Солнце взойдёт

ПЯТНАДЦАТЬ

— Что за черт! — произнес Бьорн. Он болезненно извернулся, пытаясь рассмотреть, что схватило его за ногу. Та его часть, в которой случайно еще сохранился оптимизм, надеялась, что это окажется улыбающаяся белокурая стюардесса.

Это был капкан. Близко, но не в точку.

Необходимо отметить, что капкан был в высшей степени гуманным. Его челюсти не были усеяны стальными зубами в дюйм длиной; напротив, на них крепились подушечки из пенорезины, покрытые замшей. Он был также снабжен сопроводительной надписью, на которой, по всей видимости, настоял какой-нибудь перестраховщик-юрисконсульт из администрации, выгравированной крохотными буковками на верхней челюсти капкана. Там было написано:

Бьорн хмыкнул и попытался разжать челюсти обломком своего топора. В его замбийском армейском ноже, разумеется, было приспособление для открывания капканов, но он сломал его пару дней назад, пытаясь отрезать себе кусок плавленого сыра.

У него над головой лучи множества прожекторов складывались в сложный и геометрически совершенный рисунок, который, вкупе с ревом сирен и оглушительным шумом множества динамиков, проигрывавших записи лая ротвейлеров, мог претендовать на звание одного из самых оригинальных представлений son et lumiere[25] в космической истории. На таком представлении, разумеется, стоило побывать.

Бьорн там был и хотел, чтобы его там не было. Топорище из выдержанного гикори, укоризненно простонав, сломалось, не сдвинув челюстей капкана и на дюйм. Лучи фонариков, метавшиеся в отдалении, явно не собирались оставаться в отдалении надолго. Что делать?

— Попался!

Луч ударил Бьорну прямо в глаза, и он автоматически отпрянул, закрывая лицо руками. Он чувствовал, что у него достаточно проблем и без того, чтобы огромные желтые пятна загромождали его сетчатку в течение последующих пяти минут.

— Давай, братишка, — произнес голос из-за источника света. — Бросай свою пушку. И не дергайся.

Бьорн вздохнул. Насколько он мог видеть, ему предстояла та еще ночка.

— И как я это сделаю? — спросил он. — У меня ее нет.

Луч фонарика не моргнул, конечно, но в потоке фотонов произошло некое явное изменение, указывавшее на удивление его владельца.

— Но ты же опасный преступник, — произнес он.

— Ну да, — кисло проговорил Бьорн. — Очень похож, правда?

Фонарик придвинулся поближе.

— Какое же у тебя тогда оружие? — с любопытством поинтересовался пехотинец. — Бомбы? Газовые гранаты? Огнемет?

— Нет.

Луч фонарика снова заколебался.

— Не верю, — произнес голос из-за него. — Да брось, должен же ты быть вооружен хотя бы чем-нибудь. Никто не врывается на особо охраняемую территорию без чего-нибудь.

Бьорн подумал.

— У меня есть списанный складной нож, сломанное топорище и пара носков, — сказал он. — Слушай, ты не мог бы каким-нибудь образом снять эту чертову штуковину с моей ноги, пока она окончательно не пережала мне артерии?

Пехотинец облил Бьорна лучом фонарика с ног до головы, пожал плечами и подошел еще ближе. Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, Бьорн вытянул ее, ухватил его за ногу, дернул и оглушил ударом обода его собственной стальной каски. Затем он взял его винтовку и принялся размыкать челюсти капкана при помощи ее дула. Даже теперь это было не так-то просто; когда он закончил, в его руках оказалась единственная во всем космосе винтовка, способная стрелять непосредственно за спину держащего ее человека. Весьма существенная деталь снаряжения для самообороны в корпоративных джунглях.

Немного задержавшись лишь для того, чтобы запихать носки в рот бесчувственного пехотинца и взять себе его пакет с бутербродами, Бьорн вскочил на ноги, поморщился и побежал вперед, в темноту. У него за спиной, теперь уже очень близко, раздавался леденящий душу квадрофонический лай долби-терьеров, сопровождающийся характерным потрескиванием пленки.

