Соперники

21

29 августа 1893 года.

Я еду! Келл в конце концов разрешил мне сопровождать его в Гатри, куда он погонит табун лошадей для продажи поселенцам, собравшимся там, чтобы попытать счастья в гонках за право получить участок на Чероки-Стрип. Он ничего мне не сказал, но я-то знаю, что его уговорил Крис. Во время нашего последнего спора он был столь непреклонен – я должна остаться в Морганс-Уоке, так как подобные события притягивают к себе не только самых лучших, но и самых худших, – что я уже отчаялась получить его согласие. Какое счастье, что у меня есть такой деверь, как Крис! Если бы он за меня не заступился, я наверняка сошла бы с ума, запертая в этом доме одна на две недели.

Моему дорогому Джонни придется остаться здесь с Сарой. Я буду по нему безмерно скучать, но трехлетний малыш не выдержит такого тяжелого путешествия. Ужасно, когда тебя раздирают столь противоречивые чувства: сильное желание поехать и страх оставить сына. Но это всего лишь на две недели.

Наверно, впечатления будут яркими. Судя по папиным письмам, его пациенты только и говорят, что о распределении Чероки-Стрип между поселенцами. Я слышала, что туда стекаются люди со всей страны – попытать удачи в гонках. По оценкам некоторых, на старте соберется около ста тысяч человек. Сто тысяч! И мне не терпится увидеть это зрелище.

9 сентября 1893 года.

Наконец-то мы в Гатри. Временами мне казалось, что мы никогда не доедем. Жара стояла (и стоит) невыносимая. Целое лето не было дождя, и все окутано толстым слоем пыли. Моя дорожная одежда тоже. Когда я вошла в гостиницу, то напоминала ходячую подушечку для пудры. С каждым шагом вокруг меня взвивалось облако пыли. Боюсь, суровая жизнь за стенами дома не для меня. В пути повозка так подпрыгивала и дребезжала, тряслась и грохотала, что можно только удивляться, как у меня остались целы кости. Крис знает, что мне пришлось вынести во время этого путешествия, но Келлу я ни разу не осмеливалась пожаловаться. Он бы тут же отправил меня обратно в Морганс-Уок, и я бы лишилась всех удовольствий. (Хотя, конечно, возвращаться я буду поездом.)

Здесь царит невероятное оживление. Улица у нас за окном запружена всеми средствами передвижения, какие только можно себе вообразить. На холщовых покрытиях многих повозок написаны краткие, легкие, остроумные изречения. По дороге нам встретилось такое: «Я не смогу финишировать быстрее, чем самый первый». А на другой было написано так:

Надо видеть эту решимость, это воодушевление на лицах. Келл называет это земельной лихорадкой. Она, несомненно, заражает, ибо я чувствую в себе то же волнение. Келл запретил мне выходить из комнаты, если рядом нет его или Криса. Он говорит, что в городе полно головорезов, мошенников и жуликов, съехавшихся сюда, чтобы отнять у бедных простодушных поселенцев их последние сбережения, и он опасается за мою безопасность. Когда я смотрю из окна, то вижу целые семьи в тесных повозках, молодых людей верхом на лошадях, мальчиков на пони, стариков на семенящих осликах и женщин, да, женщин, приехавших сюда, чтобы участвовать е гонках в одиночку! От одной этой мысли мне становится дурно. Однако те из них, кого я вижу, представляются мне порядочными женщинами – вопреки ожиданиям.

Более того, нас остановила женщина у дверей в гостиницу. Ей можно было дать лет под тридцать, и, несмотря на слой окутывавшей ее пыли, я сразу обратила внимание на ее изысканный туалет…

– Пожалуйста, купите у меня шляпку? – Женщина, неловко приподняв крышку шляпной коробки, извлекла из нее шляпку, чтобы показать ее Энн. – Я везла ее от самого Чикаго и надевала только дважды. Видите, она совсем как новая.

Энн было отпрянула и от шляпки, и от женщины, заговорившей с ней на улице. Хотя вовсе не потому, что испугалась – как-никак ее сопровождали двое высоких, сильных мужчин – с одной стороны Келл, с другой – Крис. Но тут она разглядела шляпку – красный фетр, отделанный бархатом и украшенный перьями и серой шелковой лентой. Она идеально подходила к ее жемчужно-серому платью.

– Какая красивая, – сказала Энн и снова посмотрела на женщину; все это время Келл крепко сжимал ей локоть, всем своим видом выражая неодобрение, однако Энн не хотелось спешить в гостиницу. – Зачем вам понадобилось ее продавать?

– Мне… – женщина вскинула чуть поникшую голову и гордо произнесла: —…мне не хватает пяти долларов, чтобы заплатить регистрационный взнос и дерзнуть.

– А где ваш муж? – бесцеремонно спросил Келл, что смутило Энн.

– У меня нет мужа.

Старая дева. Энн сочувственно на нее смотрела и только тут поняла, что женщина имеет в виду.

– Вы что, сами будете принимать участие в гонках?

Она не принадлежала к тем крепким селянкам с румяными и огрубевшими от солнца лицами. И манера обхождения, и костюм свидетельствовали о благородном происхождении и образованности.

– Именно это я и собираюсь сделать, – заявила она. – Я намереваюсь обзавестись углом и стать собственницей. – Она объяснила, что учительствовала в техасской глуши и вынуждена была квартировать в семьях своих учеников. – Я хочу спать в своей кровати, иметь свои занавески на окнах и готовить себе еду на своей плите. И это мой единственный шанс. Пожалуйста, купите мою шляпку!

… Келл купил мне шляпку, хотя и ворчал потом, что не стоило поощрять этот безрассудный план. Он полагает, что, когда раздастся пистолетный выстрел, возвещающий начало гонок, начнется давка. Скорее всего он прав. Я поразилась отваге этой женщины. Мне бы ни за что не хватило характера на такое предприятие. Однако мне понятно отчаяние, которое я прочла в ее глазах, потребность изменить опостылевший ей образ жизни, пока он окончательно не сломил ее дух.

