Соперники

4

Шелковый восточный халат мягко зашуршал, когда Флейм направилась в черную с белым гостиную своей обставленной в викторианском стиле квартиры, рассеянно держа обеими руками первую утреннюю чашку кофе. Спросонок она с интересом рассматривала расставленную как бы в случайном беспорядке мебель вокруг полосатого, как зебра, шерстяного коврика – эффектный, белый на белом узор обивки мягкого дивана повторялся на подушках броских, выпиленных из рога и покрытых черным лаком стульев с тяжелыми латунными украшениями.

Она знала, что интерьер комнаты в какой-то мере является отражением ее характера: легкость и открытость белого резко контрастировали с броской тяжестью и чувственностью черного. Флейм знала также, что его элегантный современный интерьер не сочетался с кондитерской вычурностью внешнего облика дома. Выстроенный на рубеже веков особняк, подобно множеству других особняков на Русском Холме, названном в честь кладбища русских моряков, появившегося на его вершине на заре истории города, вероятно, был свадебным подарком какого-нибудь любящего отца своей дочери. Двенадцать лет назад многочисленные комнаты особняка были поделены на просторные частные квартиры.

Оглядываясь вокруг, Флейм подумала, что это пристанище – единственный положительный результат ее катастрофического замужества. Теперь квартира принадлежала ей. Хотя некоторое время тому назад она охотно бы рассталась с ней, как и со всем остальным, лишь бы получить развод. К счастью, этого не потребовалось.

Внезапно в утреннюю тишину врезалось жужжание дверного звонка. Нахмурившись, Флейм взглянула на черные часы, стоявшие на белом мраморном камине. Еще не было девяти.

По субботам никто не появлялся у нее так рано.

Ее друзья знали, как она дорожит утренним покоем по выходным – просыпается когда ей вздумается, одевается когда заблагорассудится и выходит из дому, если захочется. Ее будни были расписаны между встречами, совещаниями и деловыми завтраками, в то время как уик-энды – если не было срочной рекламной кампании или вызова работу – она проводила как ей заблагорассудится: ходила по магазинам или уплывала на яхте к друзьям, иногда выбиралась посмотреть интересную выставку, а то и просто слонялась по квартире или просматривала книжные новинки.

Вечером – другое дело: обычно это был либо ужин в узком кругу друзей, либо светский или благотворительный прием, а порой концерты или спектакли.

Снова раздался звонок, на этот раз более настойчивый и требовательный, Флейм поставила чашку на стеклянную столешницу лакированного черного с бронзой столика и легко выбежала из гостиной в прихожую, почти бесшумно касаясь босыми ступнями паркетного пола медового цвета. Она по привычке посмотрела в дверной глазок.

За дверью стояла пожилая дама, мягкое облачко ее седых волос было скрыто под шляпкой оливкового цвета. Даже несмотря на небольшие оптические искажения, Флейм была уверена, что видит эту женщину впервые.

Та в третий раз потянулась к звонку. Флейм откинула со лба спутанные волосы и вместо расчески провела по ним пальцами, затем начала отпирать замки и цепочки. Во время третьего звонка Флейм распахнула тяжелую дубовую дверь.

– Что вам угодно? – Она выжидательно посмотрела на пожилую незнакомку, не сомневаясь, что та ошиблась адресом.

Однако непрошеная гостья внимательно изучала своими темно-карими глазами каждую деталь внешности Флейм – ее взгляд скользнул вверх по лиловому с розовым халату и задержался на волосах.

– Вы кого-то ищете? – спросила Флейм, когда молчание слишком затянулось.

На секунду она усомнилась, слышит ли ее женщина – уж не глухая ли она. Но в этот момент незнакомая посетительница словно очнулась.

– Простите, что я на вас так откровенно глазею, – проговорила она с приятной хрипотцой в голосе. – Но ваши волосы… точно такой же земляничный отлив был у Келла Моргана. Его портрет висит над камином у меня в библиотеке.

