Соблазни меня на рассвете (ЛП)

Глава 3 (перевод - VikaNika, редактура - Люся, бета-ридинг - Akvitty)

Принципы. Идеалы. Суровая действительность прежней жизни Кева никогда не допускала подобных вещей. Но постоянное влияние семьи Хатауэй изменило его, расширяя горизонты его мышления за рамки простого выживания. Конечно, он никогда не смог бы стать ученым или джентльменом. И тем ни менее, он провел годы, слушая оживлённые дискуссии семьи Хатауэй о Шекспире и Галилее; о противопоставлении фламандского искусства венецианскому; о демократии, монархии и теократии и обо всех предметах, которые только можно себе представить. Он научился читать и даже немного освоил латынь и несколько слов по-французски. Он превратился в человека, которого его бывшие соплеменники никогда бы не признали.

Кев никогда не думал о мистере и миссис Хатауэй как о родителях, невзирая на то, что он сделал бы для них что угодно. У него не было никакого желания привязываться к людям. Для этого нужно было больше доверия и близости, чем он мог себе позволить. Но он действительно заботился обо всех детях семейства Хатауэй, даже о Лео. И ещё была Уин, ради которой Кев умер бы тысячу раз.

Он никогда не унизил бы Уин своим прикосновением и не посмел бы претендовать на какое-либо иное место в её жизни, кроме как защитника.

Она была слишком прекрасна, слишком необычайна и исключительна. Когда она достигла зрелости, все мужчины в графстве были очарованы её красотой.

Чужие имели обыкновение воспринимать Уин как ледяную деву - изящную, невозмутимую и рассудочную[1]. Но чужие ничего не знали о лукавом остроумии и теплоте, которая скрывалась за её прекрасной внешностью. Чужие не видели, как Уин обучает Поппи кадрили до тех пор, пока обе с хохотом не валятся на пол. Или как она охотится вместе с Беатрикс за лягушками с передником, полным прыгающих амфибий. Или как смешно читает роман Диккенса - на разные голоса и интонации, до тех пор пока вся семья не начинает покатываться со смеху от её мастерства.

Кев любил ее. Не той любовью, о которой пишут романисты и поэты. Ничего столь банального. Его любовь к ней была так велика, что простиралась за пределы земли, небес или ада. Каждое мгновение, проведённое без неё, было мучением; каждое мгновение с нею было единственным миром, который он когда-либо знал. Каждое прикосновение её руки оставляло отпечаток, который терзал его душу. Но он прежде убил бы себя, чем признался бы в этом кому-нибудь. Правда была похоронена глубоко в его сердце.

Кев не знал, была ли его любовь к Уин взаимной. Всё, что он знал - это что он не хотел её любви.

- Вот, - сказала Уин однажды, после того, как они, побродив по сухим лугам, устроились на отдых в их любимом месте. - Ты почти делаешь это.

- Почти делаю что? - спросил Кев лениво.

Они полулежали недалеко от рощицы, граничащей с зимним ручьем, в летние месяцы полностью высыхающим. Луг изобиловал фиолетовыми колокольчиками-рапунцель и белым лабазником - последний наполнял теплый, тяжелый воздух запахом миндаля.

- Улыбаешься, - она приподнялась на локтях рядом с ним, её пальцы легко коснулись его губ. Кев перестал дышать.

С соседнего дерева, взмахнув упругими крыльями, взлетела щеврица, исполнила длинную трель и спустилась обратно.

Сосредоточившись на своей задаче, Уин оттянула уголки рта Кева вверх и попыталась удержать их в таком положении.

Взволнованный и изумлённый, Кев приглушённо рассмеялся и отодвинул в сторону её руку.

- Ты должен чаще улыбаться, - сказала Уин, все ещё глядя на него. - Ты очень красив, когда улыбаешься.

Она, с её шелковистыми волосами цвета сливок и нежно-розовыми губами, была ослепительнее солнца. Казалось, поначалу её пристальный взгляд выражал лишь дружеское любопытство, но чем дольше она смотрела на него, тем яснее он понимал, что она пыталась проникнуть в его тайны.