Уже почти четыре часа, и я должна встретиться с Крисом в холле. Пожалуй, я надену новую шляпку.

Мне надо еще столько всего записать. Надеюсь, я ничего не забуду, но это потом, а сейчас меня ждет Крис, и я сгораю от нетерпения вырваться из этой комнаты и вновь оказаться среди людей.

Остановившись на нижней ступеньке лестницы, Энн оглядела битком набитый маленький холл. В красной фетровой шляпке поверх заново уложенных завитков и со сложенным зонтиком от солнца в руке, она медленно обмахивала лицо пропитанным лавандой носовым платком, время от времени промокая им капельки пота, то и дело выступавшие над верхней губой. Над головой вращался вентилятор, от которого было мало толку – он лишь гонял раскаленный воздух. Криса нигде не было видно. Обычно его можно было легко различить в любой толпе – как и Келл, он был добрых шести футов и одного дюйма росту, его голова и плечи возвышались почти над всеми остальными. Он не имел привычки опаздывать. Может быть, он вышел на улицу глотнуть свежего воздуха? Энн решила проверить. Пробираясь через переполненный холл, Энн направилась к дверям, которые были открыты, чтобы в них проникал хоть какой-то ветерок. Снаружи передней вновь предстала улица во всей своей красе. Никогда в жизни она не видела ничего подобного: ковбои верхом на всхрапывающих полудиких лошадях, щеголи в клетчатых костюмах и котелках, женщины в шляпках с полями козырьком и поношенных льняных платьях на маленьких и больших телегах, набитых всеми их пожитками. От нескончаемого потока движения пыль облаком висела над землей. Громыхание повозок, позвякивание цепной упряжи, стук копыт, скрип кожи, щелканье кнутов и окрики кучеров ударяли в уши, а густой запах человеческого и конского пота шибал в нос.

Энн прижала к лицу пропитанный лавандой носовой платок и оглядела дощатый настил в поисках Криса. Но здесь был только один мужчина. В черном пиджаке и черной шляпе, он стоял на краю тротуара лицом к улице. Он был высок, но все же не так, как Крис. И плечи у него были не такие широкие. И в волосах, когда на них падало солнце, не было того золотистого отлива, что у Криса. Напротив, они были глянцево-черными, цвета воронова крыла. Он повернул голову, разглядывая что-то в начале улицы, и Энн увидела его гладко выбритый профиль. Тут, словно почувствовав ее взгляд, он повернулся к ней – между полами его расстегнутого пиджака блеснул шелк серой жилетки.

Она ощутила легкое волнение в груди. То был самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела, и к тому же, судя по его платью, джентльмен. Но приличия не позволяли замужней женщине засматриваться на незнакомцев. Энн отвернулась со стыдливым румянцем на щеках и, пытаясь скрыть смущение, начала открывать зонтик. Она отвела его в сторону, и в этот момент из гостиницы вышел тучный человек в твидовом костюме и котелке. Не заметив зонтика, он выбил его у нее из рук.

В ужасе раскрыв рот, Энн наблюдала за тем, как зонтик падает на тротуар прямо к ногам этого красавца джентльмена. Он тоже, чуть улыбаясь, смотрел на него, и Энн готова была провалиться сквозь землю. Она бросилась поднимать зонтик, не слыша потока посыпавшихся извинений.

Но не успела она нагнуться, как к тротуару протянулась рука в черном рукаве.

– Позвольте мне. – Теплый низкий голос, казалось, волной пробежал по ней.

Она тут же выпрямилась и, горделиво расправив плечи, попыталась взять себя в руки – в какой-то мере ей это удалось. Когда наконец они посмотрели друг на друга, она не разочаровалась в его внешности. Напротив, ее поразила глубокая синева его глаз, обрамленных темными, по-мужски густыми ресницами, такими же черными, как брови.

– Благодарю вас. – Она протянула руку за зонтиком.

Но он не сразу вернул его ей. А сначала открыл и наклонил так, чтобы прикрыть ей лицо от низкого послеполуденного солнца.

– Право же, грешно, чтобы солнце испортило такую кожу, как ваша. Я не видел ничего подобного уже с год – с тех пор, как побывал в Сент-Луисе. – Неожиданно он поднял руку и легко провел пальцем по ее щеке. – Ее молочную белизну и шелковистость можно сравнить разве что с лепестком магнолии.

Она знала, что подобная дерзость должна ее рассердить. Или, по крайней мере, шокировать. Однако Энн была скорее потрясена. К счастью, ей хватило ума оставить без ответа как его реплику, так и воздушное прикосновение. Она надеялась, что ее молчание произведет должное впечатление – если у него сложилось о ней ложное мнение.

– Вы здесь для того, чтобы принять участие в гонках?

– Слава Богу, нет. – Она рассмеялась – в основном от невыносимого нервного напряжения. – Мой муж прибыл сюда, чтобы продать лошадей поселенцам.

– Я ему завидую.

– Сэр? – Она с недоумением заморгала, а к недоумению добавилось ощущение, будто его взгляд обволакивает ее, всю целиком.

– Я позавидовал бы всякому, кому выпала честь назвать своим столь редкий и прекрасный цветок.

Взволнованная, она опустила глаза и постаралась произнести как можно более хладнокровно:

– Вы мне льстите, сэр.

Он несогласно вскинул голову.

– Правду нельзя путать с лестью. А мои слова – правда: вы действительно редкий и прекрасный цветок, который странно видеть здесь, в прериях.

А Энн и в самом деле была здесь чужая. Она ненавидела эту пустоту, оторванность от мира и местное грубое общество. Она тосковала по приемам в саду, светским разговорам за чаем и прочим изысканным удовольствиям, оставшимся в Канзас-Сити. Ей хотелось вновь оказаться за обеденным столом, где бы гости не рыгали, не засовывали салфетку под воротник и не обсуждали банковский кризис или цены на коров и перевозку.