– Кто вы? – звенящим голосом спросила Флейм. Теперь, когда она узнала эти глаза, она была несколько взвинчена. Точно такие же – темно-карие, всегда полные жизни – были у ее отца. Но это невозможно. У нее не осталось никого из родственников – ни теток, ни дядек, ни двоюродных братьев или сестер.

– Меня зовут Хэрриет Фэй Морган, – провозгласила дама, приветливо улыбнувшись, при этом прорезались крошечные трещинки, которыми была испещрена ее почти пергаментная кожа. – А вы, несомненно, Маргарет Роуз Морган.

– Беннет, – механически поправила Флейм.

– Вы замужем? – Седые брови вопросительно изогнулись.

– Разведена.

– Да-да, вспомнила. Бен мне говорил. – При этом мимолетном воспоминании ее лицо омрачилось.

Отметив для себя, насколько легко ее лицо выдает любую ее эмоцию, Флейм подумала: при всей живости этой женщины ей лет восемьдесят, а то и больше, и она слишком стара, чтобы держать ее за дверью, тем более что Флейм не терпелось задать ей множество вопросов.

– Проходите, миссис Морган. – Флейм пошире распахнула дверь и посторонилась, пропуская гостью.

– Спасибо.

С неспешным достоинством женщина вошла в прихожую, прямо держа плечи, фасон ее отороченного мехом костюма вышел из моды лет двадцать назад. Трость служила ей скорее дополнением к туалету, чем опорой. Степенно повернувшись к Флейм, она произнесла:

– Пожалуйста, называйте меня просто Хэтти. Я никогда не была замужем, однако обращение «мисс» в моем возрасте звучит довольно нелепо.

– Конечно. – Флейм проводила ее в гостиную. – Я заварила свежий кофе. Хотите чашечку?

– Если не возражаете, я предпочла бы горячий чай.

– Вовсе не возражаю. Пожалуйста, располагайтесь. Я мигом.

Флейм появилась минут через пять с подносом, на котором стояли чайник, сливки, сахар, блюдечко с лимоном, чайная чашка с блюдцем, а также чашечка кофе для нее самой. Хэтти Морган величественно восседала на одном из роговых стульев. Сдержав улыбку, Флейм отметила, что Хэтти держится с почти королевской надменностью.

– Лимон, сливки или сахар?

– Сахар, пожалуйста, – ответила Хетти, взяв из рук Флейм чашку с блюдцем тонкого севрского фарфора и обведя глазами комнату. – У вас очень мило, – заметила она, вновь обратив взгляд на Флейм и сняв с блюдца изящную чашку. – Разумеется, это не имеет ничего общего с Морганс-Уоком.

– Морганс-Уок – это ваш дом?

– Да, наш фамильный дом. Он простоял без малого сто лет и, Бог даст, простоит еще столько же.

– Где он находится?

– Штат Оклахома, примерно в двадцати минутах езды от Талсы.

Тут Хэтти замолчала, давая Флейм понять, что ждет от нее вопросов.

– Некоторое время тому назад вы упомянули человека по имени Бен. Кто он? И кто такой Келл Морган? – Флейм взяла кофе и села на уголок дивана поближе к Хэтти.

– Бен Кэнон наш семейный адвокат, вот уже много лет.

Его-то стараниями я вас и отыскала. А Келл Морган, – ее темные глаза вновь остановились на мерцающих золотом волосах Флейм, – был моим дедом. Его брата звали Кристофер Морган.

Последняя фраза была произнесена весьма многозначительно, однако ничего не говорила Флейм.

– Мне следует знать это имя?

– Он был вашим прадедом. – Она потягивала чай, поглядывая на Флейм поверх золотой каемки на чашке. – Вы, верно, незнакомы с историей семьи своего отца?

