Глава 14

Миновала еще неделя.

На Иванов день гости замка Холторп, Филиппа в том числе, сидели за раскладными столами на лугу неподалеку от замка.

– Вообрази себе, – вдруг сказала Клер Маргерит де Роше, – сюда приближается верхом настоящий мужчина. Он никак не может держать путь в Холторп!

– Должно быть, заблудился, – лениво предположила ее подруга и наперсница.

– Ах, как кстати! Я охотно укажу ему дорогу, – промурлыкала Клер.

Любопытство заставило Филиппу проследить их взгляды. Глядя против солнца, она не сразу сумела различить детали, заметив лишь, что по дороге и впрямь рысью едет какой-то статный всадник. Присмотревшись, она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Хью!

Он выглядел так же, как в день их первой встречи: небритый, загорелый, с растрепанными ветром белокурыми волосами и интригующей серьгой в правом ухе. И одежда на нем была та же самая – кожаная солдатская куртка, кюлоты и грубые сапоги, – так одеваются, должно быть, разбойники и грабители. В нем была та же дикая сила, что и в наемных ландскнехтах, которые охраняли загадочный груз Орландо. На фоне расфранченных, изнеженных гостей леди Клер Хью, в самом деле, выглядел настоящим мужчиной.

Приблизившись, он нашел в пестрой толпе Филиппу и уже не сводил с нее взгляда. Глаза у него были в точности такие, какими она их помнила, – зеленые и глубокие, как пронизанные солнцем воды. Он смотрел без улыбки, тяжелым испытующим взглядом, который, однако, породил в Филиппе волну сладостной дрожи. Ее как будто коснулась его широкая, загрубевшая ладонь.

Клер и Маргерит тем временем препирались из-за незваного гостя.

– Он мой! Я первая его заметила.

– Подумаешь!

– Говорю тебе, сначала я, а уж потом ты.

– Может, повозимся втроем? По виду он вполне способен на совесть отделать нас обеих.

– Ах, какая жалость, какая жалость… – протянул Тристан де Вер. – Не похоже, чтобы он был падок на мальчиков, не то я бы охотно примкнул к вашим забавам.

Филиппа подавила улыбку: Тристан вышел из мальчишеского возраста лет сорок назад. Он ей, в общем, нравился, она даже находила его по-своему привлекательным, невзирая на большие уши и прямо-таки гигантский нос.

Его глаза неизменно смеялись из-под длинных прядей седеющих волос.

Олдос наконец соизволил следом за другими повернуть голову.

– Нет, только не это! – простонал он, разглядев всадника.

– Как, ты его знаешь? – удивилась Клер.

– Да, дьявол меня забери! – рявкнул он, забывая о своем показном благочестии и клерикальном облачении. – Это муж Филиппы!

Олдоса можно было понять. Его отношения с Филиппой оставались натянутыми с той самой ночи, когда она застала его с Маргерит де Роше. Появление Хью еще больше осложняло ситуацию.

Наутро Олдос подстерег Филиппу и принес свои горячие и многословные извинения. По его словам, Клер сыграла с ним грязную шутку, намеренно вручив записку не той, кому она предназначалась. Все то низкое, сказал он, что заложено природой в каждом мужчине, всколыхнулось в нем под нажимом этой дьяволицы, Маргерит де Роше. Он пал, прискорбно пал, но это не значит, что его страсть к Филиппе угасла. Он обожает ее столь же сильно, как и прежде.

В ту ночь Филиппа намеревалась разыграть оскорбленное достоинство, но то, что явилось ее взгляду на кровати Олдоса, потрясло ее так, что все отрепетированные упреки вылетели из головы. С минуту она глупо хлопала глазами, потом бежала прочь, унося в памяти сцену, которую предпочла бы забыть. Лишь к утру ей удалось опомниться настолько, чтобы сурово отчитать Олдоса за «неверность» и потребовать, чтобы он заново завоевал ее «любовь». В результате он махнул рукой на условности и всю неделю на глазах у всех осыпал ее знаками внимания и не роптал по поводу того, что ему было отказано даже в поцелуях. Это позволило Филиппе остаться в стенах замка и продолжать расследование, по-прежнему, увы, безрезультатное. Она поощряла ухаживания Олдоса (иначе он выставил бы ее из Холторпа), держа его при этом на расстоянии.

