Сокрушитель

Глава 4. Рассказы в радиоэфире

— Так я и рассказываю. Тому интенданту я указал услугу, но тот ещё остался должен, поэтому часть моей добычи с немецких тылов, тот доставил к госпиталю. Это были три бывших советских грузовика, я их у немцев отбил, и танк, «тридцатьчетвёрка». Их там боец охранял. Сообщил об этом главврачу, сказал, что передаю грузовики для вывоза раненых, хотя на тысячу ранбольных их маловато, и нужен экипаж для танка. Тот о прорыве уже знал, не думал, что немцы уже тут, ну и дал добро подобрать экипаж и встать на защиту города, пока госпиталь эвакуируют. Город тыловой, армейских подразделений совсем нет, поэтому я удивился, услышав бой у въезда в город. Даже комендатуры в городе не было, только военкомат. Не зная кто там сдерживал немцев, но я мысленно искренне поблагодарил героев, мы успели подготовится, принять танк, и выехали по улочкам в сторону звуков боя. Я уже потом узнал, что там противотанковый взвод. Новички, утром приняли орудия у нас в городе, с ремонта, двинули к передовой и тут немцы, вот с не сбитыми расчётами те смогли сжечь два грузовика, подбить немецкий танк. Гусеницу ему разбили. Впрочем, это все их победы, лейтенанта, он потом с нами в госпитале лежал, также к «Боевику» представили, однако взвод дал нам время, и мы успели. Я очень хороший наводчик из танковых пушек, сам не знал, у немцев в тылу пришлось пострелять по немецким танкам на железнодорожных праформах. Эшелон горел весь, но уходил дальше. Стоит отметить, что от моего танка до железнодорожных путей было два километра и эшелон двигался, но я ни разу не промахнулся, и сжёг два вагона, надеялся там снаряды и они рванут, но те горели и не взрывались, и восемь танков на платформах, пока эшелон не ушёл за дальность стрельбы. Больше бы уничтожил, но я один в бронемашине был, там двигатель заклинен, но всё остальное в порядке. Танкисты на дороге бросили, отступая. Сам заряжал, сам стрелял, но такой вот результат. Ни разу не промахнулся, даже с запредельной дальностью из танкового орудия. В бою за городок я был за командира-наводчика, заражающий Дмитрий Воробьёв, и мехвод, старший сержант Буков, из выздоравливающих. Стрелка-радиста не было, не успели подобрать, втроём бой вели. Мы уничтожили мотоциклистов и завернув за угол, столкнулись немцами. Причём был танк, точно такая же «тридцатьчетвёрка», как у нас, но с крестами намалёванная. Выстрелили одновременно, но если снаряд немцев ушёл в рикошет, то наш точно поразил в погон башни и тот вспыхнул. После этого мы, маневрируя и часто меняя позиции, уничтожили пять бронетранспортёров, два броневика, тоже бывших наших, с крестами, ту подбитую артиллеристами «тройку» и полтора десятка грузовиков. Причём говоря уничтожили, я имел ввиду, что они горели. Если подбить, то немцы быстро их восстановят и те снова будут против нас воевать, а сожжённые только на переплавку. Что по бою, у немцев осталось шесть самоходок, а у них лобовая броня крепкая, далековато, не возьму. Поэтому я расстрелял им гусеницы, и уйдя в город, объехал стороной, выйдя с боку, и сжёг их, расстреляв в борта, все шесть. Ну и начал бить по пехоте и технике в колонне, поджигая её, вдали две гаубичные батареи, и до них доставал, тут как раз и появились кавалеристы и погнали немцев дальше. Думал целая дивизия, а оказалось два полка с приданной артиллерией. Они нам и дали время эвакуировать госпиталь. Немцы заняли город только на следующий день. Мы в разбитой колонне нашли целый грузовик, на нём доехали до госпиталя, погрузили в машину раненых, и колонной в тыл направились. Дальше мы лечились в Брянске. А после выписки уже вызвали в Москву на награждение.