– Не слишком, – призналась Флейм, задумчиво нахмурившись. – Из всех рассказов отца о деде я помню лишь то, что он приехал в Сан-Франциско в конце прошлого века и без памяти влюбился в Хелен Флеминг, происходившую из семьи одного из отцов-основателей города. Через три месяца они поженились. А больше… – Флейм пожала плечами, тем самым признавая свою неосведомленность, и откинулась на пышную белую диванную подушку, подобрав под себя ногу. Несмотря на непринужденность позы, ей было не по себе. – Кое-кто из моих друзей очень увлечен поиском своих семейных корней, пытается проследить фамильную историю. Будто бы это помогает познать собственное «я». Я с этим никогда не соглашусь. По-моему, каждый человек – самостоятельная уникальная личность. Кем были мои предки и чем они занимались, не имеет никакого отношения к моему «я».

Однако, невзирая на это весьма пылкое отречение от прошлого, она знала, что зачастую опровергала его свой жизнью. Ее происхождение обеспечивало ей определенный престиж. И заслужила его не она, а ее предки. И хотя в глубине души она на это обстоятельство досадовала, тем не менее в полной мере им пользовалась – открывала любые двери, заводила нужные знакомства, продвигалась в карьере. Она уставилась на стынущий кофе, чувствуя, что молчание затягивается – в этот момент она не слишком-то гордилась своими достижениями.

– Простите, если я вас обидела, Хэтти. Вы, вероятно, разделяете их интерес к прошлому своей семьи, иначе не пришли бы сюда.

– Интерес, может быть, но не мотивы. Полагаю, что и подходы у нас разные. Как вы поняли, я стремилась отыскать живого потомка Кристофера. – Однако она не стала развивать эту мысль. – Поверьте, это было нелегко. Вскоре после того, как много лет тому назад Кристофер Морган покинул Морганс-Уок и уехал на Запад, семья потеряла с ним связь. Мы не можем быть до конца уверены даже в том, что он сохранил фамилию Морган.

Флейм нахмурилась.

– А почему, собственно?

– Кто знает? – Эти острые глаза неотрывно следили за лицом Флейм, завораживая ее светившимся в них огнем. – Среди уезжающих на Запад было много таких, кто менял фамилию и начинал жизнь заново. Зачастую таким образом люди стремились скрыть свое преступное прошлое, а иногда это служило лишь символом обновления.

Флейм их понимала. После развода она решила оставить фамилию мужа, создавая иллюзию, что отныне не принадлежит к роду Морганов.

Но все знали, каких она кровей.

– Расскажите мне о себе, – попросила Хэтти. – Насколько я понимаю, вы работаете.

– Да. Я вице-президент и распорядитель финансов городского филиала национального рекламного агентства.

– Вице-президент… Вы, должно быть, очень умны.

Умна? Или просто достаточно сообразительна, чтобы перестать наконец бороться против своей девичьей фамилии и начать пользоваться ею к своей собственной выгоде? Будучи вице-президентом, Флейм получала высокую зарплату, но этих денег не хватило бы и на половину того, что она имела. Практически всю дорогую обстановку для квартиры, как и гардероб от именитых модельеров, она приобрела у клиентов агентства, а не в розничной торговле. Нет, она пользовалась своим положением как в компании, так и в обществе для получения особых льгот. Таковы были правила игры, и она их хорошо усвоила. Иначе в большом городе сегодня не выжить.

– Это помогает заводить полезные знакомства, – отозвалась она, выразительно пожав плечами. От комплимента Хэтти ей стало немного не по себе.

– Насколько я понимаю, вы единственный ребенок в семье?

– Да.

– И оба родителя умерли?

Флейм кивнула.

– Погибли в автокатастрофе одиннадцать лет назад. Отец умер сразу же. А мама несколько дней была в коматозном состоянии, то есть без сознания. Так и умерла, не приходя в себя.

За все эти годы острое чувство утраты так и не притупилось. Даже сейчас ей не хватало родителей. Бывали моменты, когда ей казалось, что она слышит мамин смех и поддразнивающий голос отца.

Они любили ее. Не за голубую кровь или красоту, а просто так, за то, что она была самой собой. С тех пор как она их лишилась, Флейм научилась ценить этот редчайший вид любви.