Этой ночью, разбуженная духотой, Филиппа подошла к амбразуре окна подышать свежим воздухом и услышала в соседней комнате голоса. Сначала раздавались тихие мужские стоны, время от времени переходящие во всхлипывания, потом прерывистый голос Маргерит произнес: «Ну же, мой сладкий, не напрягайся… расслабься, и тебе будет не так больно… я же знаю, тебе это по душе…»

Филиппа ни, словом не упомянула об этом. Уважающая себя женщина не потерпела бы такого очевидного обмана, а ей было не с руки давать Олдосу полную отставку. Кстати, он даже не заподозрил, что записку под дверь Маргерит де Роше сунула сама Филиппа. Он не поверил Клер, которая категорически отрицала свою вину, хотя и сожалела, что столь пикантная мысль не пришла ей в голову. Их отношения стали с тех пор еще прохладнее.

– Как, этот человек женат на «одаренном отродье барона Ги де Бове»? – Клер переглянулась с Маргерит, не скрывая изумления. – Похоже, будет занятно. Самое время – я смертельно скучаю!

Подошла Эдме, неся пирог с голубятиной – седьмую перемену из двадцати, состряпанных по случаю Иванова дня. Взгляд ее при этом метался между Хью и Филиппой. Очевидно, она прикидывала, во что обойдется той «роман» с Олдосом Юингом.

– Пусть убирается! – прошипел Олдос сестре.

– А почему, позвольте узнать? – нахмурился Орландо Сторци. – Этот синьор – законный супруг леди Филиппы, не так ли? Она ему рада!

Проводя все свои дни и порой даже ночи в подвале замка, достойный метафизик мало сталкивался с царившими в Холторпе нравами и понятия не имел о попытках Олдоса соблазнить Филиппу.

– Он здесь лишний! – продолжал Олдос, не слушая. – Делай что хочешь, но дай ему от ворот поворот!

– Ты совсем спятил, братец! – рассердилась Клер (сердясь, она и сама становилась похожей на хищную птицу). – Я не выгоню за порог такого мужчину по той лишь причине, что ты желаешь трахнуть его жену!

– Трахнуть? – озадаченно повторил Орландо. – Мой французский так плох! Не скажете ли, что значит это слово?

Истажио выпустил юбку Эдме и зашептал итальянцу на ухо. Глаза метафизика полезли из орбит.

– Как? Ведь вы служитель Божий! Эта леди замужем! Как можно?

Надо же, подумала Филиппа, кто-то в этом замке еще не утратил порядочности!

– Признайся, что он тебе здесь совсем ни к чему! – потребовал Олдос, хватая ее за руку.

– При чем тут она? – вмешалась Клер. – Я здесь хозяйка, мне и решать. Наш гость будет принят с почетом.

– А вот и он! – провозгласила Маргерит.

Филиппа повернулась. Хью уже спешился и теперь шел к ним через луговину. Она попробовала высвободить руку, но Олдос вцепился в нее намертво.

– Миледи! – Хью слегка поклонился ей.

– Милорд супруг!

Заметив, что они с Олдосом держатся за руки, Хью сжал зубы, взгляд его потемнел.

– Леди Клер, знакомьтесь! – поспешно вмешалась Филиппа. – Это мой супруг, сэр Хью Уэксфорд.

– Сдается мне, что мы знакомы, – заметила Клер, меряя его взглядом.

– Мы встречались в Пуатье, полтора года назад.

– В самом деле? Тогда вы отлично впишетесь в здешнее общество.

– Хью, справа от тебя Тристан де Вер, трубадур и стихотворец, – продолжала Филиппа, – а рядом с ним – Маргерит де Роше, близкая подруга леди Клер. Синьор Сторци и Истажио тебе знакомы, а это наш капеллан отец Николас.

– Хью! – вскричал Рауль д'Аржентан. – Сколько лет, сколько зим!

– Рауль! Так вот ты, каков в мирные времена! Как красна девица!

Бывшие соратники обменялись дружеским объятием и серией звучных хлопков по спине. Рауль д'Аржентан был рослый, крепко сбитый брюнет, поразительно простой и сердечный в обращении, особенно в сравнении с остальными гостями Клер.

– Но что с тобой, дружище? – Хью отстранил и критически оглядел его. – Где твоя борода? Прежде ты походил повадкой на медведя, а запахом – на вепря. Теперь…

Он взялся двумя пальцами за пышный рукав туники Рауля, покачал головой и взъерошил его модную прическу. Тот смешался и покраснел.

– Он приручен! – объяснил Тристан де Вер, хихикнув. – Приручен подобно дикому зверю. Истинная любовь, мой добрый господин, укрощает самые дикие сердца.