Пока я общался, диктору принесли листок, тот потом передал его мне. Там было написано, что разрешают описать как я бежал из плена. Кого-то это заинтересовало. Ну я им сейчас и расскажу. Пока я особо грань не переходил.

— С подвигами, совершёнными вами, стало ясно. Скажите, вот вы оказались в плену. Как это произошло мы слышали, но как вы смогли бежать?

— Дело случая. Попал в плен я от контузии, форма разорвана осколками вдрызг, но сам особо не пострадал, тяжёлая контузия и полное отсутствие слуха. Я метров двадцать в колонне прошёл, иногда оборачиваясь и видя, как добивают обессиливших. Другие пленные проходили мимо, безразличные, никто не помогал ни им, ни мне, как будто не свои. А жить очень хотелось, умирать я не желал, мало немцев набил и трофеев добыл. И тут я почувствовал помощь, кто-то приобнял меня и помогал идти. Я на грани сознания плавал, вот-вот упаду, но рассмотрел девчонку, та была в форме военфельдшера, молоденькая совсем, блондинка, красивая, и она помогала мне идти. Видно, что тяжело, та ростом мне по плечо, но крепилась, плакала, видел слёзы текли, но помогала в меру сил. Другие шли мимо, отводили взгляд. Вот тогда я покаялся, сбегу, а это обязательно случится, на других плевать, но эту девушку вытащу. Сам лягу, но её спасу. Та договорилась с тремя артиллеристами, они парни крепкое, и те донесли меня до бараков. Я этого не видел, без сознания был. На себе несли, чтобы не дать немцам добить меня как других обессиливших на обочине. Парни специально считали, тридцать шесть тел на дороге осталось. Оказалось, за помощь белобрысая отдавала им свой паёк, свою еду, мне с ней своим пайком пришлось делится. Три дня я отлёживался в бараке. Их каждый день освобождали, командиров выявляли, в свои колонны отправляли, женщин. Я белобрысую прятал, а тут очнулся на третьи сутки, чуть легче было, но слух ещё не вернулся, а белобрысой нет. Сосед на пальцах сообщил, что её немцы увели. Ох я разозлился. Состояние так себе было, но идти мог. Утро, барак пустой, только раненые и смертельно уставший врач, что ими занимался. Дошёл до ворот и забарабанил. А когда открыли, сказал на немецком…

— Простите, что прерываю, вы знаете немецкий?

— Да. Не очень хорошо, у нас в деревне жила два года немецкая семья, агрономы, но потом уехали. Я с их ребёнком дружил, с сыном. Он и научил, и писать. Интересно было, его родители учили вместе со мной. Так вот, я сообщил, что выявил в бараке переодетого советского офицера и комиссара-жида. Мне главное покинуть барак, можно что угодно наболтать. Немцам это было интересно, комиссаров они сразу расстреливали, и евреев. Проверяли обрезанные или нет, немало разных парней с Кавказа, главное нос с горбинкой и кучерявость, так расстреляли. Отвели меня в кабинет к лейтенанту, из охраны лагеря. А у меня гвоздь зажат в руке, если знать куда бить, даже в моём состоянии, а я стоял нетвёрдо, можно убить. Только повезло, лейтенант сидя за столом заряжал «Наган», да не простой, с глушителем. У меня такой был, даже три штуки. Когда в окружении был, ночью самолёт прошёл над лесом, и в небе парашюты рассмотрел. Оказалось, там помимо десантников грузы скинули, вот один на меня и упал, я пока в форме морской звезды лежал и звёздочки считал, что перед глазами летали, те собрали грузы, тот что на меня упал не нашли, видимо сильно в сторону снесло, и убежали, задание у них какое-то. Вышли бы ко мне, пару челюстей точно свернул кулаками, пусть в следующий раз смотрят куда скидывают. Я потом, когда очнулся, вскрыл баул, там три «Нагана» с глушителями и патронами, припасы. В схроне оставил. Так что это оружие мне хорошо известно, уже использовал. Я же подошёл к столу лейтенанта, сообщив, что глухой из-за контузии, и кинул гвоздь в лицо офицера. Почему-то только это в голову пришло. Главное ошеломить. Тот зажмурился, что позволило мне вырвать револьвер у него и застрелить конвойного, ну и взял на прицел офицера и стал допрашивать. Тот писал ответы на блокноте. Печатными буквами. Прописью я читать пока не умею. Вот и узнал, что белобрысую увезли в лагерь для военнопленных…

— Извините, Ростислав, почему вы девушку так называете?