– Думаю, мы с вами во многом схожи, – заметила Хэтти. – Мы обе стали совершенно самостоятельными с самого раннего возраста. Моя мать умерла через несколько часов после рождения моей младшей сестры. Мне было тринадцать лет – на мои плечи легли уход за малюткой и хозяйство. В девятнадцать лет я потеряла отца. Морганс-Уок неожиданно стал моим. Я должна была не только воспитывать сестру, но и управлять ранчо.

– Морганс-Уок – это только ранчо?! – Флейм была удивлена. – А я-то думала, что это… ну что-то вроде большого поместья.

Хотя она и не представляла себе, какое поместье может быть в Оклахоме. Но, разумеется, ей и в голову не пришло, что это ранчо.

– И то, и другое. Его площадь составляет около тысячи двухсот акров. Когда-то оно было в двадцать раз больше, но время и обстоятельства сыграли роковую роль. В основном это пойменные луга. Ручаюсь, вы в жизни не видели такой цветущей долины – истинный земной рай! – Теперь настороженное любопытство Хэтти уступило место оживленности, восторженности, ее лицо осветилось, а глаза разгорелись еще сильнее. – Эта земля прекрасна, Маргарет Роуз, – покатые холмы, поросшие деревьями, на фоне синего неба. И – зелень невероятная, я сама бы не поверила, что такая возможна, если б не любовалась своими глазами! Большой дом стоит в верхней части долины. О, какой дом! Кирпичный, в три этажа, с возносящимися вверх белыми колоннами. Проект был создан вашим предком Кристофером Морганом до того, как он уехал в Калифорнию. Печь для обжига кирпича находилась здесь же, его изготавливали из местной красной глины. Да вы все увидите собственными глазами. Я знаю, вам понравится.

– Я в этом не сомневаюсь. – Флейм улыбнулась, тронутая такой любовью к родному очагу. – Правда, вряд ли я его когда-нибудь увижу.

Хэтти, казалось, испугалась.

– Что значит, вряд ли? Непременно увидите. После моей смерти Морганс-Уок перейдет к вам.

На мгновение Флейм остолбенела.

– Что вы сказали? – наконец произнесла она, уверенная, что ослышалась.

– Морганс-Уок перейдет к вам, когда…

Этого было достаточно.

– Неужели вы это всерьез? Вы ведь меня даже не знаете, – запротестовала она.

– Вы из рода Морганов. Я поняла это, как только вас увидела. Рыжие волосы и высокие скулы – не единственное тому свидетельство. Узнаю в вас эту моргановскую гордость и волю к успеху.

– Это ничего не объясняет. – Флейм нахмурилась. – К тому же это не имеет никакого смысла.

– Вовсе нет. Морганс-Уок должен достаться Моргану. В случае отсутствия прямых наследников земля должна перейти в собственность штата. Вот почему для меня было так важно разыскать вас. Некоторое время тому назад… – Она осеклась и помотала головой, не докончив фразу. – Но сейчас мне не о чем беспокоиться. Я нашла вас.

Звучало вполне убедительно. Даже слишком. Однако Флейм не могла побороть скептицизм.

Так не бывает – вдруг раздался звонок в дверь и тебе объявляют, что ты наследуешь ранчо в Оклахоме или где-нибудь еще.

– Это что, хитроумная уловка, чтобы выманить деньги? – повысила голос Флейм. – Если так, то вы зря теряете время.

– Вы недоверчивы по натуре. Это хорошо, – заявила Хэтти, ее глаза сияли от удовольствия. – Морганс-Уок попадет в надежные руки. Вы… никому не позволите его у вас отнять.

От Флейм не ускользнуло это секундное колебание.

– А разве кто-нибудь пытается отнять его у вас?

Наклонившись вперед, Хэтти поставила на столик чашку с блюдцем.