Внезапно очнувшись и поняв, что пауза затянулась, Энн быстро пролепетала:

– Пожалуй, – и неестественно радостно улыбнулась. – Я передам это при встрече моему мужу. Несомненно, он найдет ваше замечание весьма интересным.

– Так это вы его ждете?

– Нет. Его брата. Келл… мой муж, присоединится к нам позже, за ужином.

– Келл. Это его имя?

– Да, Келл Морган. Вы его знаете? – с любопытством спросила она.

– Я знаю о нем, – ответил он как можно мягче, – однако мало кто из жителей здешних мест не слыхал о Морганс-Уоке. Это ваш дом, не правда ли, миссис Морган?

– Да. – Она на мгновение задержала дыхание, прежде чем осмелилась произнести: – А вы кто?

– Джексон Ли Стюарт. – Он коснулся полей своей шляпы. – Всегда… к вашим услугам.

Трое верховых проскакали мимо, подгоняя лошадей кнутами и пронзительными криками во все горло, словно гонки на Чероки-Стрип уже начались. Привлеченная шумом, Энн взглянула на улицу и сразу увидела Криса, верхом подъезжавшего к гостинице. Она почувствовала острое и горькое сожаление. Его появление означало конец разговора с мистером Джексоном Ли Стюартом, а она этого не хотела… пока не хотела.

Она заставила себя широко улыбнуться.

– Вот и мой деверь.

Джексон Стюарт обернулся и снова посмотрел на нее.

– Ну что ж, раз у вас появился другой защитник, я пойду.

– Приятно было познакомиться, мистер Стюарт. – Прощаясь, она автоматически протянула ему руку.

– Волей Провидения, может статься, мы еще встретимся.

Ее сердце дрогнуло, когда он, слегка наклонив голову и неотступно глядя ей в глаза, поднес к губам ее обтянутую перчаткой руку. Вместо того чтобы поцеловать ее, как было принято, он повернул ее ладонью вверх и прижался губами к самой середине. От неожиданности и чувства вины за запретное удовольствие у нее перехватило дыхание.

– Будем надеяться на благосклонность судьбы, – сказал он.

Она не могла, по крайней мере вслух, с этим согласиться. Чуть приподняв черную шляпу, он влился в поток пешеходов на дощатом тротуаре. Энн с усилием оторвала от него взгляд и подошла к краю настила, где уже спешивался Крис.

– Ну наконец-то, – весело сказала она. – А то я уже думала, что ты меня забыл.

– Исключено. – Улыбнувшись, он быстро привязал лошадь к коновязи и приблизился к ней. – А что, собственно, ты здесь делаешь? По-моему, мы условились встретиться в холле.

– Верно. – Переложив зонтик на другое плечо, она взяла его под руку. – Но, когда я спустилась, тебя там не было, вот я и вышла на улицу.

– Это неосмотрительно, Энн. Если не ошибаюсь, когда я подъезжал, с тобой разговаривал мужчина?

Она с трудом встретилась с ним глазами, молча ругая себя за это глупое чувство вины. Ведь она не сделала абсолютно ничего дурного.

– Да, – откровенно призналась она. – Он поднял мой зонтик, когда какой-то прохожий выбил его у меня из рук. Он был очень любезен.

– И все равно, выходить одной небезопасно. Город наводнен сомнительными типами. Келл прав.

– Безусловно. – Она вдруг разозлилась. И, как всегда, выплеснула свое раздражение на Криса. – Но я вытерпела эту ужасную поездку вовсе не за тем, чтобы сменить одну тюрьму на другую. Неужели не понятно, что я не испытываю ни малейшего желания все время торчать одной в своем гостиничном номере? Я хочу быть на людях, смотреть по сторонам, а не сидеть сиднем. Столько всего происходит… всюду брызжет жизнь. И я хочу принадлежать ей, Крис.

– Знаю. – Он понимающе сжал руку, лежавшую у него на локте.

Энн взглянула на него снизу вверх, еще раз убедившись, что может всегда рассчитывать на его сочувствие. Милый, замечательный Крис, так похожий на Келла и в то же время совсем другой. Обоих отличали одинаково сильные черты и темные глаза, однако у Келла они были суровыми и холодными, а у Криса – нежными и солнечными, точь-в-точь как его волосы. Он все поймет, что бы она ему ни сказала.

– Келл тревожится за тебя, Энн. Нельзя его за это винить. Он тебя любит.

– Я знаю. – Она потупила взор – с Крисом хоть и можно поделиться чем угодно, необязательно рассказывать все до конца, и она решила умолчать о Джексоне Стюарте.

Как странно, что столь короткое знакомство не идет у меня из головы. Интересно, увижу ли я еще когда-нибудь мистера Стюарта? Подобает ли мне на это надеяться?

Надо заканчивать. Келл зовет меня спать.

14 сентября 1893 года.

Сейчас, когда Келл перегнал табун на двадцать миль к северу, в маленький городок Орландо, лошади продаются бойко. Здесь расположено местное регистрационное бюро, и все поселенцы съехались сюда, чтобы записаться на участие в гонках. Келл содержит лошадей в полном порядке, и они выглядят холеными и резвыми. Осталось продать всего десять из ста наших лошадей. Что поистине поразительно, если учесть, что Келл просит по двести долларов за голову. Шесть месяцев назад цена за лошадь той породы равнялась тридцати!

Теперь, когда лошади представляют собой такую ценность, за ними нужен глаз да глаз. А в этом маленьком местечке, где собрались буквально тысячи людей, негде жить, и потому я вынуждена по-прежнему оставаться в гатринской гостинице. Каждый вечер либо Крис, либо Келл приезжают ко мне верхом, преодолевая расстояние в двадцать миль, так что, по крайней мере, завтракаю и ужинаю я не одна.