Ему хотелось повалить её на спину и накрыть своим телом. Прошло четыре года с тех пор, как он поселился в семье Хатауэй. Теперь ему было всё труднее и труднее контролировать свои чувства к Уин.

- О чём ты думаешь, когда смотришь на меня вот так? - спросила она нежно.

- Я не могу сказать.

- Почему нет?

Кев чувствовал, что на сей раз улыбка, появившаяся на его губах, была неестественной.

- Это испугало бы тебя.

- Меррипен, - сказала она решительно, - ты ничего и никогда не сможешь сделать или сказать такого, что могло бы испугать меня. - Она нахмурилась. - Ты когда-нибудь собираешься сказать мне свое имя?

- Нет.

- Скажешь. Я заставлю тебя.

Она сделала вид, что собирается ударить его в грудь кулачком.

Кев схватил её тонкие запястья своими руками, легко удерживая её. Его тело последовало за движением рук, он перевернулся, и она оказалась в ловушке под ним. Это было неправильно, но он не мог остановиться. И навалившись на неё всем своим весом, почувствовал, как она извивается, инстинктивно прилаживаясь к нему - это простое удовольствие почти парализовало его. Он ожидал, что Уин будет сопротивляться, будет бороться с ним, но вместо этого она просто лежала в его объятиях и улыбалась ему.

Кев смутно припомнил один из мифов, столь любимых семейством Хатауэй… греческий, об Аиде, боге подземного царства, похитившем юную Персефону в цветущей долине и утащившем её сквозь отверстие в земле в свой собственный мрачный мир, где он мог обладать ею. Хотя все дочери Хатауэй были возмущены судьбой Персефоны, тайные симпатии Кева были на стороне Аида. Цыганская культура имела склонность романтизировать идею похищения женщины себе в невесты, даже имитируя его в ритуалах ухаживания.

- Я не понимаю, почему то, что Персефона просто съела полдюжины семян граната, должно было обречь её на эту пытку: ежегодно какое-то время жить с Аидом, - возмущённо сказала Поппи. - Никто не ознакомил её с правилами. Это было несправедливо. Я уверена, что она никогда не притронулась бы к гранату, если бы знала, чем это обернется.

- К тому же это было не очень-то и сытно, - добавила Беатрикс взволнованно. - Если бы там оказалась я, то попросила бы пудинг или, по крайней мере, пирог с вареньем.

- Возможно, не так уж она была и несчастна от того, что была вынуждена оставаться там, - выдвинула предположение Уин, сверкнув глазами. - В конце концов, Аид сделал её своей королевой. И история гласит, что он обладал «богатствами земли».

- Наличие богатого мужа, - сказала Амелия, - не изменит тот факт, что основное место жительства Персефоны находится в неподходящем месте без какого бы то ни было вида. Только подумайте о трудностях сдачи его в аренду в межсезонье.

Все они согласились, что Аид был законченным негодяем.

Но Кев совершенно точно знал, почему бог подземного царства украл Персефону себе в невесты. Он хотел немного солнечного света, теплоты для себя там, внизу - в унылом мраке его темного дворца.

- Значит, твоим соплеменникам, которые оставили тебя умирать… - сказала Уин, возвращая мысли Кева в настоящее, -… позволено знать твоё имя, а мне нет?

- Правильно.

Кев наблюдал за игрой полосок света от солнца и теней от листьев на её лице. Он задавался вопросом, каково это будет: прижаться губами к этой нежной причудливо освещённой коже.

Очаровательная морщинка появилась между рыжевато-коричневыми бровями Уин:

- Почему? Почему я не могу знать?

- Потому, что ты - gadji, - его тон был нежнее, чем ему хотелось бы.

- Твоя gadji.

Они ступили на опасную территорию, и Кев почувствовал, как мучительно сжалось его сердце. Уин не принадлежала ему и никогда не сможет. Кроме как в его сердце.

Он скатился с неё и поднялся на ноги:

- Пора возвращаться, - отрывисто сказал он.