– Как я уже сказала, это богатая земля. Всегда кто-нибудь да будет ее добиваться. Люди боролись за землю со времен Моисея, не так ли? – Она невозмутимо улыбнулась. – Что касается денег, не стану вам лгать, будто Морганс-Уок сейчас процветает так же, как в былые времена. Нет. В лучшем случае после всех расходов у вас будет оставаться микроскопическая прибыль. Разумеется, вам придется платить налог с наследства, но это будет ваше наследство. Может быть, вам стоило бы выяснить, во что он выльется.

Она продолжала говорить так, будто дело уже слажено. Неужели ей невдомек, как нелепо это звучит?

– Хэтти, я действительно дитя города, – попыталась объяснить Флейм. – И ровно ничего не знаю ни о коровах, ни о ранчо.

– Мне восемьдесят один год. Надеюсь, вы не думаете, что в моем возрасте я пасу коров. Смею вас уверить, я все еще могу сесть верхом и объехать с проверкой свои владения. Однако у меня есть приказчик – назовем его управляющим ранчо, который за всем следит. Чарли Рэйнуотер хороший малый, честный и преданный. Вы оставите его вместо себя, и вам ни о чем не придется беспокоиться. Со временем вы почерпнете у него все необходимые знания. Итак… – Она как-то по-особенному сложила руки, видимо, желая показать, что пора переходить к более насущным вопросам. – Как скоро вы могли бы приехать в Морганс-Уок?

Этого вопроса Флейм ожидала меньше всего.

– Не знаю, получится ли. Ведь у меня…

– Простите, – перебила ее Хэтти. – Я вовсе не имела в виду, что вы должны все бросить и сегодня же со мной вылететь. Я знаю, что у вас есть определенные обязательства, которые вы не можете нарушить. Но наверняка в ваших силах присоединить к выходным пятницу и приехать. Как это ни эгоистично с моей стороны, но мне хочется успеть показать вам Морганс-Уок самой.

Уклоняясь от прямого обещания, Флейм сказала:

– Мне надо будет проверить свое расписание.

– Вы приедете, – с уверенностью произнесла Хэтти. – Вы из рода Морганов. И хотите ли вы этого или нет, но вы накрепко связаны корнями с этой землей. Корни и притянут вас обратно.

– Возможно, – согласилась Флейм, хотя и не слишком во все это веря.

Через несколько минут после того, как Хэтти исполнила свою миссию, она попрощалась и отбыла в аэропорт. Флейм предложила ей вызвать такси, но Хэтти отказалась, так как у входа ее ждала машина с шофером.

Оставшись одна, Флейм вернулась в гостиную. Но от утренней умиротворенности не осталось и следа. Ее охватило ощущение нереальности происходящего. Казалось, что весь последний час – плод ее воображения. Ну, разумеется, обыкновенная галлюцинация от переутомления…

Да, нет же! Вот чайник стоял на подносе рядом с чашкой, из которой пила Хэтти. Правда, это еще ничего не доказывало.

Глупости! Скорее всего эта Хэтти просто сумасшедшая старуха. Вероятно, у нее и ранчо-то никакого нет. И вообще, уж слишком все это притянуто за уши.

И тем не менее… Флейм оглядела комнату, и к горлу подступило одиночество. Все из-за этих разговоров о семье. После некоторых колебаний она подошла к белому лакированному книжному шкафу и достала семейный альбом с фотографиями. Она не заглядывала в него уже несколько лет, с тех пор как… Отогнав от себя воспоминания, она раскрыла альбом.

Флейм улыбнулась, глядя на фотографию четырехлетней девочки, чьи рыжие завитки выбивались из-под новой пасхальной шляпки.

Малышка была слишком поглощена своими глянцевыми черными туфельками из настоящей кожи, чтобы смотреть в объектив. То были более простые и более счастливые времена. Она продолжала переворачивать страницы, время от времени задерживая взгляд то на снимке, где она была вдвоем с матерью, то – с отцом, а порой попадались редкие фото, где они были все втроем. Вот они: на Рождество и в дни рождений, на лыжах в Скалистых горах или в Сьерра-Неваде, под парусом в море, а вот ее первый танец, первое причастие, окончание восьмого класса, вечеринки, прогулки, мальчики. И с каждой фотографии глядят веселые смеющиеся лица.