— А как?

— По имени.

— А как её зовут?

— Вы не знаете?

— Нет. Надеялся вы скажите. Да и как узнать, я глухим был, на пальцах всё общение. Да и та не возражала, когда я её так называл.

— Ясно. И что дальше было, очень интересно.

— Лейтенант написал, что лагерь женский в Слуцке, и сообщил где мы находимся. Я не знал. Я чуть не захохотал от радости. Я как раз проходил тут недавно, когда из окружения выбирался. Точнее не проходил, проезжал на трофейной машине. Бензина запаса хватало. Поэтому всего в пяти километрах от этой свинофермы, где пленных держали, в стоге у меня была спрятана танкетка. «Т-тридцать восемь». Я её в кустах нашёл без топлива, пулемёта не было, но я из своих запасов вернул на штанное место, снимал с разбитой техники, заправил и спрятал. В кустарнике следов много, а в стоге поди сыщи, замаскировал следы и оставил. Времени мало прошло, меньше недели, должна на месте быть. Так что пристрелил лейтенанта, а тут вдруг начальник лагеря в кабинет зашёл, в звании капитана, и его пристрелил. Забрал у всех удостоверения военнослужащих, для отчётности, я всё потом особистам сдал, когда мы к своим вышли, и покинул здание через окно. Понятно, что всё вокруг серьёзно охранялось и меня сразу бы подстрелили, но я надел форму лейтенанта, у нас одна комплекция. Нашёл в столе бутылку шнапса и распивая песенки, на немецком, шатаясь пошёл прочь от лагеря. На меня солдаты таращились, посчитали что я прибыл к знакомому из офицеров лагеря, но не остановили. А шатало меня от усталости и контузии. Эти пять километров до стога были сами тяжёлыми в моей жизни. Бежать не могу, отдаёт в голову, сознание теряю, идти нужно мягкой походкой, и не быстро. Так что три часа потратил, с двумя перекурами по пять минут, там сзади уже тревога, погоня. Чуть-чуть не успела. Я выехал на бронемашине из стога и встретил их пулемётным огнём. Танкеткой можно и одному управлять, там у командира управления дублировано. Уничтожил погоню и рванул в сторону речки Березина, переплыл, танкетка же плавающая, и дальше. Вот только тряска, я шесть раз сознание терял, ночь всю простоял, но на следующий день добрался до окраин Слуцка. Там спрятал танкетку в лесу добыл немецкий грузовик, шофёр колесо пробитое менял, в кузове продовольствие с одного из наших захваченных складов. Шофёр и описал где лагерь, я ему ногу прострелил из «Нагана», охотно на вопросы письменно отвечал, на разбитом хлебозаводе девчат содержали. В лагере как раз построение, я трижды проверил в бинокль, с возвышенности из кабины грузовика двор хлебопекарни был хорошо виден, но белобрысой своей не нашёл. Этого я и боялся. Так отлежался бы, но зная что та красивая, может понравится какому офицеру, или вообще солдатам, пустят её по кругу, а она под моей защитой, жизнь спасла, поэтому стонал от болей, но делал то что обещал, найти и вытащить её. Белобрысой на плацу лагеря нет, а найти надо, где она, могут сказать только из администрации женского лагеря. Сам я в машине сидел в немецком мундире, снятого с шофёра, а шаровары мои рваные. Форму лейтенанта выкинул давно, испачкал. Нашёл подпольщиков в городе, за час договорился, те подняли всех бойцов и командиров Красной Армии, которых местные жители прятали у себя, и с помощью танкетки освободили лагерь и расстреляли комендатуру с казармой. Пленный из лагеря сообщил, что самых красивых и фигуристых девчат отбирают в бордели в Германию, насильно конечно, в этот список и белобрысая попала. Это вторая группа, первую в Германию уже отправили. К счастью, вторая группа тут рядом в пансионате содержится, их сначала подготовят, психологически сломают, чтобы сами ноги раздвигали, силой же брали, я туда на грузовике и поехал. Освобождённых пленниц отправил в лес, там разгруженные из грузовика припасы и танкетка. Я её капитану Михайлову отдал, старшему командиру, сапёр он, капитан, и поведёт освобождённых в сторону наших. Не знаю довёл или нет, да и мне всё равно было. Главное белобрысую вытащить. Я слово дал. У пансионата всего шесть солдат охраны, старики-ветераны, но боевые, и три надзирателя. Одна из них женщина. Плюс пятеро из местных как обслуживающий