Я так кипятилась по поводу того, что вынуждена черпать сведения о событиях, происходящих за стенами гостиницы, из газет, что Келл наконец смилостивился и позволил мне поехать с ним сегодня в Орландо, чтобы собственными глазами увидеть столпотворение стриперов – так в газетах называют поселенцев, намеревающихся принять участие в гонках на Чероки-Стрип.

Признаюсь, не успели мы выехать со двора, как я усомнилась в разумности этого решения. Жара приближалась к ста градусам [Около 36 градусов по шкале Цельсия. ] в тени, если таковую удавалось обнаружить. И непрерывно дул ветер, такой же сухой и раскаленный, как и все вокруг. Нет нужды упоминать о том, что пылища была невыносимая. Мне до сих пор кажется, что она въелась мне в кожу.

Зрелище, представшее в конце утреннего путешествия, преследует меня даже сейчас. Бесчисленные палатки превращали прерию в море коричневого холста, волнами трепетавшего на ветру. Я уже не говорю о средствах передвижения всех сортов – здесь были телеги, крытые повозки, коляски, тележки для пони и даже быстроходные двуколки. Я прочла, что в Орландо расположились лагерем чуть ли не десять тысяч человек. По-моему, их там было гораздо больше. Присовокупите к этому людскому океану еще и животных, и вы поймете, что это за неописуемое зрелище.

Однако самое большое сочувствие вызывали те, кто толпился в бесконечной очереди на регистрацию. Некоторые из них простояли здесь сорок восемь часов кряду. Они не решались отойти, чтобы не потерять очередь. Но, когда передние получали свои свидетельства, хвост не уменьшался, а увеличивался с каждым часом. Для меня навсегда останется загадкой, как эти люди могли час за часом стоять в адском пекле без малейшего признака тени, задыхаясь от пыли, нагоняемой сильным ветром. Многие падали в обморок – прямо в пыль. Если бы все это – особенно женщин – видел мой бедный папа, у него бы разорвалось сердце. Среди них была дама, которая продала мне шляпку. Она так переменилась, что я едва узнала ее…

Энн, натянув вожжи, остановила свой экипаж и посмотрела на женщину в изодранном грязном платье. Ее лицо почернело от спекшихся слоями пыли, пота и слез. Ее прямые, доходившие до плеч волосы болтались спутавшимися клоками. Энн не могла поверить своим глазам. Но это была та самая женщина. Обеими руками она сжимала расшитый ярким бисером ридикюль, в который спрятала пять долларов, что Келл заплатил ей за шляпку. Вряд ли существовал второй такой же ридикюль.

Женщина повернула голову и уставилась на крытый экипаж пустыми красными глазами. Тут ее зрачки закатились, и она рухнула наземь. Энн чуть не задохнулась от ужаса, который усилился, когда она поняла, что никто не собирается рисковать своим местом в очереди, чтобы помочь женщине. Она торопливо привязала вожжи к столбу и, подобрав юбки, вылезла из коляски, не теряя времени на то, чтобы позвать ковбоя, которому Келл велел ее сопровождать.

Она подбежала к женщине и опустилась возле нее на колени, на мгновение потеряв способность соображать от зноя и слепящей пыли. Она попыталась приподнять женщину с земли и положить ее голову себе на грудь, но ей это оказалось не по силам.

– Пожалуйста. – Она с трудом поднялась на ноги и обратилась к стоявшим в очереди. – Кто-нибудь, приведите доктора. В городе обязательно должен быть доктор. Она упала в обморок от жары. Ей нужна помощь.

– Вот. – Человек, стоявший перед ней, сунул ей в руки грязное одеяло. – Скатайте и подложите ей под голову. Она очухается через пару минут.

Энн смотрела на него, потрясенная такой черствостью, но он повернулся к ней спиной и на фут продвинулся вперед вместе с очередью. Энн обратилась к следующему очереднику, который тоже было двинулся вперед.

– Нет! – Она порывисто схватила его за руку. – Вы не можете вот так пройти мимо.

Он посмотрел на нее воспаленными глазами.

– Миссис, ни черта вам не удастся меня остановить. И перехватить ее место в очереди тоже. Если хотите зарегистрироваться, то передвиньте свою нежную задницу в конец очереди.

Он впился железными пальцами ей в плечо и грубо оттолкнул назад. От этого неожиданного, сильного толчка Энн упала лицом в грязь.

Шокированная таким хамством, она с минуту неподвижно лежала на земле, затем поднялась на колени – как раз в тот момент, когда черный жеребец, вскинувшись на дыбы, резко остановился меньше чем в трех футах от нее. Верховой спрыгнул с седла. Ее сердце чуть не выскочило из груди при виде Джексона Стюарта. Он был без пиджака, в одной тонкой хлопчатобумажной рубашке, влажной от пота на рукавах и груди.

Подойдя к ней, он поднял ее за плечи с такой легкостью, словно она весила не больше пушинки.

– С вами все в порядке, миссис Морган?

Поля его низко надвинутой шляпы отбрасывали тень на бронзовое лицо, усиливая глубокую синеву глаз.

– Я… прекрасно себя чувствую.

Она неуверенно кивнула, зная, что ее шляпка сбилась набок, а красивое платье испачкано грязью. Когда Энн наклонилась, тщетно пытаясь отряхнуть пыль, то заметила висевшую у него на бедре кобуру. Она была удивлена тем, что он носит оружие. Келл – другое дело, для него пистолет был столь же естествен, как для этой почвы – каменистость. Но Джексон Стюарт!.. Вид его с пистолетом настолько поразил Энн, что она даже не стала указывать на несчастную женщину без сознания, которая лежала в нескольких футах от нее.

Джексон Стюарт стремительно повернулся к мужчине, оттолкнувшему ее.