Ее глаза наполнились слезами, когда она взглянула на последнее фото. Она стоит рядом с отцом перед огненно-красным «транс-аммом» – подарок родителей к окончанию школы. Он доверху набит ее одеждой и тысячей мелочей, которые, как она была убеждена, должны пригодиться ей в университете. Хотя она и отправлялась всего-то на другую сторону залива, в Беркли. Но ей требовалось взять с собой все. Отец хохочет и крепко обнимает ее за плечи. По щеке скатилась слеза. Флейм смахнула ее тыльной стороной ладони, шмыгнула носом и мягко рассмеялась, вспомнив, как в семилетнем возрасте споткнулась и ушибла коленку. Она разревелась, и отец дал ей носовой платок. Высморкавшись, она задала ему один из своих нелепых вопросов:

– Папа, почему у меня всегда течет из носа, когда я плачу?

У него был готов ответ, неизменно, пусть и неправильный, но ответ.

– Наверно, носу грустно от того, что носу больно.

– Тогда почему же изо рта не течет? Ему что, не грустно?

– А рот-то у тебя никогда не закрывается. Болтает, болтает, болтает.

Она долго-предолго смеялась. Вечно он ее смешил…

С ее губ слетел легкий вздох сожаления о тех временах, когда она была счастлива, любима… и так надежно защищена. Хотя тогда она этого не ценила.

Нескольких страниц не хватало – когда-то, в приступе обиды и гнева, она выдрала их из альбома. Кончиками пальцев она ощупала неровные края плотной бумаги, вовсе не сожалея о недостающих страницах. Ни к чему ей фотографии, служившие напоминанием о Рике.

Трагическая гибель родителей была тяжелейшим потрясением. После двух подряд похорон она еще долго находилась в оцепенении, ничего не чувствуя. Затем пришли горе, боль, жуткое одиночество. Это ощущение затерянности, бесприютности было невыносимее всего.

Она лишилась родительской любви так внезапно, что вокруг нее образовалась ужасная, зияющая пустота.

Она отчаянно нуждалась в новой любви. И принялась искать ее. Малейшее проявление внимания и нежности, от кого бы оно ни исходило, находило в ней живой отклик. В университете стали поговаривать, что она ведет себя легкомысленно. Возможно, все так и выглядело со стороны, но в действительности ничего похожего не было.

Однажды на вечеринке какого-то студенческого братства она познакомилась с Риком Беннетом. В тот вечер он ее рассмешил – точно так же, как смешил отец.

И еще у него были темные глаза и волосы – так же, как у отца.

И еще он был хорош собой и ухожен – словом, настоящий американец, что внушало чувство надежности, стабильности. В тот вечер Рик отвез ее домой, в женское общежитие, потом позвонил пожелать спокойной ночи. На следующее утро он снова позвонил – пожелать доброго утра.

Почти с самого начала они были неразлучны. Единственное, что они делали врозь, это посещали занятия. Он был аспирантом юридического факультета, она – скромной второкурсницей, специализировавшейся, как она любила шутить, на Рике. Что было истинной правдой.

Сейчас ей казалось вполне закономерным, что Рик сделал ей предложение первого апреля. Конечно же, он нашел этому весьма романтическое объяснение: мол, она сыграла с ним первоапрельскую шутку, полностью покорив. За время непродолжительной помолвки он сдал экзамен по юриспруденции и уговорил Флейм представить его старшему партнеру одной из самых престижных юридических фирм Сан-Франциско, который был давним другом ее семьи.

То ли из дружеского расположения и симпатии к Флейм, то ли объективно оценив профессиональные качества Рика, адвокат пригласил его на работу в фирму.

Близился день свадьбы. Рик настаивал на том, чтобы отпраздновать ее пышно. Флейм была против. Не имея родственников, она считала себя не вправе на это, однако он взывал к ее сословной гордости и здравому смыслу – ведь они получат кучу свадебных подарков и будут избавлены от необходимости самостоятельно обзаводиться многими вещами на обустройство дома. Она пыталась возражать, что серебро и хрусталь отнюдь не являются предметами первой необходимости для молодых супругов, но в конце концов сдалась, и список гостей не уступал справочнику «Кто есть кто в Сан-Франциско».

