Сон в летнюю ночь

XХI. Санкт-Петербург, ночь с 23 на 24 ноября 1741 года

В доме князя Соболевского-Слеповрана было жарко натоплено. От украшенных голландскими изразцами печей шли волны тепла. Роман Матвеевич любил, чтобы было тепло, любили тепло и экзотические растения, украшавшие комнаты, и заморские птицы, щебетавшие в причудливых клетках. Только Виктория была недовольна этой жарой. Полураздетая, босая, она стояла на шахматном паркете — квадрат из черного палисандра, квадрат из светлого ореха — и рассказывала о таком полезном девайсе, как форточка. Окна в опочивальне князя, венецианские, огромные, под потолок, форточек не предусматривали.

— По-польски фортка — дверка, — Слеповран задумчиво смотрел на Викторию, — створка, про какую ты сказываешь, называют во Франции васисдас. Звучит для слуха приятно, но мне твоя форточка больше по нраву. Кстати, я сказывал тебе, что в Польше есть шляхтичи Соболевские. Возможно, они дальняя родня мне. Оттого, верно, и нравится польская речь.

— Так ведь, васисдас — это же по-немецки, — Виктория не была сильна в европейских языках, но фильмы про войну в детстве, случалось, смотрела.

— Вот не пойму, душенька, ведомо тебе многое, — Роман Матвеевич пристально посмотрел на Вику, — а притворяешься недоумком. Что за надобность?

Виктория давно привыкла к подобным вопросам Слеповрана и ничего не ответила, тем более что вспомнила: васидасом во дворце почему-то называли вентиляционное окошко над винтовой лестницей. Что за язык в этом восемнадцатом веке!

— О чем тебе Эрнст Миних на куртаге давеча нашёптывал?

Ну, началось! Вика обреченно вздохнула: она знала, что это не ревность, хотя к белокурому Эрнсту Миниху не грех и поревновать — Эрнст удивительно на Егора Крида похож, такой же няшный. Но Слеповран вечно мозги своими дознаниями выклёвывает, чего-то вынюхивает, каких-то подвохов ждёт.

— Я уже не помню какую ерунду нёс. Спрашивал, как называется самец божьей коровки.

— И как же?

— Почём я знаю. Мне оно не упало.

— А что тебе упало? Небось, Миниху чего-то посулила? — Роман Матвеевич хитро прищурился. — То-то Миних дюже весёло плясал.

— Он по жизни радостный. Я таких счастливых видела только в рекламе шоколада.

— Ох, любишь ты путано изъясняться. А чего ты, душенька, покраснела? — голос князя стал мягким, вкрадчивым.

— Ром, жарко у тебя.

— Сейчас ещё жарче будет, — Слеповран притянул Вику к себе. — Ты рубаху-то сними, чтоб не париться.

Куранты торжественно отсчитывали четверть часа, полчаса… Откинувшись назад, изогнувшись всем телом, Вика издавала стоны восторга, а язык и губы Слеповрана ласкали все волшебные точки её тела, разжигая жар внутри. Когда объятия разомкнулись, Вика потянулась и, обнажённая, прошлась по комнате. На полу валялась в спешке сорванная и в пылу страсти разорванная нижняя сорочка. «Надо же было придумать настолько противозачаточное бельё, чтоб с таким трудом снималось!» — в который раз за год подумала Виктория, взглянув на брошенный посреди спальни кружевной батист. Оставаться голой не хотелось, но надевать эти сложносочиненные одежды Вика не собиралась: и долго, и в доме жарко — тем более, судя по глазам Слеповрана, вскоре вновь придётся всю эту многоярусную конструкцию с себя снимать.

— Ром, дай чем прикрыться.

— Так ходи. На тебя, нагую, смотреть — глаза радуются.

— Да я вижу, не только глаза…

И вновь сплетались тела, подчиняясь единому ритму, и вновь слышалось прерывистое дыхание и сладострастные стоны, и вновь наслаждение уносило их… Время потеряло смысл — часы бежали быстрее минут.

— Ром, ну, дай какой-нибудь халат поносить. У тебя же, как у персидского шаха, их больше, чем дофига. Каждый раз в новом кофе пьёшь.

— Сил нет Сеньку звать. Сходи сама в гардеробную.

— Голой по дому?

— Ой, как ты вдруг застыдилась! Да никто твою наготу не увидит, скромница моя. Все внизу в людской. На втором этаже токмо мы.

Вика шла по галерее комнат. В дрожащем свете, отбрасываемом свечой, с портретов на неё строго смотрели какие-то важные господа. Слеповран рассказывал ей про некоторых, имена называл, но она не запомнила, и так чересчур много информации получила в этом восемнадцатом веке — мозг плавится.

