Сокращенный вариант

ГЛАВА 10 МИССИС КЭФФРИ ПОД МИКРОСКОПОМ

По какой-то причине во время поездки ни Джульет, ни Мюррей не стали говорить ни об Аде Кэффри, ни о пропавшей рукописи, ни о чем-либо другом, что так или иначе касалось бы убийства. Вместо этого от моста Джорджа Вашингтона до города Кэтскилл они вели беседу о прекрасном. Обсуждали, почему оно перестало интересовать людей искусства и искусствоведов (и в какой очередности это произошло) и в чем его привлекательность и значение.

Вопреки моде Мюррей, как скульптор, много внимания уделял прекрасному. Самая древняя профессия, говорил он, не проституция, а живопись. Вспомни о наскальных рисунках в пещерах Ласко. Человек, по крайней мере с тех пор, страстно стремится овладеть изобразительными средствами, чтобы придать новый вид явлениям жизни, принимать в них участие, сохранять, воздействовать на них и воспроизводить их новым способом. Джульет не стала возражать, но подумала, что прекрасное скорее продукт чувств индивидуума, нежели результат общественного согласия.

Они спокойно разговаривали, а автомобиль тем временем оставлял позади мили пройденного пути. По нескольким причинам Джульет явилась в прокатную контору довольно поздно. «Додж», который заказала для нее Эймс, уже взяли, разобрали и другие автомобили такого же размера. Остались только пара фургонов да один роскошный «ягуар» S-типа. Сотрудники прокатной фирмы выказали сожаление. Они могли бы позвонить в другую контору, если она не против. А вообще-то у них был собственный филиал в Ист-Сайде в районе Тридцатых улиц. Если Джульет могла бы несколько минут подождать, они позвонили бы туда и все устроили. Ей достаточно взять такси, доехать туда минут за двадцать-тридцать, и через час она уже будет в пути, ну, в крайнем случае через полтора часа…

Она взяла «ягуар». Он был красного цвета, бросался в глаза, но двигался, безусловно, плавно. Сейчас в шикарном, пахнущем кожей салоне спокойно текла беседа. Является ли прекрасное неотъемлемой составной мастью предмета или это что-то субъективное, «возникающее в органах зрения наблюдателя»? Можно ли назвать его фундаментальным явлением жизни, коль скоро кусочек горного хрусталя в ботинке может в один миг заставить забыть о его красоте? Почему одна культура превозносит формы и цвета, к которым другая относится с пренебрежением? Насколько симметричность человеческой фигуры формирует понятие пропорциональности и завершенности форм? Является ли прекрасное, как фактор эволюции, также и фактором полового инстинкта?

Собеседники смотрели в окна — день выдается холодный, но небо оставалось голубым, а открывавшийся их взору заснеженный сельский пейзаж становился все более девственным — и находили аналогии. Является ли способность человека ценить прекрасное своего рода счастьем? Или только удовольствием? А может быть, удовольствие и есть счастье? Один вопрос порождал другой, и мили летели одна за другой. Джульет порой на несколько минут забывала, что гонит большую массу металла со скоростью одной мили в минуту одновременно с сотнями других таких же масс, ведь любая из машин могла столкнуться с их «ягуаром», или «ягуар» Джульет столкнуться с кем-нибудь из них и унести две, а то и больше жизней… Она впервые подробно обсуждала с Мюрреем проблемы абстрактного характера. И не могла не заметить, что его аргументы сродни аргументам маленькой девочки (хотя говорить ему об этом ей не хотелось). Ему не хотелось набирать очки. Ему было безразлично, «прав» он или «не прав». Он охотно менял направление собственных мыслей на логику, предлагаемую Джульет, если новое направление было интересным или пробуждало новые идеи. Их беседа скорее ограничивалась постановкой вопросов, нежели поиском ответов. Это уже само по себе было удовольствием, и Джульет спросила себя, не это ли хотя бы в каком-то смысле счастье.

Однако на подъезде к Олбани она от абстрактного перешла к сугубо конкретному, заявив, что ей нужно срочно в туалет. Остановку сделали в Новой зоне отдыха Балтимора, где быстро перекусили едва съедобными бутербродами и выпили по чашечке кофе. Именно после этой остановки Джульет узнала, что быть полицейским отнюдь не значит быть хорошим водителем. На стоянке Мюррей сел за руль, взревел двигателем, промчался мимо бензоколонки, прокатился по наклонному съезду на магистраль и, дав полный газ, втиснул взятый напрокат «ягуар» в узкий просвет между «чероки» и каким-то пикапом. Нужно признать, сделал он это виртуозно, но совершенно непонятно зачем, ибо позади пикапа (она это увидела, обернувшись назад) до самого горизонта не было ни одной машины.

— Так что насчет поэзии? — продолжил он разговор, стремительно и с удовольствием пересекая среднюю полосу движения, чтобы занять более загруженную левую, скоростную полосу.

Они беседовали о привлекательности прекрасного для различных органов чувств: музыки — для слуха, живописи — для зрения и так далее. Не успела Джульет ответить, как он резко перешел на среднюю полосу и помчался со скоростью восемьдесят миль в час, обогнав при этом «БМВ», который только что был перед ними. И тут же вернулся на левую полосу всего в одном-двух футах перед «бимером»,[10] который начал неистово сигналить.