– Полагаю, что вам следовало бы извиниться перед этой леди!

Его голос прозвучал с такой ледяной решимостью, что Энн даже вздрогнула. Однако тот мужчина, видимо, отупев от раздражения, уставился на нежданного заступника недоуменным взглядом, не подозревая о грозящей ему опасности. Молниеносное движение – и пистолет оказался уже в руке Стюарта, а затем уперся дулом под подбородок разгневанного тупицы. Раздался характерный звук взводимого курка.

– Я сказал, что вам следовало бы извиниться перед этой леди, мистер!

Все вокруг замерло, только пыль продолжала крутиться под порывами ветра. Кто-то из очереди выкрикнул:

– Лучше извинись, Джо! Это ведь сам Джек Стюарт – Стюарт Очко!..

Что бы это значило? Его имя, оказывается, всем известно и наводит ужас? Кто он? Благородный разбойник? Энн в замешательстве глядела на него во все глаза. Поселенец, запинаясь на каждом слове, сбивчиво извинялся перед нею, но она не видела ни его самого, ни ужаса, написанного на широкоскулом лице.

– Вот так-то лучше, – Джексон Стюарт широко улыбнулся и мягко спустил взвод курка, затем освободил вспотевшего от напряжения мужчину и молниеносным движеним спрятал пистолет в кобуру.

Когда он вновь повернулся к Энн, его лицо выражало ласковую почтительность:

– Мне очень жаль, мэм. Приходится время от времени учить их правилам приличия.

– Да, я понимаю, – пробормотала она, не находя нужных слов. И вдруг, словно опомнившись, добавила: – Пожалуйста, помогите этой женщине, она приехала издалека… У нее, кажется, солнечный удар… Сначала ее надо перенести в тень, а потом, наверное, позвать доктора, если он, конечно, здесь есть…

Опустившись на одно колено рядом с лежавшей без сознания женщиной, он подхватил ее под плечи и под колени.

– Отнесите ее в мой экипаж, – предложила Энн, когда подъехал приставленный к ней ковбой.

– Простите, миссис Морган. Я не видел, что вы остановились.

В знак уважения ковбой быстрым движением дотронулся до мятых полей шляпы, после чего попытался удержать на месте свою лошадь, которая шарахнулась от колыхавшихся на ветру юбок женщины на руках у Стюарта.

– Что случилось?

– Эта дама упала в обморок. Мы везем ее к доктору.

Джексон Стюарт кивнул на смирно стоявшего черного жеребца, чьи удила лежали на земле.

– Привяжите мою лошадь к коляске сзади. И если в вашей фляге есть вода, она нам пригодится.

– Да, сэр.

Отвязав флягу от седла, он передал ее Энн, затем подвел свою лошадь к жеребцу и поднял удила.

Энн самостоятельно забралась в экипаж и повернулась к Джексону, помогая ему уложить женщину на сиденье. В руках Энн она казалась бескостной тряпичной куклой. Стюарт быстро вскочил в коляску и избавил Энн от тяжкого груза.

– Откройте мне флягу, – попросил он.

Сняв пробку и протянув ему флягу, Энн наблюдала за тем, как он поднес ее к пересохшим и растрескавшимся губам женщины и, слегка наклонив, тонкой струйкой вливал ей в рот теплую воду. Энн с трудом могла поверить, что этот заботливый человек минуту назад приставил дуло к лицу другого. И вообще, если бы не отсутствие пиджака, он вполне мог бы сойти за благообразного джентльмена, к тому же невероятно красивого.

– Возьмите. – Он вернул Энн флягу, затем развязал желтый шейный платок. – Намочите его. Будем надеяться, это поможет, а заодно оботрем ей лицо.

Обращенная к ней улыбка и это «оботрем» словно говорили: мы вместе – и на душе у Энн потеплело. Она как-то не подумала о том, что они и в самом деле вдвоем помогают женщине. Она быстро смочила кусок материи, затем осторожно промокнула им лицо пострадавшей.

Женщина пошевелилась, приходя в сознание то ли от прохладной воды, то ли от того, что была теперь укрыта от солнца крышей коляски.

– Где… где я? Что случилось? – Она чуть приподняла руку, но глаза были по-прежнему остекленевшими.

– Тише. Вы упали в обморок, – мягко объяснила Энн, посмотрев на Джексона, который наклонился вперед, отвязал одной рукой вожжи и хлестал лошадей. – Мы везем вас к доктору. Вы поправитесь.

– Нет, – простонала она, замотав головой из стороны в сторону. – Я не могу. Моя очередь… Она пропадет… Нет, – разрыдалась она, из последних сил пытаясь подняться, чтобы вернуться на прежнее место.

– Прекратите. Вам нельзя. – Слегка растерявшись от столь неожиданной реакции, Энн попыталась утихомирить женщину, прижав ее к сиденью.

Та начала сопротивляться, но мгновенно выбилась из сил. Грязными ногтями она вцепилась в платье Энн.

– Моя земля, – простонала она, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий. – Я почти достигла цели… – Ее голос был настолько слаб, что Энн пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его в вое ветра и немыслимом гвалте лагеря. – Уже подходила… моя очередь.

Энн высвободилась из хватки женщины и сильнее смочила платок, на ухабе расплескав немного воды себе на юбку. Она быстро посмотрела вперед, затем на Джексона.

– Сколько еще ехать? – Она была дочерью врача, но ей ни разу не доводилось ухаживать за больным. – Она не в себе, сокрушается по поводу того, что потеряла место в очереди на землю. Ей нужны покой и отдых, но я не могу ее в этом убедить. – В голосе Энн слышалось отчаяние, отчасти передавшееся от женщины, а отчасти вызванное ее собственной беспомощностью.

– Вот. – Он вынул из кармана листок бумаги и протянул его Энн. – Отдайте ей. Это ее успокоит.