Нечто материализовалось из темноты прямо перед его лицом, и он с разбегу врезался в него. Судя по тому что он отскочил как теннисный мячик и плюхнулся на задницу, с искрами, вылетающими из ушей, это была скорее всего электрическая изгородь. Он усилием воли заставил себя прекратить вибрировать, вытащил горсть отработанных вольт у себя из бровей и моргнул четыре раза. Это было уже серьезно. Что бы ни находилось в этом ангаре, они явно не хотели, чтобы кто-то еще знал об этом. Что было довольно-таки странно, учитывая тот факт, что его каждое утро вытаскивали на небеса, где его могли видеть все желающие.

— Псст.

Бьорн поднял голову, выплюнул застрявший во рту ампер и уставился в темноту.

— Давай сюда.

— Зачем? — поинтересовался Бьорн.

Темнота немного поколебалась.

— Слушай, — прошипела она. — Ты хочешь, чтобы тебя выручили, или нет?

— С какой стороны посмотреть, — сказал Бьорн. — А ты кто?

— Меня послал Доп.

— О! — Внезапно в мозгу Бьорна забрезжил свет — фигурально выражаясь, разумеется. В противном случае свет просачивался бы из его ушей, и он представлял бы для охранников легкую мишень. — Понял. Иду.

— Сюда, — прошипел голос. Судя по тому что он изъяснялся исключительно с помощью шипящих и свистящих звуков, это был либо благожелательный призрак лопнувшего газопровода, либо болтливая змея. Но если он был другом Допа, то это вряд ли имело значение.

Доп был из таких парней, кому действительно можно верить.

Оттуда, где сидела Джейн, окруженная, как под феном, облаком шума и вибрации, это выглядело чем-то наподобие гигантской тысяченожки в нейлоновых чулках. Чем больше ты смотрел на это, тем меньше мог распознать. Все, казалось, просто растворялось в континууме мерцающих красных и белых огоньков.

Она включила интерком.

— Это очень мило, — сказала она. — Что это такое?

Смех пилота запрыгал между ее наушниками.

— Это главный прогон Ренессансного объезда, между шестнадцатым и семнадцатым узлами, — сказал он. — Хотите посмотреть поближе?

— Давайте, — ответила Джейн, и вертолет медленно снизился. По мере того как они приближались, континуум становился все менее континуальным. Он все менее походил на кабель из оптоволокна, страдающий несварением, и все больше — на узор из миллионов крохотных точек света, которые, держась вплотную одна к другой, передвигались настолько медленно, что приходилось смотреть во все глаза, чтобы вообще заметить какое-либо движение.

— Поняла, — сказала Джейн. — Это дорожная пробка.

— Почти, — ответил пилот. — Но не совсем. Еще ближе.

Они снизились еще, и миллионы крохотных точек превратились в неясные, но отчетливо видимые формы, подобно газетной фотографии под очень мощной лупой. Они что-то напоминали Джейн — машины, если подумать, и фургоны, и мотоциклы, и автобусы — но это было лишь подобие. Это, несомненно, были какие-то повозки, но на этом сходство заканчивалось.

— Что это за штуки? — спросила Джейн.

— Жизни, — ответил пилот. — Нет, это не совсем так. Если говорить точно, используя технические термины, это настоящие.

— Настоящие что?

— Просто настоящие. И прежде чем вы спросите, чем я докажу, что они не поддельные, — я имею в виду, что это настоящие в противоположность прошлым и будущим. Ясно?

Джейн нахмурилась.

— Мне кажется, я не совсем…

— Ну, это дело поправимое, не так ли? — прервал пилот. — Я хочу сказать, что вы тоже где-то там, внизу. Часть вас, по крайней мере.

— Гм.