Рауль представил свою жену. На леди Изабеллу Хью не произвел сколько-нибудь заметного впечатления. Она подозвала мужа ближе.

– Что, мой ягненочек?

– Рауль, твоя прическа! Она в совершеннейшем беспорядке.

– Я рассказывал тебе про Хью, – сказал тот, рассеянно поправляя волосы. – Мы познакомились в Милане, сражаясь против Фридриха Барбароссы, а потом нас обоих завербовал Крепкий Лук.

– Ах! Это тот самый твой друг, без большого пальца правой руки!

Наступила тишина. Все глаза обратились к Хью.

– Как это случилось? – произнесла Маргерит низким чувственным голосом, словно речь шла о постельных подвигах.

– Ирландцы – здоровенные ребята, – отшутился Хью. – В схватке с ними можно потерять и кое-что посерьезнее.

Послышались одобрительные смешки.

– Олдос, позволь сэру Хью сесть рядом с супругой! – сказала Клер приказным тоном.

«И с тобой, интриганка!» Филиппа ощутила внезапный укол ревности.

– Может, ему больше по душе сидеть рядом со старым другом? – предположил Олдос, бросив на сестру полный ненависти взгляд.

– В самом деле, – охотно подтвердил Хью. – Рауль, поговорим о битвах, в которых мы рубились бок о бок.

– Конечно, конечно, расскажите, как вы лишились пальца, – сказал Тристан де Вер. – Или эта история не для женских ушей? Слишком страшна?

– Слишком скучна, – отмахнулся Хью, принимая у Эдме кубок с вином.

– Скучна! – вскричал Рауль. – Я был при этом, и вот что я вам скажу…

– Вы при этом были? – оживилась Маргерит.

– Так рассказывайте, – поощрила Клер с усмешкой.

– Хью не любит об этом говорить, – возразила Филиппа, вырвав, наконец, руку из тисков Олдоса.

Тот сейчас же обнял ее. Она высвободилась движением плеч. В глазах Хью мелькнула благодарность – не то за это, не то за поддержку, но вмешалась леди Изабелла:

– Хозяйка дома выразила желание услышать, значит, надо подчиниться. Рауль, начинай.

– Да, но… – тот замялся, глядя на мрачного Хью.

– Давай же! – воскликнула леди Изабелла, раздраженная внезапным упрямством мужа.

Филиппа приготовилась к спору, но успела заметить, как Хью отрицательно качнул головой. Он готов был поступиться своими чувствами, лишь бы не противоречить леди Клер. Возможно, она была важнейшей фигурой в истории, которую им предстояло распутать.

– Что ж, будь, по-вашему, – уступил Рауль. – Года три назад мы выступили в Ирландию под началом Крепкого Лука… Впрочем, все началось гораздо раньше. Когда тебя нанял Донахью Нелл, а, Хью? Он был твоим первым командиром, так что ты должен помнить. Постой… тебе было восемнадцать!

– Я никогда не был столь юн, – хмыкнул Хью, делая знак кубком, чтобы подлили вина.

– Ну, так вот, тогда Хью тоже воевал в Ирландии на стороне Донахью Нелла, вождя одного ирландского клана. Не то они там не поделили землю, не то угнали скот – короче говоря, обычная семейная распря. Спор Донахью Нелл выиграл, расплатился с наемниками и отправил их назад, но на прощание взял с каждого клятву никогда не выступать против него. Неглуп он был, этот Донахью. Знал, что такое наемник, и хотел себя обезопасить на будущее.

Что, бишь, там было, в ножнах его меча? Ах да! Солома из стойла, где был рожден младенец Иисус. Ну вот, на этой священной соломе они и поклялись.

– Хорошо излагаешь! – заметил Хью, налегая на вино.

– Потом сэр Хью сражался против финнов на стороне шведского короля Эрика, потом за Эльбу, Киев, Святую Землю, Египет, Саксонию. А в Милане, где мы с ним встретились, стало известно, что Крепкий Лук набирает армию для вторжения в Ирландию. Он платил щедрее всех остальных – ну, мы и пошли.

Хью замер с кубком в руке. Казалось, он вновь перенесся в далекое прошлое. Филиппа подумала, что дорого дала бы, лишь бы узнать, что проходит перед его глазами.

– Мы вернули трон королю Лейнстера, и было это не так уж легко. Рори о'Коннор, узурпатор, собрал под свои знамена самых свирепых ирландцев, каких только могла родить эта земля. И вот в сражении за Дублин Хью узнал в одном из сторонников Рори того самого Донахью Нелла. Вышло, что Хью нарушил клятву.