— А каким органом чувств мы ощущаем привлекательность поэзии? — спросил Мюррей, посмотрев на Джульет довольно долгим взглядом, который, показалось ей, шел вразрез с правилами безопасности дорожного движения.

— Тебе что, в полицейском училище не объясняли, что нужно следить за дорогой?

Мюррей снова посмотрел на нее и снова, по ее мнению, слишком продолжительным взглядом.

— Тебя беспокоит моя манера вождения? — Он снисходительно усмехнулся. — Ну-ну. Поэзия. Думай.

Джульет закрыла глаза (так она чувствовала себя в большей безопасности) и сосредоточилась на поэзии. Конечно, хорошая поэзия должна услаждать слух. Подобно тому, как у музыки есть высота, тон, мелодия, ритм, так и у поэтических произведений есть рифма, созвучие, аллитерация, а также ритм, и читать их нужно вслух. Вместе с тем поэзия, которая ее воодушевляла, не только была приятна на слух, но и отвечала внутреннему чувству соразмерности или равновесия. Можно ли последние категории вообще назвать чувствами? На протяжении последних сорока пяти минут они с Мюрреем все еще исследовали различные стороны этой проблемы, когда перед ними возник знак, показывающий поворот с магистрали на шоссе номер 30, ведущее в Гловерсвилл. Мюррей промчался по эстакаде со скоростью пятьдесят миль в час, потом резко, до неприятного ощущения в животе сбросил скорость у пункта, где взимали плату за пользование дорогой. Проехав через него (Мюррей настоял на том, что платить должен он, что ему и было позволено), они свернули на 131-е шоссе, которое должно было привести их на северо-запад, в Эспивилл.

Прошло две недели после метели, во время которой исчезла миссис Кэффри. Как бы там ни было, ветер принес снегопад в Нью-Йорк с запада, а потом подул в сторону моря, минуя Эспивилл и его окрестности в радиусе примерно ста миль. Тем не менее снега было достаточно. По обеим сторонам дороги высились сугробы, из-за которых почти ничего не было видно. Когда они проезжали сквозь хвойный лесок, Джульет вдруг вспомнила стихотворение Ады, посвященное памяти Фредерика А. То, что в этих местах было много тсуги, как она узнала от Ады, отчасти способствовало тому, что Гловерсвилл превратился в центр скорняжного производства. Тсуга давала танин, кислоту, необходимую для дубления кож животных. В своем стихотворении Ада связывала тсуги с другим, ядовитым, растением. Джульет подумала о самоубийстве, потом об убийстве. Она несколько тревожно посмотрела на сухой профиль Мюррея. Она ничего не говорила ему о своих подозрениях (если подобные неясные сомнения можно назвать подозрениями) относительно Мэтта Маклорина, о его «сердитых» стихах, о том, что, как ей казалось, он знал о завещании и мог последовать за Адой в Нью-Йорк, чтобы убить ее. Ада имела привычку переписывать свое завещание каждые несколько месяцев, и если Маклорин об этом знал, то у него был серьезный мотив как можно быстрее кокнуть ее. Останови меня, пока я не составила новое завещание…

Но Мюррей, опасалась Джульет, просто посмеется над ней. В самом деле, в сравнении с реальностью ее туманные догадки выглядели просто смешными. И все же, уж раз он здесь оказался, как можно использовать его с наибольшей отдачей? Он был специалистом-профессионалом, и было бы непростительной глупостью не воспользоваться этим.

Когда они проезжали Амстердам-авеню, Джульет вынула мобильный телефон и позвонила Синди Гидди. Сегодня та казалась достаточно трезвой. Возможно, и вчера она курила не «травку», а обычную сигарету. Или просто простудилась и была слегка не в себе, выпив найквил или что-нибудь в этом роде.

Эспивилл находился к северу от Гловерсвилла, а дом миссис Кэффри был в северной части Эспивилла, к югу от «Голубой линии», как называлась граница парка Адирондак. «Ягуар» проносился мимо сараев, силосных башен и ям, мимо заснеженных овцеводческих и молочных ферм, стоявших по обеим сторонам дороги. Люди и животные в это морозное утро попрятались в помещения. Перед фермой «Красный клевер» Джульет заметила вывеску «Продается», а потом еще одну такую же перед конюшнями «Ленивый акр». Похоже, продавалось чуть ли не каждое второе хозяйство.

Мимо них проехал пикап, тащивший грязный «скид-стир», потом другой, груженный дребезжащими бидонами из-под молока. Несмотря на тепло от работающего двигателя, в салон проникал морозный воздух с приятным запахом, сильно отличавшийся от городского. Когда они повернули на проселочную дорогу номер 12, на глаза Джульет навернулись слезы. Адрес Ады Кэффри был: п/я 10, Каунти-роуд, 12.

Дорога обогнула пруд, потом пошла на подъем, начинались горы. С первого знака «Стоп» они начали считать десятые доли мили. Почтовый ящик Гидди появился справа точно на том месте, где он и должен был быть, — в двух и двух десятых мили от знака. Подъездная дорожка, расчищенная от снега и посыпанная песком, вела к небольшому серому ухоженному фермерскому дому, который стоял в передней части большой красивой усадьбы. В восточной стороне усадьбы виднелся пруд, а примерно в двухстах ярдах за домом — сарай (закрытый, но недавно покрашенный), который стоял на запорошенном чистым снегом поле. У въезда во двор на голом суку дерева висела, раскачиваясь, вывеска с названием фермы — «ГИДДИ-АП». Ниже была воткнута металлическая пластина с написанным жирным карандашом объявлением о продаже «250 акров и дома». Джульет узнала номер телефона Гидди, который был написан там же.