Теперь они были так низко, что каждая из этих штуковин была отчетливо различима в общей массе, несмотря на их полную непохожесть на все, что Джейн видела прежде. Попробуйте представить себе один из старых хайнкелевских автомобилей с прозрачным верхом, внезапно оживший и пришедший в движение, и вам удастся достичь нужной степени подобия.

— Видите указатель впереди? — сказал пилот. — Вот вам намек.

Джейн уставилась вперед. Несмотря на угольную черноту наверху, на уровне земли все было видно довольно хорошо благодаря свету, исходящему от непонятных повозок. Там действительно был какой-то знак, очень похожий на дорожный указатель.

— Я, кажется, не совсем могу…

И тут она смогла. Наступило минутное замешательство. На указателе было написано:

По просьбе Джейн вертолет взобрался выше, пока снова не возник континуум и отдельные огоньки не слились в сплошной поток.

— Один из лучших участков, — рассказывал пилот. — Этот кусок они показывают в отчетах. Там, дальше, когда вся эта хреновня рассыпается на кусочки, это выглядит не так мило.

— Гм.

— Предполагается, — продолжал пилот, — что она должна быть вроде как непрерывной. Время как вечно текущий поток и так далее. Но это только в теории.

Джейн с трудом сглотнула и попыталась одурачить саму себя, уверяя, что волны, вздымающиеся в ее желудке, имеют отношение к тому, что вертолет болтает на воздушных течениях.

— Понимаю, — солгала она.

— На деле, разумеется, все по-другому, — безжалостно продолжал пилот. — То есть это просто смех и грех. Если они не закрывают весь проезд из-за того, что ремонтируют мембрану пространственно-временного континуума, то они заново кладут покрытие. Конечно, при этом возникают противотечения!

— Противотечения, — повторила Джейн.

— Чертовски неприятные штуки, — подтвердил пилот, кивая. — Вон как раз там, между девятнадцатым и двадцатым узлами, они перенаправили все пять полос Прошлостной стороны трассы по обочине Будущностной, и они ждут, что это будет работать! — Пилот оторвал руку от джойстика, похлопал себя по карманам и вытащил пачку жевательной резинки. — Неудивительно, что у них то и дело возникают пробки, — закончил он.

— Пробки, — проговорила Джейн. — Во Времени.

— Настоящая чума, — согласился пилот. — Не говоря уже о неразберихе, которая из-за этого получается. Вот представьте, двигаетесь вы себе не торопясь где-нибудь в первых десятилетиях шестнадцатого века, оглядываетесь через плечо, а там все эти парни в кожаных куртках и расклешенных джинсах, и майках с надписью «Status Quo», рассекающие мимо вас по внутренней стороне! Я нисколько не удивляюсь, что кое-кто срывается и пытается прорваться поперек полос. — Непосредственно под датчиком уровня топлива загорелась красная лампочка и принялась тревожно мигать. Пилот запустил пальцы в рот, достал комок жевательной резинки и налепил его сверху. — Понятия не имею, что это такое, — заметил он. — В руководстве написано просто «Аварийный сигнал».

Джейн открыла глаза — каким-то образом они оказались закрыты — и набралась храбрости посмотреть вниз. Это было похоже на… Дьявольщина; не было смысла пытаться обманывать себя сравнениями. Теперь, когда она в точности знала, что это такое, вряд ли можно было чего-то достичь, пытаясь сравнить его с тем, чем оно не являлось.

— Но пробки? — упрямо повторила она. — Во времени?

Пилот рассмеялся.

— Ручаюсь, вы думали, что Время всегда движется с одинаковой скоростью, — сказал он. — Что ж, теперь вы знаете.

Джейн почувствовала, как ее челюсть безвольно отвисает, словно кто-то мастерски вытащил из нее все кости так, что она ничего не почувствовала.

— А разве нет? — проговорила она.

— Конечно, нет, — ответил пилот. — То есть, действительно, предполагается, что так оно и должно быть; для этого существуют ограничения скорости. Но разве кто-нибудь обращает на них внимание? Черта с два! И они называют это прогрессом!

Джейн попыталась подумать над этим, но ее мозг не мог это переварить.