Он нагнулся к ней, схватил протянутую к нему маленькую ручку и потянул на себя. Уин не рассчитала силу толчка и, вместо того, чтобы встать, буквально упала на него. Её юбки обвились вокруг его ног, а её изящное женственное тело неожиданно слилось с его. Он отчаянно искал в себе силы и волю, чтобы оттолкнуть её.

- Ты когда-нибудь попытаешься найти их, Меррипен? - спросила она. - Когда-нибудь покинешь меня?

Никогда, подумал он, повинуясь горячему порыву. Но вместо этого сказал:

- Я не знаю.

- Если бы ты это сделал, я последовала бы за тобой. И вернула бы тебя назад домой.

- Я сомневаюсь, что мужчина, за которого ты выйдешь замуж, позволил бы это.

Уин улыбнулась, как если бы это утверждение было смешным. Она отодвинулась от него и отпустила его руку. Они зашагали назад к Хэмпширскому Дому в полной тишине.

- Тобер? - через минуту высказала она предположение. - Гэрриден? Пало?

- Нет.

- Рай?

- Нет.

- Купер?… Стэнли?…

- Нет.

К гордости всей семьи Хатауэй, Лео был принят в Парижскую Академию изящных искусств, где он в течение двух лет изучал искусство и архитектуру. Талант Лео был таким многообещающим, что часть его обучения взял на себя известный Лондонский архитектор Роуланд Темпл, который сказал, что Лео сможет возместить ему затраты после возвращения, работая его чертежником.

Сложно было поспорить с тем, что Лео возмужал, став уравновешенным и добродушным молодым человеком, с острым умом и веселым нравом. А учитывая его талант и амбиции, можно было надеяться на большие достижения. По возвращении в Англию Лео осел в Лондоне, чтобы выполнить свои обязательства по отношению к Темплу, но все равно часто приезжал в Примроуз-Плэйс навестить свою семью. А заодно и поухаживать за симпатичной темноволосой деревенской девушкой по имени Лора Диллард.

В отсутствие Лео Кев делал всё возможное, чтобы заботиться о семье Хатауэй. А мистер Хатауэй неоднократно пытался помочь Кеву спланировать его собственное будущее. Такие беседы превратились в своеобразные упражнения в разочаровании для них обоих.

- Ты растрачиваешь себя впустую, - сказал Кеву мистер Хатауэй, казавшийся слегка обеспокоенным.

Кев фыркнул в ответ, но Хатауэй настойчиво продолжил:

- Мы должны обсудить твоё будущее. И прежде, чем ты скажешь хоть слово, позволь мне заявить, что я знаю, что цыгане предпочитают жить сегодняшним днём. Но ты изменился, Меррипен. Ты зашел слишком далеко, чтобы пренебречь тем, что уже глубоко укоренилось в тебе.

- Вы хотите, чтобы я уехал? - спросил Кев спокойно.

- О, Господи, нет. Совсем нет. Как я уже говорил прежде, ты можешь оставаться с нами столько, сколько пожелаешь. Но я считаю своим долгом объяснить тебе, что оставаясь здесь, ты жертвуешь многими возможностями самосовершенствования. Ты должен выйти в мир, как поступил Лео. Отправься в ученичество, изучи торговое дело или, может, завербуйся в армию…

- И что мне это даст? - спросил Кев.

- Прежде всего, возможность заработать больше, чем те гроши, что я в состоянии тебе предложить.

- Мне не нужны деньги.

- Но при существующем положении вещей, у тебя нет средств, чтобы жениться, чтобы купить свой собственный участок земли, чтобы…

- Я не хочу жениться. И я не могу владеть землёй. Никто не может.

- В глазах британского правительства, Меррипен, человек совершенно определенно может владеть землёй и домом, на ней стоящим.

- Палатка устоит, когда дворец рухнет, - ответил Кев прозаически.

Хатауэй раздражённо фыркнул:

- Я скорее поспорил бы со ста учеными, - сказал он Кеву, - чем с одним цыганом. Очень хорошо, мы оставим пока эту тему. Но имей ввиду, Меррипен… жизнь - это больше, чем импульсивное следование примитивным эмоциям. Человек должен оставить свой след в этом мире.