В коридоре паркет сменился мрамором, холодя босые ноги. «Надо было хоть обуться, раз пошла по дому голая шастать, — упрекнула себя Вика за легкомыслие и тут же сняла с себя вину: — Могли бы и в коридоре паркет постелить или линолеум. Хотя, может, и нет у них тут линолеума для коридоров. Они даже слово «коридор» не могут выговорить. Колидором называют, а маскарад — машкерадом. И ещё после этого мне Юлиана указывает, что я по-русски плохо говорю». С этими размышлениями Виктория распахнула украшенные росписью двери гардеробной и замерла в восторге. Она не раз ожидала Слеповрана, когда он заходил за эти двери, чтобы выбрать шляпу или ещё какой-то предмет, но сама вошла сюда впервые. Вике гардеробная комната представлялась большим платяным шкафом, а оказалось, что это даже не комната, а зал, уставленный массивными сундуками, вешалками, зеркалами, пуфами; стены обиты деревом, на полу дорогие ковры. Как заворожённая ходила Виктория среди ворохов явно годами складируемой одежды, открывала дверцы дубовых шкафов. Вот висит одежда для охоты, а здесь — роскошные праздничные камзолы, а здесь — Вика распахнула резные дверцы и увидела голубое шёлковое платье, отороченное горностаем. Не успела удивиться (зачем в гардеробной кавалера шкаф с дамским платьем), как поняла: это то самое платье, в котором «призрак» пугал императрицу. Поставила подсвечник на пол, вынула наряд из шкафа, приложила к себе — ей коротковато, широковато, ну, точно: и размер, и рост Анны Иоанновны.

— Зачем по шкафам рыщешь? — в дверях гардеробной стоял Роман Матвеевич. Атласный халат перехвачен витым шнуром, золотые шёлковые кисти блестят в полумраке.

Виктория аж рот открыла от возмущения: оказывается, в спальне халат лежал, а Слеповран её нагишом по дому отправил. Но сказала Вика совсем другое:

— Это то самое платье, в котором приведение зажигало?

Лицо князя исказилось злобной гримасой, больно схватил Вику за руку, прошептал:

— Ты кем шпионить за мной приставлена?

— Ром, ты чего? Пусти! Больно же!

— Говори, кто указал, что платье у меня надо искать

— Да никто не говорил. Случайно увидела. Руку отпусти!

Вика отлетела в угол гардеробной, даже не поняв, что её ударили. Она упала на какие-то шубы, но мягкое приземление не спасло от нового удара.

— Ром, ты с ума сошёл? Не шпионила я за тобой. Пусти, я оденусь и пойду. Клянусь: больше ты меня не увидишь.

— Хватит мне дурочку показывать! Собралась во дворец бежать про платье доносить? Мол, нашла душегуба. Ты из этого дома никуда не выйдешь. В подвале у меня сгниешь.

Слеповран угрожал Вике пыточными-подноготными, как полтора года назад, когда обнаружил её в своём саду над Москвой-рекой, но теперь героиня понимала, что стоит за словами «когда иголки под ногти станут загонять, во всём признаешься». Ей вдруг открылся в полной мере весь ужас своего положения.

— Ромочка, дорогой, я никому про платье не расскажу! Чем хочешь, поклянусь, что никому никогда не разболтаю. Отпусти меня, пожалуйста!

— Сперва расскажешь, кто подослал тебя. Сказки свои, что порошка какого-то наелась и не знаешь, как попала, себе в глотку запихни. Или поможем запихнуть. По-хорошему не хочешь, по-плохому всё придется рассказать. Есть у меня заплечных дел мастера, они тебя быстро расспросят.

— Меня искать будут. Анна Леопольдовна знает, куда я пошла.

— Пусть хоть обыщется. Мы твою Ляпольдовну вышвырнем следом за тобой.

В этот минуту раздался тихий стук, и Слеповрану в дверь подали какую-то записку. Прочитав, Роман Матвеевич расправил плечи и, бросив на Вику презрительный взгляд, вышел из гардеробной, но тут же вернулся и поволок её к расположенному в другом крыле дома кабинету.

— Посиди тут, пока я по делам отлучусь.

— Одеться хоть дай!

— Не замёрзнешь, — дверь хлопнула, в замке повернулся ключ.

Виктория поежилась — хотя и жарко натоплено, а озноб пробежал по спине. Вот попала, так попала! «Чёрт дернул лезть в этот ублюдский шкаф, — ругала себя Вика. — Знаю теперь, что компания Слеповрана царицу до инфаркта доводила, Елизавете Петровне путь к трону прокладывала, и что из того? Лучше бы не знать». Было страшно, ведь её, носителя компромата, теперь устранят. Князь так и сказал: «В подвале у меня сгниешь». Надо бежать.