— Вы хотите сказать, что раньше было по-другому?

— Нет, — сказал пилот. — Они называют это прогрессом. Это просто слово, которое для этого используют. Иногда это называют еще новаторством, или неумолимой силой общественно-политического развития. А подразумевается под этим то, что какой-нибудь придурок-гонщик в своей высокомощной мыльнице делает тонну по внешней полосе. Такие случаи вовсе не способствуют всеобщему спокойствию, уверяю вас.

— Э-э…

— Это если он движется по Прошлостной стороне, — добавил пилот, — потому что тогда он направляется из будущего в прошлое. А если он едет по другой стороне дороги, то он, разумеется, отъявленный реакционер, тормозящий развитие общества. В любом случае, если его ловят, он автоматически теряет лицензию, и это только к лучшему, черт возьми.

Спокойная, неколебимая часть ума Джейн подбирала необходимые слова, чтобы она могла попросить пилота подтвердить, что люди действительно могут путешествовать из будущего в прошлое. Остальная часть просто выключила свет, заперла дверь и удалилась, чтобы выпить чашечку кофе. Она закрыла глаза, но это не очень ей помогло.

— Давайте все же уточним, — произнесла Джейн. — Люди движутся из прошлого в будущее, да. Думаю, это я могу понять. Но из будущего в…

Пилот, повернув голову, пристально посмотрел на нее.

— И что? — спросил он.

— Прошу прощения, — сказала Джейн, чувствуя, что у нее во рту словно застрял мокрый носок. — Разве это возможно?

— Это более чем возможно, — сказал пилот. — Это абсолютно необходимо. Вы можете себе представить, какая свалка была бы на том конце, если бы было иначе?

Джейн не нашлась что ответить. Мокрый носок оказался последним носком, тем самым, который ты обнаруживаешь застрявшим в щели в недрах барабана стиральной машины на третий день после стирки. Пилот, казалось, почувствовал испытываемое ею затруднение, поскольку изменил на несколько делений тон своего голоса и заговорил немного медленнее.

— Вот смотрите, — сказал он. — Вы ведь смертная, верно? У вас внутри крутится вся эта чепуха — кровь и все прочее. Подумайте, что было бы, если бы ваша кровь текла только в одном направлении. У вас образовался бы мощный затор в ногах, а все остальное… Ну, в общем попробуйте представить себе это таким образом, если можете. Настоящие циркулируют точно так же. Если бы это было не так, прошлое начало бы неметь и вы обнаружили бы пригоршню булавок и иголок в своем коллективном подсознательном. Понимаете, что я имею в виду?

— Вы хотите сказать, — произнесла Джейн с предельной осторожностью, — что люди вращаются снова и снова по кругу? И это происходит вечно?

Пилот потер нос основанием ладони.

— Ну, — произнес он, — полагаю, можно сказать и так. Это скорее похоже на вашу классическую аналогию с рекой, по правде говоря, но я не хотел объяснять это таким образом, потому что это ужасно избитая аналогия. Вот у вас есть река, так?

— Какая река?

— Ох, да любая река. Дождь выпадает в горах, собирается в реки, реки текут через равнину в море, море испаряется и выпадает дождем в горах. Теперь понимаете?

— Нет.

— Ну и ладно, — голос пилота, казалось, звучал откуда-то издалека; или, возможно, это было скорее издавна, чем издалека. — Как бы то ни было, насколько я понимаю, вы собираетесь помочь нам разобраться с этим. И я, черт возьми, надеюсь, что у вас это получится, — добавил он. — Потому что здесь давно пора разобраться.

Совершенно невозможно объяснить работу Времени простыми словами, особенно если вы одновременно пытаетесь вести вертолет. Пытаться понять, как это устроено, исходя исключительно из словесного описания, — это все равно что учиться раскладывать пасьянс, не имея колоды карт. Это попросту невозможно.