- Зачем? - спросил Кев в непритворном недоумении, но Хатауэй уже ушёл, чтобы присоединиться к своей жене в розарии.

Приблизительно спустя год после возвращения Лео из Парижа, на семью Хатауэй обрушилась трагедия. До тех пор ни один из них никогда не знал истинного горя, страха или печали. Они жили в семейном кругу, как будто защищенном волшебством. Но однажды вечером мистер Хатауэй пожаловался на странные, резкие и острые боли в груди, из чего жена сделала вывод, что он страдает расстройством желудка после особенно обильного ужина. Он был молчалив и бледен и рано ушёл спать. Больше из их комнаты ничего не было слышно до рассвета, когда плачущая миссис Хатауэй вышла и сказала ошеломленной семье, что их отец умер.

И это было только началом несчастий семьи Хатауэй. Казалось, что на семью наслали проклятие, и всё их прежнее счастье в полной мере обернулось горем. «Беда не приходит одна» - это была одна из поговорок, которые Меррипен помнил с детства. И к его горькому сожалению, поговорка эта оказалось верной.

Миссис Хатауэй была так охвачена горем, что после похорон мужа слегла в постель и пребывала в такой тоске и печали, что её почти невозможно было убедить что-нибудь съесть или выпить. Ни одна из попыток её детей вернуть её назад к обычному состоянию не возымела эффекта. В поразительно короткий срок она почти совсем зачахла.

- Возможно ли умереть от разбитого сердца? - мрачно спросил Лео однажды вечером, после того как доктор уехал, официально заявив, что он не смог обнаружить физическую причину угасания их матери.

- Она должна хотеть жить хотя бы ради Поппи и Беатрикс, - сказала Амелия, стараясь не повышать голоса. В этот момент Поппи укладывала Беатрикс спать в другой комнате. - Они ещё слишком малы, чтобы остаться без матери. Неважно, как долго мне пришлось бы жить с разбитым сердцем, я бы заставила себя это сделать только для того, чтобы заботиться о них.

- Но у тебя есть внутренний стержень, - сказал Уин, похлопывая старшую сестру по спине. - Ты сама являешься источником своей силы. А я боюсь, что мама всегда черпала её у отца. - Она глянула на Меррипена полными отчаяния голубыми глазами. - Меррипен, что бы цыган порекомендовал в данном случае? Что-нибудь, что могло бы ей помочь, неважно насколько это странно и диковинно? Что думает твой народ на этот счёт?

Кев покачал головой, устремляя пристальный взгляд на камин:

- Они оставили бы её в покое. Цыгане боятся чрезмерного горя.

- Почему?

- Оно заставляет мёртвых возвращаться и являться живущим в виде призраков.

Все четверо замолчали, слушая шипение и потрескивание огня в камине.

- Она хочет быть с отцом, - в конце концов сказала Уин. Её тон был печален. - Куда бы он не отправился. Её сердце разбито. Я хочу, чтобы это было не так. Я променяла бы свою жизнь, своё сердце ради неё, если бы такая сделка была возможна. Я хочу…

Она остановилась на полуслове, слегка задохнувшись, когда ладонь Кева накрыла её руку.

Он не осознавал, что потянулся к ней, но её слова спровоцировали его на уровне подсознания.

- Не говори так, - пробормотал он.

Он не настолько далеко ушёл от своего цыганского прошлого, чтобы забыть, что слова имеют силу искушать судьбу.

- Почему нет? - прошептала она.

Потому что она не могла отдать то, что ей не принадлежало.

Твоё сердце - моё, - подумал он свирепо. - Оно принадлежит мне.

И хотя слова эти он не произнёс вслух, казалось, каким-то образом Уин их услышала. Глаза её расширились, потемнели, и по лицу прокатилась волна сильных эмоций. И прямо там, в присутствии своих брата и сестры, она наклонила голову и прижалась щекой к тыльной стороне ладони Кева.

Кев страстно желал утешить её, покрыть поцелуями, окружить своей силой. Но вместо этого он осторожно освободил её руку и рискнул бросить настороженный взгляд на Амелию и Лео. Первая занималась тем, что вытаскивала лучины для растопки из стоящей у камина корзины и скармливала их огню. А последний пристально наблюдал за Уин.