Мюррей остановил машину перед закрытым гаражом и заглушил двигатель.

— Тебя здесь подождать?

Джульет заколебалась. Когда она представляла себе первую встречу с Синди Гидди, то надеялась, что ее пригласят войти в дом, поболтают о чем-нибудь: о погоде и, может быть, об Аде. Джульет хотелось выяснить, что супруги Гидди знали о причине поездки Ады в Нью-Йорк и знали ли вообще хоть что-нибудь; где они были в день метели и, в более общем плане, что они вообще думали о своей соседке. Ада рассказывала, что Том унаследовал ферму после смерти родителей, так что они, по-видимому, были знакомы многие годы. Джульет также надеялась подцепить пару подробностей характеров Гидди, которые можно было бы использовать для их литературных тезок.

Но она не могла сидеть в веселой, просторной кухне, поглощать горячий яблочный сидр и лакомиться домашними печеньями Синди Гидди, пока Мюррей мерзнет в машине.

— Нет, пойдем вместе, только разговор буду вести я, ладно?

Мюррей продемонстрировал согласие слегка шутливым поклоном. Они вышли из машины и вместе подошли к красной двери. Дверной звонок в течение продолжительного времени имитировал бой часов на башне Биг-Бен. Джульет улыбнулась. Звонок, аккуратный вид дома, хорошо расчищенная дорожка, да и само название фермы «Гидди-ап»[11] — все свидетельствовало о строго заведенном порядке, который вполне согласовывался с придуманными ею персонажами романа. Это дало и ответ на вопрос о том, испытывали ли нужду в деньгах реальные Гидди. Богачами они, возможно, не были, но и бедными их не назовешь.

В открывшейся двери появилась высокая, с мягкими движениями блондинка лет под тридцать. На ней были красные брючки в обтяжку и, несмотря на холод, короткий красный топик, из-под которого было видно золотое колечко на пупке. Светлые волосы не длиннее дюйма образовывали мерцающий ореол над тонким лицом цвета слоновой кости, на котором доминирующее положение занимали томные, миндалевидные, слегка опущенные по краям темно-карие глаза. Носик у блондинки был прямой, губы — полные, красные и превосходной формы. На длинных босых ногах с ярко-красным маникюром были надеты туфельки с открытыми мысками на каблуках высотой в три дюйма. На одном из пальцев блестело серебряное кольцо.

— Я — Джульет Бодин, — услышала свой голос Джульет. Она была озадачена, сбита с толку. Неужели это дочь Тома и Синди? — Миссис Гидди сейчас… — начала было она.

— Я миссис Гидди, — ответила женщина, бросив на Джульет быстрый взгляд. Потом медленно перевела взгляд своих полусонных очей на Мюррея. Мгновенно потеряв всякую сонливость, она одарила его продолжительным откровенно чувственным взглядом. — Зовите меня Синди.

Джульет заморгала в полном смущении. Как Синди Гидди оказалась двадцатилетней? Ада рассказывала ей, что супруги унаследовали ферму от его родителей. И Джульет, естественно, решила, что Гидди должны были быть старше. Значительно старше.

— Это мой друг Мюррей Лэндис, — продолжала она, заставляя себя усилием воли собраться с мыслями. Ею овладело то же самое чувство, которое она испытала, когда впервые увидела Аду — а именно, что перед ней самозванка, слишком не похожая на созданный мысленно образ, чтобы быть реальной.

— Привет, мистер Лэндис, — промурлыкала реальная миссис Гидди.

Джульет увидела, как на оливковом лице Мюррея проступает румянец.

— Вы не могли бы дать мне ключ от дома миссис Кэффри? — прервала их Джульет, сомневаясь, что ее вообще кто-либо услышит, пока Синди демонстрирует свои прелести. Не будет никаких домашних печений, по крайней мере для нее. — Я обязательно верну его завтра.

— Когда угодно, — ответила Синди, грациозно поворачиваясь и предоставляя гостям возможность полюбоваться теми частями своего тела, которые до сих пор были скрыты. Они были восхитительны. Синди медленно отошла от двери и направилась на ярко освещенную кухню, надо думать, даже не заметив холодного воздуха, проникшего в дом через открытую дверь. Даже с порога Джульет разглядела, что эта миссис Гидди сама отделкой дома не занималась. Гостиная, видневшаяся по одну сторону от прихожей, была выдержана в раннеамериканских и теплых шотландских тонах. Стены кухни, находившейся прямо перед ними, были оклеены обоями с изображениями чрезвычайно больших чайников. Воздух в доме был очень теплым, явно пахло «травкой».

Синди исчезла на кухне, а затем неторопливо вернулась, неся ключ. На этот раз Джульет заметила, как сильно расширены у нее зрачки.

— Скажите, если возникнет необходимость в моей помощи, — проговорила она, предлагая ключ (и помощь), но не Джульет, а Мюррею. Синди держала ключ так, что для того, чтобы взять его, ему пришлось протянуть руку и остановить ее в нескольких дюймах от подбородка гостеприимной хозяйки.

Мюррей принял ключ, передал его Джульет, при этом краски, заливавшей его лицо, слегка поубавилось.