Вместо этого попытайтесь проследить поток до той точки, где две полосы света наконец сливаются воедино, а затем подберитесь поближе и всмотритесь. Это Время, вступающее в действие…

…В тот день, когда дождь хлещет как из ведра, а грязь вздувается пузырями вокруг щиколоток чувствующей себя чрезвычайно неловко группы высокопоставленных лиц в промокших серых костюмах и желтых целлулоидных котелках, толпящихся вокруг куска пропитанной влагой розовой ленты, вяло простертой поперек блестящей асфальтовой полосы.

— …мне с огромным удовольствием, — говорит Штат, и дождь стекает с его шляпы, забираясь под воротник, — объявить этот астротемпоральный сквозной перегон действительно и по-настоящему открытым.

Он протягивает руку за ножницами, лежащими на бархатной подушке, и когда его пальцы соприкасаются с ними, он делает очень быструю переоценку всей затеи и думает: «Да, но…»

Он думает: «Допустим, старая система работала, но это еще не значит, что она работала бы и дальше, учитывая значительное возрастание использования времени, ожидающееся на протяжении следующих пяти миллионов лет. Устроить все таким образом будет только разумно. Пристыковать его у Большого Взрыва, и затем напрямую до другого конца, без необходимости делать остановку где бы то ни было. Не будет абсолютно никакого риска, что кто-нибудь заблудится в районе Промышленной Революции или свернет не туда возле Падения Константинополя».

И он перерезает ленту. И в эти секунды, между смыкающимися концами ножниц и падающими концами разрезанной ленты, он думает: «Что ж, мы все делаем ошибки».

Поскольку до того, как построили сквозной прогон, система все же работала. Она не должна была работать, разумеется. Она должна была представлять собой совершеннейший хаос.

Вместо прямой линии, соединяющей два конца Вселенной, это была путаница одноколейных дорожек и извилистых проездов, петляющих от одного ключевого события к другому, совершенно наобум, без всякого плана и соответствия друг с другом — в точности как сама история. Путешественнику приходилось, сойдя с парома, плутать по закоулкам предыстории, чтобы вырулить на неолитическую кольцевую, описывать по ней огромный полукруг по окраинам Бронзового века, свернув на втором повороте налево (в противном случае ему грозило эволюционировать обратно в обезьяну), а затем долго и уныло тащиться через тысячи лет абсолютно бессобытийной временной плоскости, без всякой надежды где-нибудь срезать дорогу, пока он не добирался до прямого спуска прямо к Римской Империи. Затем ему предстояло пройти через сущий ад городского движения (все знают, на что похоже движение автотранспорта в Риме наших дней; так вот, по всеобщему признанию, сейчас оно значительно улучшилось по сравнению с тем, что было раньше), а выбравшись оттуда, преодолеть Средние века — до онемения в коробке передач, все время в гору, пристроившись в хвост длинной процессии медлительных трейлеров церковных институтов, — лишь для того, чтобы оказаться лицом к лицу с изощренной сложностью хитросплетения эстакад шестнадцатого столетия…

Все что угодно лучше, чем это!

Неверно.

Настолько, по правде говоря, неверно, что после первого из катастрофических многосторонних наездов на Будущностной стороне трассы Т-7 было предпринято полное междепартаментское расследование. Незачем говорить, что его результаты никогда не были опубликованы, но информация протекала как шестимесячная электрическая батарея, и несанкционированные разоблачения начали порождать брожение в умах.

Для начала, поскольку дорога была теперь прямой, каждый пытался ехать с максимально возможной скоростью. Не считая мгновенно возросшего количества столкновений, это означало, что путешественники добирались от одного конца вселенной до другого по меньшей мере за половину положенного времени, а то и быстрее, в результате чего на том конце (где возникло совершенно потрясающее созвездие габаритных огней) размеры и масса образовавшегося скопления угрожали дестабилизировать равновесие вечности, не считая уже того, что там работало только три туалета в кафе на последней стоянке. Если бы что-нибудь срочно не было предпринято, ситуация грозила серьезными проблемами.