Вика заметалась по кабинету, подергала кованую дверную ручку — заперто. Окна кабинета Слеповрана выходят на Невскую перспективу, за ними тёмная холодная ночь, позёмка, холод. Открыть окно невозможно — голландские рамы не предусматривают, чтобы их открывали. «Как их со стороны улицы моют? Промышленные альпинисты у них, что ли, есть?», но эта мысль лишь на секунду отвлекла Викторию от поисков выхода. На окна рассчитывать смысла нет: даже если бы открывались, второй этаж во дворце Соболевского-Слеповрана как четвёртый в хрущёвке. Первый этаж не первый вовсе, а бельэтаж, а ещё потолки под пять метров, а перед домом булыжная мостовая. Не выпрыгнуть. Вика представила своё голое тело, некрасиво распластанное на тротуаре Невской перспективы, и в отвращении поежилась. Чем-то надо прикрыться, а вот чем? Ни скатерти, ни покрывала в кабинете не было, попыталась сорвать штору, но тяжёлый гобелен словно гвоздями прибит был. Вика принялась изучать стены кабинета, где-то за книжными шкафами должна быть секретная дверца, во всех фильмах про дворцы и замки, что она видела, были тайные ходы. Но этот поиск ничего не дал. «Ты из этого дома никуда не выйдешь. В подвале у меня сгниешь», — звенел в ушах злой голос Романа Матвеевича. Вика прекратила кружить по кабинету и села на диван, чтобы унять нервозность, но успокоиться не получилось — воображение сразу стало рисовать жуткие картины всевозможных пыток: «Если я здесь останусь, то войду во все справочники по криминалистической медицине». Схватив ониксовое пресс-папье, Виктория с размаху запустила в стекло, осколки со звоном полетели на пол. Пока внизу не услышали и не прибежали, надо вылезать, может, по карнизу как-то спуститься получится. Осторожно, чтобы не порезаться, попыталась вынуть из рамы стекло, но всё же порезалась, встала на подоконник, поскользнулась, ухватилась за штору, и та неожиданно оборвалась. Утром навалило много снега, расчищая тротуар, его смели под угловые окна, собрав в высокий сугроб, в него и спланировала Вика. Сверху её накрыла тяжёлая гобеленовая штора.

Вызванный ночным письмом князь Соболевский-Слеповран присутствовал на совете во дворце Елизаветы Петровны. Собрались все приближенные к ней: Шуваловы, Воронцов, Салтыков, Ефимовские и Гендриковы. Разговор был серьёзный, цесаревна считала, что наступило время действовать, иначе действовать начнёт Леопольдовна, ей уже доносят, и неизвестно, как дело обернётся. Ни дочь Петра Великого, ни её сподвижники не имели никакой программы, но были охвачены желанием обрести власть. Слеповран подошёл к окну, забарабанил пальцами по подоконнику. На кону стояло очень многое: получить всё или потерять всё — риск немалый, но он любил рисковать, жизнь становилась интересна, когда бурлила кровь, и слова, что он авантюрист и безумец, воспринимались им как похвала. Если бы Роман Матвеевич отодвинул гардину, то увидел, как со стороны Невской перспективы по заснеженной улице, спотыкаясь, двигалась странная фигура, обернутая огромным куском материи.

Виктория не понимала, куда она идёт — серые здания, незнакомые пустые улицы и снег, очень много снега. Сначала от возбуждения она не чувствовала холода, с трудом закутавшись в жесткую штору, старалась уйти как можно дальше от страшного дома. Потом поняла, что заблудилась в ночном городе, началась метель, от холода коченели босые ноги, сводило пальцы, прижимавшие штору. «Где ж я так нагрешила? — шептали замёрзшие губы. — Я исправлюсь, не знаю в чём, но исправлюсь. Обещаю! Спаси меня, пожалуйста!». Вика сама не понимала, кого просит, но была услышана неизвестным своим адресатом: откуда-то из темноты показались груженые сани. Кому-то ещё не спится, приспичило ночью чего-то перевозить. Сани поравнялись с Викой, остановились.

— Виктория Робертовна, что это с Вами? — Мальцев спрыгнул с саней и бросился к замёрзшей.

Адъютант лейб-гвардии Мальцев перевозил свой скарб из дома Жабоедова на новую квартиру, в казённый дом Гарновского, где отныне квартировали офицеры Измайловского полка. Товарищ Мальцева отвечал за придворную конюшенную часть и содержание царских карет и саней, но поскольку царскими особами катания могли быть назначены в любое время, для переезда приятелю обер-шталмейстер одолжил запряжённые сани на ночь, чтобы к утру они были бы в каретном сарае.

Виктория не удивилась появлению друга, она уже ничему не могла удивляться. Сани развернулись и поехали к царскому дворцу. Мальцев закутал её в тулуп, вытащил из какого-то узла валенки, что-то бормотал, спрашивал, но Вике было всё равно, хотелось в тепло и горячего чаю.