персонал. Я их всех ликвидировал, девчат в кузов машины, «Мерседес» дизельный конечно большой кузов имел, но девчат сорок две набралось, все ушли, пусть и с трудом. Тяжёлый день, у меня одно было желание, сдохнуть поскорее чтобы этот кошмар закончился и отдохнуть, пусть и на том свете, но я поклялся. Двигались по просёлочным дорогам, иногда вообще прямо по полям, главное подальше от немцев, благо машина вездеходная была. Вечер был, не успели до своих добраться, встали на ночёвку на берегу Березины, как раз малоезженный брод проехали. Я выпустил девчат из кузова и сообщил, что в кабине оружие, два трофейных карабина, ведро для готовки и припасы, пусть готовят, и всё, больше ничего не помню. А утром с трудом проснулся, слух не вернулся, смотрю те голышом купаются, а девчонка, что меня охраняла, рядом спит. И знаете, я вот не в курсе был, если контуженный возбуждается, а я молодой, то кровь отливает от головы и вырубает. Я как девчат увидел, меня сразу вырубило. Когда очнулся, другие проснулись на пляже, увидел их полуобнажённых в одних рубахах что солнце просвечивало, снова вырубило. Когда в третий раз очнулся, старался не смотреть в ту сторону, но у меня богатое воображение и память хорошая, картинки как перед глазами, и тут вырубило, под мой стон: ну сколько можно? Дальше пришёл в себя, взял в руки, искупался и направился к грузовику. Там как раз кашу сварили в ведре, мне оставили. И тут я обнаружил у заднего борта грузовика немца, унтера, а под ногами девушку, что меня охраняла, та спящая красавица, он ей лицо сапогом разбил. Я сразу метнул нож. Теперь представьте себе ту ситуацию, что произошла. Местность выглядела так: берег реки, заросший деревьями, грузовик на дороге как в туннеле лесном стоит, на склоне, сверху не видно машины, ещё всё кустарником поросло. Рассказ сначала с моей стороны. Увидев немца, я метнул штык-нож, что очень непросто, попал в глаз, больше от неожиданности, но убил немца. Подошёл к телу и наклонившись снял автомат, разгибаясь. Меня от этого пошатнуло, слишком резкое движение было, и я сделал два шага назад, проверил автомат, и наклонился проверить девчонку, но та уползла под машину. Я разогнулся и увидел, что девчата на пляже что-то кричат и показывают. Повернувшись, вдруг обнаружил сапоги выше моей головы, на склоне обрыва, а в них немца, что целился в меня из карабина. Ну я от живота дал очередь, срезав его. Это было как я видел ситуацию. Теперь со стороны пляжа, где были девчата, и что наблюдали со своей стороны всё это хорошо. Они увидели немца, что избивал их подругу по несчастью и тут появился я из-за доревев, привычно шатаясь, и метнул нож. Что удивительно, попав, метать их как нужно я не умею. Тут появился второй немец, и приготовив свой карабин, выстрелил в меня, но я наклонился за автоматом, и пуля ушла в воду, фонтанчик был в речке. Немец судорожно передёргивает затвор, подавая свежий патрон, а я проверяю автомат, тот перезарядился и сразу выстрелил, но меня качнуло назад, и пуля снова ушла в речку. Тот снова выбивая гильзу подал свежий патрон, и выстрелил, но я наклонился к девушке, проверяя её. Пуля в этот раз со стуком впилась в ствол одного из деревьев. Немец снова судорожно дёргал затвор, но тут я его обнаружил и срезал. Мне потом девчат всё это описали на листах блокнота, удивился конечно, но бывает. А что я могу сказать? Слуха не было, я ничего не слышал. Видел, что те на пляже куда-то показывают и кричат, судя по лицам, только потом немца этого увидел. Оказалось, девушка, что на часах была, заснула и не слышала, как эти двое на мотоцикл приехали, оружие отобрали и связали. В коляске был бидон со свежим молоком. Все напились, хватило. После этого поехали дальше и через семьдесят километров въехали в село где как раз стоял штаб нашей с белобрысой дивизии, там меня опросили, письменно конечно, заставили рапорт написать, и отправили на машине с ранеными в госпиталь. Больше я девчат не видел. А что в госпитале было, как город мы защищали, я уже рассказывал. Вот такой у меня плен был. А слух вернулся на следующий день как в госпиталь прибыл. Хотя бы в одно ухо, потом и второе заработало.