— Спасибо, я уверена, что позднее у меня появятся вопросы, — отозвалась Джульет, пытаясь придать своим словам дружеский тон, но больше по душе ей пришлась бы хорошая оплеуха Синди Гидди. Отчасти ее раздражение объяснялось элементарной грубостью этой женщины. Второй причиной, и она должна была признаться себе в этом, было сознание того, насколько она ошибалась, выдумав своих Гидди по образцу «односельчан». Глупо, очень глупо не понимать, что Эспивилл такая же часть начала «золотого века», как Манхэттен. Вероятно, деревня лорда Спаффорда, Байволд-он-Тайн, также соответствовала стилю своего времени (то есть соответствовала бы, если бы существовала). Романтическая литература времен регентства, возможно, и не является формой высокого искусства, но Джульет всегда гордилась тем, что противилась введению в свои произведения трафаретных персонажей. В этом случае она угодила прямо в западню.

В машину Джульет вернулась глубоко подавленная, позволив Мюррею снова сесть за руль. До следующего почтового ящика предстояло проехать всего ярдов пятьдесят. Сквозь голые ветви деревьев виднелся высокий дом миссис Кэффри неопределенно хаотичной архитектуры. Путь от шоссе к дому был расчищен, но песком не посыпан, и Мюррей проехал его с особой осторожностью. Выйдя из машины, они машинально закрыли дверцу на замок. И, оглядевшись, сами посмеялись над собой.

Помимо дома, который они намеревались посетить, и имения Гидди, примерно в трехстах ярдах вокруг не было ничего, только пустующие поля, безлюдная дорога, деревья, снег, фруктовые сады с крючковатыми деревьями на веренице округлых холмов, сосновые рощи за ними и, теперь уже не такие далекие, голубоватые горы. Все это было, как и говорила Ада, весьма, весьма красиво.

Они прошли к дому, снег хрустел под ногами. Дом, вставший перед их взором, похоже, был построен в начале прошлого века и оставлен на произвол судьбы в течение последних лет пятидесяти. Он был белым, точнее сказать, был таковым после покраски. Здание опоясывала крытая галерея, перила которой отваливались большими кусками. А вокруг галереи росло то, что во времена отца Ады было аккуратной живой изгородью из цветущих кустарников, ныне превратившихся в запутанный клубок ветвей ежевики, слишком высокой и, конечно, покрытой снегом. Две высокие кирпичные трубы тоже развалились. Окна были темными и грязными, некоторые стекла потрескались, часть окон была заколочена досками. Большая часть стекол оранжереи, располагавшейся по другую сторону от дома Гидди, давно разбилась, а сама оранжерея, судя по всему, стала пристанищем зимующих птиц, белок, енотов и, несомненно, других более экзотических лесных тварей.

Джульет задержалась у ступенек, ведущих на галерею, и вздохнула — пришли грустные мысли о том, как Ада жила в одиночестве в этих гниющих развалинах. Она писала, какой величины яблоневый сад достался ей от родителей. Джульет точно не могла вспомнить, но речь шла о площади более чем в сто акров. Из того, что Ада поведала об экономике Гловерсвилла, следовало, что цены на землю здесь чрезвычайно низкие. Тем не менее, подумала Джульет, Ада могла бы продать свое хозяйство (или по крайней мере часть его) за сумму, достаточную для того, чтобы купить себе или совместно с кем-нибудь приличный дом и спокойно доживать в нем свой век. То, что пожилая дама этого не сделала, Джульет отнесла на счет привязанности Ады к ее давно умершим родителям и, пожалуй, к канувшим в Лету временам, когда ее семейство играло в этих местах не последнюю роль.

Вздохнув еще раз, она поднялась по ступенькам и вставила ключ в замок обветшалой двери. Ключ повернулся не сразу. И тут же у ее лодыжек послышалось мяуканье и почувствовалось тепло живых существ.

— Нет, киски, нет! — воскликнула она, поспешно прикрывая дверь, чтобы кошки не убежали. Потом осторожно протиснулась внутрь. Мюррей протиснулся вслед за ней, и они захлопнули дверь.

Но вскоре стало ясно, что ни Ца-Ца, ни Мэрилин убегать и не думали. Их просто заинтересовали посетители. Одна из кошек вспрыгнула на стойку перил в нижней части лестничного пролета, вторая отошла к скользящей двери по левую сторону сырой и мрачной передней. Эта дверь была слегка приоткрыта, а по другую сторону прихожей было еще несколько таких же дверей, запертых на висячие замки. Ступеньки на стороне, противоположной входной двери, были завалены книгами, коробками и бумагами. Ступени вели наверх к большой двери, которая лежала в верхней части лестничного колодца, отгораживая таким образом второй этаж, явно для того, чтобы сэкономить на расходах за отопление. Тем не менее в передней было очень холодно.

Одна из кошек, помахивая хвостом, скользнула в соседнюю комнату. Джульет локтем открыла дверь шире и пошла за ней. За ними последовал и Мюррей. Она похлопала по стене у двери, нащупала старомодный цилиндрический выключатель и нажала. Помещение осветили тусклые лампочки в канделябре кованого железа. Комната представляла собой что-то вроде гостиной с четырьмя высокими и узкими окнами, завешенными толстыми шторами из дешевого тюля, и со сложенным из камня камином, в котором лежала пара картонных ящиков. У одной из стен стоял сильно потертый диван, обитый выцветшей темно-красной тканью. Напротив дивана — пара потертых кресел в бело-розовую полоску. Между ними лежал грязный персидский коврик. На диване валялись журналы, тарелка с высохшей половинкой бутерброда и открытая коробочка домашних печений. Джульет стало ясно, что имела в виду Сузи, рассказывая ей о домоводческих качествах Ады.