Меньше чем через шесть месяцев после смерти её мужа, миссис Хатауэй была похоронена рядом с ним. И прежде, чем их дети смогли смириться с такой стремительной потерей родителей, произошла третья трагедия.

- Меррипен. - Уин стояла на пороге дома, не решаясь войти. У неё было такое странное выражение лица, что Кев моментально поднялся на ноги.

Он устал до мозга костей и был грязным, только что вернувшись из соседского дома, где он работал весь день, строя ворота и изгородь вокруг сада. Чтобы установить столбы изгороди, Кеву пришлось выкапывать ямы в земле, которую уже прихватил мороз надвигающейся зимы. Он только что присел за стол рядом с Амелией, пытавшейся отчистить пятна с одного из платьев Поппи остриём птичьего пера, смоченным в скипидаре. Кев резко втянул носом воздух и почувствовал, как запах химиката обжёг ему ноздри. Он понял по выражению лица Уин, что что-то стряслось.

- Я сегодня была с Лорой и Лео, - сказала Уин. - Лора заболела… Она пожаловалась на боль в горле и сказала, что у неё разболелась голова, ну и мы сразу отвели её домой, а её семья послала за доктором. Тот сказал, что это скарлатина.

- О, Боже, - выдохнула Амелия, побледнев.

Все трое замолчали, объятые общим ужасом.

Ни одно другое заболевание не сжигало так яростно и не распространялось так быстро. Оно вызывало появление ярко-красной сыпи на коже, придавая ей тонкую, песчаную текстуру, как у «стеклянной» бумаги [2], которую использовали для шлифовки деревянных предметов. И болезнь, сжигая и разрушая, прокладывала свой путь через все тело, до тех пор пока органы не отказывали. Она проникала всюду, была в выдыхаемом воздухе, в прядях волос, в самой коже. Единственным способом защитить других было изолировать пациента.

- Он был уверен? - спросил Кев сдержанно.

- Да, он сказал, что симптомы безошибочны. И он сказал… - Уин прервалась, поскольку Кев шагнул к ней. - Нет, Меррипен! - она подняла тонкую белую руку с такой отчаянной властностью, что жест этот остановил его. - Никто не должен подходить ко мне. Лео в доме Лоры. Он не оставит её. Они сказали, что ничего страшного, если он останется, и… ты должен забрать Поппи и Беатрикс, и Амелию тоже и отвезти их к нашим кузенам в Хеджерли. Им это не понравится, но они примут их и…

- Я никуда не поеду, - сказала Амелия в своей обычной спокойной манере, несмотря на то, что немного дрожала. - Если ты заболеешь, я буду нужна, чтобы ухаживать за тобой.

- Но если ты тоже заразишься…

- Будучи ребёнком, я перенесла легкий приступ этой болезни. Это значит, что скорее всего, теперь я вне опасности.

- А Лео?

- Боюсь, он не болел. Стало быть, он может быть в опасности. - Амелия взглянула на Кева. - Меррипен, ты когда-нибудь…

- Я не знаю.

- Тогда ты вместе с детьми должен держаться подальше, пока всё это не закончится. Ты не сходишь за ними? Они отправились играть к зимнему ручью. Я пока упакую их вещи.

Для Кева было почти невыносимо оставить Уин, когда она, возможно, больна. Но выбора не было. Кто-то должен был отвезти её сестер в безопасное место.

Меньше чем через час Кев нашел Беатрикс и Поппи, загрузил изумленных девочек в принадлежавшую семье карету и повёз их в Хеджерли, до которого было полдня пути. Когда он устроил их у кузенов и возвратился в коттедж, было уже далеко за полночь.

Амелия была в гостиной, одетая в ночную сорочку и махровый халат, длинная коса свисала по спине. Она сидела у огня, сгорбив плечи.

Амелия с удивлением посмотрела на вошедшего в дом Кева:

- Ты не должен быть здесь. Опасность…

- Как она? - прервал её Кев. - Уже есть какие-нибудь признаки заболевания?