— Много интересного с вами случалось. А как вы войну встретили?

Вопрос меня удивил, время уже подходило к окончанию, но видимо разрешили.

— Войну я встретил на территории Брестской крепости. Очнулся от болей в голове и разрывов снарядов на стенах нашей казармы. Оказывается, крупный кусок кирпича мне спящему в голову попал, так что основное я пропустил. Не везёт мне с головой, постоянно страдает. Парни из взвода меня наспех проверили и решили, что я погиб, как другие, их там с десяток под завалами коек осталось. Пока я оружейку откапывал, чтобы свою винтовку найти, остальные ушли из казармы, бросили меня, ну и я, найдя винтовку, за ними, успел до того, как крепость окончательно блокировали. Потом от пленных офицеров узнавал, наши в крепости и тогда бились, а шёл восьмой день сначала войны. Самый большой шок я испытал, когда узнал, что в начале июля они схватили раненого командира, тот был в грязной рванной форме майора РККА, настоящий скелет обтянутый кожей. Его принесли в госпиталь, и там наш врач пытался накормить майора, но у него не было сил даже жевать, настолько обессилил. Это был мой командир полка, Сорок Четвёртого стрелкового, майор Гаврилов. Его пришлось кормить внутривенно. Гитлеровцы, что его принесли, не верили, что тот обессилен, всего час назад майор в одиночку вёл с ними бой, бросал гранату и отстреливался из пистолета в катакомбах крепости, убив двоих солдат и ранив четверых. Вот такие дела. Вовремя я тогда крепость покинул, иначе тоже бы переживал эту трагедию. А в городе спас семью красного командира, к ним трое молодчиков ворвались, из поляков, хотели совершить насилие. Девочке всего лет двенадцать было, еле успел, на штык их насадил по очереди. Помог загрузить вещи в машину, там соседку вывозили, и те уехали. Потом застрелил местного, он из окна из карабина убивал всех в нашей форме, командира нашего убил, я чудом успел заметить движение и упал на брусчатку, пуля выше прошла. Подбежал и гранату в окно кинул. Я же не знал, что у него там жена и двое маленьких детей. Всех наповал. А стрелок был в форме польской армии, ноги у него не было, инвалид. Командира убитого проверил, а тот не наш оказался, я потом документы его показал сотруднику госбезопасности, тот подтвердил, диверсант немецкий. Документы-липа. Потом меня окликнули из окна, тоже семья командира, посоветовал им покинуть город, могу с собой взять. Рассчитывал на двух-трёх, а там толпа в тридцать человек набежала, с чемоданами и детьми, вот и повёл их, а стрельба со всех сторон в городе шла. Перестреливаясь с бандитами, те с диверсантами в форме НКВД блокировали наших в здании управления НКВД, а у меня ручной пулемёт и гранат с два десятка, с тыла подкрался, уничтожил из пулемёта тыловое охранение, подобрался к окнам, и закидал гранатами помещения, где диверсанты засели, деблокировал наших, их там семнадцать человек с ранеными оказалось. Вот так мы все с местными и вырвались из города. Там расстались, добравшись до наших, я свою дивизию нашёл, и парней из роты, что меня бросили. Всё ночь шли в сторону Кобрина и под утро приказ, готовить позиции у дороги. Немцев будет сдерживать, чтобы наши отошли и оборону получше настроили. Утром дозор немецкий на мотоциклах, мы их расстреляли, а я ещё зажигательными пулями в баки сжёг мотоциклы. Большее в бою участия не принимал. Услышал свист мины, немцы ими садить начли, хорошо ротными, хлопушки, и темнота. Очнулся ночью, так я первую контузию и получил, миной накрыло. Шум в ушах, но идти мог, откопался, меня завалило, почва песчаная, винтовку откопал, остальное снаряжение, и направился к дороге. Там костры, немцы на ночёвке, техника стоит, я с шумом в ушах прокрался к ним, смог тихо, и найдя ящики с ручными гранатами в одной из машин, нашёл где стояли грузовики с бочками бензина, стал готовить гранаты и потом раскидывать в разные стороны, а потом дёру, угнав мотоцикл. Полыхало там за спиной здорово. Немцы час в разные стороны стреляли, думали нападение. Ну а дальше своих нагонял, трофеи добывал. Долго рассказывать. Взял немецкого полковника в плен, к тому моменту за семь дней в тылу противника я заматерел, обнаглел, ну и вышел к своим. В принципе всё, остальное время тратил на госпитали, всё контузия та. Раньше бы выпустили, но усугубил тот бой в танке, дольше полежать пришлось, пока медкомиссию не прошёл.