Выйдя замуж, Флейм вступила в полное владение родительским состоянием, составлявшим немногим более четверти миллиона. Первое, что они купили, была эта дорогая квартира – клетушка в многоквартирном здании из стекла и бетона их не устраивала. Второе – «порш» для Рика.

Он всегда о нем мечтал, и кроме того, честолюбивый начинающий адвокат должен был создать соответствующий имидж. А это означало дорогую одежду. Костюмы от Брукс Бразерс были для него недостаточно хороши, ему подавай от Кардена, Бласса или Ладжерфельда.

Как ни странно, но ее совершенно не смущали эти траты. Квартира была не только выгодным вложением денег, но и уютным гнездышком. Машина… Но Флейм любила Рика и радовалась за него – ведь он мечтал о такой всю свою жизнь. Одежда – она и сама грешила тем, что хотела носить все самое лучшее.

Нет, проблема была не в деньгах. Как только они вернулись из свадебного путешествия в Грецию, Рик убедил ее возобновить семейные связи и уговорить кое-кого из своих друзей рекомендовать его в члены яхт-клуба. Вскоре они начали выходить чуть ли не на каждый вечер – то прием, то ужин, то вернисаж, то балет, то благотворительный вечер, то гала-концерт. Они ужинали в самых шикарных ресторанах и появлялись лишь на приемах для самых избранных.

Поначалу она приняла его объяснение – мол, полезные знакомства важны для карьеры. В Сан-Франциско полно молодых способных адвокатов, но без влиятельных покровителей лишь немногие из них реализуют свой потенциал. А Рик не хотел становиться состарившимся способным адвокатом, вечно ожидающим, когда его сделают партнером фирмы. Флейм была с ним согласна, и с ее одобрения он стал планировать также и ее время – теперь она участвовала в нужных благотворительных и городских организациях, обедала, играла в теннис или ходила за покупками с женами, с которыми должна была дружить по его настоянию.

После семи месяцев этой светской карусели Флейм устала и воспротивилась. Они должны были ехать на какой-то благотворительный бал, но, когда Рик вернулся вечером домой с работы, она была не готова.

– Почему ты не одета? – Он взглянул с некоторым удивлением сначала на нее, потом на золотые часы «пиже», которые она подарила ему на Рождество. – Поторапливайся, иначе мы опоздаем.

– Нет, не опоздаем. – Не обращая внимания на его нетерпеливый взгляд, она приблизилась к нему, решительным жестом положила его руки себе на талию и обняла его за шею. – Вместо бала давай лучше останемся дома и побудем вдвоем… только ты и я. – Она приподнялась на цыпочках и легонько укусила его за ухо. – Мы не были одни уже Бог знает сколько. В холодильнике стоит бутылка «Дом Периньона» и белужья икра. А потом приготовим феттучини или бифштекс. Сними галстук, и я…

Она начала было развязывать ему галстук, но Рик ее остановил.

– Дорогая, идея прекрасная, но нам придется осуществить ее как-нибудь в другой раз. А сегодня вечером благотворительный бал, нас там ждут.

– Можно подумать, если мы не появимся, бал отменят. Уверяю тебя, что нет, – поддразнивала она, ласково улыбаясь. – Так почему бы нам его просто-напросто не пропустить?

– Нет. – Он отстранил ее от себя – и интонация и жест были оскорбительны.

Однако Флейм не отступала.

– Почему?

– Потому что мы обещали там быть, и мы там будем.

– Рик, но ведь это всего лишь благотворительный бал. За последние шесть месяцев мы посетили несколько сот подобных светских раутов. Я от них устала. А ты, неужели нет? – Она нахмурилась.

– Устал, не устал – не важно, – резко ответил он, затягивая галстук. – Эти приемы имеют для меня большое значение. Я думал, ты это понимаешь.