- Озноб. Боли. Температура не повышенная, насколько я могу судить. Возможно, это хороший знак. Возможно, это означает, что у неё болезнь пройдет в легкой форме.

- Что-нибудь слышно от Диллардов? От Лео?

Амелия покачала головой.

- Уин сказала, что он намеревался спать в гостиной и быть с Лорой, когда ему позволят. Вообще так не положено, но если Лора… ну, если она не выживет… - голос Амелии стал хриплым, и она прервалась, чтобы сглотнуть слёзы. - Я полагаю, если всё идёт к тому, они не хотели бы лишать Лору её последних моментов с человеком, которого она любит.

Кев сел рядом и молча прокручивал в уме банальности, которые gadje в таких случаях обычно говорили друг другу. Слова о стойкости и принятии воли Всевышнего, о лучшем мире. Он не мог найти в себе силы повторить что-нибудь подобное Амелии. Её горе было слишком искренним, её любовь к её семье - слишком реальной.

- Это чересчур, - услышал он шепот Амелии спустя какое-то время. - Я не могу потерять кого-нибудь ещё. Я так боюсь за Уин. Я боюсь за Лео, - она протёрла лоб. - Я похожу на первостатейную трусиху, да?

Кев покачал головой:

- Надо быть глупцом, чтобы не бояться.

Это вызвало у нее короткий, сухой смешок:

- Значит, я определенно не дура.

К утру Уин была вся красная и её лихорадило, ноги беспокойно двигались под одеялом. Кев подошёл к окну и отдёрнул занавес, впуская слабый луч рассвета.

Она проснулась, как только он приблизился к кровати, её широко распахнутые голубые глаза выделялись на пылающем жаром лице.

- Нет, - прохрипела она, пытаясь отпрянуть подальше от него. - Тебе нельзя быть здесь. Не приближайся ко мне - ты заразишься. Пожалуйста, уйди…

- Тише, - сказал Кев, усаживаясь на край матраца.

Он поймал Уин в тот момент, когда она попыталась отодвинуться, и положил свою руку ей на лоб. Он чувствовал обжигающую пульсацию под её хрупкой кожей - вены буквально горели от бешеного жара.

Поскольку Уин изо всех сил пыталась отодвинуть его, Кев был встревожен тем, какой слабой она становилась. Уже стала.

- Не надо, - рыдала она, извиваясь. Слёзы бессилия катились из её глаз. - Пожалуйста, не трогай меня. Я не хочу, чтобы ты был здесь. Я не хочу, чтобы ты заболел. О, пожалуйста, уйди…

Кев притянул её к себе - тело её горело огнём под тонким слоем длинной ночной сорочки, бледный шёлк волос окутывал их обоих. И одной рукой, сильной натренированной рукой кулачного бойца, он стал баюкать её голову.

- Ты сошла с ума, - сказал он тихим голосом, - если думаешь, что я смог бы оставить тебя сейчас. Я увижу тебя живой и здоровой, во чтобы то ни стало.

- Я не выживу, - прошептала она.

Кев был потрясен этими словами и ещё больше собственной реакцией на них.

- Я умру, - сказала она, - и не возьму тебя с собой.

Кев притянул её ещё ближе, позволяя её прерывистому дыханию овевать свое лицо. Как бы она ни извивалась, он не отпустит. Он впитывал её дыхание, глубоко впуская его в собственные легкие.

- Прекрати, - кричала она, отчаянно пытаясь увернуться от него. От напряжения у неё потемнело в глазах. - Это безумие… О, упрямый ты негодяй, отпусти меня!

- Никогда. - Кев пригладил её растрёпанные, прекрасные волосы; потемневшие от попавших на них слёз пряди. - Полегче, - проворчал он. - Побереги силы. Отдохни.

Уин перестала бороться, когда осознала тщетность сопротивления ему.

- Ты такой сильный, - еле слышно произнесла она слова, рождённые не для похвалы, а для проклятия. - Такой сильный…

- Да, - сказал Кев, уголком простыни нежно вытирая ей лицо. - Я жестокий и грубый, и ты всегда знала это, верно?