– Ну и?.. – поощрил Тристан де Вер в наступившем молчании.

– Прошу учесть, что я был всего лишь наемник, а наемник хранит верность только мошне с золотом, – насмешливо произнес Хью, бросил на Филиппу беглый взгляд и снова взялся за кубок.

Она вспомнила их первую встречу и то, как бойка она была на язык и как скора на приговор.

– И как же вы поступили? – не унимался Тристан.

– Как всякий солдат, когда ему некуда отступать. Он дрался до последнего, – сказал Рауль с очевидной гордостью за друга. – Мы с Хью попали в плен в числе других людей Крепкого Лука, и как только Донахью об этом узнал, он задумал навсегда лишить Хью возможности держать в руке меч.

Рауль замолк, чтобы перевести дух, и в наступившей тишине стал слышен громкий стрекот ночных цикад – близились сумерки. Хью смотрел в кубок.

– Донахью приказал схватить Хью и держать, пока он отрубит ему большой палец, но тот сказал, что в этом нет необходимости – он клятвопреступник, сознает свою вину и добровольно понесет наказание. Он сам положил руку на плаху и не издал ни звука ни когда лезвие топора отсекло ему часть руки, ни когда ему прижигали рану раскаленным мечом.

Некоторые из слушателей стали тихо обмениваться замечаниями. Филиппа ощутила такое стеснение в груди, что едва удержалась от слез.

– Я многое повидал, пока был солдатом, но такого… такого со мной не случалось ни до, ни после. Хью часто говаривал, что можно подняться над болью, но я думал, он это для красного словца. В тот день я понял, что он имел в виду.

– Как занимательно… – протянула Клер, с новым интересом взглянув на Хью.

Филиппе захотелось вывалить ей на голову блюдо с жареными потрохами.

– С тех пор мы с Хью не встречались. Что ты поделывал с тех пор, старина?

– Хорошенько караулил остальные части своего тела, – ответил тот с натянутой улыбкой.

– Может, вам в этом нужна помощь? – вкрадчиво осведомилась Маргерит.

– Интересная мысль, – усмехнулся Хью. – Я ее обдумаю.

Прислуга подала очередную перемену – устрицы в остром соусе и мягкие белые лепешки к ним. Положив себе ровно столько, чтобы снять пробу, Тристан де Вер повернулся к Хью:

– А можно узнать, что привело вас сюда?

– Я гостил у сестры, но соскучился по жене. В конце концов, прошло уже две недели, как она меня покинула.

– Как трогательно, – ехидно бросила Клер.

Олдос положил руку Филиппе на колено, но она сбросила ее.

Рауль обрадовано потер руки, когда к нему подошла служанка с соусником, но леди Изабелла отослала ее прочь, объяснив: «Лук и черемша! Ты же не хочешь пропахнуть ими?»

Маргерит, не смущаясь такой мелочью, как запахи, щедро сдобрила свою лепешку соусом и подцепила на двурогую вилку самую крупную устрицу.

– Значит, вы испугались, что ваша добронравная женушка падет жертвой какого-нибудь нечестивца? – спросила она лукаво.

– Я не ревнив, – отмахнулся Хью, глядя при этом в сторону, как делал всегда, когда лгал. – Вы же не приняли мои слова всерьез?

– Откровенно говоря, нет… – Маргерит поднесла вилку к губам, лизнула устрицу кончиком языка, втянула в рот и проглотила не жуя. – Думаю, вам просто стало скучновато в кроличьем садке, в который превратился Истингем. А вот мы здесь не скучаем. Всем по-дружески делимся, все делаем за компанию. Вообразите себе, на прошлой неделе развлекаемся мы с Олдосом в его спальне – и вдруг в дверь без стука входит… кто бы вы думали? Ваша женушка! И в каком виде! На ней было… или скорее не было…

Филиппа отважилась бросить взгляд на Хью. Он смотрел на нее, но отвернулся, стиснув зубы.

– Матерь Божья! – пробормотал Олдос, прячась за кубком.

– Мне бы следовало уступить ей поле битвы, – продолжала Маргерит, – но я все-таки пришла первой и уже успела натрудить руку, размахивая хлыстом. Правда, я честно предложила ей присоединиться к нам.

Олдос подавился вином. Вся компания дружно грохнула смехом, кроме Орландо Сторци, который ничего не понял, и отца Николаса, который плюнул и перекрестился. Эдме выпучила на Филиппу глаза.