Флейм покоробил его тон, ее так и подмывало спросить – неужели все это важнее, чем провести время с ней, но, сдержавшись, она отвернулась и с притворным равнодушием пожала плечами.

– Тогда иди один. Я останусь дома.

– Не будь смешной, Флейм, – рявкнул он. – Ты ведь Морган. И должна там быть.

Ты – Морган. Сколько раз она от него это слышала? Она потеряла счет, но сейчас эти слова больно задели. И она дала волю ярости.

– Моя фамилия Беннет. Или ты забыл эту маленькую деталь?

Он виновато покраснел.

– Ты же знаешь, что я имею в виду.

– Нет. – Она резко мотнула головой. – Похоже, не знаю. Почему бы тебе не объяснить мне, что я для тебя такое? Твоя жена? Любимая женщина? Соратница? Или… визитная карточка? – гневно крикнула она, вдруг припомнив, что Рик в последнее время постоянно умудрялся ввернуть ее девичью фамилию в бесчисленных, даже самых пустых светских разговорах. Она поняла, что он был лучше ее осведомлен об истории ее семьи.

Их размолвка вылилась в шумную ссору, оскорбления и упреки сыпались с обеих сторон. В конце концов Рик хлопнул дверью, и в течение последующих нескольких дней они разговаривали друг с другом сквозь зубы. Потом они помирились, но их отношения уже никогда не были прежними.

Одна неделя сменяла другую, и постепенно Флейм пришла к выводу, что во время той ссоры бессознательно попала в точку. Если Рик и любил ее, то лишь за то, что она служила входным билетом в мир, который иначе оставался бы для него закрытым. Ее самое он не любил. Никогда. Спустя два месяца она подала на развод.

Замужество оставило шрамы, но и придало мудрости. Она получила ценный урок, который впоследствии частенько выручал ее в затруднительных ситуациях. В течение всех этих лет она то и дело убеждалась, что мало кто ищет ее общества бескорыстно.

Некоторые, вроде Рика, хотели бы использовать ее как средство достижения власти и престижа. Иные – откровенные светские честолюбцы. Третьих привлекает ее красота, и им льстит иметь Флейм рядом с собой как символ их возможностей. А для таких, как Мальком Пауэлл, она – вечно вожделенная цель, постоянно осаждаемая крепость, которая никак не хочет сдаваться. Она быстро вычеркивала из своей жизни всех этих людей – как только разгадывала их мотивы, что было гораздо проще, чем большинство из них думало.

В результате круг ее друзей был чрезвычайно узок. А истинным другом она считала одного только Эллери. Ему ничего от нее не было нужно, и он ни разу не воспользовался их дружбой к своей выгоде. Напротив, Эллери постоянно отдавал – знания, ум, время, свое общество.

Флейм медленно закрыла альбом и крепко прижала его к себе. Извечная потребность любить и быть любимой по-прежнему оставалась неудовлетворенной, но надо было глубоко ее прятать.

Друзья, прелестный дом, потрясающий гардероб и, безусловно, удавшаяся карьера не могли заполнить пустоту. Они мало значили, если рядом не было человека, с которым их можно было бы разделить. Но с кем?

Внезапно в голове мелькнул образ Ченса Стюарта. Она вновь увидала перед собой плутоватый блеск синих глаз, чуть порочное очарование кривой улыбки и ощутила исходившую от него силу, казавшуюся столь естественной. Она улыбнулась, признавшись себе в том, что он произвел на нее вполне определенное впечатление, и задалась вопросом: увидит ли она его когда-нибудь еще или он забыл о своих словах уже через несколько минут. Скорее всего.

Флейм со вздохом убрала альбом обратно в шкаф, проведя пальцами по его потертому кожаному переплету, когда она повернулась, ее взгляд упал на стул. Этот поток воспоминаний был вызван странным визитом Хэтти Морган и ее разговорами о семейных корнях. Странно, сколь о многом напомнила ей незнакомая женщина.