И вот, очень неохотно, Администрация решила, что ей ничего не остается, как послать всю эту толпу обратно туда, откуда она явилась…

Идея была в сущности неплохая. Чтобы избежать скопления настоящих, пытающихся разом пролезть через выход, была предложена система фильтрации; те, кому не удалось бы пройти сразу, посылались бы обратно по гигантской петле Прошлостного потока к началу пути, а затем возвращались бы по Будущностной стороне, чтобы попытаться пройти через ворота со второго захода. Предполагалось, что настоящие будут описывать круги по системе, как самолет над аэродромом, пока не получат разрешение на выход.

При всей поднявшейся суматохе из-за необходимости срочно прокладывать Прошлостные полосы, прежде чем ткань пространства-времени будет существенно повреждена, ни у кого не хватило времени, чтобы хорошенько продумать проект; в результате кошмарная перспектива того, что один и тот же путешественник будет следовать по одному и тому же маршруту дважды или трижды одновременно — в качестве двух или трех различных инсталляций, если хотите, — была осмыслена лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Сообщения о настоящих, следовавших по второму заходу и слишком быстро передвигавшихся по внешней полосе, которые врезались в спину самим себе, движущимся еще по первому кругу, явились полнейшей и более чем неприятной неожиданностью. Одних сложностей, возникавших при выплате страховок, было достаточно, чтобы породить неустранимый парадокс в природе причинности.

Предпринятые попытки решить эту проблему вели лишь к дальнейшим и еще худшим проблемам. Идея ограничивать скорость передвижения настоящих была одной из наименее одаренных. Те из путешественников, что подчинялись установленным ограничениям, принадлежали в основном к тому типу, который и без того еле-еле тащился по внутренней полосе, путаясь у всех под ногами; к тому времени, когда им уже давно пора было находиться по ту сторону Наполеоновских войн, вдруг обнаруживалось, что они еще не выбрались из Реформации; в то время как те беспредельщики, против которых ограничения были направлены, попросту игнорировали их. Попытка размещения поперек дороги лежачих полицейских в местах наиболее частых превышений темпоральной скорости тоже не привела ни к чему хорошему — особенно когда полицейские начали подниматься.

Тем временем из-за того, что путешественники проходили по системе не один, как предполагалось изначально, а два, три, а то и четыре раза, сами дороги начали сдавать — покрытие попросту не выдерживало такой нагрузки. Большие участки, подвергавшиеся постоянному воздействию холода на всем протяжении Ледниковой эпохи, тоже не слишком-то облегчали положение. Довольно скоро — и как раз вовремя — более трети всей системы было закрыто на ремонтные работы, из-за чего возникли новые проблемы. Недовольные путешественники начали прокладывать собственные неофициальные съезды с шоссе обратно на старую заброшенную сеть дорожек и проездов, в результате чего оказывались у Выхода задолго до всех остальных, включая и самих себя. Чтобы возобновить движение по шоссе, Администрация предложила в качестве экстренной меры срезать наиболее крутые повороты, что означало, что некоторое количество ключевых моментов истории внезапно оказались вообще никогда не происходившими. Троянская война, царствование короля Артура, золотой век английского сверчка просто исчезли из исторической реальности, с побочными эффектами, не поддававшимися исчислению.

Одним из печальных последствий всего этого было то, что Штат предвидел всю эту неразбериху в тот самый момент, когда перерезал церемониальную ленточку. Возможно, для него было бы некоторым утешением знать, что проблема все же была решена, если бы не тот факт, что решению было суждено быть задержанным в противотечении на Т-93 на окраине Эджинкорта, прибыть слишком поздно для того, чтобы иметь какое-либо значение, и кануть в потоке дорожного движения.

Единственной персоной, извлекшей из всего этого фиаско некоторую пользу, был Летучий Голландец: он продал свой корабль, купил набор слесарных инструментов и маленький желтый фургончик и заколачивает теперь бешеные деньги на аварийном ремонте.

Штат закрыл дверь и перебросил свой дождевик через спинку стула. У него был тяжелый день.