Впрочем, этот будничный беспорядок был ничто в сравнении с основным содержимым гостиной — кучей непонятных грязных предметов самого невероятного назначения. Здесь был гамак, сплетенный из грубых растительных волокон, на котором лежали старые куклы и истлевшие плюшевые мишки. Рядом огромный видавший виды судовой якорь и каминные мехи с изображением пухлых щек, которые нагоняли ветер. Имелась здесь корзина размером с маленького ребенка, заполненная елочными игрушками и крашеными пасхальными яйцами, резной лев с карусели на почти нетронутом металлическом шесте. Надо думать, все это были трофеи второго мужа Ады, обожавшего аукционы.

Другой достопримечательностью гостиной был книжный шкаф высотой от пола до потолка, забитый томами в твердых переплетах. Некоторые были старинные, с золотым тиснением; было много тонких книг, что наводило на мысль о поэзии; но было немало и знакомых, порой печально известных названий, которые так и лезли в глаза: «Тропик Рака», «Жюстина», «Когда я лежал, умирая»… Если какие-нибудь из них были первыми изданиями — а одна-две могли бы быть, — то наследство Джульет имело бы не только слезливо-сентиментальную ценность. Джульет бессознательно провела пальцем по корешкам, читая имена авторов сверху вниз: Эдна Сент-Винсент Миллей, Назым Хикмет, Роберт Фрост, Пабло Неруда, Э.Э. Каммингс.

Постояла еще немного, потом в сопровождении Мюррея вошла в следующую дверь. В комнате, которая в свое время, несомненно, была столовой, теперь стояла небезызвестная гигантская кровать, простыни и покрывала на которой были, разумеется, в самом ужасном беспорядке. Кровать своими размерами соответствовала примерно размерам надгробья, а из-за своей сложной мрачной резьбы была почти такой же пугающей. Джульет подумалось, что спать на таком сооружении, тем более заниматься любовью она не смогла бы. У примыкающей стены стоял новомодный туалетный столик с дюжиной керамических горшочков и тюбиков с косметикой, наваленных в самом невероятном порядке. В высоком комоде и двух шкафах с зеркалами, дверцы которых были распахнуты, находилась одежда Ады, украшенная стеклярусом, усыпанная блестками и драпированная складками. С нескольких встроенных между окнами полок торчали собранные миссис Кэффри за всю жизнь театральные реликвии — программки, подписанные фотографии, сценарии, фальшивые кинжалы, мечи, костюмы, парики… На каменной плите, перед вторым камином, стоял отключенный комнатный электрический обогреватель.

Одна из кошек терлась о ногу Джульет в синих джинсах, и она нагнулась, чтобы погладить ее. Более теплая, чем гостиная, и еще более теплая, чем неприветливая прихожая, эта комната пропахла пылью, косметикой, плесенью, а больше всего кошками. Дверь, которая вела на кухню, была открыта и подперта тяжелым черным вороном — статуэткой, отлитой из чугуна.

Кухня оказалась неожиданно маленькой. И стены, и покрытый линолеумом пол были одинакового грязно-желтого цвета. Оба окна выходили на тыльную часть опоясывавшей дом крытой галереи и на заснеженное поле, которое обрамляли высокие тонкие фруктовые деревья. На кухне была одна раковина и чрезвычайно старая газовая плита, на которой ничего не стояло, кроме видавшего виды котелка. Часы типа «кошечка» в такт тиканью вращали глазами и виляли хвостом. Рядом с раковиной на полу стояли две керамические миски. Одна была наполнена водой, вторая — сухим кошачьим кормом. Из кухни вели еще три двери: одна — в кладовую, оттуда по ступенькам в погреб, другая — на улицу, третья — в ванную. Там в старомодной ванной лежал сильно потрепанный ящик для мусора.

Заглянув в ванную комнату, Джульет вернулась на кухню, роясь в кармане своего пальто. Ее обостренное обоняние зачастую настойчиво несло ей целые сгустки нежелательной и бесполезной информации, с которой она справлялась, выкуривая за день по четыре-пять сигарет.

— Не возражаешь? — спросила она Мюррея, держа наготове сигарету и зажигалку.

Тот ответил жестом, изображающим гостеприимного хозяина. А на его лице Джульет увидела сочувствие своим страданиям, которые, надо думать, отражались на ее лице. Дом во многом соответствовал ее впечатлениям от хозяйки: вызывающе оригинальный, игривый, заброшенный, богатый в одном и бедный в другом. Она попыталась представить себе, каким он был семьдесят пять или восемьдесят лет назад, когда здесь жила чета Кейсов с их тремя девочками в хлопчатобумажных платьицах и с косичками. Дети кричат то снизу лестничной клетки, то сверху, а мать умоляет их кричать потише. Тогда в этом большом доме, наверное, кипела жизнь, теперь же все комнаты, кроме тех, которые они видели, были заперты на замки.