— Тут поступил вопрос от нашего радиослушателя, — это да, диктору принесли листок и тот зачитал с него вопрос. — А куда делся тот танк, что участвовал в защите города и госпиталя? Вы его передали кавалеристам?

— С чего бы это? Это мой трофей, я раздаривать их не собираюсь. Тем более кавалеристы всё равно не знают, что с ним делать, да и управлять и вести бой не умеют. Это на минутку тоже не простое дело, учиться нужно. Тому бойцу, что охранял мою технику и передал танк, а он отогнал его подальше в тыл. Будет время, навещу и приведу в порядок. А то после боя из боекомплекта осталось пять снарядов, из которых четыре бронебойных и один осколочный. Да и сам танк из новой машины, которая ни разу не была в бою, превратился в старую развалину всю в оспинах от рикошетов, да попаданий снарядов. Несколько болванок в броне застряли. Танк боевой. После войны куплю дом, сделаю постамент, табличку, что это геройская машина, и буду любоваться боевым другом, что спас тогда многих.

— А танкистом нашим передать?

— Вот что вы заладили, передать-передать? С какой это радости?! Эти горе-командиры бросая технику бегут от немцев, стирая галифе в речках, а тут отдай?! У немцев в тылу этих брошенных танков сотни, пусть отправляют команды и перегоняют к нам. Я смог, и они смогут. Только зачем им так напрягаться? Отобрать чужой трофей же легче.

— Но ведь танки советские? — в голосе диктора явно было слышно недоумение.

