миру.
Похоже, он был в этом очень уверен. Хоксуэлл был убежден, что Томпсон знал — Майкл никогда не вернется.
— Я все равно займусь этими бумагами и пришлю их вам. Надеюсь, что вы обратитесь за советом к более компетентным людям и им удастся вас вразумить.
Томпсон уехал. Спустя несколько минут Хоксуэлл направил своего коня в том же направлении.
Кузен Верити может сколько угодно поддерживать этих людей в их стремлении завладеть заводом, но никакого договора аренды подписано не будет. Верити заслуживает лучшего, и она будет очень расстроена и разочарована, если он согласится на предложение Бертрама.
И никакого совета у тех, кто знаком с производством, он спрашивать не собирается. Он уже получил совет человека, который всегда выигрывал и чье богатство было свидетельством умения его семьи неизменно приумножать презренный металл.
«Не теряй контроль над этим заводом». К такому совету Каслфорда нельзя отнестись легкомысленно.
— Полагаю, прошло немало времени с тех пор, как ты нанес ему визит, — сказал Саммерхейз.
— Да. Я чувствую себя глупо, собираясь нанести визит утром. Я уверен, что он заговорит нас до смерти.
— Выбора нет. Если мы не хотим ждать до вторника, надо приехать к нему рано, пока он не начнет… черт его знает, что ему взбредет в голову.
— Ты имеешь в виду его распутство?
— Скорее всего прошлой ночью он как раз развратничал. У него и сейчас могут быть женщины.
— О Господи!
— Ты собираешься просить об одолжении, Хоксуэлл. На твоем месте я бы не был столь щепетилен.
— Я хочу воззвать к его способности проникать в темные уголки человеческой натуры, а не об одолжении. А вдруг он вообще еще спит? Ведь еще нет и десяти часов.
— Если он еще не проснулся, мы подождем.
Хоксуэлл остановил своего коня.
— Ты можешь ждать. Я не могу. Может, он и Каслфорд, но я Хоксуэлл. Мои предки советовали королям в то время, когда его прадеды были не более чем мелкими землевладельцами, надеявшимися возвыситься. Хоксуэллы давали клятву верности членам королевской семьи и никому другому. И уж конечно, не выскочкам…
— Прошу прощения, — прервал его тираду Саммерхейз. — Я хотел сказать, что, если он еще не проснулся, ты можешь уехать и вернуться во вторник.
Они передали лошадей одному из трех грумов, дежуривших перед домом Каслфорда. Хоксуэлл оглядел фасад.
— Взгляни на это чудовище. Дом больше, чем Сомерсет-Хаус[2], и выдержан в прусском стиле от основания до крыши. Его дед не терпел никаких ограничений. Это их фамильная черта.
— Так же как твоя фамильная черта — долги.
— Спасибо, Саммерхейз, за напоминание, что у всех у нас свои недостатки. Ты представить себе не можешь, насколько это улучшило мое настроение.
Облаченный в ливрею дворецкий в напудренном парике провел их в холл, взял их визитные карточки и удалился. Хоксуэлл был уверен в том, что Саммерхейз здорово ошибся, предложив поехать к Тристану, да еще в столь ранний час. Как этот вечно пьяный человек может найти выход из явно тупиковой ситуации, в которой оказалось выяснение судьбы Майкла Боумана?
Не то чтобы он действительно хотел найти Боумана, будь он проклят. Если он все же его найдет, Верити заплачет от радости и бросится молодому человеку на шею, а потом, возможно, вступит с ним в любовную связь. Ее отец благословит из могилы этот незаконный союз.
— Чем ты так недоволен?
— Судьбой. Идиотизмом жизни.
Вернувшийся дворецкий сообщил, что герцог примет их в своих апартаментах.
Они поднялись по лестнице, похожей на дворцовую, в огромную гостиную, затем миновали не менее огромную гардеробную, в которой было больше золотых безделушек, чем было прилично иметь мужчине. Дворецкий провел их прямо в спальню и оставил возле массивной кровати под шелковым пологом.
Откинувшись на гору подушек, Каслфорд лежал в постели, попивая утренний кофе и все еще голый после ночной оргии. К счастью, никаких проституток не было.
— Спасибо, что согласился нас принять, — сказал Саммерхейз.
— Это далось мне с трудом. Я все еще без сил. Пожалуйста, выкладывайте, что вам надо, да побыстрей, чтобы я мог еще поспать.
Хоксуэлл вперился взглядом в волосатую грудь Каслфорда.
— Вы ждете, что мы будем, как слуги, стоять перед вами, глядя на ваше оскорбительное неглиже и наблюдая, как вы пьете свой утренний кофе, ваша светлость? Черт возьми! Хотя бы накинь чего-нибудь!
Каслфорд перевел ленивый взгляд на Саммерхейза.