«Боже, помоги мне пройти через это!» – взмолилась та.

– Ваша мрачная мина, сэр Хью, заставляет усомниться в том, что вы не ревнивы, – заметил Тристан де Вер.

– Просто я устал с дороги, – буркнул Хью.

– А я бы на вашем месте приревновал. Любовь без ревности – ничто. Так говорит «L'amour courtois».

Клер и Маргерит обратили к Хью свои холеные лица. На их ярких губах играли хищные усмешки. Он утверждал, что не ревнует Филиппу к Олдосу. Теперь ему оставалось признать, что он ее не любит.

– А мне плевать, что там говорит эта ваша «L'amour curtoise»! – отрезал Хью. – Все эти рассуждения о духовной близости – просто чушь! Цветистые покровы все на то же вожделение, доступное самой тупой зверюге!

– О! – Маргерит передернулась в сладком ужасе. – Как сильно сказано!

«В самом деле», – мрачно согласилась Филиппа. Хью только что публично признал, что ничего к ней не чувствует, лишь выразил это немного иначе. Впрочем, почему ничего? Вожделение к ней он не отрицал. И на том спасибо… вот только у нее к нему голод не только тела, но и души.

– Значит, любовь вы ни в грош не ставите? – уточнил Тристан.

– Любовь, знаете ли, возвышает, – сказала Клер, облизывая кончики пальцев.

– Вы из тех, кто считает куртуазную любовь выдумкой измученных бездельем придворных дам, – проговорил Тристан с полным ртом, знаком требуя добавки. – Но любовь была и есть. О ней писал еще Овидий, римский поэт, живший задолго до…

– Я знаю, кто такой Овидий, – спокойно перебил его Хью. – Что вы имеете в виду? «Ars Amatoria» или «Remedia Amoris»?

Филиппа открыла рот одновременно с Тристаном.

– «Ars Amatoria», – сказал тот, глядя на Хью с уважением.

– Ах, его трактат об искусстве любви! Вы его прочли?

– Частично, – ответил Тристан со смущением.

– Оно и видно. Прочти вы трактат целиком, вы бы поняли, что это всего лишь пародия, – Овидий высмеял попытки уложить любовь в четкие рамки. Он хотел насмешить читателя и, должно быть, сам помер бы со смеху, узнай он, что «Ars Amatoria» всерьез избрали основой основ новой любовной философии.

В наступившей звенящей тишине Филиппа ощутила, что мучительно краснеет. Боже правый! Все это время она была уверена, что Хью не знает грамоты!

– Вы меня сразили! – Тристан комично воздел руки. – Я полагал, что рыцарь умеет только размахивать мечом.

– Чаще всего бывает именно так, – миролюбиво ответил Хью. – Но мой отец решил, что немного знаний мне не повредит. С четырех до восемнадцати лет, до самого посвящения в рыцари, мне их вбивали в голову самые просвещенные наставники. Днем я учился размахивать мечом, а по ночам корпел над книгой.

– По ночам? – изумился Рауль.

– Пока не звонили к заутрене.

– Но когда же ты спал?

– Насколько я знаю Уильяма Уэксфорда, он полагал, что сон – это излишняя роскошь, – заметил Олдос, вполне оправившийся после откровений Маргерит.

– Как? – вскричала Клер с живостью, которой Филиппа в ней даже не подозревала. – Вы сын Уильяма Уэксфорда?

Хью кивнул.

– Это удивительный человек, – произнесла она со столь же неожиданной мягкостью. – Наилучший пример для подражания. Так вот отчего вы такой… – она кокетливо улыбнулась, – такой особенный!

– Но ведь предела совершенству нет, – в разговор включилась Маргерит. – Опытной женщине есть над, чем поработать. А знаете, я тоже читала «Ars Amatoria». Это единственное, чем я обязана монастырю, где получала образование. Этим… и полной безнравственностью. Отчасти я согласна с Овидием, но только не в том, что женщина в любви непременно должна покориться мужчине.

Филиппа с трудом подавила неприязнь. Надо же, развратница Маргерит де Роше оказалась не только начитанной, но и красноречивой! Поистине это день сюрпризов для всех и каждого!

– В его понимании, – говорила та, – женщина – лишь сосуд для утоления мужской жажды. Или, с точки зрения церкви, сосуд греха, дьяволово отродье! – Она ехидно усмехнулась, покосившись в сторону отца Николаса, презиравшего женский пол. – Мы в Пуатье отвлекаем мужчин от столь низменных развлечений, как охота и драка, и зовем к занятиям более утонченным. Общество, где царствует женщина! Ее обожают, ей поклоняются…

– И повинуются, – вставил Хью.