— Кстати да. В детстве я прочитал книгу про Древнюю Русь, о варягах, берсерках, очень интересная. И там всё что на щит взято, это право священного трофея. Я тогда принял догму древних воинов Руси как свою, и сейчас по ней живу. Да если какой староста деревни подойдёт и скажет такому воину: отдай свои трофеи, тот его просто зарубит мечом, и будет прав. Поэтому трофеи, это трофеи, свои загребущие руки от них прочь. Хочешь получить — плати и забирай, а за просто так только кошки родятся. Поэтому для нас, воинов, такие войны в радость. Да я уже заработал столько, что половину крымского побережья купить смогу. Хочу домик в Ялте. Стоит отметить, по трофеям довольно тонкий момент, которого я придерживаюсь. Например, убил я немца, всё с него — моё. Если увижу тело врага, убитого другим, не подойду, это настоящее мародёрство. Также и с техникой. Я не брал трофеями брошенную нашими на дорогах технику, включая танки. Нет, тут признаю, бывало целые прятал, как ту танкетку, но я передал её представителю Красной Армии у Слуцка, так что по моим внутренним правилам, всё честно. «Тридцатьчетвёрка», о которой мы говорим, была захвачена немцами с семью собратьями на железнодорожных платформах, на одной из станций, то есть, были взяты немцами в качестве трофеев. Я ножом снял часового, перерезал ему горло от уха до уха. То есть, отбил технику, с боя, пролив кровь противника. Потом платформы трактором утащил на запасную ветку, там специальной спуск был, но это не важно, все восемь танков у меня, это мои трофеи, взятых с бою. Также убивал часовых на пунктах сбора, и перегонял технику. Это тоже трофеи. Брошенная техника остаётся советской, пусть брошенная, пока немцы её под свою руку не возьмут, но прав я на неё до этого момента не имею, поэтому особо и не трогал.

— Но могут приказать.

— Да сколько угодно, пусть ищут. Хотя если вменяемые командиры, дадут нормальную цену, без проблем. Я вот у немцев целый эшелон утащил тягачом, с тяжёлыми танками «КВ-два», новенькие, двадцать штук. До сих пор не знаю, что с ними делать. Как не крути, а продать я могу только Красной Армии. Вермахту не предложишь, даже за золото, это подло, да и противник, и покупателей особо-то и нет, а продать надо. Танки эти сейчас современные и что-то стоят, через год уже будет морально устаревшее старьё, а я хорошо понимаю рынок, сейчас продавать надо.

— Как-то по-капиталистически рассуждаете. Не по-товарищески.

— Нет. Как собственник — это да, но не как капиталист. Я не чужое продаю, своё, честно взятое в бою. Чего мне стыдится? Пусть другие стыдятся. Вот, например, видите эти наручные часы? Швейцарские, трофей с тела убитого мной капитана, начальника лагеря, где я три дня от контузии отходил. До этого у меня были трофейные часы с диверсанта из Бреста. Так наш политрук, когда я дивизию нашёл, в первый день войны, как коршуном налетел и отобрал, узнав, что это трофей, я не скрывал. Ладно бы сдал, но он сам носил. Им значит можно, а мне нет? Двойные стандарты. Или добыли разведчики трофейный легковой автомобиль, отобрали сразу, и на нём начальник Политуправления корпуса ездить начал, хотя парни командиру дивизии машину подарить хотели. Бойцы, видя такую несправедливость, им даже спасибо не сказали, были серьёзно разочарованы. Это я ещё мягко сказал. Так что с трофеями в Красной армии ситуация никакая, что хотят, то и творят. Нет по ним ничего в уставе. Если напишут, даже я буду сдавать добытое. То, что мне самому не нужно. Но то что добыл до этого, как устав написали и зачитали перед строем, то что раньше, под этот пункт не попадает. Раньше добыто. Но это так, мысли вслух. Между прочим, я трофеи распродаю. Вон одному ротному старшине двадцать трофейных наручных часов передал за пять ящиков с тушёнкой. Это дефицит, поверьте. Да и так по мелочи. Но не за деньги, бумага, мне она не интересна.

— На этом мы завершаем нашу программу «Беседа с фронтовиком» и попрощаемся с орденоносцем, — поторопился закончить диктор, чтобы я ещё чего не наболтал. — Напомню, что с нами был красноармеец Ростислав Батов.