Предполагается, что высшие чины Администрации должны жить вблизи от центрального комплекса Службы. За исключением случаев невероятного везения (вот как Гангер, например, который ухитрился выбить себе долгосрочную аренду на плавучий домик, причаленный у левого берега Стикса) это означает крохотную квартирку в одном из пяти лабиринтоподобных комплексов, построенных на месте бывших верфей. За свой начальный взнос в биллион крейцеров и свои пятьдесят тысяч крейцеров в год земельной ренты и оплаты коммунальных услуг вы получаете окна, которые не открываются, лифты, которые не работают, и конденсацию, в которой можно плавать. Здесь нет садиков на крышах или ящичков для растений под окнами; но если в вас так уж сильна садоводческая жилка, к вашим услугам всегда есть плодородный слой на занавесках.

На дверном коврике лежали три конверта. Штат поднял их, плеснул себе в стакан на два пальца дистиллированной воды и уселся в единственное кресло, которое ему позволяло пространство его комнаты.

Первое письмо было стандартной рассылкой от Объединенного Вечного Банка, в которой ему предлагалась скидка на страхование вечной жизни и кредитная карточка, предположительно принимаемая пятью миллионами религий по всему пространству космоса. За лишние шестьдесят тысяч крейцеров в месяц объединенные вечные банкиры были рады предложить ему принять участие в их Специальном Резервном Пенсионном фонде, который был гарантированно освобожден от налогов благодаря тому, что его юридический адрес располагался непосредственно в Зенице Вседержителя. Если они получат анкету с его данными в течение семи дней, они даже готовы бесплатно выслать ему пластмассовый будильник на батарейках.

Второе письмо было от составителей публикации под названием «Ключевые фигуры вчерашнего дня», и его сердечно приглашали заполнить прилагаемый персональный биографический вопросник, с тем чтобы его биография была включена в следующее издание наряду со 190 миллионами других ключевых фигур, что, по мнению издателей, стоили тех двух тысяч крейцеров, которые они платили за экземпляр книги. Второе письмо полетело в корзину вслед за первым.

Третье письмо он оставил напоследок, потому что оно выглядело многообещающим. Для начала, адрес был написан от руки, а его имя не было переврано. Он просунул палец под клапан и потянул — и мгновением позже из конверта выпрыгнул Гангер, тяжело приземлился на четвереньки и сел, массируя себе шею.

— Прежде чем вы что-нибудь скажете, — произнес он, — нет, у меня не развивается паранойя относительно того, чтобы нас не видели вместе. Может быть, я чуточку слишком предусмотрителен, но, мне кажется, нет смысла глупо рисковать.

Штат нахмурился. Вверить себя местной почтовой системе, имевшей обыкновение посылать все письма в отдаленные галактики из чистого принципа, казалось ему самым глупым риском, какой только можно придумать.

— Ну, раз уж вы здесь, — сказал он, — так продолжайте. Только мне тут надо еще перегладить груду белья, так что…

Гангер недоверчиво посмотрел на него.

— Вы гладите себе белье?

Штат побагровел.

— Да, — отрезал он, — глажу. А еще мне надо вымыть пол в кухне.

С того места, где он сидел, Гангеру была видна кухня, и ему пришло в голову, что она настолько мала, что помыть в ней пол можно очень быстро — просто вылив на него свою чашку. Но он ограничился лишь тем, что поднял бровь.

— Ну хорошо. Тогда перехожу к сути. Для всей будущности космоса жизненно необходимо, чтобы мы пошли и съели по пицце.

Штат моргнул.

— Понимаю, — сказал он. — Жизненно необходимо.

— Жизненно.

— И кто будет платить?

— Я.

Улыбка, подобная — нет, в данном контексте не подобная — солнцу, вышедшему из-за туч; подобная чему-то не менее жизнетворному, но исключающему смысловые обертона, — разлилась по лицу Штата и завязла где-то в его воротнике.

— Заметано, — проговорил он.