Солнце — крутой бог

Среда, 17 июля

Об этом дне мне даже не хочется говорить. Я не скажу ни слова ни о папаше, ни о Франке. Не вспомню о маме, Сёс, объявлениях о смерти, завтраке или Старикашке-Солнце. Это дохлый день. На самом деле он даже не существует. В новом году — если для бедного Адама вообще настанет новый год, — этого дня в календаре не будет. Когда время дойдет до этого проклятого идиотского 17 июля, вместо него будет просто пустота.

Должно быть, именно в такой день утонул «Титаник», началась мировая война или родился Гитлер. (Как ни странно, Гитлер родился в другой день. 20 апреля. Я проверил.) Но я ЧУУУУУУУУВСТВУЮ, что денек был точно такой же.

От этого дня остались всего три минуты. Остальное потонуло на многотысячной глубине и стало пищей для рыб. Но эти три минуты ваш обожаемый Адам забудет еще не скоро. Они заняли место в моей памяти, как монумент из твердейшего гранита.

Я говорю о трех минутах в среду 17 июля от 13:26 до 13:29 — этот идиотский день я запомню навсегда как самый бездарный день в моей жизни. Он оказался вершиной самой тупой судьбы в мире. Ведь я понимал, что судьба не спускает с меня глаз, что ей нравится бить кулаком или ногой мне по яйцам. Все до и после этих трех минут в тот день я могу забыть. Я не стану рассказывать, как мне было страшно и как я выдержал все пытки, которые влюбленный Адам должен был выдержать. Не стану донимать вас подробностями о том, что пережил и как мог бы все изменить. Не стану говорить, что Франк посоветовал мне, когда мы за час до того встретились в «Багель и Джюс». Братья & Сестры, я могу лишь сказать, что в 13:26. я был чист, как мог быть чист только влюбленный Адам.

Но давайте взглянем на те три минуты и посмотрим, что же произошло. И, развлечения ради, давайте представим себе, что эту пьесу написал человек типа Ибсена:

(Время 13:26. Адам сидит в кафе «Хауцц» за столиком у окна. Он здесь уже двадцать пять минут. На столе лежат какие-то бумаги. Но он в них еще не заглядывал. Перед ним — чашка кофе, тоже нетронутая. Кроме того, бутерброд, с которого съедены только веточка петрушки и ломтик огурца. Сыр уже немного подсох. Из музыкального комбайна звучит приторнейшая «Only You». Пластинка, па которой Элвис Пресли поет так сладко, что даже самый суровый Шеф пустит слезу. Адам следит глазами за официантками, которые время от времени подходят к его столику со стопкой пепельниц и мокрой тряпкой.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Ты опять пришел?

АДАМ: Да. (Голос слегка дрожит.) Пришел. (Выражение лица у него становится глупым. Он некрасиво жует нижнюю губу.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Не хорохорься. (Вытирает столик, подождав, чтобы он убрал свои бумаги.) Сегодня ты, кажется, спас свои бумаги?

АДАМ: Да. (По его лицу видно, что он хочет что-то сказать. Мнется.)Э-э-э… (Кашляет.)

(В кафе входит Торговец.)

ТОРГОВЕЦ: (Держит три черных обычных шариковых ручки. На груди V него карточка с именем и фотографией.) Может, поддержишь художников, которые работают, держа кисть во рту или пальцами ног? А? (Показывает Адаму ручки, хотя тот смотрит в другую сторону.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: (Ставит перед Адамом новую чистую пепельницу.) Все в порядке?

АДАМ: Да. (Постепенно краснеет. Смотрит на часы, как будто куда-то опаздывает.) Ээ-э-э. (Снова кашляет.)

ТОРГОВЕЦ: (Думает, что кашель Адама означает, что тот хочет купить ручки. Продолжает с надеждой.) Всего двадцать крон.

(Музыка меняется. Теперь исполняется «В пещере Доврского Деда» Эдварда Грига.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Мы еще поговорим. (Выпрямляется, оборачивается и чуть не сталкивается с Торговцем. Отходит в сторону и начинает убирать соседний столик.)

АДАМ: Ээээ-эээмм. (Громко кашляет, делая рукой знак, что ему ничего не нужно.)

ТОРГОВЕЦ: (Не понимая) Хочешь сказать, что возьмешь пять штук?

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: (Снова поворачивается к Адаму и улыбается.) У тебя что, насморк?

АДАМ: (Маленькой Буре) Нет. (Мигая, с мольбой смотрит на нее. Торговцу.) Не мог бы ты убраться отсюда?

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Да ладно тебе, не кипятись. (Отворачивается и делает два шага к соседнему столику.)

ТОРГОВЕЦ: Я думал… (С отчаяньем оглядывается по сторонам.)

АДАМ: Забудь и отстань! (Поджимает губы.)

ТОРГОВЕЦ: Но… (Чуть не плачет.)

АДАМ: О'кей! Дай мне две штуки и исчезни! (Бросает на стол бумажку в пятьдесят крон.)

ТОРГОВЕЦ: Нехило! (Хватает деньги.) Если тебе потом понадобятся еще…

АДАМ: (Показывает пальцем на дверь кафе.)

ТОРГОВЕЦ: (Робко идет к двери.)