– Что это? – нахмурившись, спросила Энн.

– Регистрационное свидетельство. Тпру! – Он осадил лошадей перед навесом. – Ведь она стояла в очереди ради него и теперь сможет официально принять участие в субботних гонках. – Он привязал вожжи к коновязи и спрыгнул на землю.

– Но… – Энн вспомнила постоянно удлинявшуюся вереницу людей под палящим солнцем, – ведь оно ваше.

Он коротко улыбнулся, вынимая из экипажа еще не пришедшую в себя женщину.

– Я достану другое.

Он стоял, держа на руках безжизненное тело. Энн только сейчас закупорила флягу и выбралась из экипажа, сражаясь с многочисленными юбками и не замечая протянутой руки спешившегося ковбоя-телохранителя. Когда она приблизилась к Стюарту, ее обтянутая перчаткой рука все еще сжимала драгоценный клочок бумаги.

– Каким образом? Не будете же вы стоять в этой очереди?

Его взгляд скользнул по лицу Энн – она беспокоилась за него. Обрадовавшись, он хотел было заставить ее поволноваться подольше, но передумал.

– В этом нет нужды: если есть деньги, то свидетельство можно купить. Вы удивитесь, узнав, сколько людей из этой очереди продают свои свидетельства, а потом снова становятся в хвост.

– Зачем? – Она не могла представить себе мучительного выстаивания в очереди.

– Чтобы заработать.

Он внес женщину под навес и уложил на свободную койку. Продолжая протестующе бормотать, та попыталась подняться, но он ласково уложил ее обратно и, взяв клочок бумаги у Энн, вложил ей в руку.

– Вот ваше свидетельство.

Женщина с трудом сосредоточила на нем взгляд. Из-под слоя грязи на ее лице проступило облегчение – ей больше не надо было бороться.

– Спасибо, – прошептала она, сотрясаясь от рыданий. Слез у нее уже не осталось.

– Я положу его к вам в сумочку.

Он ослабил ремешок, стягивавший запястье женщины, сунул свидетельство внутрь и вложил ридикюль ей в руку. Крепко прижав сумочку к груди, она закрыла глаза.

Какой-то человек в рубашке с закатанными рукавами и в клетчатой жилетке, туго натянутой на круглом животе, подошел к койке, отирая пот с обрамленных бакенбардами щек. Он равнодушно взглянул на женщину.

– Солнечный удар, – буркнул он и посмотрел на Энн со Стюартом. – Родственники?

– Нет, – ответила Энн. – Думаю, она здесь одна.

– Очередная одиночка. – Он устало поморщился. – Им приходится труднее всех. Люди забыли о благородстве после первого же дня. Теперь каждый – или каждая – думает только о себе. – Он провел намокшим от пота носовым платком под воротником рубашки. – Ее имя?

– Не знаю, – призналась Энн с оттенком грусти.

Он вздохнул и тряхнул головой, в его кривой усмешке было что-то скорбно-циничное.

– Неизвестный мужчина уже умер сегодня от солнечного удара. Мы до сих пор пытаемся отыскать кого-нибудь, кто бы знал его имя. – Тут он, похоже, оживился. – Что ж, вы свое дело сделали. Теперь мой черед помочь ей по мере сил. Хотя особо тут не разбежишься. Я один. Никого больше не осталось. Все хотят участвовать в гонках и получить свой надел – или погибнуть.

Нащупав пульс женщины, он вынул из жилетного кармана золотые часы и открыл их. Энн онемела от такого равнодушия. Где же сострадание, участие? Неужели эти знойные прерии высосали их из него так же, как из тех, кто стоит в очереди?

– Он прав, миссис Морган. Вы больше ничего не сможете для нее сделать. – Джексон Стюарт легонько сжал ее локоть, давая понять, что надо идти.

Она покорно вышла из-под навеса, затем, миновав поддерживавшие его опоры, остановилась, не покидая тени. На нее налетел вихрь, горячий, как печной жар. Мимо брели поселенцы – головы опущены, плечи пригнуты от ветра, лица покрыты слоем пыли.

– Какие странные люди, – проговорила она полушепотом. – Половину из тех, кого я видела в очереди, следовало бы тоже доставить в лазарет. Как они могут выносить подобные условия?

– Говорят, на канзасской границе, в Арканзас-Сити, еще хуже. Там в два, а то и в три раза больше поселенцев. Только за один день пятьдесят человек потеряли сознание от перегрева, шестеро из них умерли до наступления темноты.

– Почему? – Она повернулась к нему. – Почему они на это идут?

Он задумчиво оглядел лагерь. Затем посмотрел на нее.

– Ради того, чтобы получить кусок земли и назвать его своей собственностью, почему же еще? – Уголки его рта опустились в печальной полуулыбке. – Вы бы видели их ночью, вокруг костров, когда, склонившись над картами Чероки-Стрипа, они изучают каждую излучину реки или ручейка, выбирая себе участок. Они прослеживают маршрут и запоминают окрестный рельеф, чтобы не ошибиться, когда начнутся гонки… разумеется, если их не опередит кто-то другой. Они только об этом толкуют и думают, только это и придает им силы.

– Но почему?

Она вспомнила женщину, которую он только что отнес в лазарет, – грязная, ободранная, чуть живая от жары, она, не помня себя, рвалась обратно в очередь. Ей было наплевать на свой неряшливый вид, на пыль и пот, въевшиеся в лицо, на мучительное многочасовое стояние в очереди под палящим солнцем, покуда ей светил этот дурацкий клочок бумаги.

– Почему это для них так важно?

Он смерил ее долгим, пристальным взглядом, затем снова перевел его на окутанный облаком пыли пейзаж.