Ощутив легкое головокружение, Джульет взяла из кухонного шкафа тарелочку, чтобы использовать ее в качестве пепельницы, и рухнула на стул с виниловым сиденьем, стоявший у кухонного стола. Столик был маленький, по-старому покрытый формайкой и обрамленный алюминиевой полоской. На нем лежали шариковая ручка и коробка с начавшей желтеть бумагой. Здесь Ада писала ей письма.

Джульет глубоко затянулась и закрыла глаза. Тикали и попискивали часики «кошечка». Вскоре Джульет услышала, как скрипнул соседний стул. К ней присоединился Мюррей.

— Это ужасно — находиться в доме убитого, — заговорил он. — Меня всегда больше всего угнетало именно это.

Джульет кивнула и открыла глаза. Мюррей смотрел на нее более ласково и менее насмешливо, чем обычно, потом прикоснулся к ее руке.

— Имеет ли какое-нибудь значение тот факт, что она была очень стара? Газеты не сообщали об одной детали вскрытия. У миссис Кэффри была опухоль головного мозга, очень большая. Радж Кришнасами, судебно-медицинский эксперт, предположил, что опухоль, по-видимому, пока не оказывала на нее заметного действия, но непременно начала бы вызывать самый настоящий неврологический хаос через месяц-другой. Так что кто бы ни убил Аду, он избавил ее от страданий.

Джульет подумала над сказанным и ответила:

— Не думаю, что это имеет значение.

— Согласен.

Некоторое время они сидели в тишине, нарушаемой только тиканьем.

— Странная вещь, — заговорил наконец Мюррей. — При моей работе иногда начинает казаться, что убийство может быть полезным. Например, когда кто-то отправляет на тот свет матерого торговца наркотиками, настоящего подонка, начинаешь думать: туда ему и дорога. Но чаще бывает иначе. Люди не должны убивать друг друга. Я продолжаю верить, в это. Даже в случае вынесения смертного приговора. — Он снял с предплечья Джульет свою руку и положил ее на свободную кисть. Рука у него была теплая, кожа — жесткая и сухая. — У тебя можно стрельнуть сигаретку?

Джульет дала ему сигарету. Он сделал затяжку и сразу закашлялся.

— Бог мой, страшный табак.

Джульет засмеялась, взяла сигарету назад и пригасила. Мюррей все еще держал ее за свободную руку. Она с любопытством взглянула на него. В этот момент до слуха обоих донесся приглушенный шум. Вскоре он стал громче, превращаясь в отчаянный визг, похожий на звук распиливаемого металла. Оба быстро встали и подошли к окну. За домом через заснеженное поле пролегла красная светящаяся полоса. Она колебалась, меняя направление меж голых деревьев, и наконец достигала горизонта.

— Боже! — Джульет заметила, что непроизвольно положила руку себе на грудь, ну прямо как какая-нибудь из ее героинь эпохи регентства.

— Что это было? Снегоход?

— О да. Ада говорила о нем. Что за чертово изобретение?!

Шум механизма постепенно замолк и, казалось, унес с собой ту малую долю взаимного влечения, которое они испытали в течение нескольких последних минут.

— Надо думать, твои друзья Скелтон и Краудер уже побывали здесь?

— Уверен, что да.

— Тогда я и сама посмотрю немножко.

Мюррей снова выразил согласие жестом гостеприимного хозяина.

— Посмотрю-ка, не удастся ли включить отопление, — заметил он и неторопливо направился из кухни в гостиную.

В спальне Джульет включила электрический обогреватель (судя по состоянию дымовых труб, каминами не пользовались много лет) и наконец сняла пальто. Первое, что ей хотелось сделать, это обследовать тайник лорда Кидденхэма. Однако, повинуясь какому-то загадочному, почти инстинктивному чувству уважения к приличиям, она потратила некоторое время на то, чтобы привести в порядок покрывала на гигантской кровати. Миссис Кэффри спала под двумя стегаными атласными одеялами персикового цвета, которые за три-четыре десятилетия пользования так истончились, что стали похожи на шелковые. С таким чувством, словно убирает алтарь, если судить по изощренной резьбе, Джульет взбила подушки, выровняла покрывала, после чего опустилась на колени рядом с заваленным косметикой туалетным столиком.

Тайник, находившийся в толстой ножке, отыскать было нетрудно. Джефф Скелтон и Латония Краудер, по-видимому, оставили его открытым. Было слишком темно, чтобы хорошенько рассмотреть нишу, но Джульет сунула внутрь пальцы и пошарила. Полое пространство было невелико и оказалось совершенно пустым. Джульет хотела было закрыть тайник, но побоялась, что потом не сможет его открыть.

— Я нашел термостат, — сообщил возвратившийся Мюррей. — В передней у лестницы, если он тебе понадобится. Я его включил.

Джульет посмотрела с другой стороны кровати, где некоторое время назад она на ковре нашла деревянную шкатулку с фотографиями. Сомневаться не приходилось: именно здесь Синди Гидди искала современную фотографию Ады.

— Я собираюсь подняться наверх и посмотреть, нет ли там чего-нибудь, — сказал Мюррей. — Посмотрю ее счета, если найду.