– Повиновение – высшая форма поклонения.

– Я стою за равенство для обеих сторон, хотя бы в сердечных делах.

– В сердечных делах! – Тристан засмеялся. – Уж не имеете ли вы в виду любовь? Ту самую, в которую не верите!

Присутствующие поддержали его смехом.

– В постельных делах, – поправился Хью. – Как насчет равенства?

– Но ведь кто-то должен держать хлыст. – Маргерит проглотила еще одну устрицу. – Почему не женщина?

Олдос вздрогнул, опрокинул вино и залил весь стол и свою сутану.

– Не таращи глаза! – рявкнул он на Эдме.

– Я все же думаю, что в шутках Овидия сокрыто много серьезного, – заметил Тристан. – Абеляр нередко его цитировал.

– Абеляр был хоть и философ, но человек со всеми его слабостями, – сказал Хью. – Он признавал, что его изначальной целью было просто совратить Элоизу, руководствуясь трактатом Овидия. Это навело меня на мысль, что его понимание «Ars Amatoria» было столь же поверхностным, как и ваше.

Филиппа подавила стон, вспомнив свои нравоучительные речи в саду Истингема и краткую лекцию на тему «Абеляр и Элоиза».

«Не думаю, чтобы вы слышали про Элоизу!» В то время как она лезла вон из кожи, пытаясь объяснить свой интерес к куртуазной любви, Хью, должно быть, потешался в душе над ее наивностью. И он был прав. В то время ей и в голову не могло прийти, какова на деле та романтическая любовь, с которой так носились в Пуатье, – насколько она более примитивна, низменна, чем жгучая, всеобъемлющая страсть Элоизы и Абеляра друг к другу.

Она жаждала испытать это чувство – и испытала. С Хью.

Элоизе повезло больше, потому что любовь ее была взаимной. И даже взаимное чувство погубило ее. К чему приведет странное, неодинаковое по глубине чувство, возникшее между ней и Хью? Для нее это возвышенная страсть, от которой вырастают крылья, для него – очередное развлечение, одно из многих. Да, он был с ней нежен и осторожен в постели, но не в виде исключения, а в силу привычки. Ведь он предпочитает обоюдное удовольствие.

Дядюшка Лотульф говаривал, что нет такой проблемы, которую невозможно было бы решить с помощью элементарного анализа. В данном случае проблема в чувстве. Задушить его – и дело с концом! Но как? Очень просто! Ни на минуту не забывать, что чувство это не взаимно. С одной стороны, Хью Уэксфорд заслуживает быть любимым ею, но с другой – ведь он со спокойной душой отдал ее Олдосу Юингу. Допустим, он человек долга и патриот, но он мог хотя бы показать, что ему тяжело уступать ее, придумать что-нибудь, мог попросить – хотя бы символически – не делать этого.

Если дать волю обиде, она постепенно подточит опасное чувство, а до тех пор ей следует держаться отчужденно, не позволять ни малейшей вольности, ни малейшего сближения. Пусть Хью думает, что она отдалась Олдосу и ничуть об этом не жалеет.

А если он станет ее домогаться? От одной мысли об этом Филиппу бросило в жар. Она помнила наслаждение, испытанное в объятиях Хью, будто бы это было вчера. Нет, ни в коем случае! Нельзя уступать даже мысленно! Раз в этом участвуют разом и плоть ее, и душа, значит, нельзя отдавать ему даже тело!

А если?..

– Что с тобой?

Филиппа открыла глаза. На нее с искренней тревогой смотрел Олдос.

– Нет-нет… ничего.

– Подумать только, этот негодяй взял да и приехал незваный-непрошеный! И это когда ты, быть может, готова была простить меня.

– Как раз сегодня я собиралась прийти помириться.

– Неужели? Как же он некстати, этот мерзавец! Вот что, приходи все равно!

– Не могу, – вздохнула Филиппа. – Он ведь узнает об этом.

– Ему же все равно!

Филиппа ощутила настойчивый взгляд, глянула украдкой и увидела, что Хью смотрит на них поверх кубка с таким видом, словно ему далеко не все равно.

– Прости, но не могу, Олдос.

– Тогда уговори его вернуться в Истингем!

– Попробую.

– Сделай это! И помни, ты моя единственная!

Олдос потянулся за рукой Филиппы. На этот раз она это позволила.

Загрузка...