– Перед вами проигравшие, миссис Морган, проигравшие и нищие. Бывшие рабы с Юга, солдаты Конфедерации, вернувшиеся к выжженным домам, жертвы реконструкции и те, кому не досталось или кто опоздал к раздаче богатых западных земель – Айовы, Канзаса и Миссури. Для них это единственный шанс – единственное место, где мужчина или женщина могут обзавестись собственностью в сто шестьдесят акров по цене всего лишь доллар за акр – в зависимости от месторасположения. Мальчик на побегушках, учительница и подмастерье – все хотят завладеть землей. Эта территория наводнена проигравшими. Им больше некуда податься, и они это знают. Если они не урвут свой клочок сейчас, то скорее всего не смогут уже никогда. Вот почему они так отчаянно цепляются за эту возможность, за свои свидетельства. – Он помолчал. – Хотя это место не для малодушных.

– Да, – рассеянно согласилась она, признавая собственное малодушие.

Поначалу она такой не была. Выходя замуж за Келла, Энн, подобно этим людям, была преисполнена энтузиазма начать новую жизнь на границе, думая, что она будет сплошным долгим приключением.

– Но они не представляют себе, каково здесь жить. Не представляют всего одиночества, однообразия и примитивности этого существования, – заявила она, тоскуя в душе по той жизни, которую оставила в Канзас-Сити.

Джексона Стюарта не удивили скрытые в ее голосе нотки неудовлетворенности и отчаяния. С первого взгляда на нее он понял, что она несчастна и часто чувствует себя одинокой. А тот интерес – вернее, любопытство, – который она проявила к нему у входа в гатринскую гостиницу, лишь подтверждал его догадку. Женщина, довольная жизнью, могла бросить на него восхищенный взгляд, но никогда бы не выказала любопытства. Более того, в ее глазах не было бы такой тоски по общению.

Итак, хозяйка Морганс-Уока была глубоко несчастна и одинока. Что сулило весьма богатые возможности.

– А вы почему здесь? – Энн видела, что он не такой, как другие. Его отношение к происходящему было слишком сдержанным и отстраненным. – Неужели вы тоже добиваетесь земли?

– Наверное, меня привлекает азарт. Высокие ставки.

В этих гонках приз достанется самому быстрому, самому сообразительному и самому удачливому. Для того чтобы заполучить особо лакомые кусочки, например пригородные участки, не обойтись без быстрого коня, головы на плечах и госпожи удачи.

Однако он умолчал о том, что чуть ли не каждый из потенциальных фермеров захватил с собой все свои сбережения и что мешок в его седельной сумке вмещает около двух тысяч долларов, которыми ему удалось разжиться во время дружеского перебрасывания в картишки.

– Так, значит, вот чего вы хотите? Пригородный участок?

– Да.

– И что вы с ним будете делать?

– Скорее всего продам кому-нибудь, кто опоздал к началу записи на гонки – с выгодой, разумеется.

– И не будете на нем строиться?

– Нет.

– А чем вы вообще занимаетесь, мистер Стюарт? – Склонив набок голову, она с любопытством на него смотрела. – Там, в очереди, кто-то назвал вас Стюарт Очко.

– Я профессиональный игрок в «двадцать одно», миссис Морган, игра, известная больше под названием «очко»… Отсюда и прозвище.

– Понятно, – пробормотала она.

– Сомневаюсь, миссис Морган. Игрок обречен на одиночество. Хотя в этом есть и свои преимущества – я исколесил всю страну вдоль и поперек. Сент-Луис, Сан-Франциско, Новый Орлеан, Нью-Йорк… Я везде побывал – останавливался в лучших отелях, ужинал в самых дорогих ресторанах, курил иностранные сигары и пил тончайшие вина. Бриллиантовые булавки, костюмы от сент-луисского портного и даже конь, самый быстроногий в округе. – Он кивнул в сторону черного жеребца, привязанного к коляске и нетерпеливо бьющего копытом. – Но все эти радости жизни бессмысленны, если ты вынужден наслаждаться ими в одиночку.

– Я… я уже такое слышала. – Она попыталась скрыть от него, до какой степени все это созвучно ее переживаниям.

– Волею судеб, мне невероятно везет в картах, но я не ведаю, что такое любовь женщины.

– В это трудно поверить, мистер Стюарт. Простите мне мою нескромность, но вы красивы. И я не сомневаюсь, что могли бы покорить любую женщину.

– К сожалению, когда я встречаю женщину, которую мог бы полюбить, она уже принадлежит другому.

…Когда он это произнес, то смотрел мне прямо в глаза. Я была так взволнована, что, признаюсь, не нашлась, что ответить. И хотя он не сказал прямо, что эта женщина – я, это было ясно. При сложившихся обстоятельствах мне ничего не оставалось, как удалиться. Остаться означало бы, что я его поощряю. Однако это не так. В конце концов, я замужняя женщина. Но мне было приятно, что незнакомый мужчина мог мною увлечься. Наверно, я ужасно тщеславна, но это правда.

16 сентября 1893 года.

Случилось невероятное. Келл достал билеты в один из пассажирских вагонов. Наконец-то я увижу начало великих гонок. Последнее время было столько противоречивых слухов – то поезда подадут, то не подадут, то подадут, но только для поселенцев со свидетельствами, – что я уже начала сомневаться, увижу ли что-либо вообще. Какое бы это было разочарование – провести целую неделю в Гатри, заразиться лихорадкой предстоящих гонок за землю и не увидеть этого исторического момента.

Теперь я спокойна. К сожалению, Келлу не удалось заказать частный вагон. Почему-то они запрещены. Я подозреваю, что власти опасаются, как бы владельцы частных вагонов не заработали на продаже билетов поселенцам, лишив железнодорожную компанию прибыли. Как бы то ни было, мы едем. Интересно, увижу ли я Джексона Стюарта?