Джульет тем временем села на ковер (к ней тотчас присоединились обе кошки), потерла замерзшие пальцы и начала перебирать фотографии. Почти все были черно-белыми, многие относились к 1920-м годам. До слуха Джульет едва доносились шаги Мюррея, он обследовал верхние комнаты. А сама она вскоре научилась узнавать Аду, симпатичную, черноволосую девчонку-сорванца с гладкой кожей и огромными, заставляющими учащенно биться сердце глазами. Ада снималась вместе с улыбающимися подружками, красовалась на свадебных фотографиях (некоторые относились к ее собственным свадьбам). Ада у Ниагарского водопада, Ада рядом с тотемным столбом, Ада у входа в пещеру, Ада, нарядившаяся Чарли Чаплином. Некоторые фотографии были помещены в небольшие альбомы, а одна большая вставлена в рамку.

Джульет осторожно вынула эту последнюю. В рамке, обтянутой помятым темно-зеленым с желтым оттенком бархатом, был фотопортрет очень красивого мужчины, сделанный примерно в 1945 году. У него были темные глаза с приспущенными веками, густая волна волос. Мужчина был в пиджаке при галстуке и в свежей белой сорочке. Затемненное левое плечо портрета пересекала жирная подпись: «Моей дорогой Аде, с любовью, Фредерик».

Фредерик. Фредерик А. из стихотворения, которое Ада читала в «Пепельнице Клеопатры».

Джульет подняла глаза, желая поделиться своим открытием с Мюрреем, но тут же поняла: объяснить ему, почему эта фотография показалась ей столь любопытной, нет никакой возможности. Что же касается ее самой, то воспоминание об Аде, читающей стихотворение перед микрофоном… серебристое платье, мерцающее в свете рампы… поглотили ее, и Джульет сидела некоторое время, затаив дыхание и опустив голову, с навернувшимися слезами. Она вспомнила стихотворение, потом — страстный рассказ Ады (за чаем и теплыми пшеничными лепешками при их первой встрече) о владельцах кожевенного завода, которые зарабатывали деньги, загрязняя город «кислотными дождями» и «захоронениями ядовитых веществ». Фредерик А. был ее возлюбленным. Не приходилось удивляться, почему она хотела, чтобы «Свободная земля» оставила ее землю нетронутой.

Джульет все еще перебирала фотографии, когда вернулся Мюррей и доложил, что наверху пусто, если не считать пыли и мышиного помета. Он также заглянул в гостиную (открыв замок), ту, что находилась напротив прихожей. Пусто. Когда он принялся за счета Ады, Джульет открыла нижний ящик ночной тумбочки.

Внутри оказалась толстая пачка стихотворений, каждое было аккуратно написано от руки на линованной бумаге, датировано и пронумеровано. Их было четыреста двенадцать. Самые последние были написаны не более месяца назад. Джульет бросила взгляд на несколько наиболее старых (первое, датированное августом 1939-го, называлось «Яблочный пресс»), после чего аккуратно отложила их. Существовали ли где-нибудь их копии? Сама идея хранения в единственном экземпляре того, что создавалось в течение семи десятилетий (в отсутствии дублирующего компьютерного диска, ксероксов), ужасала Джульет, но не обязательно тревожила людей поколения Ады. Вполне вероятно, что миссис Кэффри вообще знала их наизусть.

Тем временем Мюррей нашел ящик, который искал, и сел на кровать, методично просматривая сваленные в кучу квитанции и письма. Свидетельства страхования жизни, корешки квитанций социального страхования, документы, касающиеся пенсионного обеспечения вдовы Фрэнка Кэффри, счета за коммунальные услуги, регистры платежных документов, балансы банка. Самые последние из банковских отчетов отсутствовали, как он позднее сообщил Джульет. Их скорее всего взял с собой Скелтон для изучения (как и содержимое мусорных корзин, разумеется). Однако более ранние показывали наличие накоплений, составляющих немногим более двенадцати тысяч долларов. Помимо перечисленных документов, единственное, что могло представить интерес, было деловое письмо шестимесячной давности. Некий Кеннет Левенджер из «Фэрграунд энтерпрайзиз» просил миссис Кэффри встретиться с ним в удобное для нее время. Компания, как кратко сообщалось в верхней части официального бланка, была филиалом калифорнийской «Ноубл корпорейшн». Что за учреждение «Ноубл корпорейшн», в заголовке бланка не указывалось.

Внимание Джульет скоро отвлекла связка любовных писем, оказавшаяся в другом ящичке. Перевязанные красной ленточкой письма были отправлены Аде во время Второй мировой войны человеком по имени Мак. Несмотря на то что они начинались и кончались вполне предсказуемыми, если не сказать пикантными проявлениями нежности, в них содержались яркие описания товарищей Мака по части. Стиль Мака отличался язвительностью и вольным обращением с английским языком. Джульет ничуть не удивилась, догадавшись по некоторым пассажам, что до войны он был учителем английского в той же академии, в которой Ада преподавала ораторское искусство. Может быть, именно благодаря Маку на полках Ады было представлено такое большое количество романов американских авторов. Вскоре Джульет уже погрузилась в мир, созданный его письмами.

Однако вторая половина дня быстро таяла, а дел оставалось много. Усилием воли Джульет заставила себя отложить письма и снова заняться книгами. Поэзия и проза, беллетристика и прочие книги стояли на полке в полном беспорядке: Вильям Карлос Вильямс рядом с Робертом Бенчли, Эмили Бронте (в безвкусном издании начала двадцатого века) рядом с Анаис Нин. Мюррей тем временем открыл коробки, лежавшие в камине, и обнаружил в них сотни книжек в бумажных обложках, в том числе несколько романов Анжелики Кестрел-Хейвен. Джульет начала осторожно снимать томики с полок и сортировать, обращая внимание на год издания и форзац. Если бы там оказалось что-либо ценное, то она подарила бы их кому-нибудь от имени Ады, чтобы не оставлять книги гнить в течение еще пятидесяти лет.