- Да, - прошептала она.

- И ты будешь делать так, как я говорю.

Он продолжал укачивать её на своей груди и дал ей воды.

Она сделала несколько болезненных глотков.

- Не могу, - сумела выговорить она, отворачивая лицо.

- Ещё, - настаивал он, снова прижимая чашку к её губам.

- Дай мне поспать, пожалуйста…

- После того, как ты ещё попьёшь.

Кев не сдался до тех пор, пока она со стоном не подчинилась. Укладывая её обратно на подушки, он позволил ей вздремнуть несколько минут, затем вернулся с бульоном, в котором был размочен ломтик тоста. Он заставил её съесть несколько ложек.

К этому времени Амелия проснулась и вошла в комнату Уин. Увидев открывшуюся картину - Уин, опирающуюся на руку Кева, в то время как тот кормил её, - Амелия лишь дважды быстро моргнула.

- Избавь меня от него, - хрипло сказала сестре Уин, голова её покоилась на плече Кева. - Он мучает меня.

- Ну, мы ведь всегда знали, что он изверг, - сказала Амелия рассудительным тоном, подходя к кровати. - Как ты посмел, Меррипен?… Войти в комнату к доверчивой девушке и накормить её тостом.

- Сыпь началась, - сказал Кев, отмечая шершавости, высыпавшие на горле и щеках Уин. Её шелковистая кожа стала сухой и красной. Он почувствовал как рука Амелии коснулась его спины и сжала его рубашку, как если бы она хваталась за него, чтобы сохранить равновесие.

Но голос Амелии был спокоен и твёрд:

- Я сделаю раствор содовой воды. Это должно успокоить воспалённую кожу, дорогая.

Кева захлестнула волна восхищения к Амелии. Независимо от того, какие несчастья вставали на её пути, она хотела справиться со всеми проблемами. Из всего семейства Хатауэй до сих пор она проявляла самый твёрдый характер. И всё же Уин должна была стать еще сильнее и даже упорней, чтобы пережить грядущие дни.

- Пока ты купаешь её, - сказал он Амелии, - я приведу доктора.

Не то, чтобы у него была какая-то вера в gadjo доктора, но это могло бы принести сёстрам душевное спокойствие. Кев также хотел посмотреть, как поживают Лео и Лора.

После того, как он перепоручил Уин заботам Амелии, Кев пошел в дом Диллардов. Но служанка, открывшая дверь, сказала ему, что Лео занят.

- Он там с мисс Лорой, - сказала служанка отрывисто, утирая лицо лоскутком ткани. - Она никого не узнаёт и почти без сознания. Она быстро угасает, сэр.

Кев почувствовал, как его коротко остриженные ногти впились в жёсткую кожу ладоней. Уин была более хрупкой, чем Лора Диллард, и гораздо миниатюрнее её. Если Лора сгорела так быстро, то казалось почти невозможным, что Уин в состоянии противостоять тому же самому заболеванию.

Его следующие мысли были о Лео, который не был ему братом по крови, но, конечно, был сородичем. Лео так сильно любил Лору Диллард, что не сможет принять её смерть рационально, если вообще сможет. Кев сильно беспокоился за него.

- Каково состояние мистера Хатауэя? - спросил Кев. - У него есть какие-нибудь признаки болезни?

- Нет, сэр. Я так не думаю. Я не знаю.

Но по тому как она отвела свои полные слёз глаза, Кев понял, что с Лео не всё в порядке. Он хотел бы увести Лео от бдения у постели умирающей прямо сейчас и уложить его в постель, чтобы сохранить его силы для грядущих дней. Но было бы жестоко лишить Лео последних часов с женщиной, которую он любил.

- Когда она отойдёт, - сказал Кев напрямик, - отошлите его домой. Но не позволяйте ему идти одному. Пусть кто-нибудь сопровождает его до самого порога коттеджа Хатауэев. Вы все поняли?

- Да, сэр.

Два дня спустя Лео пришел домой.

- Лора умерла, - сказал он и рухнул в бреду лихорадки и горя.