Защищенная от напора других любопытных живой стеной из полудюжины ковбоев с ранчо, Энн сидела на самом краешке кресла, глядя в открытое окно поезда. По ее убеждению, ничто в анналах истории не могло сравниться с представшим перед ней зрелищем. Крытые телеги, легкие повозки, двуколки, коляски, верховые и несколько отчаянных голов на своих двоих стояли неровной колонной, насколько хватал глаз. При этом они так жались друг к другу, что между ними нельзя было протиснуться.

Да и в поезде – в три локомотива и сорок два вагона – нечем было дышать, не говоря уже о том, чтобы повернуться. Вагоны для скота были в буквальном смысле слова набиты до отказа будущими поселенцами, которые висели на дощатых стенках и заполняли крыши. Через два окна от Энн какой-то человек уцепился за подоконник, уперевшись ногами в перекладину.

При одном воспоминании о бешеной давке, когда поселенцам было разрешено занять вагоны, она содрогнулась. Это было настоящее стихийное бедствие – все толкались, работали локтями, хватались за что попало, сбивали других с ног и наступали на них в жестоком пренебрежении к возрасту и полу. А несчастные железнодорожники и представители власти ничего не могли поделать, кроме как стоять в стороне – или быть раздавленными.

Сейчас, когда солнце неумолимо ползло вверх, все ждали. Вдоль нескончаемой вереницы на страже порядка до назначенного часа стояли солдаты кавалерии США. Хотя минувшей ночью в кавалеристах было мало толку – сотни так называемых скороходов под покровом темноты проскользнули мимо патрулей, чтобы успеть к самым лакомым участкам прежде других.

– Вот-вот начнется, да, Келл?

Она крепче сжала его пальцы, не в состоянии оторваться от зрелища за окном. Все это скопище народу безмолвствовало – в напряженном молчании чувствовалось, как тела и сердца замерли перед рывком. Энн непроизвольно задержала дыхание.

– Да, остались считанные мгновенья, – подтвердил Келл.

Ровно в полдень восемь миллионов акров земли, известной под названием Чероки-Стрип, или Чероки-Аутлет, будут предоставлены в распоряжение поселенцев. По сообщению утренних газет, Чероки-Стрип будут оспаривать более ста тысяч претендентов, собравшихся в нескольких пунктах вдоль северных и южных границ.

В этой сверхъестественной тишине казалось, что ее сердце колотится громче, чем лениво пыхтит паровоз. То здесь, то там нетерпеливо ударял копытом или беспокойно покусывал удила конь. Любой шум, который в другое время потонул бы в гвалте этой многотысячной толпы, сейчас казался необычно громким, действуя на и без того натянутые нервы. Энн еще раз оглядела длинную цепь, уверенная, что где-то здесь стоит Джексон Стюарт, но где?

На расстоянии примерно ста ярдов показался круп лошади, затем она рванулась вперед, нарушив шеренгу, – яркое солнце играло на ее черной, взмокшей от пота шее. Верховой в черной шляпе и с кобурой на боку – как и большинство других всадников, без труда вернул нетерпеливое животное обратно. И хотя Энн увидела его лишь мельком, она не сомневалась – это Джексон Стюарт. Она наклонилась ближе к окну, пытаясь разглядеть его.

Как только раздались первые звуки горна – певучие и сильные, – вдоль всей колонны резко и отрывисто прогрохотали ружейные залпы. В ту же секунду нестройная колонна взорвалась, устремившись вперед бурлящей лавой. Гром тысяч копыт, грохот колес, громыханье телег, визг паровозных свистков, ржание испуганных лошадей, вопли, крики, проклятия и гиканье поселенцев – все смешалось в один ужасающий рев. Оглушительный и безумный, он прокатился над землей с устрашающей яростью и неслыханной мощью. Красная пыль, взметнувшись гигантским облаком, окутала обезумевшую орду, оставлявшую после себя опрокинутые телеги, упавших лошадей и распростертых всадников.

Энн смотрела во все глаза, парализованная и видом и звуками происходившего. На какое-то мгновение ей почудилось, что все заметено красным песком. Но тут из адского облака рваной шеренгой вырвалась группа верховых и помчалась вперед быстрее ветра. И один из них… Да, одни из них был Джексон Стюарт. Сковывавший ее страх уступил место внезапному облегчению. Он был невредим. Более того, он скакал впереди, рассекая прерию верхом на быстроногом черном жеребце.

Все новые телеги и верховые возникали из оседающего облака пыли, веером растекались по пустынной равнине; чудовищный рев несметной толпы постепенно стихал, и теперь слышался только грохот колес и копыт, перекрываемый громким пыхтением паровоза. За спиной у Энн раздались голоса – потрясенные зрители делились впечатлениями.

– Это мечты несутся по прерии – сколько же их! – пробормотал Крис.

– Однако до захода солнца погибнут не одни только мечты, – мрачно и холодно отозвался Келл.

С Джексоном Стюартом этого не случится. Он скакал там, впереди, ведя, за собой остальных. Он добьется своего. У других, может, и не получится, но не у него. Опьяневшая от возбуждения, Энн отстранилась от окна и повернулась к мужу.

– Это потрясающе, Келл. Просто потрясающе. Незабываемое зрелище! Впечатление, которое я бы не променяла ни за какие сокровища.

То, что она видела риск и страсти с безопасного расстояния, не мешало ей чувствовать свою причастность к этому событию – ведь она воочию видела, слышала и испытывала жару и ветер, учащенное сердцебиение и волнение, сокрушительный рев толпы и отчаянное стремление к победе.

– В таком случае я рад, что взял тебя с собой. – У него на лице заиграла одна из его слабых редких улыбок. – Завтра мы отправимся домой, в Морганс-Уок, и для разнообразия насладимся покоем и тишиной.

Он смотрел на меня с такой любовью, что я устыдилась своего, пускай даже и минутного, нежелания возвращаться. Что со мной? Я страстно хочу вновь увидеть сына и взять его на руки, но меня пугает мысль о том, что мне вновь предстоит день за днем проводить в этом доме.