В пять часов она решила, что рабочий день закончен. На улице давно стемнело, она была голодна и устала, да и печальная атмосфера дома постепенно начинала действовать ей на нервы. Они с Мюрреем сходили к машине и принесли из него саквояж, чемодан и пальто Ады. Отключили термостат, выдернули вилку электрообогревателя, погасили свет, сказали «до свидания» кошкам и покинули дом, унося с собой связку любовных писем и стихотворений. Мороз на дворе усилился, и даже в машине изо рта шел обильный пар.

Позднее у них разгорелся спор относительно того, кто виноват в случившемся. Мюррей сидел за рулем, а Джульет он попросил обойти машину и помочь ему подать ее назад. Однако случилось так, что сначала «ягуар» шел задним ходом осторожно и медленно, а потом его задок начал плавно и элегантно скользить по насыпи и, наконец, врезался в сугроб.

Мюррей изверг целый поток ругательств, которые на машину не подействовали, хотя хорошо успокоили его нервы.

Когда он закончил, Джульет предложила ехать.

— Она не едет, — возразил Мюррей.

— Ты мог бы попробовать.

— Задние колеса заехали за край подъездной дорожки. Если я включу сцепление, они еще глубже увязнут в снегу.

— Тебе не хочется попробовать?

— Нет, не хочется.

Наступила пауза. Джульет должна была признать, что машина явно стоит на склоне, задние колеса оказались ниже передних.

— Но попробовать-то ты можешь? — вскоре попросила она.

— Хочешь, чтобы я попытался двинуться вперед?

— Пожалуйста.

Мюррей включил сцепление. Последовал толчок, звук буксующих колес, но машина не двинулась.

Из-за облака, медленно плывущего по темному небу, показалась серебристая луна.

— Что же нам теперь делать?

Мюррей пожал плечами.

— У тебя есть мобильник. Не хочешь вызвать механика?

— Ты член клуба? Я — нет.

— Не важно, являюсь ли я членом или нет. Машину напрокат взяла ты.

— Ох.

— Позвонить в прокатную контору? Вызвать буксир?

— Тебе хочется сидеть здесь и ждать?

— Мы можем вернуться в дом.

От препирательств их отвлекли лучи фар, скользнувшие по «ягуару». С шоссе на подъездную дорожку Ады свернул автомобиль. Фары, расположенные высоко над поверхностью дороги, светили так ярко, что лишь после того, как водитель остановил машину и переключил дальний свет на ближний, стало видно, что это грузовичок типа пикап, не новый, но в хорошем состоянии.

— Застряли, ребята?

В голосе человека, кричавшего из машины, слышались основательность, уверенность в себе, способность на поступки, спокойствие и лишь отчасти высокомерие — качества, которые люди хотят видеть в спасателе.

Мюррей ответил также криком. Незнакомец, не заглушая двигателя, вышел из машины и подошел к ним. Мюррей поставил машину на ручной тормоз и тоже вышел. На неосвещенной дорожке мужчины пожали друг другу руки.

— Мюррей Лэндис, — громко представился ее спутник.

— Том Гидди, — сообщил пришедший, после чего нагнулся к окошку и повторил то же самое Джульет. — Я живу в соседнем доме.

Джульет вышла из машины.

— А я вас знаю, — сказала она, подходя к нему. — Ваша жена сегодня утром дала нам ключ от дома Ады. Джульет Бодин.

Она протянула руку, с интересом разглядывая его. Подлинный Том Гидди был высок ростом, румян, широкоплеч и очень хорош собой. Он, как ей показалось, был старше своей жены лет на восемь или девять. Реальный Том оказался значительно моложе низкорослого и менее привлекательного дворецкого лорда Спаффорда. Но им обоим, соседу Ады и персонажу Анжелики К.-Х., была свойственна бодрость духа. После своего весьма ошибочного заключения относительно миссис Гидди, Джульет почувствовала некоторое облегчение.

— Большое спасибо за то, что остановились, — поблагодарила она.

Гидди пожал плечами.

— Рефлекс. Я профессионал, работаю в гараже Харлана, — пояснил он, заметив вопросительный взгляд Джульет. — Я и расчистил эту дорожку. Ее, наверное, нужно было бы еще посыпать песком. Подождите минутку, прицеплю трос, — сказал он, уходя, и добавил: — Хорошие колеса.

Пока Джульет подавляла в себе острое желание пояснить, что «ягуар» взят напрокат (было холодно, темно и не стоило отрывать Тома от дела, к которому он приступил), Гидди сунул руку в свой пикап, снова включил дальний свет, после чего пошел к багажнику за тросом. Джульет вернулась в машину и смотрела искоса на яркий свет, пока мужчины занимались своими таинственными делами. Вскоре Том развернул свой пикап, вышел и прицепил трос к крюку буксира. Минуту спустя Мюррей сел рядом с Джульет и включил мотор. Через несколько секунд они уже были на свободе. Когда они уезжали в темноту, Гидди посигналил на прощание.