АДАМ: Послушай, ты… с пепельницами, я хотел тебе сказать (Опускает глаза. Выглядит так, будто читает что-то, написанное у него на руке. Кто-то меняет кассету, и на все помещение звучит грустная мелодия Альфа Прёйсена о парне, которому во всем не везло.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: (Поворачивается к Адаму.) Что ты еще хотел сказать?

АДАМ: Я хотел… (Умоляюще смотрит ей в глаза.)

МАЛЕНЬАЯ БУРЯ: Что? (Неуверенно. Слегка отступает, как будто боится его.)

АДАМ: (Напряженно.) Иногда человек вынужден делать то, чего он больше всего боится. (Публика чувствует, что он заранее приготовил эту фразу.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: (Кивает. Оглядывается по сторонам, чтобы проверить, где в эту минуту находятся ее коллеги. Видно, что она всерьез напугана этим странным парнем, который пытается, ей что-то сказать.)

АДАМ: Мне сейчас по-настоящему страшно… (Слова слетают у него с языка, и мы видим, что он не притворяется.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Мне тоже… (Что-то бормочет и отступает еще на несколько шагов.)

АДАМ: Давай вечером куда-нибудь сходим? Сделаем вид… будто у нас назначено свидание? Ну, вроде… назначим date? Я имею в виду настоящее свидание… Короче, я пытаюсь спросить тебя, согласишься ли ты встретиться со мной сегодня вечером? После работы? (Он краснеет так, что исчезает весь его загар. Краснота расползается по шее, стекает на плечи.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Что? (Берет себя в руки. Она больше не боится Адама и не смущается. Смотрит на него так, как будто его предложение не лезет ни в какие ворота.)

АДАМ: (Ему трудно заговорить и снова повторить свой вопрос. Но после короткого молчания он все-таки продолжает) Мне так хочется куда-нибудь сходить с тобой! Я не знаю, как тебя зовут, где ты живешь и кто ты. Но я видел тебя несколько раз и мне очень хочется куда-нибудь сходить с тобой. О'кей? (Теперь уже звучит не Прёйсен, а Пятая симфония Бетховена. По всему кафе и на улице слышно победоносное бам-бам-бам…)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Нет. (Она произносит это спокойно и просто. В ее словах нет ни резкости, ни грубости.)

АДАМ: Что? (По его лицу видно, что он ожидал другого ответа.)

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: (Так же спокойно.) Sorry, но нет.

АДАМ: Не хочу быть навязчивым, но объясни, почему?

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: (Говорит, как нечто само собой разумеющееся. Как будто это и так ясно.) Вот подрастешь…

АДАМ: (Не в силах скрыть, что он сердится.) Я? Да мне семнадцать лет!

МАЛЕНЬКЯ БУРЯ: (С недоверием.) Хочешь сказать, что тебе столько же, сколько мне? Ха!

АДАМ: Но это правда! (Хмурит брови, напрягается, но тут же улыбается до ушей.) Все равно мы могли бы с тобой встретиться!

МАЛЕНЬКАЯ БУРЯ: Sorry. Мне надо убирать столики.

АДАМ: (Сидит, подперев голову руками. Смотрит на часы. 13:29. Он больше не слышит музыки, льющейся из магнитолы. Точка. Финал. Аплодисменты!)

Вот и все. Такой вот денек. Должен признаться, что многое из написанного выше — чистая ложь. Например, все эта история с торговцем — чистая выдумка. Музыку я вообще не помню. Но мне хотелось сделать эти три роковые минуты немного повеселее. Потому что сам по себе разговор достаточно трагичен. Во всяком случае, таким он мне запомнился.

Я осмелился сделать то, чего больше всего боялся.

Но из этого ничего не вышло.

Ладно, теперь тот день — чистая страница.

Не хочу ничего помнить.

И не помню.

И чтобы закруглиться, скажу так: остаток дня Маленькая Буря, должно быть, ходит и думает: откуда взялся этот чудак? Потом она расскажет обо мне своим товаркам, они посмеются. И кто-нибудь скажет, что мир полон таких идиотов.

— Мужчины! — скажет на это Маленькая Буря. — Жить без них невозможно. Но и говорить с ними тоже нельзя.

А я, очевидно, остаток дня буду бродить по городу, собирать себя по частям, раздумывая, какая часть подойдет, а какую можно выкинуть как хлам. И приду к выводу, что от меня остались только негодные детали.

Если бы торговец существовал на самом деле, его остаток дня выглядел бы примерно так: он бы посмеивался и думал, что ручки, которые он спер в книжном магазине на Сторгата, а потом впарил молодому человеку в кафе, едва ли тому пригодятся. Потому что писать ими вообще нельзя. Торговец зайдет еще в несколько кафе и за полчаса продаст ручек больше чем на две сотни. И поскольку эту историю вам рассказываю я, Братья & Сестры, я решил отомстить за эти три несчастные минуты разговора и позволю торговцу угодить под ржавый «фиат» и погибнуть на месте. Ни одна живая душа не пожалеет о нем, и все происшествие займет семь строчек внизу на странице «Афтенпостен». Примерно так я себе это сейчас представляю: семь строчек в газете. Семь строчек, которые никто не станет читать. Маленькая заметка о незначительном парне, о котором забудут раньше, чем ты дочитаешь эту страницу.