— Что это с ним? У него такой вид, будто его мучают газы, а он вынужден сдерживаться.
— Судьба. Идиотизм жизни.
Каслфорд отпил глоток кофе.
— Другими словами — он влюбился.
— Саммерхейз, прошу тебя, уйди. Я собираюсь придушить нашего старого друга, но мне не нужны свидетели.
— Прекрати быть ослом, Хоксуэлл. Я нахожу это прелестным, что ты влюбился в свою беглянку жену. Это немодно, но очень трогательно. — Он отставил поднос и указал на стулья. — Так почему вы меня побеспокоили? Надеюсь, причина хотя бы забавная.
Сдерживая раздражение, Хоксуэлл схватил стул и поставил рядом с кроватью. Саммерхейз сделал то же самое.
— Мы надеемся, что ты распутаешь одно гнусное дело. Ведь в нашем далеком прошлом у тебя время от времени проявлялся талант по этой части, — сказал Хоксуэлл. — Давай предположим, что некие влиятельные люди хотят, чтобы кто-то исчез. Исчез так, чтобы его было невозможно найти. Как бы они это сделали?
Каслфорд пожал плечами.
— Самый легкий способ — убить. Но в этом случае возникает опасность, что будет найдено тело. Ключевым здесь является употребленное тобой слово «люди». Во множественном числе. Убивать лучше одному, так чтобы не было соучастника, который может проговориться, и тогда либо тебя повесят, либо он начнет тебя шантажировать.
— Так ты об этом уже думал, не так ли? — спросил Саммерхейз.
— Мимоходом.
— А если не убийство, то что?
Каслфорд немного задумался.
— Десять лет назад я бы его насильно завербовал и отправил морем в Вест-Индию. Сейчас это может не сработать. После войны слишком много безработных, и ни одному капитану не захочется рисковать.
— Поскольку мы говорим о времени после войны, этот вариант отпадает.
— В таком случае я засунул бы его в какую-нибудь плавучую тюрьму.
— Но не было ни ареста, ни суда, ни приговора.
— В этих плавучих тюрьмах закон не работает. И начальники, и тюремщики насквозь продажны. Представь себе, что ты или я приплыли на лодке ночью, сказали тюремщику, что привезли преступника, и передали ему этого человека, присовокупив кругленькую сумму. Думаешь, он будет разбираться, кого ему подсунули или почему при нем не было никаких сопроводительных бумаг?
— Если бы он стал разбираться, это было бы провалом.
— Ладно, будь трусом. Тогда обменяй своего парня на настоящего преступника. А если он начнет протестовать и кричать, что он не Томми-вор, кто его будет слушать?
Саммерхейз похолодел. Хоксуэлл посмотрел на Каслфорда.
— Можно я задушу его прямо сейчас, Саммерхейз?
Саммерхейз вздохнул.
— Тристан, ты неправильно понял. Мыне сделали ничего такого.
— Вы сказали «влиятельные люди». Я просто решил…
— Мы ищем человека, которого другие влиятельные люди заставили исчезнуть.
— Понимаю. Это намного скучнее, но все же интересно.
— Мне стало легче оттого, что хоть мы и не оказались преступниками, все же вызвали твой интерес, — съязвил Хоксуэлл.
— Я все же настаиваю, чтобы вы проверили плавучие тюрьмы, хотя нам незачем знать, что на самом деле в них происходит.
— Надо попытаться, — сказал Саммерхейз. — У меня есть адвокат, который может обратиться в Верховный суд, получить судебное предписание и…
— Какая скучища, — в нетерпении простонал Каслфорд. — Хоксуэлл и я сделаем это без труда. Никто из них не устоит перед графом и герцогом и не станет требовать никаких предписаний. Ты, Саммерхейз, можешь пойти с нами, если пообещаешь, что не будешь вести себя как член палаты представителей, каким и являешься. — Он посмотрел на Хоксуэлла с веселой ухмылкой. — Придется нацепить сабли.
Хоксуэлла ошеломило предложение Каслфорда пойти вместе с ними.
— Извини, Каслфорд, но мы не можем ждать до следующего вторника.
— Да, он прав, — поддержал Саммерхейза Хоксуэлл. — Я должен уехать через два дня. Спасибо за совет. Я захвачу свою саблю и немного ею помахаю в твою честь.
— Через два дня?
— Рано утром.
— Думаю, часов в восемь, — подхватил Саммерхейз. — Нет, лучше в семь. — Он встал. — Ты нам очень помог. Мы сейчас уйдем, а ты досыпай.
Им почти удалось уйти, но голос Каслфорда догнал их в дверях.
— Семь часов — это жуткая рань, но я думаю, что вам понадобится моя яхта. Черт меня побери, если я, предложив вам и план, и свою яхту, при этом лишусь удовольствия. Увидимся у причала.